Hora silencii [10]
Поднявшись с кладбищенской скамьи, Рагуил чёрной птицей взлетел вслед ускользающим солнечным лучам. Как бывало в этот час, он отправился к собору, спеша к началу вечерней литургии.
Точно ветер, стремительно петляя по знакомым закоулкам городского лабиринта, Рагуил летел, стараясь забыться скоростью, отвлечься от нарастающего гула в голове, слушая беспокойный шорох листьев, наблюдая, как до неузнаваемости растягиваются фиолетовые тени на подсвеченной оранжевыми лучами Солнца мостовой.
Рагуил бежал прочь в темноту и пропахшее свечами тепло собора, а в голове, подобно ветру в инфернальной воронке Данте, кружились бессвязные обрывки чужих историй и фантасмагорические звуки далёкого вальса, исполняемые, вероятно, вечно тоскующей скрипкой дьявола, будь она неладна!
Но как бы Рагуил ни торопился, он всё же остановился на минутку возле полуразрушенной стены, увитой плющом. Нужно проверить: не оставила ли Антигона новых посланий?
Так и есть, по-прежнему пусто.
Отойдя на шаг назад, Рагуил слегка откинул голову набок, как это порой делают художники, и взглянул на уже изрядно побледневшие и кое-где заросшие мхом слова, некогда столь поразившие его:
Нежные юноши и девушки,
Не трогайте меня сейчас, заклинаю вас!
Моя душа красно-чёрная и во взгляде пылает пламя -
Я жду своего демона с войны.
С Ангелами? О, нет – с самим собой.
Рагуил нежно провёл ладонью по шероховатой стене. Впервые незатейливое стихотворение он прочёл чуть больше года назад, когда следовал своей вечной орбите между домом Майи и собором.
Почему-то надпись алым на потрескавшейся штукатурке старинной стены заставила его тогда остановиться, голоса внутри смолкли. В его сознании, словно в заброшенном храме, вдруг воцарилась тишина, лишь эмоциональные строки одиноким эхо отражались от куполов и стен.
Впервые за долгое время Рагуил по-настоящему оказался в одиночестве — наедине с самим собой. Он глубоко вздохнул и провёл холодными ладонями по лицу и волосам, сомкнул очи и вошёл в темноту.
Холод стен, запах сырости и синеватые блики не вызывали отвращения, он был у себя дома. Перекрёстные балки куполов вместо неба, далёкие крики птиц, словно стоны женщин, и алые бутоны, цветущие в руинах — казалось, он чувствует аромат всей кожей, щекочущие волны запаха забирались под одежду, под кожу. Рагуил не сопротивлялся — как свету солнечных лучей на закате, как волнам нежно любимых мелодий, позволил он неведомому запаху проникнуть в самую сердцевину себя. Казалось, он погружается в озеро черноты, чьи воды с лёгким фиолетовым отблеском перекатываются по его нагой белой плоти, обретая форму жилистых крыльев, плотных чёрных одежд... Волосы расчёсывали водные струи, чернота заполняла собой пустоты Рагуилова сердца — исцеляла его нежно, осторожно, не причиняя ни малейшей боли, ласкала его плоть, словно руки сотен куртизанок... Рагуил ощутил усталость — усталость от собственной скорости, от дневного светила, от собственной кожи, словно раскалённой Солнцем добела... Пусть сейчас его стихией будет Луна, пусть его нежно упокоит могильный холод, словно колыбель, окружит аромат никому не нужных, несобранных цветов...
Издалека до упокоенной, подобно спящему змею, души Рагуила доносится призыв:
- Нежные юноши и девушки,
Не трогайте меня сейчас, заклинаю вас!
Моя душа красно-чёрная, и во взгляде пылает пламя...
Юноша поморщился — она кричит слишком громко, даже в невесомости не укрыться от крика... Казалось, её крик вопрошал о чём-то, развеивая его томные грёзы.
- Почему ты плачешь? Тебя опалила Любовь? Что же может опалить жарче... - Не открывая глаз, задумчиво произносит Рагуил. Эта мысль поселяет в нём беспокойство. Поселившись внутри, семя её крика растёт — из груди стрелою в небо, поднимая фонтан гранатовых брызг. Ощутив вкус собственной крови на губах, Рагуил смеётся. Подобно колоссу, юноша с именем Ангела поднимается из воды — всё выше и выше растёт он, подобно стройному кипарису, из чёрных вод озера, зеркальная поверхность которого навеки скроет его тайны... От движений Рагуила воды поют, словно флейты. Вдали скрипят уключины лодки:
- Это вы, юный господин? - Обращается к нему костлявый старик по имени Смерть.
Но Рагуил уже столь огромен, что глядит без страха в его глаза.
- Моя душа красно-чёрная, и во взгляде пылает пламя...
Он хочет видеть лицо взывающей к нему под землю, но не может разглядеть — привычные к темноте глаза слепит сияние Солнца...
Подобрав меж пыли и обломков кирпича кусочек угля, Рагуил пишет ей ответ — на той же белой облупившейся стене. Пишет не ради её покоя, но чтобы не забыть... Алый фонтан по-прежнему пульсировал в груди, отсчитывая иллюзорное время. Рагуил приказал себе забыть о часах, и тело его слилось с куском угля, в жажде поведать историю о красоте подземного царства.
Закончив свою повесть, юноша подписался Вергилием, ибо он ходит без страха по водам тёмного омута, дремлющего под землей. И вечный вой теней ему словно музыка.
***
«Remember! Souviens-toi, prodigue! Esto memor![11]» - Вновь, подобно колоколу, стучит в его сознании строка из Бодлера.
Рагуил помнил. Тёмное озеро его воспоминаний стремилось прочь из берегов и порой переполняло реальность фантасмагориями, которые он не в силах был постичь.
Рагуил помнил, как вечером, прослушав литургию, задержался у изображения Девы в Церкви Сердца, как заслушался тишиной в опустевших храмовых залах, которые здесь традиционно именовали «камерами». В церкви, как и в настоящем живом сердце, камер было четыре. Сидя в нижней, Золотой камере, Рагуил наслаждался особым ощущением успокоения, ароматом свечей и мира, который привычно витал здесь после литургии.
Когда он вышел на улицу, мир вокруг был волшебно-синего цвета, и Рагуил не мог отказать себе в удовольствии прогуляться в ранних сумерках. Голоса, обычно преследующие Рагуила в вечерние часы с удвоенной настойчивостью, возвращаться не спешили — должно быть, мирное сияние вечера обаяло даже этих призрачных негодяев. Что ж, стоит поблагодарить Деву-Мать за столь роскошный подарок — ещё один час тишины — hora silencii, как именовал его Рагуил.
Поблизости, в заброшенном парке, цвела сирень. Её аромат манил юношу. Таинственно улыбаясь духу сумерек, Рагуил, склонившись, пролез между металлическими прутьями в заборе и очутился в заброшенном парке — вблизи пышно разодетого, подобно барышне прошлых веков, куста сирени. Зарывшись лицом в похожие на снег соцветия, Рагуил дышал и не мог надышаться. Задерживая дыхание, он старался заполнить пьянящим ароматом сирени пустоту своего сознания, чтобы голосам — этим назойливым шмелям, просто не нашлось места в нём, когда они вернутся...
По чёрно-синему миру, подобному морю на глубине, торопливо шли люди — они выглядели потерянными в этом темном месте. Позади чинно и царственно плыли их тени — плыли с полным правом — с наступлением ночи они не изгнанники более, здесь они дома.
Расправив широкие плечи и откинув волнистую шевелюру, Рагуил шествовал, торжествуя, по извилистым парковым аллеям. Он снова в своём царстве — в соборе теней, в теневом Городе Роз. На миг Рагуил задумался о том, что любая роза на земле отбрасывает тень — а что, если город, по которому он гуляет по вечерам — это не сам Город Роз, а его сумерки, Тень Города Роз, вступающая в свои права лишь с наступлением ночи?
«В моём мире — как в твоём, только всё наоборот — над фиолетовыми водами Забвения вместо кувшинок растут свечи...» - Вспомнились Рагуилу собственные слова. И по привычке он свернул на тонкую дорожку, ведущую к стене.
Проходя между кустами, отстраняя древесные ветви от лица, он уже предвкушал удовольствие от нового прочтения их шедевра — ведь недавно к нему присоединилась неизвестная, пишущая красным мелом. В день, когда она присоединилась к его творчеству, увидев её подпись — «Антигона», Рагуил усмехнулся: «Гляди-ка, не стена, а культурный симпозиум!». Однако, кем бы она ни была, незнакомка смело подхватила начатую Рагуилом историю. Рагуил оставил новое послание. Так они беседовали о Свете и Тени, скрываясь за масками героев Античности, словно участники некой забытой мистерии. Иногда Рагуилу казалось, что их слова — это длинная песнь заклятия, которое они творят с Антигоной вместе. Возможно, когда строки лягут на облупившийся от времени камень, стена окажется порталом в Бесконечность? Кто знает...
Как бы там ни было, он ждал посланий собеседницы с нетерпением. И вот, приближаясь уже к заветной стене, ненароком превратившейся в испещренную письменами скрижаль посреди современного города, неожиданно Рагуил услышал тихие звуки. Он притаился и наблюдал из древесной тени, как хрупкая девушка с копной золотистых волос, одетая в короткую тунику, высекает на облупившейся поверхности слова алым мелом.
Улыбка сама собой расцвела на бледном лице Рагуила. Неотрывно, словно притаившийся зверь, следил он за движениями девушки. «Так вот, какая ты, Антигона», - подумалось ему. Его взгляд мягко скользил по поношенным греческим сандалиям, по напряжённым икрам, обнажённым тонким рукам, беззащитному треугольничку шеи, выглянувшему между разметавшимися по плечам шёлковистыми волнами волос... В своём воображении играл он с золотистым завитком у основания её шеи... Он напоминает какой-то египетский символ... Но Рагуил забыл название.
«...Souviens-toi, prodigue!..»
Начинала болеть голова — юркий червь зашевелился в лобной доле справа. Юноша помассировал лоб кончиками пальцев, не выпуская Антигону из виду. Почему-то этот маленький золотой лепесток у основания девичьей шеи волновал его, он словно подмигивал Рагуилу, этот крошечный пересмешник.
Вдруг девушка вздохнула порывисто, выпустила мел из рук, взволнованно коснулась основания шеи.
«Неужели, почувствовала? - Поразился Рагуил. - До чего же она, оказывается, сенситивная!»
Незнакомка, тем временем, не оборачиваясь, сделала пару осторожных шагов вперёд — туда, где листва деревьев бросала густую тень на стену — и юркнула куда-то меж веток, мгновенно слившись с темнотой.
- Постой, - позвал её Рагуил. - Не уходи! Я тебе ничего не сделаю. Это я, Вергилий.
Юноша вышел из укрытия и приблизился к дереву у стены. Пошевелив листву, глубоким голосом, в котором зазвучали игривые нотки, он произнёс:
- Ну же, выходи! Я тебя нашёл.
В ответ — только молчание и тихий шелест листвы. Отодвинув пушистые ветви, Рагуил обошёл заросли, заглянул за стену, осмотрел мягкую лужайку, обрамляемую деревьями.
Ни следа. Видимо, его Антигона — мастер конспирации и умеет исчезать быстро и бесшумно, словно тень. Но вот куда она скрылась, маленькая мерзавка? Если бы она пряталась в ветвях, её бы выдал шелест, лужайку перебежать она вряд ли успела — даже тень не настолько проворна... Не могла же она, в конце концов, раствориться? Конечно, есть одно простое объяснение: Антигона — шаловливая лесная фея, которой скучно, поэтому по ночам она заманивает любопытных юнцов в густую чащобу. А за неимением оных решила опробовать чары на Рагуиле... Правда, он не из тех, кто верит в сказки. Или всё же верит?
Вернувшись к стене, Рагуил окинул взглядом неоконченное послание Антигоны. Но чем он мог её спугнуть? Чем? Вот ведь дурочка...
Со вздохом поднял он из пыли брошенный Антигоной алый мелок и занёс над белым участком стены. Пора заканчивать — голоса возвращались; издалека, точно звук приближающейся грозы, раздавались печальные интервалы призрачного вальса...
«Cette valse infernale![12]» - процедил Рагуил сквозь зубы.
___________________________
10. Час тишины (лат.)
11. «Помни, помни, помни, о расточительный!» - строка из стихотворения Бодлера «Часы».
12. Этот адский вальс!