Продолжение
20
После крестин Фёдор отправился на работу. В кабаке нужно было всё проверить, как там справлялись помощник и два поварёнка. В воскресный день кабак гудел, как улей. Было жарко и тесно. Половые бегали от стола к столу, только успевая менять скатерти на свежие и ставить новые приборы. Июльская жара, добавляясь к хмелю, очень быстро делала употребителей сего раскисшими, вялыми и ни к чему не способными людьми. Сторож Василий только успевал выводить охмелевших на свежий воздух да пристраивать их кого к извозчикам, а кого к сопровождающему Петьке, который и сам был уже изрядно измотан, провожая до своих домов «отдохнувших».
- Быва-а-а-ли дни весёлые! - орал уже выведенный из внутреннего помещения кабака на веранду купец Обряднов, направившийся сюда после крестильного обеда продолжить и позволить себе то, что не успел позволить в схватке с купчихой Куприяновой. Однако достойных соперников ему не нашлось, и теперь он, накушавшись водочки, бессмысленно орал песни по первой строчке, никакую не допевая до конца.
Набрав побольше свежего воздуха в грудь, Фёдор шагнул в духоту и пекло кухни, где всё продолжало шкварчать и кипеть, поварята носились от плиты к плите, то что-то переворачивая, то что-то помешивая, не обратив на входящее «начальство» никакого внимания. Было видно, что все они очень устали и желали только одного: чтобы этот день когда-нибудь да окончился.
- Эй, бесенята! Ну-ка вон отсюда! Идите-ка на лавочке посидите.
Поварята вмиг оказались и видящими и слышащими, и исчезли с такой скоростью, будто их и вовсе не было тут.
Помощник Фёдора в это время был в зале, разбирался с претензией загулявшего чиновника по поводу того, что бекон был не тот, что так нынче не готовят, не тот оттенок вкуса. Помощник всё это терпеливо выслушивал и только говорил: «Точно так-с. Позвольте заменить-с». Но чиновник «заменить-с» не позволял, потому что бекон на самом деле был хорош, а он искал над кем покуражиться. В своём присутствии недовольный беконом чиновник занимал самый низший чин, и все, кто мог, могли над ним обидно шутить и понукать его при малейшем поводе, а то и вовсе без оного. Это унизительное терпение заставляло чиновника искать хоть какой-то выход своему непрерывному расстройству, вот он и куражился то над половым, то над продавцом в какой-нибудь лавке, а то и до нищих опускался. А ведь всякий знает, что унижать нищего – совсем распоследнее дело, тот и так на самом дне лежит и не шевелится.
Фёдор хотел было отозвать своего помощника от чиновника, но что-то заставило его пожалеть именно чиновника, потому как помощник его был крепкий парень, да и редко такому подвергался.
В самом мрачном расположении духа, отягощённый духотой кухни, Фёдор машинально выполнял кулинарные надобности. Благо, день клонился к своему окончанию, уже не приходили новые посетители, а прежние расходились, кто сопровождаемый, а кто и сам добирался до дома, заплетая ногу за ногу и зачастую горланя на всю улицу нечто невразумительное, но отдалённо узнаваемое.
Фёдор и сам не мог понять, что же его так тяготит. Вроде всё уладилось более или менее. Правда, к Дуняше память так и не вернулась, ну да это и к лучшему, ведь все родные и знаемые остались при ней, а старое стёрлось к добру. Матушка в добром здравии и при деле. Только рана, оставленная подлецом Семёном, всё не заживала. Зарубцевалась, затихла, но время от времени давала о себе знать глухой тоской и язвящей обидой. Тоску эту он не прогонял, а терпеливо ждал, когда отпустит сама, понимая, что время вылечит и такое.
«Нужно время, нужно только время», - думал про себя Фёдор, идя ещё светлым вологодским июльским вечером к себе домой. Нет, даже не к себе, а в дом купчихи Куприяновой, где для него уже давно была выделена комната на втором этаже рядом с комнатой Дуняши, а матушку хозяйка поместила жить во флигеле.
Омывшись во дворе прохладной водой и переодевшись в чистую льняную рубаху, которую искусно вышила Дуняша, Фёдор хотел было пройти в свою комнату, но был остановлен купчихой Куприяновой.
- Зайди-ка, голубчик ко мне!
Фёдор тяжело вздохнул, ибо по усталости и дурному расположению духа был вовсе не расположен ни к каким беседам, даже с глубоко уважаемой им Катериной Петровной.
- Смотрю я на тебя, голубчик, и думаю, что-то ты в последнее время смурной ходишь, понурый. Что же тебя, голубчик, грызёт внутри? Откройся, будь милостив. Ведь я для тебя как вторая мать, считай.
- Да и сам, не знаю, барыня. Вроде как с Семёном улеглось, но что-то другое ещё есть, мимо этой обиды. А что? Не могу понять никак. Томит сердце, и всё тут.
- Да вижу, что томит. Была бы на моём месте какая баба поглупей, сказала бы, что жениться тебе надо. А я так не скажу. Мужчина, коли делает семью смыслом своим на земле, не очень-то и мужчина.
- Как же так, барыня? Ведь «плодитесь и размножайтеся», сказано. Семья – святое. Ведь так учат в церкви-то.
- Ты не всякий раз слушай, что попы говорят, милый друг. Ты меня послушай. Мужчину делает мужчиной его дело и долг. Баба-то мужчину старается тоже обабить, оземить, поставить свои заботы ему на первое место – очаг хранить. А мужик должен очаг не хранить, а охранять. Баба жизнь в мужике и в домашних бережёт и того хочет ото всех, кто в доме. А мужик жизнь свою не должен уж так сильно беречь, отвергаться он должен. Понял?
- Как это, скажите мне…
- У мужика и бабы – разное на земле назначение. Баба служи мужику, мужик – служи всем. А как служи? Делом своим служи, талантом своим служи! В тебе-то и таланта искать не надо, ты от Бога – повар. Ремесло чудесное, людям радость доставляющее. Вот и служи ему. А всё остальное приложится тебе. Сейчас все силы туда и направь. Давай-ка, голубчик, я тебя отошлю в Питер к лучшим поварам в обучение. Ты там и обтешешься, лоску нужного наберёшься, знаниями правильными, да и связями обрастёшь, что тоже не помеха.
- Да с моим-то рылом в Питер?
- Не рылом, а лицом! Глянь, какой ты светлый да ладный. А здесь ты закиснешь, сынок. Закиснешь и сопьёшься. А там, после Питера, глядишь, и заведение какое откроешь. Будешь знаменит на всю Расею-матушку. Понял?
- Понять-то понял, да выйдет ли? Уж больно хорошо, барыня, Вы обо мне мните.
- Не мню, а правду вижу. Всё. Не будет более беседы. Иди-ка ты готовься понемногу к отъезду, а я тебе рекомендательных писем дам от себя да от купца Молотилова. Он тоже в Питере вес имеет, за его товары драка идёт, потому как от Бога купец. Всегда у него первосортное по правильной цене. Вот! Бери пример служения и мужчины настоящего! Всё! Иди!
Фёдор поклонился и вышел от барыни в странном, сладостном смущении духа. Так колотилось его сердце, будто открывалось перед ним что-то важное и нужное, необходимое, его жизненное основание и главная дорога. Ночью он долго не мог заснуть, и страх и радость перемежались в его душе, сменяли друг друга и будоражили разум.
Продолжение следует