Случается, что человеку начинает везти, порой даже на войне. Как? За что? Кто его знает...
Может, это награда свыше за выпавшие ранее невзгоды, или легкий перекур накануне новых испытаний.
Хорошая удача как вирус: и тебя держит, и соседу нос щекочет. Не успеешь оглянуться, у товарищей справа, слева тоже понеслось, а там уже весь строй шагает белой полосой...
Может, и другие замечали да молчали, старались не дышать на эту эфемерную субстанцию, дабы не спугнуть.
Оно же не в Европе, где стаи жирных птиц удачи бросается под ноги каждому, кто на площадь вышел.
На горячем афганском ветру - перламутровое перышко за счастье, кошки раздобыли, драли и нам оставили.
Да, бывало! Мчала третья рота на БТРах по белым пыльным дорогам Нангархарской долины, ходила тихой ночной поступью по неведомым белесым тропам.
С кого все начиналось? С командиров, конечно. Правило про рыбу строго действовало в жарком климате под Джелалабадом.
С чего начиналась именно эта не всегда веселая история?
С главного КПП батальона, маленького одноэтажной строения с воротами, шлагбаумом в западном углу южного периметра.
В Больших и Малых театрах все стартует с вешалки, а у армейских - вечно с КПП.
От контрольно-пропускного пункта под углом в девяносто градусов разбегались две стены, высотой в три метра, из шестигранных колец серого бетона. Южная, за крестьянским полем в пятистах метрах, упиралась перспективой в аллею эвкалиптов по трассе Пешавар-Джелалабад, а западная - в кишлак Самархейль, в ста с небольшим, через отсыпанную щебнем и битым кирпичом дорогу.
Нужно отдать должное военным инженерам: стены нашего кремля могли запросто выдержать прямой выстрел из танкового орудия с этих направлений, но, хвала Всевышнему, испытывать на себе не доводилось.
Открытое пространство до дороги колосилось отборной пшеницей, высотой по грудь. Где неграмотные афганцы брали такой семенной фонд без министерств и институтов? До сих пор ума не приложу.
Западная стена заканчивалась площадкой автопарка, обнесенного колючей проволокой. Южная упиралась в подножие восточной горы Роза - название такое, бойцы придумали в честь батальонного позывного.
Там за арыком на возвышении таились в капонирах две "Шилки" группы ЗАГ, о четырех вороненых стволах каждая, зенитной артиллерийской группы. И называлось то место вольером. Почему "вольером"? Слово красивое, а место еще лучше: арык, деревья, прохлада, и никого из отцов-командиров. Впрочем, вольер для собак-саперов там тоже был.
- Откуда, брат?
- С вольера. Загорал. БОрзое местечко!
- Я тоже там вчера тащился! - типичный разговор двух дембелей в отряде.
Всякого, попавшего волею судеб за шлагбаум нашего батальона, встречали три многообещающих постройки: справа - беседка под масксетью с красным крестом во лбу над входом, через три шага - предбанник зеленого деревянного модуля с вывеской "Медпункт", а напротив, через дорогу, - земляной накат с вертикальной дверью и небрежной надписью на ней: "Зиндан" (тюрьма, перс.) - батальонная гауптвахта.
А если считать с севера (с родимой стороны), то...
Третьим рядом за солдатскими казармами, в соседстве с фанерно-зеленым модулем офицерской общяги (он же - модуль, он же - с обратной стороны медпункт), по пояс в землю врос гигантский тубус.
Из-под свода его гофрированной крыши постоянно слышались тяжелые удары, скрежет по металлу, гул. Без всякого сомнения, чужак со стороны принял бы это опасное сооружение за секретный цех, где пришельцы клепали и трижды в день испытывали турбореактивные движки. Но для бойцов Джелалабадского спецназа, на восточной окраине Самархейля, не было более желанного строения, чем этот "монстр-циклоп - гигантский червь".
Тупоносая голова циклопа с прямоугольным красным глазом, на котором золотой сетчаткой проступал романский шрифт: 'Солдатская столовая в/ч п/п 35651, трижды в день распахивала деревянную двухстворчатую пасть и заглатывала в один присест семь коробок личного состава.
Нет! В той таре были не белые и пушистые кролики, упиравшиеся, но ползущие в пасть удава, - то были рэксы (напомню: разведчики экстра класса) масти хаки с белыми палинами под мышками и на спине. Раздирая пасть чудовищу, они врывались внутрь, сметая все съестное на своем пути, подзадоривая своих ближайших собратьев, и огрызаясь на конкурентов из соседних рот.
Бедолага циклоп страдал хроническим несварением желудка и с натуженным иканием извергал из себя обратно отяжелевшую, но живую массу в берцах. А умиротворенные громилы, зная, что монстр на несколько часов повержен, былинными героями по трое, вальяжно - руки в брюки, выходили на свободу под фанфары цикад, трубящих с ветвей стоящих рядом эвкалиптов. На ходу победители, демонстративно, снимали ремни, ослабляли их и опоясывались уже на уровне ватерлиний, соответствующих срокам службы.
Многие нечищеные бляхи (Джелалабад Вам – не Союз, блестеть там было не модно) по второму году свисали очень низко. Видимо, им было так удобней придаваться грезам: как каждая из них однажды, отшлифованная тонкою иголкой, встретит сказочного принца Паста Гои (с зеленым глазом) и, на зависть молодым подругам, засверкает-таки золотистым светом…
Ах, пусть это будет вспышка, миг, бутон священного цветка, который распускается один раз в жизни – в ночь под Дембель… (Второй раз – не приведи Господь!)
А пока - владельцы медных блях на выходе надменно вешали на них свои усталые ладони, за большие пальцы к животу, и с вожделением предвкушали, как в тени деревьев они еще успеют затянутся дымком самой желанной сигареты - одной из трех в день, данных в награду свыше со статутом: «За службу, тяготы, невзгоды - в молодые годы, - пока прапорщик не разлучит их… и ни поставит в строй…»
Дверь в офицерскую столовую располагалась сбоку, посередине ангара, напротив фанерно-зеленого общежития. И хотя ей тоже приходилось (не сладко) часто хлопать, но сравниться с (безумным стрессом) диким скрежетом своей двухстворчатой сестрицы из торца, она, конечно, не могла…
На этом высокий стиль былинного повествования заканчивается, и начинается проза жизни.
Как раз в обед, 24 июня 1987 года, старший (не только по званию) прапорщик Борис Голубовский привел коробку третьей роты к солдатской столовой. Тут он заметил краем глаза, что компания из семи офицеров, ставших ему родными, покинула курилку перед модулем общежития и направилась бодрым шагом по бетонной дорожке к входу в офицерскую столовую. Будучи давно военным человеком, он мгновенно принял решение: делегировать часть неограниченной монаршей власти (в отдельно взятой роте) одному из командиров срочной службы:
- Старшина Хоменко!
- В-а-армию забра-али, - вместо бодрого: «Я», - недовольно прорычал тот, пеняя на судьбу и начальство, задержавших его дембель.
Борис Сергеевич ухмыльнулся, поправил пальцами усы и медленно растолковал:
- Для непонятливых объясняю один раз. Тебя, Хоменко, и в проекте не было, когда я сержантов за одну эту фразу на дембель отправлял ефрейторами. Или хочешь до августа пасти механиков-водителей твоего же призыва?
- Так Вас же, товарищ старший прапорщик, на пересылке в Кабуле ждет заменщик?!
Рота в строю загудела. Всем нравилась достойная перепалка двух уважаемых старшин, - сорокалетнего старшего прапорщика, отслужившего в Афгане полных два года и двадцатилетнего, единственного в роте старшины, начавшего переслуживать в Афгане отведенные полтора. Ничто не поднимает так аппетит бойца, как словесная дуэль двух ближайших командиров.
- Ты смотри-ка – все-то они знают, только на горшок не просятся. Понадобиться? Я тебя из Чирчика достану, и проконтролирую, - с отеческой заботой произнес старший прапорщик.
Но напряг рассосался, и даже духам в роте было ясно, что не случайно старшина вспомнил небольшой городок под Ташкентом, и до секундантов дело не дойдет, и строиться с матрацами после обеда не придется.
- Короче, Склифасовский! С обеда приведешь роту без меня! Запускай рэксов в колонну по одному!
- Есть! Товарищ старщ-прап-щик! – наглым голосом ответил старшина Хоменко, с отмашкой выходя из строя, посчитав, что он - Наполеон и выиграл Бородино, хотя, готов отдать Кутузову-Голубовскому должное - тот не проиграл сражения.
А Борис Сергеевич с чувством выполненного долга, походкой «руки в брюки клеш», направился к колонне офицеров перехватывающим курсом:
- Не в ногу идете, товарищи! – на ходу сделал политическое замечание старый коммунист.
Командир роты капитан Пахомов внял наставлениям бывалого партийца и дал счет: «Ррраз…Ррраз…Ррраз!» Офицеры заулыбались, но дружно взяли ногу.
Старшина, видя такое уважение к своей персоне, не вынимая рук из карманов, пробежал трусцой вперед и, учтиво придержав дверь в столовую носком правого ботинка, замер в немом почтении, представляя, что он уже в Ташкенте перед рестораном «Зарафшан» дает на чай полковникам в ливреях. Те благодарят, благоговеют и бьют от счастья каблуком…
Ротный снова дал команду:
- Головные уборы – Снять! Равнение На-а – Право!
Офицеры дружно скинули экспериментальные кепки, оттянули левый локоток, держа головные уборы за козырек, лихо вытянули подбородки в сторону старшины и, как русский танцевальный ансамбль «Березка», стали по одному нырять в предбанник офицерской столовой.
- Всех приветствую! Приятного аппетита! – выразил общее мнение старший, капитан Пахомов.
- Приятного аппетита, приятного аппетита, - желали офицеры третьей роты сослуживцам, сосредоточенно скребущим ложками по тарелкам общепита.
Присутствовавшие в кондиционированном зале оторвали головы от тарелок и отвечали:
- Хватит издвпться!
- Не дождетесь!
Окинув взглядом хол, Пахомов с Голубовским застолбили длинный стол - второй справа, из шести возможных (два в левом и четыре в правом ряду), и уселись на дальние места: старшина к выходу - передом, ротный – задом, приглашая молодых офицеров жестами присаживаться рядом.
Стол был сервирован восемью салфетками. На белых квадратах были разложены по две невзрачные таблетки. Фрагменты натюрморта, достойные кисти Малевича, располагались в таком хаотичном порядке, что можно было не сомневаться: это Тома с Тоней, повариха с официанткой, перед обедом резались в наперстки красными пластиковыми стаканами, стоявшими теперь на столешницах с ножами и вилками.
Тоня, дама приятной и не тонкой наружности, в белом фартуке и колпаке быстро подкатила тележку для раздачи пищи со стороны Пахомова и Голубовского. Большим половником она бойко разливала дымящееся первое блюдо и ставила наполненные тарелки на край стола:
- Кушайте, кушайте! Приятного аппетита! - С улыбкой приговаривала доброжелательная официантка.
- Спасибо, спасибо! – кивали офицеры
- Тоня, это что - борщ? – хитро спросил Николай Пахомов.
- Борщ, - подтвердила дамочка, лет тридцати.
- А где же пампушки? – не унимался ротный.
- Ой, не понимаю - о чем это Вы, Николай Васильевич? - закокетничала Тоня журчащим голоском, сняла колпак и игриво побежала за телегой в поле… - толкнула разноску к следующему столу.
Офицеры, как по команде, вздохнули и принялись за борщ. Один только Боровцов, заместитель командира, сидящий за Пахомовым, зло сорвался на салфетку с двумя таблетками, которые мешали поставить перед собой тарелку с борщом (на целый батальон - всего две официантки):
- Сколько можно?! Достали эти месячники вакцинаций! Тиндурин! Тавегил (от малярии и аллергии)! И, как пить дать, – кисель сегодня с бромом. Взялся за свое великий и ужасный Ляйзер.
- Пардон! Кто это великий и ужасный? – заинтересовался новый замполит Смирнов, прибывший из Союза два дня назад, пристроивший свое одутловатое тело рядом с Боровцовым.
- О-о! Это страшный человек, - скрыв эмоции в седеющие усы, пояснил старый десантник Борис Сергеевич, пристально посмотрев на ротного, – эскулап, к тому же костолом, хранитель спирта, он же – Папа Гена, он же - старший прапорщик Ляйзер – главарь аптеки.
- Ну, ясно, ясно. Скажите еще: у него длинные руки - мне плевать. Что это за колеса?! Всем медикаментам я предпочитаю шнапс! – визгливым голосом рисонулся замполит.
- Быть иль не быть?! - вопрос, пожалуй, спорный, - сквозь смешок басовито высказался Давыдов (он же Сан Саныч), крепкий командир второй группы, тянувший лямку службы в Афгане к концу второго года, протирая салфеткой ложку в непосредственной близости от лица замполита, сидевшего справа.
- Можно, конечно, на таблетки и забить, – продолжил Голубовский со своим ташкентским «а», - если кишка как шланг резиновый. Есть люди, у которых кожа дубленая - их слепень не берет, а малярийный комар - как брат.
- Одно обидно: от потницы шнапс не помогает, - поделился Давыдов опытом, пережевывая хлеб на ухо замполиту, - Эх! Вот бы мне такую кожу!
- Бросьте, мужики, все эти страшилки для курсисток. Я же - свой! Зовите меня просто – Палыч.
- Зови меня просто - Хозяин, - вспомнил фразу из фильма Бурлаков, командир третьей группы, сидевший за столом с краю, напротив Давыдова.
- Кого колоть? – Все бедра в шрамах! (возможно, фраза звучала резче, и глагол был не литературный), - развязным тоном ответил замполит, давая понять, что он еще и бывалый. - Вот завтра, забьем банденку. Впишем наши имена золотыми буквами на кумаче (толи в душе, толи в ленинской комнате)... И каждому на грудь - да по боевой медали. Командиру – орден! – я постараюсь, за мной не станет, - открыл истинное лицо лев-замполит, два дня скрывавшийся под маской бедной овцы.
Офицеры чуть не подавились: кто-то крякнул, кто-то гыкнул, но безразличных за столом не осталось. Все покосились на Палыча, решившего так умело прибрать к рукам права подачи представлений на награды.
Пахомов, не моргая, уставился на Голубовского. Тот с сочувствием смотрел на командира.
- Где-то я уже слышал этот боевой задор! – очнулся возле старшины переводяга Авдеев, воодушевленный чудесным приобретением любимой роты в лице замполита.
- Что правда, то правда - были у нас «рембы», - пришел в восторг Сан Саныч.
- Там пафос был другой: «Вижу – духи. Я по ним - с колена с «Утеса», - процитировал своего предшественника по кличке «Рембо», сидевший напротив замполита командир четвертой группы лейтенант Сорокин. (Профессиональное: у крупнокалиберного пулемета «Утес» сильная отдача, стрельба с колена, мягко скажем, - вымысел).
- Тоня, голубушка, мне – макароны с курицей, - нетерпеливо, на весь зал, напомнил о себе тридцатилетний черноволосый сотник Пахомов и, глядя на старшину, находясь под впечатление от слов замполита, тихо спросил:
- Боря, что это было?!
- Думаю, командир, – это конец! - с сочувствием дал неутешительный военный прогноз заменщик Голубовский.
- Конец для нашей «легендарной» (роты)?! – все еще не верил Пахомов, что перенимает эстафету самого бородатого офицера в столь роковую минуту.
- Боюсь, что для армии (в лучшем случае только для сороковой), - неумолимо, сгущал краски старшина.
- Да-а! Это - коне-ец, - печально повторил Николай Василич, - а где же пистолет?! – вспомнил ротный анекдот про Штирлица и, окинув взглядом сидевших за столом, сжав волю в кулак (на то он и командир), обратился к офицерам с решительным суровым словом:
- Так, слушай мою команду! Таблетки пить всем, строго тридцать дней, – это приказ!
Пахомов сделал паузу, оценивая, какое впечатление произвели его слова на подчиненных. Те, забыв про замполита, в конец офонарели, второй раз за последние три минуты. Ротный продолжал:
- И еще, перед сном всем мыть ноги! Я терпеть такое больше не намерен! Мне комбат Гилуч рапорт подписал!(Пауза). - Я еду в отпуск. – С последней фразой Пахомов не сдержал смеха и, похлопав по плечу сидящего рядом заместителя, весело добавил, - Так, что завтра, Боровцов, покажу тебе, что такое есть вид боевых действий «свободная охота в пустынной местности», сдам роту, и – домой. - Адью!
Продолжение
http://www.proza.ru/2016/01/14/1844