Точка отсчёта (Елена Дё) / Проза.ру

            ТОЧКА ОТСЧЁТА

То состояние опустошённости, в котором я возвращалась с Марусей от врача, описать было невозможно. Так после контузии человек теряет слух и чувство реальности. Я, взрослая тетка, совершенно не знала, что делать. Бессилие смешалось с непониманием: почему именно мой ребёнок? Почему это случилось со мной? Ни с Федей, ни с Васей, ни с тётей Дусей из третьего подъезда, а со мной и моим ребенком?
– … всё понятно. Это наследственное, неизлечимое заболевание, – как бы невзначай сказал врач, осмотрев Марусю. – Я вам рецептик дам. Может, поможет на какое-то время.
– А может, и не поможет?
– Может, и не поможет, – спокойно и невозмутимо ответил врач.
Вот, в принципе и всё, что мне полагалось знать. И всё?!
Я понимаю, что его это не касается и таких Марусь у него за день проходит десятки, но хоть в двух словах-то объяснить можно: что это, откуда? Сидит такой мордастый, вальяжный – цветочки в вазе нюхает. Сволочь.
Это же просто сыпь на щёчках. Неужели эти маленькие красные пупырышки могут свидетельствовать о страшном системном заболевании? Да, сначала появление сыпи у меня не вызвало особого беспокойства. Скорее всего – диатез, ничего удивительного при склонности современных детей к аллергии. Но, когда привычные методы лечения и диета не дали никакого результата, а сыпь на щёчках с каждым днём разрасталась все больше, я запаниковала.
– Мам! Ну, ма-ам,- одёрнула меня младшая дочь.
– Ой, что зайчик? – очнувшись, спросила я.
– Мам, а что тебе дядя сказал, а то я не поняла ничего?
– Я тоже ничего не поняла.
– А почему у тебя глазки красные? Почему ты грустная?- и не дождавшись моего ответа, Маруся продолжила,- Куда дальше, за Сашунькой?
– Да, заберём Сашу из школы и домой,- как сквозь сон, бормочу я.

Зайдя в квартиру, я сразу дала детям четкие указания:
– Девочки! Мыть руки, переодеваться и готовиться к ужину. Мне надо кое- что посмотреть в интернете.
Интернет, конечно же, меня не подвел и выдал такую информацию, к которой мой беспокойный, пораженный больной фантазией разум был уже полностью готов.
«… встречается как при доброкачественных заболеваниях кожи, так и при злокачественных…
…возможны снижение интеллекта, умственная отсталость, психические расстройства, эпилепсия, изменения иммунной системы…»
Я прочитала еще несколько статей на различных медицинских сайтах, почитала на форумах письма родителей, столкнувшихся с этой проблемой. И чем больше я находила информации об этом заболевании, тем меньше понимала, что происходит. Ну, не может такого быть! Не может мой ребёнок так заболеть! Я не верю.
– Мам! Что ты там читаешь? – дергает меня перепуганная Саша. – Это про Маруську? Что тебе врач сказал?
Я не могла произнести ни слова. Из глаз хлынули слезы, и меня как будто волной цунами накрыла истерика. Как же такое могло случиться? Когда? От кого же это мы получили такое наследство? Разве это справедливо, что одни получают в наследство «заводы-пароходы», а я такую дрянь, которая может свести в могилу мою девочку – эти гадкие, мелкие, красные прыщи?! Ненавижу! Я не могла успокоиться: меня трясло и разрывало как пулемет.
– Мам! Выключи интернет! Что ты за фотографии страшные смотришь? – девочки, как испуганные зверьки прижались ко мне, гладили, целовали и успокаивали.

Вечером я связалась с мужем по скайпу и рассказала о страшном диагнозе, который поставили младшей дочери:
– Лена, ты чё, дура? – рассвирепел Андрей, – Ты чокнулась? Что это за врач? Кто такие диагнозы ставит без единого анализа? Ты же головой думай, а не….
Зерно здравого смысла словами мужа было засеяно, мне стало немного легче. Но в душе такое творилось…
– Андрей, ты там сидишь в своих командировках и ничего этого каждый день не видишь - только оценки всем событиям выдаешь! А я тут одна с их бесконечными срачками и болячками.
– Лена, не паникуй! У вас есть хороший педиатр, какого черта ты попёрлась к этому врачу?
– Да потому что, Анна Алексеевна сама ничего вразумительного сказать не может. Сколько времени прошло, я же вижу, что она сомневается.
– Дорогая, включи мозги! Звони Анне Алексеевне. Она посоветует нормального специалиста, если сама не знает.
Этот разговор с Андреем хоть и прошёл на повышенных тонах, но достаточно сильно поднял мой, уже почти стоявший на коленях, боевой дух.
Я позвонила Марусиному педиатру и рассказала ей о нашем походе к частному дерматологу. Чувствовала я себя немного «не в своей тарелке» - ведь засомневалась в ней, как в специалисте. Анна Алексеевна была женщиной мудрой, такие нюансы в её практике встречались не раз – она меня не отправила куда подальше, а даже наоборот, назначила встречу на следующее же утро.
Всё, этот бесконечный день наконец-то заканчивается. Осталось уложить детей спать и бухнуться самой на подушку. Девчонки, как могли, расстелили постель и, к счастью, читать на ночь сказку сегодня им не требовалось. По телевизору шла моя любимая комедия «Бриллиантовая рука». «…Шеф, всё пропало, всё пропало, шеф…». Ничего не пропало, я знаю, всё будет хорошо. Настроение заметно поднялось и портить его тем, что у меня открылось кровотечение, я не собиралась. Ничего удивительного в этом не было, после такого стресса открыться могло, что угодно. Длилось оно не долго, логическое объяснение у меня этому было. Всё, отдыхать.

Анна Алексеевна встретила нас скептической улыбкой и словами:
– Леночка, я специально привезла из дому эту энциклопедию. Это единственная на сегодняшний день энциклопедия детских кожных заболеваний 1968 года. Новые не издавались. Посмотрите, вот описание того, что ребёнку поставил ваш модный врач, у вас и близко такого нет.
Вместе с врачом мы прочитали все симптомы, разобрали все по пунктам. Анна Алексеевна позвонила своему знакомому, заведующему отделения кожно-венерологической больницы и попросила его нас принять.
Мы с Марусей отправились к очередному врачу, и я очень надеялась, что на этот раз я поставлю жирную точку в этой эпопее. В больнице нас встретили достаточно дружелюбно и лишних вопросов не задавали. Знакомый Анны Алексеевны подошел к делу основательно и к нашему визиту пригласил еще несколько коллег. Осмотрев Марусю, прочитав диагноз, поставленный модным врачом, они… долго смеялись. Потом завотделением, тучный мужчина с грубыми чертами лица и невероятно доброй улыбкой принялся меня отчитывать:
– Голубушка, ну где вы находите этих новоявленных специалистов? Кабинеты пооткрывают, а ни мозгов, ни опыта нет. Елена Александровна, наши врачи сталкиваются с подобными заболеваниями каждый день и по многу раз. Тот диагноз, который вам там поставили, даже мы, имея всё оборудование, не ставим. Отправляем в Киев. У вашего ребенка ничего похожего и близко нет. Это видно невооруженным глазом. Походите к нам на процедурки, помажете несколько дней эту симпатичную мордашку болтушкой, рецепт я вам выпишу, – он легонько потрепал Маруську за щечку, – И я вас очень прошу: не ходите вы по сомнительным клиникам, у нас в больницах работают отличные специалисты.
Диагноз, который был у моей дочери на самом деле, отличался от диагноза, поставленного «модным» дерматологом, всего лишь первыми тремя буквами.

            * * *

Жизнь начинала налаживаться, апрельское яркое солнце делало своё дело. Уже не за горами были майские праздники и Пасха. А ещё этот долгожданный конец учебного года. У меня скоро будут каникулы! Ура! Нам осталось только отбыть благотворительный концерт, который Сашин музыкальный коллектив должен был провести в детской областной больнице и в интернате, где-то за пределами города. После этого можно будет спокойно готовиться к приезду нашего папы из очередной длительной рабочей поездки.

– Привет, девочки, как дела?
Девчонки, услышав папин голос, примчались к компьютеру. Толкаясь, старались, чтобы их мордашки лучше были видны на экране. Андрей терпеливо ждал, пока прекратится эта «бойня».
– Пап, когда ты приедешь? – этот вопрос уже стал традиционным и обычно задавался вместо «привет».
– Маруся, сколько можно? – раздражённо осекла я ребёнка. – Я ведь вам уже говорила, что папа приедет через неделю.
– Лен, я, наверное, не приеду, – тихо произнес Андрей.
Повисла пауза. Я даже как-то не зразу поняла, что он сказал.
– В каком смысле? – переспросила я.
– У меня не получится сейчас приехать, очень много работы. Не успеваем.
Я смотрела на него и не могла поверить своим ушам.
– Что ты несёшь? Как это ты не приедешь? Ты что, с ума сошёл?
– Нет, – пробурчал Андрей.
– Это же Пасха! Мы ведь планировали эти праздники провести вместе! Девочки каждый день готовятся к твоему приезду – рисуют, подарки какие-то для папы лепят, вся квартира в поделках!
– Ленуся, ну пойми, у нас тут проблемы и...
– Тебе кто важнее?! – заорала я, не стесняясь ни детей, ни соседей. - Пасха – это праздник, который надо проводить с семьёй! Там что, без тебя производство рухнет?
Господи, ну за что мне это? То одно, то другое!
У меня уже все дни были расписаны: к кому идем в гости, с кем едем на шашлыки, меню праздничного стола. Я же всё продумала и тут такое. Девочки расстроились не меньше меня, просто поникли. На Пасху они всегда, всегда ходили с папой в церковь, где батюшка (по разумению старшей дочери «друг Боженьки») брызгал на них водичкой. И как же это всё-таки паскудно быть одной в такие дни. Все с семьями, с мужьями, а мы, как всегда, одни - без папы. Надоело поздравления по телефону принимать и делать вид, что у нас всё просто шикарно. Восьмое марта, дни рождения девочек, о своём я вообще молчу – поздравления на все эти праздники мы принимаем от Андрея по телефону или скайпу. Но это же Пасха! Какая может быть работа?! Ладно бы деньги там были нормальные, всё равно же ни хрена не хватает! Даже элементарный косметический ремонт на кухне сделать не можем. Туда уже заходить страшно. Всё, не хочу я больше с ним разговаривать.
– Пап, нам уже спать пора. Спокойной ночи, папа.
– А где мама?
– Она в ванную пошла.
– Ладно, пока, девочки. Я вас люблю.

            * * *

Маленький обшарпанный автобус, выделенный нашему детскому музыкальному коллективу, всех вместить не смог. И мы с Татьяной, мамой одной из девочек, остались ждать маршрутное такси, чтобы добраться до областной больницы – первого пункта назначения нашего гастрольного тура. Пока мы ожидали маршрутку, к нам подошла организатор этой благотворительной акции и предложила ехать вместе с ней на служебной машине.
– Какие же вы всё-таки молодцы, что согласились, – защебетала Ирина Викторовна. – Вас, наверное, редко приглашают на такие концерты?
– Почему, – удивилась я.– Ребята довольно часто выступают на городских концертах.
– Ой, ну какие же вы молодцы, – все не унималась Ирина Викторовна.
– Скажите, а что это за интернат? – поинтересовалась Татьяна.
Мы действительно не знали, куда именно едем. Знали только, что это какой-то детский дом.
– Это интернат, в котором живут детки-отказники, – начала как-то осторожно рассказывать Ирина Викторовна.
– Это дети обычные, здоровые или с какими-то нарушениями?
Глаза Ирины Викторовны, и без того не отличавшиеся особо крупным размером, нервно забегали и сжались в две несимпатичные горошины черного перца.
– Ну… там есть и с отклонениями… детки разного возраста… – совсем уж неуверенно начала сыпать обрывками фраз организатор.
– Тогда надо наших ребят предупредить, что там будут больные детки. Вы расскажите или нам поговорить сними?
– Я сама расскажу… Ой, вот и наша машина! – с явным облегчением воскликнула Ирина Викторовна.
Мне не понравился наш разговор. Нехорошее предчувствие охватило меня.
В областной больнице после первого выступления нашим маленьким артистам объяснили, куда мы держим путь дальше, какие нас там ждут дети и как надо себя вести. Детей повёз автобус, а нас – меня и Татьяну – взял к себе в машину еще один родитель – папа Юра – кстати, врач.
Увидев интернат, я была приятно удивлена. Подобные заведения я себе представляла в виде каких-то серых неприветливых колоний. А здесь скорее детский садик с узорами на стенах и милыми, аккуратными палисадниками. Весеннее солнышко, переливаясь, отражалось искорками в чисто вымытых оконных стёклах. И я подумала, что работники интерната – большие молодцы, сумевшие создать такую прелесть. Эту идиллию нарушил голос сторожа, попросивший наших детей по одному не ходить и держаться вместе. Нам не совсем понятны были его слова, пока… Пока не выбежали из здания интерната нам на встречу ребята, и тогда я всё поняла: воспитанники интерната – это дети с умственными отклонениями. Все дети были с отклонениями, абсолютно все: ни один, ни два – все такие. В повседневной жизни, встретив человека с какими-то нарушениями, невольно отворачиваешься. А здесь отвернуться некуда. Мы ведь думали, что едем в обыкновенный детский дом! А это… Меня начало подташнивать. Нас просто обманули. Согласились бы мы поехать сюда добровольно? – конечно, нет. Зачем это нашим детям? Они же ничего подобного в жизни не видели. Ведь в нашем обществе принято прятать «не таких». Наши маленькие артисты в ярких, блестящих концертных костюмах, лакированных туфельках и с шикарными бантами на головах жутко диссонировали с обитателями интерната. Перепуганные, не понимая, что происходит, они сбились в кучку и не могли сдвинуться с места.
Мне, если честно, несмотря на мой возраст, стало страшно. Страшно было и Сашуне.
– Мама, где мы?
– Котёнок, мы в интернате, для детей с умственными отклонениями. Это болезнь такая, – я старалась говорить естественно и спокойно.
– А как эта болезнь называется?
Я не знала, что ответить, как тут на выручку пришёл папа Юра. И с легким цинизмом, очень непринужденно начал рассказывать, как называется то или иное заболевание, возникшее вследствие нарушения каких-то хромосом. Указывая на того или иного подопечного интерната, он нам рассказывал, что это за болезнь, её характеристики и особенности. Не могу сказать, что мне было жутко интересно – мне было просто жутко. Присутствие папы Юры нас, мамочек, очень сильно поддерживало, поскольку он был человеком с невероятным чувством юмора.
– У меня есть приятель, – спокойно продолжал он, – травматолог. Так вот, он считает правильным гитлеровский закон об истреблении умственно неполноценных детей. Он согласен с тем, что такие люди не должны портить общество, а тем более, если учесть, какие они ведут за собой расходы на содержание.
От этих слов у меня волосы встали дыбом. А гуманизм? А твои дети, в конце концов, которые могут родить тебе больных внуков? И что ты, травматолог, скажешь потом? Ведь это несчастье может задеть абсолютно любую, здоровую семью, и семьи врачей – не исключение. И кто ты такой, чтобы принимать такое решение: жить или не жить? Бог?

Воспитанники интерната практически все были нарядно одеты (насколько это было возможно), и никого из них не смущало, что рубашка могла быть на два размера больше, а брюки двадцатилетней давности едва доходили до щиколоток. Наверное, им просто и так хорошо.
Я находилась в каком-то ступоре и всё время задавала себе один и тот же вопрос: «Так они нормальные или нет?» Ведь они всё делают правильно. Они заносят в зал скамейки, помогают рассаживаться. А может, они полунормальные? А такое бывает? Я как будто попала в фильм ужасов, где все люди на одно лицо: одинаково посажены глаза, череп одной и той же формы, практически все на лысо выбриты. И ещё – это были преимущественно мальчики: примерно на сто человек мальчиков только пять девочек. Разных возрастов, от пяти до тридцати двух лет – больше они не живут (как потом рассказал нам Юра).
В актовом зале юных артистов сразу увели за кулисы, там они находились под присмотром наших преподавателей. А нам, родителям, предложили занять места в первом ряду. Так сказать «живой коридор», прослойка безопасности. Но, когда я представила, что за моей спиной будут сидеть ОНИ, то подумала, что сойду с ума от страха и отказалась там сесть. С такими маниакальными мыслями я была не одна, со мной остались стоять еще несколько мамочек. Мы встали сбоку у стены, не осмеливаясь лишний раз посмотреть в зал, который всё наполнялся и наполнялся интернатовскими детьми.
То непродолжительное время, пока мы находились в зале, меня ужасно мучило чувство брезгливости. Я не могла прикоснуться к чему бы то ни было, будь-то стул или ребенок. Как будто боялась сама заразиться этой хворью. На душе было мерзко и гадко из-за этих чувств, но я ничего не могла с собой поделать и еле сдерживала слёзы. Но когда двое молодых парней принесли специально для нас скамейку и поставили ее нам у стены, мне стало невыносимо стыдно.
– Садитесь, – добродушно улыбаясь, сказал один из них.
Я заклякла, как маленький зверёк замирает перед лицом опасности. Что делать: сесть я боялась, а отказаться уже было нельзя. Эта моя внутренняя борьба не осталась незамеченной, потому что один из парней улыбнулся мне в ответ ещё шире. И я упала на эту скамейку, как подкошенная.
Но вот привели в зал младшую группу, детей от пяти до восьми лет. И мое внимание привлёк мальчик, ну до того хорошенький, чистенький, аккуратно одетый. Откуда здесь этот белокурый, с тонкими, аристократическими чертами лица ребёнок? С виду это был абсолютно здоровый малыш. Мы не удержались и спросили у медсестры, что это за мальчик, он не был похож на больного.
– Ой, что вы, – покачала головой женщина. – Во-первых, это девочка, а во-вторых, она очень плоха.
Мы были ошарашены. На протяжении всего концерта я то и дело посматривала на эту девочку. Она всё время раскачивалась, как маятник: туда-сюда, туда-сюда. Все ребята галдели, подпевали, что-то выкрикивали с места, срывались танцевать (работники тут же их возвращали на свои места). А она сидела, такая маленькая, невероятно красивая и хрупкая, и отрешённо раскачивалась: туда-сюда, туда-сюда.
О чём думают сейчас, в данную минуту её родители и родители всех этих детей? За что им такое горе? А может быть, в душе они её давно похоронили? Наверное, это невозможно. Похоронить можно где угодно, но только не в душе. Я на какое-то мгновение представила себя на их месте, и меня будто ошпарило кипятком с ног до головы. Что я делаю? Зачем я постоянно задаю эти вопросы? Я не хочу быть на месте этих родителей! И ответы на ЭТИ вопросы я знать тоже НЕ ХОЧУ!
Через какое-то время девочку увели: ей стало хуже. А наши юные артисты танцевали в своих красивых и ярких костюмах и пели про «рідну Україну». Потрясённые, перепуганные, скованные – но выступали.
Я смотрю в зал на «других» детей: им хорошо и весело, они с удовольствием подпевают и пританцовывают. Эти ребята живут здесь в своём мире: учатся, заботятся друг о друге. Это их мир, он не такой как наш, другой. Но они здесь счастливы, им хорошо. Они пригласили нас в свой мир и радушно встречают, так почему мы не можем ответить им тем же? Чего мы боимся? Может быть, боимся того, что у нас не хватит любви, терпения? Как же удобно охать и ахать, переживать и сокрушаться, наблюдая за чужим горем на безопасном для себя расстоянии. Но куда девается всё наше благородство, когда мы сталкиваемся с такой чудовищной издёвкой природы? – с треском осыпается, как дешёвая штукатурка.

Вот так беду я себе придумала – муж не приедет на праздник. Дура. И что, не конец же света. Он работает и днём и ночью, для нас же деньги зарабатывает. Разве ему не хочется быть с семьёй? – хочется, больше всего. Для него девчонки – это всё. И если не приехал, значит, на то есть серьёзные причины. А то, что праздники мы одни проведём – это такая мелочь и ерунда. Главное, что у меня дети здоровы! Господи, вот оно самое главное на свете – чтобы дети были здоровы!
После концерта у нас появилось зверское чувство голода. Сев в машину, мы ринулись доставать бутерброды. Моя брезгливость улетучилась. Я вдруг вспомнила фрагмент из какого-то фильма, где патологоанатомы едят в морге суп, подогретый в микроволновке.
Мой детёныш жадно уминал куриную отбивную, и я подумала, что, наверное, в понимании детей всё намного проще. Ведь если мама сказала, что есть «такие» дети, значит это надо просто принять, как данность, как часть мира. Это ведь так просто. Куда же у взрослых девается это принятие, а главное когда? На каком этапе в жизни человека настаёт такой момент, когда всё простое становится очень сложным. Я переживала за Сашу, потому что детская психика очень ранимая, но в то же время необыкновенно мудрая. Зато себя я чувствовала фантиком от конфеты: помятой и опустошенной.

Вечером я забрала Маруську из садика и похвалила себя за то, что у меня хватило ума не поддаться на ее уговоры взять её с собой. Зайдя в квартиру и бросив небрежно костюмы на диван, я побрела на кухню, открыла холодильник, достала бутылку вина и налила себе полный стакан. Выпила. Ничего. Целый вечер перед глазами эти дети. Я раздавлена, размазана, меня нет. И тут, у меня опять открылось кровотечение. Да, нервы нервами, а к врачу всё-таки сходить нужно.
Интернатовские дети не выходили у меня из головы ни на следующий день, ни через неделю. Я думала и об интернате, и о том, насколько относительно понятие «счастье».

Эта поездка имела огромное поворотное значение для меня. Она стала, своего рода, точкой отсчёта. Думать и жить как раньше – я уже не могла. Не зря умные люди говорят: «Всё познается в сравнении». Да, всё. И лучше верить сказанному, чем проверять на своём опыте. Уж очень болезненным он может быть.
Прошла вторая неделя, а я мыслями оставалась всё ещё там, в интернате. Мне было очень грустно, а с другой стороны я прекрасно понимала, как мне и моим близким повезло - нас не коснулась эта беда. И, честно говоря, я устала от этих мыслей, как и от мазни, которая не прекращалась после последнего кровотечения. Ни то, ни другое меня просто не отпускало.

– Девушка, ну так как, сохранять беременность будем? – словно сквозь туман долетел до меня голос врача кабинета УЗИ.
– А там нечего сохранять, – отозвалась медсестра, не дав мне даже опомниться. – Замершая беременность. Пять недель и шесть дней, с вас шестьдесят пять гривен, – на одном дыхании вывалила она.
– Возьмите, спасибо, – протягивая деньги, промямлила я.
Замершая беременность? Почему замершая… Наверное так будет лучше? Я даже не могла понять: была бы я рада этому ребёнку? Двое уже есть, хватит. Хотя Андрей был бы рад, я уверена. Плакать мне не хотелось. Я подумала, что если бы это была какая- то мыльная опера, то героиня убивалась бы на протяжении десяти серий.
С моим гинекологом мы обсудили возможные варианты решения этой проблемы, и через какое-то время вопрос был закрыт.
Конечно, если бы я не была так увлечена длительной борьбой с Марусиными недугами, рассуждениями о несправедливости жизни и тому подобным, то прислушалась бы к себе и заметила явные физиологические изменения, которые уже начали происходить во мне. Это и ноющие боли внизу живота, и болезненно набухшая грудь. Я должна была это заметить, но… что есть, то есть.

Сижу на кухне, пью кофе. Девчонки в комнате занимаются своими делами. Вдруг, прибегает ко мне Маруся и выдаёт:
– Мам, а как появляются детки?
– Ну, папа любит маму.., – замешкалась я.
– Он её целует?
– И целует...
– Мам, а давай, когда приедет папа, он тебя поцелует, и ты народишь нам братика.
Ком подкатился к горлу. Я с трудом сдерживаю слёзы. Маруся немного подумала и продолжила:
– А может Боженька увидел, что нас у тебя уже двое и решил, что хватит?
- Да, хватит, – тихо отвечаю.
Марусю устроил мой ответ, и она ускакала в комнату к сестричке.
А я, допивая свой кофе, смотрю на эти облезлые обои, ободранную мебель, старую чугунную батарею – на всё то, что ещё совсем недавно меня так раздражало и бесило. И вдруг отчетливо понимаю, что я – самый счастливый человек на свете.