За четверть часа до моего расстрела

 

Случай, описанный здесь, я ещё не доверял бумаге. Лишь свой монолог, произнесённый   тогда на смеси  русского языка и присущего той местности  западно-славянского наречия,  я записал понятными для  моих соотечественников словами и вставил в одну свою раннюю повесть  безотносительно к происшествию, просто описывая местность.  Повесть была опубликована в моей книге рассказов  лет 35 лет тому назад, и больше я не предлагал её ни одному изданию. И всё из-за того монолога.  Стыдно было  за него. Ибо его произнёс не совсем я, который  всегда писал, находясь в здравом уме,  а человек, на меня внешне похожий, с моим полным именем, но фактически приговорённый к расстрелу.  Но стыдился я отнюдь не  выспренности  выражений. Мне казалось,  что этими словами,  режущими слух, я выдаю в себе человека, находившегося на грани  безумия при смертельной опасности. Но со временем, набравшись опыта, я понял,  что этот выброс слов и спас меня  от безумия, которым, наверное, заглушается страх каждого,  обречённого на смерть.  Допустим, приговор не был бы исполнен. Но тогда, вероятно,  мне пришлось бы жить в состоянии умопомешательства  до конца своих дней.  Не знаю, прав ли я  в своих предположениях.  Только это не имеет уже значения.  Классики литературы учат нас: «Хвалу и клевету приемли  равнодушно».  Я решил, что теперь могу, не считаясь с «мнениями»,  сделать тот давний случай достоянием читателей.

 
Как-то, в конце 60-х годов шёл я по долине горного ручья в Бескидах. Сразу определил: здесь выхода на поверхность коренных пород  не увижу. Но пройти этот геологический маршрут надо было  для очистки совести.   Поэтому двигался скорым шагом, чтобы  к концу дня преодолеть водораздел и  исследовать  долину на противоположном склоне хребта.
Везло же мне, однако, на приключения!
Вверху, где чёрные буки полукружием обступили исток ручья, увидел я всадника, при оружии. Под ним не было ни седла, ни подстилки.  Босые ноги свисали с боков мелкой лошадёнки рыжей масти.  Он, похоже, ждал меня, заметив издали.
Когда я  приблизился к нему,  он не произнёс обычное здесь для встречи знакомцев и незнакомцев «Слава'су», что значило на лэмкивском наречии «Слава Иисусу».  Сурово спросил: «Що тут робытэ?». Ответа  не стал ждать. Предупредил его вторым вопросом: «Золото шукайетэ?».  Я не нашёл сил на ответ, сразу поняв смысл сказанного.  Недавно здесь  неизвестные обстреляли моих коллег из кустов лещины.  Один геолог был  ранен.  Из его тела хирурги извлекли  охотничью картечь.  Похоже, стреляли из бельгийской двустволки с вертикальным расположением стволов,  которую сейчас держал на бедре мой встречный.  Холодная дрожь охватила меня. В бесцветных глазах незнакомца  прочитал я приговор.  Рассчитывать на помилование не приходилось. 
Мой визави взвёл курки и спешился. Он оказался низкорослым – под  нижнюю челюсть мне, тоже невысокому. Я лихорадочно соображал, что предпринять.  Стволы «бельгийки» были направлены мне в живот. С такого расстояния, знают охотники,  картечь рвёт как разрывная пуля.

Здесь я прервусь для пояснения,  без которого читатель не поймёт,  в каком опасном положении я оказался. Геологический отряд,  в котором я исполнял обязанности геоморфолога, в тот полевой сезон занимался разведкой рассыпного золота, обнаруженного накануне поисковиками в долине  Самбирчанки в том месте, где эта речка вырывается из тесной долины в Бескидах  на приволье  предгорной равнины.  Скопление его в обнаруженных местах, так называемых «ловушках»,  было впечатляющим  - до 11 граммов на тонну рыхлых речных отложений,  в то время, когда промышленными запасами  считалась концентрация,  в четыре раза меньшая. Но для  обычных глаз тот драгоценный металл был невидим, ибо представлял собой металлическую пыль, рассеянную в песке и гальке речных отложений.  Понятно, что случайная находка «вчэных людэй»  произвела сильное впечатление на  коренных насельников Лэмкивщины. Золото! Это слово стало магическим.  Редко кто не мечтает разбогатеть «на дурняк», не прилагая особых сил, – нагнуться  и поднять. Но нашлись среди аборигенов  инакомыслящие.  Они ощутили  в этом открытии  опасность для округи.   Перед тем маршрутом, чуть не ставшим для меня роковым, я имел  беседу в селении Липки  с председателем колхоза, в чьих границах оказалась залежь «сатанинского металла».  Иван Степанович Чиж, сам из лэмкив,   уже битый колхозной жизнью,  носил на лацкане мятого пиджака  зелёный ромб сельскохозяйственного института. Представляясь,  к полному имени добавлял: «Вчэный агроном». На мою, оптимистическими словами нарисованную  панораму  «озолоченных» Липок,   Чиж отвечал, мешая русские и украинские слова:
-  Про Нью-Васюки я читав.   Выходыть, Лыпки на злом? Под нашими ногами ведь твоё золото.   Людям обицяеш нови хаты на горбах  поставить, так?  Тебе ж и твоим начальникам известно, друже, что наши пахотные земли и синожати  - в долине  Самбирчанки . Вы ж  их пид лопату или ( як там  у вас), пид драгу. А хто будет район кормить,  когда землю испоганите?  Вы вжэ и так народ совратили длинным рублём.  В мэнэ полевые работы, а мои хлопцы  к вам в шурфовщики подались. Понимаю: у колгоспи  трудодень бэз грошэй, пид галочку, а в  вас – 100  карбованцив за  мисяць.  Э, дружэ, твоё золото у меня вот где,  - рубанул председатель ребром своей мясистой  ладони себе по шее и показал большим пальцем себе за спину. -  Погляди, чем не курорт?!  Горы, лес, родники, воздух. А ты – золото!  Срав я на  твоё золото!

Конечно, так рассуждали немногие. Большинство из местных надеялось на заработок в случае открытия промышленной разработки драгоценного металла.  Но «горное силовое поле» (назову так) повсюду на земле действует на человеческую психику  возбуждающе.  Чем ближе к солнцу,  чем суровей пейзаж, тем  чаще встречаются среди горцев характеры,  не ценящие ни своей, ни чужих жизней, которым присущи   быстрые решения и резкие действия,    жестокие и часто кровавые, диктуемые не столько разумом, сколько традициями.  Не  случайно в Бескидах,  в иных массивах карпатской дуги  появились три сотни лет тому назад   ватаги опрышков,  промышлявших разбоем, а в ХХ веке  бандеровское движение обрело здесь самую надёжную базу и обильные источники пополнения  новобранцами. 

…Теперь, встретившись с незнакомым  мне босоногим  всадником,  я в полной мере  осознал опасное настроение  отдельных людей и групп горных лэмкив,    которые оказались в центре золотой  лихорадки районного масштаба.  Но времени для размышления об  этом  у меня не было.  Я, как завороженный,  следил за движением указательного и среднего пальцев незнакомца на спусковых крючках «бельгийки». Безысходное положение часто делает смелым слабодушного и находчивым тугодума. Не могу утверждать, что я обдумал первые фразы,  которые вдруг выпалил тоном человека, способного разговаривать на равных с двумя заряженными стволами. И слова и тон, какими они были произнесены,  сорвались у меня с языка, кажется мне теперь, сами по  себе, минуя моё сознание.
- Что ты, хлопче, всё мне про золото, да про золото!?  Да гори оно синим пламенем! Есть вещи более ценные, чем  тот мусор, смыття по-вашему.  Хиба не знаешь?
Круглые «глаза»  ружья, самые неумолимые из всех глаз на свете,  переместились вбок и вниз.  Это движение меня вдохновило.  Появилась надежда, что заряды дроби получу  не в живот, а в ноги, если этот мститель вдруг спустит курки. Теперь я мог существовать, следовательно, мыслить, если верить Декарту в моём пересказе.  И понёсся, сыпля словами:
- Погляди вокруг!  То ж твои горы. Слушай, я расскажу тебе о них? Слушай и смотри.
Я смог наконец оторвать свой завороженный взгляд от ружейных стволов и перевести его на лицо охотника за золотоискателями.   Он и не думал  следовать моему призыву.  Его глаза следили за мной.  Радужка в них по цвету почти не отличалась от белка. Их оживляли лишь  чёрные  зрачки.  Они почему-то (или я просто сильно этого хотел)   внушили мне надежду, что я могу найти  милосердный отклик в душе, куда ведут каналы от этих точечных зрачков,  если сумею  как-то отвлечь  моего палача   от «власти одной думы». Известно какой. Сомнения у меня не было.  Как пьяный,  я продолжил импровизировать так, будто передо мной  стоял с ружьём не сельский парень из глубинки, а образованный человек, книгочей:
-   Горы, скажу тебе,  – это бунт земной тверди после  спокойного сна в сотни миллионов лет. Это отчаянный вызов времени. Понимаешь?  Нет, ты всё-таки посмотри вон на те скалы:  будто  неприступные бастионы великанов. А?  Мне кажется,  в них замер грозный миг их созидания.  Пусть время сильнее всего на свете, пусть  гложет камень и стирает горы до основания.  Всё равно  рано или поздно  сюда нахлынет  море, и  придёт время нового бунта земной коры – поднимутся над кипящими водами новые  каменные хребты. Они живут и умирают совсем как люди. Они, мой друже,  суровы, как жители гор,  не прощают человеческой слабости, ревнивы к своим тайнам и открывают их тем, кого считают равными себе…

Это почти всё, что я мог потом восстановить в своей памяти, вряд ли больше десятой части монолога. Пока вещал, стоя на том же месте, где пересёкся мой  пеший маршрут с конным путём незнакомца,  тот присел на скальный обломок, пристроив ружьё на бедре, придерживая его одной рукой,  не выпуская из другой  повода своей рыжей «горянки».  Лэмка слушал меня внимательно, ни разу не перебил.  Предполагаю, он не только пытался вникнуть в мою речь, но и своеобразно видел то, что я описывал словами.  Неудивительно, ведь он уроженец здешних мест. 
Мне показалось, случайный вершитель моей судьбы стал проявлять ко мне милосердие,  когда я  заговорил о поведении чужого человека в горах.  Эту часть монолога я восстановить не могу,  перескажу её книжным языком. Смысл в следующем:
Когда новый человек приходит в горы, он прежде всего должен проверить себя на соизмеримость с ними. Если такая мерка найдётся,  надо отдать горам всё, как близкому человеку. Если её нет, надо честно уйти. Ведь горы рано или поздно раскроют обман и изгонят любого, кто пытается проникнуть в их живую душу окольными путями.

Когда я заканчивал эту тему,  лихорадочно думая при этом о спасительном продолжении, мой визави прервал мой сумбурный поток слов:
- Тэпэр я скажу:  ты нэ погана людына.  Ты любишь горы.  Так зробы так, щоб  в ных нэ було того золота. Обицяешь? Я тэбэ видпущу.  Йды з Богом!
Я, конечно,  горячо обещал. И был готов  также переговорить тет-а-тет с  самим Плутоном в его подземном царстве, чтобы  он убрал из своих тайных кладовых в  Бескидах   весь, до последней крупинки, этот «металл презренный», из-за которого я чуть не погиб.  И даже крикнул вслед удалявшемуся всаднику  местное напутствие  при расставании «Боже, помогай!», не понимая  тогда нелепости и  даже преступности такого напутствия   сумасшедшему охотнику на моих коллег и меня самого. Когда он скрылся  за скалой,  я с  поющей душой, на  трясущихся ногах двинулся в сторону  базы.

Начальник геолого-разведочной партии, едва выслушав мой сбивчивый рассказ, тотчас  велел «запрягать» газик.   В районном  отделе милиции  меня допросили с пристрастием и завели дело на неизвестного.   Вскоре в Липках появились сыщики и солдаты. Прочесали все Бескиды.  Но  моего незнакомца  и его непарнокопытного друга и след простыл. Вообще никто в горной части Лэмкивщины  не опознал своим  знакомцем или близким  человека по портрету, сделанному с моих слов и  развешанному по селениям. Один старик даже усомнился, что на листовке изображён человек: «Так цэ взагали нэ людына».  Действительно даже  на плохом бумажном оттиске  странно выглядели глаза без радужки, с точками на белке. И этот низкий покатый лоб,  и острые скулы узкого лица почти без подбородка.

Но что ещё более удивительно,   при повторном подсчёте запасов обнаруженного золота в долине Самбирчанки, его оказалось раз в 10 меньше, чем  мы определили  по предварительному полевому  подсчёту. То ли  методика оказалась  неподходящей для здешних  условий,  то ли кто-то из наших специалистов схалтурил. Так и не нашли причину  столь немыслимой ошибки.  А последующие поиски подтвердили, что промышленных залежей  золота в Бескидах нет и быть не может. 

Но у меня об этой загадке другое мнение – не для печати…  Встретимся – расскажу.