Снова гонит из-под крыш на дороги, освещенные полнолунием, лишает покоя тревожный вопрос. Беги за своей тишиной, найди свой ответ раз и навсегда: здесь, в желтой комнате, нет его – здесь стены и тишь, гладь да запах живых. Их стопы направлены сюда, беги на другую сторону трассы! Они увидят, увидят твое лицо, они разобьют потаенную хрупкость. Слишком много живых среди улиц, шипящих фарами, спеши туда, где царствуют камни, и снится деревьям, как темные корни шевелятся в лунных дорожках по жухлой сухой траве.
Тенью напрашивался, появился, шагал по мосту вдалеке за моею спиной, потом побежал, обогнал и вдруг скрылся, и вынырнул вниз по течению улицы с той стороны. Он тоже блуждает ночи напролет, жадно впитывая слова?
Догнать его, остановить, вопрос через улицу выбросить, перекрыть им широкий поток прохожего полумолчания: что носит тебя среди ночи по городу, что пишешь ты там, в этом жалком блокнотишке, ужель лихорадочно нотам внимаешь, читая узоры дорог? Замедлить шаги, когда оглянется с тревогой; почти еле-еле, идти осторожно, как хрупкую чашу несут , наполненную водой. Вот он, он точно знает ответ, в его руке – карандаш и блокнот, он знает, что это за сила, что гонит из дома ночами, он видел Волка в степях предрассветных, да притом не очами, он видел, как спина волчья таяла в степном ожелтенном зарей океане, и яростно помнит его сверкнувшие вечною болью в один только миг глаза.
Ему не больше восемнадцати и не меньше верлибров с анапестами, и все же он, Этот вот, - такой же, исторгнутый из-под крыши тревожным вопросом. Но – стой! – остановился, сверкнул глазищами на тебя как раз, когда ты проходил под вывеской и растворился во тьме. Думал, верил, что растворился. Но дано ль растворить очевидное? Вот Он – растворяется; скорее, скорее туда! – вот Он, еще виднеется его силуэт, меж домов исчезающий. Не бойся спугнуть, что можно терять – потеряно, хватай его за рукав, за штанину, за волосы, не дай растворить в ночи твой вопрос, единственный в этой ночи бриллиант. Сворачивай в лоно квартала, по коже его расползаются в стороны многотонные впадины, по коже квартала и ты мельтешишь, мелькаешь и манишь чьи-то очи в желтеющей улицы лоне, как волк предрассветный в океане степи; Того уж нигде не видать...
Да что ты дышишь, как пароход, что ты дышишь поступью пьяницы? Или тебе не уютно среди своего да знакомого?
Фонарь накренился, выезжает автомобиль, разбегаются коты, где-то плачет дитя. А вдруг Он сейчас набросится? – готовь ответы, будь с тысячей правд начеку. Но – поздно, довольно романтики. Пора возвращаться, спотыкаясь, заглядывать в лица прохожих, пошатываясь, пьяной походкой – скорее туда, где с порога почуют, что ты весь пропах улицей, и забыть погасить желтый свет, чтобы вспомнить, что времени-то осталось совсем немного, нет, правильно – мало, м-а-ло, с округляющим рты вопиющие «а» посредине; и затем рухнуть без чувств в беспамятство, забыть трехкопеечный случай. Обратим же стопы наши к дому! А ты, оказывается, не так уж далеко ушел – всего-то два шага – и дома. Но – нет же, дома – всегда у себя и всегда в покое, а здесь – у себя ли?