Лето клонилось к закату, и темнота всё раньше являлась незваным гостем, накрывая звёздной вуалью Город Роз. Подобно ожившей частице темноты, накинув разлетающийся чёрный плащ, и Рагуил любил незваным гостем присутствовать при встрече дня и ночи — день ото дня задумчиво наблюдал он трагически-прекрасный миг соития, когда бог Солнца сыпал прощальным золотом в зловеще-фиолетовый сумрак кладбищенских деревьев.
В подобные моменты Рагуил отвлекался, наконец, от шума и ропота множества голосов, живущих в его голове, от томительных звуков вальса, преследующих его уже несколько лет, словно вечная тоска по кому-то давно ушедшему. Рагуил закрывал медленным движением книжный том на коленях, встречал взглядом солнечные лучи... Именно в эти минуты Рагуил жил по-настоящему, становился золотым Ангелом, испивая томительное сияние, последнюю нежность Солнца, словно вино, подставляя свечению бледные уста и нервные персты, молясь Солнцу каждой частицей тела... В такие моменты Рагуил был прекрасным, блаженным, безграничным, словно само небо над ним... ало-золотое.
Вот и сегодня Рагуил поднял невыносимо карие очи с книжных листов на Солнце и в восторге прошептал «...Valse melancolique et langoreux vertige![8] », ибо сегодня, как это, впрочем, часто бывало, его сопровождал Бодлер.
Рагуил вдыхал лучи Солнца, и ему казалось, что он вдыхает сладковатый и терпкий аромат кожи женщины, тот неповторимый нежный островок меж лопаток, такой доверчивый и жадный до прикосновений, с лёгким пушком, словно кожица персика. Рагуил не торопился целовать его — две бледные ладони замерли над лопатками, которые, вероятно, когда-то были крыльями... Рагуил терпеливо ждал, пока солнечные лучи не накалят его рук добела, так, чтобы ладони с тихим электрическим шелестом, слегка не задрожали... Тогда кончиками пальцев он коснулся её грудных позвонков, поднялся чуть выше, словно вспоминая восходящую мелодию на клавире, — до основания шеи, оставляя на её теле золотой мерцающий след, всего лишь на мгновение... Пальцы ожили, и теперь играют с золотистым завитком, похожим на лепесток подсолнуха, аккуратно касаются молочно-белого полотна её кожи — осторожно, лишь бы не спугнуть золотого мотылька - ведь у них так мало времени, всего лишь одно мгновение до заката...
Когда темнота приближается, становится холодно. Ветер треплет кудри цвета кофе на плечах замечтавшегося Рагуила. Укутавшись в свой вечный чёрный плащ, украшенный гранатовой брошью-нарциссом на груди, он спешит убраться с кладбища. Там, где так сладко бывает поразмышлять днём, с наступлением ночи становится невыносимо — души беседуют с Рагуилом — все разом, на разных языках и наречиях, посылая невыносимые потоки образов в усталое сознание... Похоже на нестройный хор инструментов в момент настройки оркестра.
Закутавшись в чёрное, словно монах в сутану, Рагуил бежит к собору. Гул голосов утихал редко, всего лишь в нескольких местах. Одним из них была Церковь Сердца Девы-Матери.
***
Следующим островом тишины было присутствие Майи. Это были волшебные, дивные мгновения его жизни... Утопая в ней, как в тёплой волне, Рагуил забывал обо всём, забывал, что именно после встречи с ней в его привычном сознании появилась брешь.
Это произошло в знойном августе, несколько лет тому назад. Они встретились на одной из вечеринок. Рагуил и сам не понимал до конца, как он там оказался, ведь он ненавидел шумные сборища. Тем не менее, сидя у барной стойки, мрачно потягивая свой вечный «Glenlivet», и мысленно проклиная всех и вся, Рагуил внезапно увидел её. Он разглядел Майю не сразу — в первое мгновение он увидел лишь две звезды — два тёмных влажных ока.
Смуглая женская рука поманила его, и Рагуил послушно следовал. Майе неважно было его имя, Майе неважно было, что он умеет и знает, где Рагуил живёт и что он любил в детстве... Иногда ему казалось, что Майя — Вселенная, что она знает всё на свете, и потому молчит, что её чёрные глаза древнее камней Аравийской пустыни. А иногда Рагуил поневоле признавался себе, что Майя — шлюха, и для неё большее значение имеет его оргазм, чем его поэтические этюды...
Да-да, Майя была обычной шлюхой, но она же была и богиней.
Рагуил никогда не забудет того дня, когда вошёл в её покои впервые. В комнате витал густой, пьянящий дым, свиваясь в кольца, подобно змеиному клубку. Вероятно, она воскуряла какие-то благовония, лишающие памяти, ибо в этом крошечном пространстве Рагуил забывал обо всём на свете - всего на несколько часов... Вероятно, Майя насыщала воздух чем-то, вызывающим нестерпимое желание...
Она опоила Рагуила горьковатым настоем из маленькой чашечки, сделанной из чего-то наподобие скорлупы кокоса, и любила его под звуки мантр и поющих чаш прямо на расстеленной на полу шкуре леопарда.
Рагуилу не забыть её дыхания на своей разгорячённой коже, её полной смуглой груди, прижавшейся к его жёстким рёбрам, её низкого ласкающего слух тембра, когда она шептала: «Пожалуйста, дыши... ровно и медленно, мой юный Брахма».
Он не знал, чем она опоила его, каких точек его тела касалась она умелыми пальцами... Вскоре он потерял ощущение пространства и времени, все телесные чувства утихли. Казалось, над ними и в них самих особой жизненной средой, тягучей, словно мёд, разлилось нескончаемое, безбрежное блаженство — в котором они плыли, сплетались и танцевали в едином ритме, дыша, точно две скрипки, в унисон. Танцуя, они сияли всеми оттенками золотого и расширялись, словно облака в небе, проникая друг в друга... Каждое касание было подобно взрыву, каждый поцелуй рождал звёзды.
Внезапно Рагуил ощутил беспокойство — Майя всё продолжала расти и расширяться — огромная золотая богиня, огромное добела раскалённое Солнце, которое грозило гибелью ему, хрупкому мотылю. Солнце давило на него, мешало дышать, будило живое электричество в его плоти - невыносимые волны боли и наслаждения, слившись в единый экстатический заряд, заставляли тело Рагуила биться в конвульсиях на шкуре зверя... Его губы, ставшие огненно-алыми, исказила гримаса боли, мгновением позже преобразившаяся в благоговение. Блаженная улыбка расцвела на лице, озаряя его. Рагуил шептал:
- Это... так прекрасно! Пожалуйста, ещё немного...
Пламя бушевало в крови, боль и неведомая сила достигли апофеоза, превращаясь в растущий пламенеющий шар прямо в центре груди... Не в силах вынести величия постигших его блаженства и боли, Рагуил застонал и лишился чувств.
Первое, что почувствовал юноша, очутившись вновь в своём теле, были прикосновения прохладных влажных рук к его лицу. Он видел по-прежнему лишь сияние, но сознание возвращалось толчками... Рагуил слышал торопливый глухой стук далёкого барабана... То было его сердце.
Лемонграсс и мята. Что может быть восхитительней?
Стоя на коленях, Майя окунала белое полотенце в ванночку с водой и освежающими травами и прикладывала его к бледному челу Рагуила.
Ощутив себя в теле, Рагуил снова застонал. Не открывая глаз, на ощупь нашёл он руку Майи, и принялся жадно слизывать с ладони капли воды.
Майя внимательно следила за ним чёрными, как пустынная ночь, глазами. Поставив ванночку на дощатый пол (он услышал тихий перезвон её браслетов), она нежно провела освободившейся правой рукой по влажным кудрям Рагуила:
- Потерпи, мой хороший. Сейчас принесу воды.
Со стоном выпустил Рагуил её ладонь и услышал, как колышется длинная шёлковая юбка, скользя вдоль округлых жарких бёдер Майи в такт плавным движениям. Шёпот её одежд напомнил ему шорох пальмовых листьев на ветру, шум приближающегося дождя.
Напоив его водой, она снова легла рядом. Рагуил, повернувшись к ней, гладил её по щеке тыльной стороной ладони, целовал угольно-чёрные тяжёлые кудри, вдыхал аромат сандала и лилии, исходящий от её кожи, от её полной, слегка приподнимавшейся на вдохе, смуглой, словно гречишный мёд, груди. Он ощущал её живое тепло, словно спокойное дыхание ночного моря после знойного дня... Он неотрывно следил за движениями полных коричневатых губ, когда она медленно тягуче произнесла с едва слышным южным акцентом:
- Кто бы мог подумать... Ты такой сенситивный... и горячий! Ещё немного, и мы сожгли бы тебя. Почему ты не сказал?
Завороженно наблюдая за Майей, Рагуил лишь легонько покачал головой:
- Я не знал. У меня такое впервые.
- И у меня тоже, - доверчиво глядя на него таинственными чёрными очами, призналась Майя. - А я-то думала, меня уже ничем не удивишь.
Солнечные лучи, просочившись сквозь щели неплотно задёрнутых гардин, ласково коснулись разгорячённого лица Майи и нагого тела Рагуила, белого, будто мрамор.
- Приходи ко мне снова — скажи, когда захочешь, и приходи. Я буду любить тебя снова, не надо денег. Приноси мне каждый раз тигровую лилию...
Рагуил приник алыми губами к её горячим устам, поцелуем призывая к молчанию. Целуя её, он ощутил солоноватый привкус моря — по лицу Майи текли ручьями слёзы. Бережно касаясь её волос, Рагуил спросил:
- Кто ты?
- Я Майя, - по-прежнему глядя с безграничным доверием ему в глаза, просто ответила она и улыбнулась.
Рагуил вглядывался в лицо женщины... Кажется, она молода — возможно, ей нет и тридцати... Вероятно, она лишь на несколько лет старше его самого... В клубе она показалась ему почти старухой — из-за её взгляда, подобного чёрной бездне, тьме несотворённого мира без конца и начала... Но сейчас перед ним хрупкая девушка — цветок в его ладонях... и та бесконечная богиня, явившаяся ему — тоже она? До чего удивительно!.. Сколько же тайн прячешь ты в складках одеяний, Майя?.. Глядя в широко раскрытые чёрные блестящие глаза мулатки Майи, в её влажные расширенные зрачки, Рагуил решил доверить ей самое сокровенное — своё имя, которое тайно ненавидел, тяжкую печать Архангела, выжженную на плече, словно узнику:
- А я... - Она коснулась пальцем его губ.
- Ты — мой Брахма...
Нежно перебирая её тёмные кудри, поднося их к губам для осторожного поцелуя, Рагуил, точно молитву, тихо шептал:
- O toison, moutonnant jusque sur l'encolure!
O boucles! O parfum charge de nonchaloir!
Extase! Pour peupler ce soir l'alcove obscure
Des souvenirs dormant dans cette chevelure,
Je la veux agiter dans l'air comme un mouchoir!
La langoreuse Asie et la brulante Afrique,
Tout un monde lointain, absent, persque defunt,
Vit dans tes profondeurs, foret aromatique!
Comme d'autres esprits voguent sur la musique,
Le mien, o mon amour! nage sur ton parfum [9].
***
С тех пор минуло несколько лет. Сотни тигровых лилий преподнесены Рагуилом Майе — преподнесены с болью и восхищением, с великой благодарностью и нежностью... Сотни дней и ночей ласки, и, кажется, Рагуил помнил каждую, каждая выжжена на его теле невидимой печатью, словно живые печати бурь на горячем теле Солнца. Они не знали даже имён друг друга, связаны лишь неясной близостью. Они всего лишь дарили друг другу ласку и вновь расставались, получив желаемое. Но никто не знал Рагуила ближе Майи, и никого не было Майе ближе Рагуила.
Несколько лет ливень голосов стучал в усталое сознание Рагуила, с тех самых пор, как он, лишившись духовной невинности, покинул в тот далёкий день обитель Майи. Шторм голосов — вначале далёкий и почти неслышный, теперь обрушивался на него каждое мгновение, подобно шороху струй водопада или тяжкому удару молота. Особенно усердствовали голоса по ночам. Тогда Рагуил, запершись у себя, играл вальс — неизвестную мелодию, трогательную и безумную. И вальс прогонял темноту, звуки вплетались в кудри Рагуила, словно звёзды, разгоняя сумрак, и комната начинала благоухать, точно вокруг распускались полчища невидимых бутонов.
_________________________
8. «Печальный вальс и томное кружение!» Ш. Бодлер, «Гармония вечера», пер. с фр. А Владимирова
9. О, завитое в пышные букли руно!
Аромат, отягчённый волною истомы,
Напояет альков, где тепло и темно;
Я мечты пробуждаю от сладостной дрёмы,
Как платок надушенный взбивая руно!..
Нега Азии томной и Африки зной,
Мир далёкий, отшедший, о лес благовонный,
Возникает над чёрной твоей глубиной!
Я парю, ароматом твоим опьяненный,
Как другие сердца музыкальной волной! - Ш. Бодлер, «Шевелюра», пер. с французского Эллиса