Все имена в произведении вымышлены. Любые совпадения случайны.
"Не осуждай ближнего: тебе грех его известен, а покаяние неизвестно"
Преподобный авва Дорофей
Церковный двор пересекали двое. Вслед за пожилым, приземистым мужчиной, что вышагивал твердой, уверенной поступью, семенил тоненький, молодой юноша, соблюдая почтительную дистанцию. Лицо последнего светилось кротостью и благоговением перед своим спутником. Очевидно, был важный разговор.
– Так вот, отец Михаил. Исповедуете, поговорите по душам, благословите. Главное, чинно держитесь, "поблагороднее". Он это любит. Все-таки, хоть Вы и молодой человек, но лицо духовное.
С этими словами отец настоятель оставлял своего подопечного. Срочные дела, как на грех, вынуждали его к отъезду именно сегодня, когда, по обычаю, предстояло ему исповедовать важного господина, представителя элиты бизнеса и единственного покровителя прихода. Столь ответственное предприятие никак нельзя было доверить юному священнослужителю, но дела не терпели отлагательств. Приходилось рисковать.
– И еще… - поспешил добавить настоятель. – Понимаете, дочка у них уж сильно хворает. Супруга нашего дражайшего господина Липнинского, наша прихожанка, ропщет: «за грехи наши – дитя расплачивается». По ее просьбе, супруг и приходит на исповедь. Что бы он ни говорил, Ваше дело – подарить прощение. Помните: помогать страждущим – наш священный долг. Тем более, учитывая, что мы существуем исключительно на его пожертвования… Вы понимаете всю меру ответственности?
Отец Михаил рассеянно кивнул. Желание служить Господу со всем устремлением юного сердца горело в нем, как пламя неугасимой. По-ребячески волнуясь в ожидании ответственной исповеди, он тайком, запершись в кабинете, репетировал у зеркала, как будет благословлять столь уважаемого человека.
Вечером на церковное подворье въехало шикарное черное авто Премиум класса, сопровождаемое громадным «броневиком» с охраной. Выскочив, шофер вприпрыжку побежал открывать двери пассажиру. Из машины вышел важный господин в дорогом пальто и уже через пять минут перед священником предстал сам Липнинский.
Отец Михаил всячески старался скрыть свое волнение: забавно строжился и многозначительно покашливал. Ему казалось, так почтеннее. Подав для приветствия изящную руку, молодой духовник, в который раз, посетовал на свою врожденную хрупкость. Рука дрожала, и ястребиный глаз Липнинского не мог не заметить этого. Бизнесмен подмигнул батюшке, словно подбадривая, и мужчины направились в кабинет, где обычно настоятель в приватных беседах исповедовал благодетеля. Удобно разместившись в мягком кожаном кресле, бизнесмен демонстративно достал сигару.
- Я закурю… – спокойно сказал он, и пока отец Михаил собирался возразить, уже дымил вовсю с таким видом, словно досадовал на отсутствие доброго коньяка. Батюшка смущенно понурил голову, и господин Липнинский, а в 90-е для своих просто «Липа», начал повествование…
- Я, как обычно… Каюсь… В прелюбодеянии. Изводят меня девки своим телом! А безотказные такие! Вот, новую взял себе на содержание. (Тяжело вздохнул) Студентка.
Он замолчал, ожидая реакции священника. Тот откашлялся от удушающего дыма и, изо всех сил пытаясь скрыть дрожь в голосе, сказал:
- Блуд – грех! Следует хранить верность богом данной супруге.
- Да как тут удержишься-то? – перебил Липа. – Стресс ведь снимать надо. А бабы – самый верный способ! А то ж!
Бизнесмен задорно крякнул. Беседа рисковала стать пикантной. Священник густо покраснел и беспомощно улыбнулся.
Собеседник вцепился хищным взглядом в рдеющее смущением лицо отца Михаила и оскалился: жертва!
Мысленно потирая от радости руки, «кающийся грешник» обрушил поток откровений на молодого священника. Череда омерзительных подробностей интимной жизни и чудовищных зверств теневой стороны бизнеса потянулась и, казалось, не видно было горизонта в этом океане. Священник вжался в кресло и с ужасом смотрел на своего мучителя, не смея прервать его. Рассказчик упивался смятением слушателя. С особенной тщательностью Липнинский обрисовал свою поездку в Германию, смакуя подробности посещения клуба для тех, кто ценит радость общения на предмет недвусмысленной любви к братьям нашим меньшим. Рассказал о безумных вечеринках в роскошных резиденциях, о жестоких развлечениях, как, например, шуточный тир, где бомжи вместо мишеней. Словом, обо всем, что доступно только избранной, привилегированной части общества – элите.
Излив всю гниль и грязь, накопившуюся за последнее время, Липнинский выдохся. Он замолчал, положил сигару и отрешенно уставился в окно. От внезапной тишины отец Михаил понемногу стал приходить в себя, даже начал читать молитвы. Но Липнинский вдруг прервал его:
- Да, тут вот еще какое дело…
Батюшка вздрогнул. Благодетель потянулся к угасшей сигаре.
- Кореш мой, Карась… Он в середине 90-х в Германию рванул, потом вернулся, открыл свой салон в Питере. Для мужиков, типа: сауна, девочки… Для «расслабиться», короче. Ну, я зашел к нему на днях. А он на «теме» сдвинутый! Как был отмороженный, так и остался! Он любит… совсем девочек… Но он их не просто, а придушит сперва, и тогда уже… Так, говорит, у них ощущения ярче. Ему один профессор сказал. Он мне и говорит: попробуй, да попробуй. Я и решил – «попробовать». Только малость переусердствовал. Привели, значит, ко мне малолетку. Совсем малолетку. Ну, то, се… А она ничего – «пользованная» уже. Я стал пробовать, как Карась сказал: придушу, а она давай орать. Снова придушу – опять орет. Ну, и я… Она орать перестала. Я свои дела сделал, а она лежит бревном. Смотрю – того… Коньки отбросила… Каюсь» Липнинский замолчал. И потом неожиданно хмыкнул:
- Вот подкинул я Карасю мокрухи!
Взгляд Липнинского упал на священника.
Отец Михаил сидел с белым, как полотно, лицом и… плакал. Благодетель испугался: «Отче, э… ты чего?» Тот хотел что-то сказать, но так и застыл в немом выкрике. В попытке встать, он вдруг резко наклонился, словно надломленный. Его стошнило.
- Ты, это, ты давай дело свое делай, а потом и рыгай, ну? Читани свои молитвы по-быстрому да я пойду! – Липнинский с омерзением стал трясти священника, надеясь привести его в чувство. Но отец Михаил только пуще разрыдался и вдруг истошно выкрикнул: «Нет!»
Липнинский побагровел. Он схватил батюшку и прямо ему в лицо процедил, сквозь зубы: «Читай молитву!»
- Нет! – еле слышно, но с твердостью повторил священник. Липнинский отбросил юношу, и тот, словно срезанная веточка, упал. Бормоча угрозы, представитель элиты бизнеса достал мобильник, громко харкнул и начал орать: «Ты кого мне подсунул, падла в рясе? На куски порву! Я твою богадельню в конюшню переделаю, а тебя конюхом посажу! Будешь кадилом лошадям задницы коптить!». Затем почти вышиб дверь кабинета своей бычьей башкой и скрылся.
Молодой духовник с трудом поднялся, схватившись за стол, как хватается человек за обломки разбившегося о рифы судна. Он долго стоял, пошатываясь и дрожа, лихорадочно шептал молитвы, одну за другой, словно пытаясь с их помощью успокоиться. Как лицо духовное, он понимал, что все заслуживают прощения. В его сознании стремительно проносились вызубренные еще в семинарии фразы: «Господь одинаково любит и разбойников, и невинных младенцев», «осуждать ближнего – грех», «не судите, да не судимы будете» и т.д. Пытаясь настроиться на духовный лад, отец Михаил пустился в рассуждения: «Божий суд рассудит справедливо. Милостивый Господь всем прощает, ибо сказано в Писании…» Но что-то упрямое, что-то человеческое глубоко внутри, вопреки всем доводам разума, протестовало, и прощать наотрез отказывалось.
По мере того, как омерзительные подробности «исповеди» Липнинского всплывали в памяти, лицо его постепенно искажалось. Перед глазами носилось посиневшее личико задушенной девочки. Молитва оборвалась на полуслове. Юноша крепко сжал губы, пытаясь изо всех сил сдерживаться, но, словно бушующий поток, эмоции хлынули, прорвав плотину здравого смысла. Молодой священник упал на колени и разразился истерическими рыданиями.