Медведь пришел – медведь ушел
У русских гусар была когда-то такая игра – компания офицеров садилась за большой круглый стол и каждому наливался стакан водки. Все выпивали за здоровье Императора, потом еще стакан. Вдруг командир кричал: «Медведь пришел!». Все бросались под стол. Потом командир снова кричал: «Медведь ушел!». Гусары вылезали из-под стола, рассаживались по местам и снова по стакану за здоровье Императора. Командир вновь кричал: «Медведь пришел!». Странная сцена повторялась. Игра шла до тех пор, пока за столом не оказывался единственный офицер-победитель, а его товарищи мирно похрапывали на полу. Вот так примерно государство играло со всей страной, заставляя хлебать неразбавленный дикий бюрократизм. С каждым криком «Медведь ушел!» с земли поднималось все меньше и меньше здоровых живых сил.
Николай II мечтал стяжать славу преемника Александра II и выполнить завещание последнего, в котором говорилось, что последователь подарит России политическую свободу, как когда-то освобождение от крепости. Для проведения политических реформ молодому либеральному царю необходимо было знать полную демографическую и этнографическую картину народонаселения. С этой целью в 1897 году была проведена первая в истории Империи полная перепись населения.(ГАСО,Ф.153,оп.3б,д.1000,с.16). Интеллигенция с радостью подхватила эту идею, понимая, что за ней последуют коренные изменения. Такие известные писатели, как Антон Павлович Чехов и Лев Николаевич Толстой, лично ходили по домам как переписчики, причем последний осуществлял это в Самарской губернии.
Однако простые люди настолько уже не доверяли государству, что восприняли перепись в штыки. Одни полагали, что переписчики - это тайные доносчики, которые, придя в дом, все вынюхают, высмотрят, а потом навалятся новые налоги и полицейские приставы. Другие считали перепись сатанинским делом, чуть ли не предтечей пришествия антихриста. Переписчиков они называли иудами, а бумаги с записями - Каиновой печатью, чертовой меткой. В Самаре Мещанский, Запанской поселки, новый Оренбург посещались переписчиками только в сопровождении полицейских нарядов. Бунта в городе не произошло лишь потому, что военный гарнизон находился в полной боевой готовности. Все напоминало осадное положение, будто враг у ворот.
В сельской местности дело миром не обошлось. Обратимся к полицейскому самарскому архиву. Рапорт помощника Ставропольского уездного исправника Самарскому губернатору: «...среди татарского населения происходят сильные волнения по поводу предстоящей всенародной переписи. Само население выгоняет переписчиков и наносит побои муллами, старающимся разъяснить цель и смысл переписи...». В деревне Боровка Ставропольского уезда волнения перешли в настоящий бунт, усмирять который в течение пяти дней пытался земский начальник Шишков вместе с 30 вооруженными полицейскими. Но, увы. 13 января 1897 г. генерал Запорожченко отправил на помощь две роты Борисовского резервного батальона в составе 100 нижних чинов, четырех офицеров и одного врача. Лекарство в виде солдатских штыков оказалось бесполезным перед разъяренными крестьянами. Для устрашения бунтовщиков генерал-майор Иванов направил из Пензы карательную роту из 50-й резервной бригады. С тех пор в Самарской губернии долгое время был популярен такой черный юмор – если кто-то где-то шумел, то ему кричали: «Ну, кто еще здесь не переписался?!». Несмотря на сложности и негативное отношение населения, перепись, проходившая с 13 января 1897 года по 28 мая 1898 года, выявила следующую картину: в Самаре проживало 91 672 человека, всего горожан в губернии насчитывалось 163 924, а сельского населения выявлено 2 707 322 человека.
Перепись показала также большую пестроту социальных групп и общественных интересов. В губернии проживало 2 718 потомственных и 3 411 личных дворян, потомственных почетных граждан из купцов – 1101, личных потомственных граждан – 1 734, остальных купцов – 4 248. Мещане составляли 157 329 человек, ремесленников было 5 753. По религиозному признаку общество делилось так: православных – 2 046 830; единоверцев – 5 971; раскольников – 90 967; католиков – 64 893; лютеран – 131 311; прочих христианских исповедей – 47 905; магометан – 255 492; евреев – 1 339; идолопоклонников – 3 538; прочих нехристианских исповеданий – 2 334.
Такой разношерстный социум требовал необычной консолидации и мощных центростремительных идей. Однако царь, увидев в переписи великую мощь Империи, решил подождать с политической реформой и вместо Конституции начал войну с Японией. Царь полагал, что маленькую азиатскую страну можно, как говорится, шапками закидать, мол, кто мы, а кто они. Поражение русской армии под Мукденом, капитуляция Порт-Артура явились шоком.
Самый популярный самарский анекдот 1904 года. «В трактире задерживают двух пьяных и волокут их к полицмейстеру. Те говорят: «Мы – японские диверсанты, приехали взрывать Александровский мост». Полицмейстер не верит: «А зачем тогда в кабаке напились и про это кричали?». Мы зашли в кабак перекусить, а там портрет какого-то дурака висит. Спрашиваем: «Кто это?». Отвечают: «Наш Император!» Тут и напились с горя: не звери же вредить стране, которой так не повезло с Императором».
Монарха ругали все сословия. Вот обычное дело жандармского управления за 1904 год. В гости к односельчанину Бугурусланского уезда незвано пришел пьяный Амос Самойлович Царьков, начал материться. Ему сделали замечание. Тогда он сказал: «Я никого не боюсь и никого не признаю, никаких законов не признаю, не признаю даже царя, не боюсь его, вот чего ему». Он согнул руку в локте, а правую положил выше левой руки и показал кулак левой руки. Заявление написал Алексей Гаврилович Рябцев. Верноподданный доносчик приписал, что за сохранение тайны поступка Амос обещал поставить две бутылки водки и дать два рубля.(ГАСО,Ф.468,оп.1,д.336,с.2). А вот как костерила верховную власть наша интеллигенция. В ресторане Жигулевского пивзавода на Саратовской, 86, подвыпивший актер малороссийской труппы Дмитрий Николаевич Силин-Кочерин 24 лет смешил публику историями, среди которых была такая, где в лицах говорилось: «Государь? Где государь? Это, по-вашему, Государь! Да это х... собачий! А где государь, я не знаю».( ГАСО,Ф.468,оп.1,д.342)
Не отставали от интеллигенции дворяне, тоже находившие теплые слова в адрес самодержавия. 15 мая 1904 года в полицейскую часть доставили пьяного потомственного дворянина, коллежского асессора Александра Михайловича Печенкина 34 лет. На самарском вокзале он бузил, ругался публичными словами, бил кулаком по портьере, гримасничал, называл Николая II ослом за дурацкое управление империей.(ГАСО,Ф.468,оп.1,д.334,с.10-19.)
А вот сын священника, фельдшер 30 лет Михаил Евлампиевич Архангельский в чайной Кинель-Черкасс ругался аж стихами: «Я жизнью не дорожу, исправника и министра на нож посажу». Когда посетители его спросили: «А Государя признаешь?», он прикинулся глухим: «Кого е...шь?» и добавил: «Кого не про...ешь, когда Россию пройдешь!».(ГАСО,Ф.468,оп.1,д.331,с.3). Самарская молодежь удивляла даже пожилых, видавших виды полицейских. Вот донесение жандармского управления: «7 января 1905 года в Коммерческом собрании на концерте в пользу недостаточных студентов после танцев и концерта студент 3 курса Харьковского университета Константин Константинович Зеленцов произнес речь, в которой призвал: «Долой самодержавие! Да здравствует свобода! Да здравствует социализм! Ура революции». Хор запел «Дубинушку». Среди поддержавших смутьянов были Слободчиков-младший, Алексей Слободенюк, Василий Степанович Кузнецов, И.И. Макаров, П.П. Подбельский – присяжный поверенный, Н.Н. Ершов – городской судья и другие. Дебоширы укрепляли свою смелость обильным спиртным, после чего Зеленцов с трудом передвигался, а потом и вовсе упал. Рядом с ним повалились и другие противники режима. В этом составе они были забраны полицией. Прокурор дело прекратил в связи с тяжелой формой алкогольного опьянения и полного беспамятства подследственных. (ГАСО,Ф.468, оп.1,д.454, с.10-16).Уважаемый читатель догадается, что не только алкоголь, но и высокое общественное положение смутьянов остановило следствие.
Самара гремела по всему Поволжью. Царские сановники боялись назначения сюда. Так, вице-губернатор И.Ф. Кошко вспоминал: «Самарская губерния, как это было видно из газет, стала ареной особенно сильных беспорядков. Тут происходили и убийства, и крестьянские погромы, объявлена была где-то республика, а в самой Самаре революция создала себе целую цитадель в Пушкинском народном доме, с которой очень долго приходилось носиться бывшему губернатору Засядко и все-таки кончить осадой и войсками. Сам Засядко, как говорили, за свою нерешительность должен был подать в отставку...
Я знал, что тоже весьма недавно в Самару был назначен после Засядко губернатором И.Л. Блок, бывший до того Гродненским губернатором. Хотя Блока я совершенно не знал и никогда не встречался, но слышал, что это хороший губернатор и что в Самару его послали, надеясь, что он с этой трудной губернией справится».
Осмотревшись на месте, И.Л. Блок стал посылать рапорты в Петербург, информируя: «Положение в губернии до такой степени серьезно, что не видно никакого просвета». Причину обострения ситуации он видел в провокационных выступлениях членов Государственной Думы, которые роняли престиж власти и обвиняли правительство как уголовного преступника.
Петру Аркадьевичу Столыпину шли депеши, что прокурор отказывается возбуждать политические дела, жандармский генерал безынициативен, а тюрьма практически открыта настежь. Революционеры запугали всех. Самарский вице-губернатор И.Ф. Кошко пишет: «В чем была сила этой таинственной кучки главарей, состоявших в значительной своей части из всяких недоучившихся юнцов? Понять это, опираясь на законы логики, совершенно невозможно. Происходило что-то стихийное, предназначенное России роком. Точно сумасшествие овладело волей людей и толкало их пренебречь своими кровными интересами во имя какой-то непонятной большинству химеры. Тон задавали неуравновешенные мальчишки... В России участились террористические покушения, причем сплошь и рядом авторы таких покушений при подневольном укрывательстве смертельно запуганного мирного населения ускользали из рук правосудия. Разумеется, такая безнаказанность страшно окрыляла все преступные элементы».
Полицейские сбивались с ног в поисках террористов, а найти их было не трудно. Сын тюремного надзирателя Полканова хранил под боком у папаши целый склад оружия для боевиков. Купец Арефьев в подвале своего магазина содержал подпольную большевистскую типографию. Днем здоровался за руку с губернатором, ночью помогал отгружать листовки с призывом о свержении самодержавия. Сотрудник «Самарской газеты», редакция которой находилась на Алексеевской площади, потомственный почетный гражданин, дворянин Николай Петрович Ковригин сколотил подпольную группу социал-демократов.(ГАСО,Ф.465,оп.1,д.1612). В нее входили дворянин Р.Н. Дмитриев, корректор И.Ф. Демидов, типографский рабочий К.В. Калмыков, Л.Ильин и другие. Они как одержимые бегали по городу, втирались в доверие к «простому» люду, призывая свергнуть самодержавие. Излюбленным местом пропаганды являлись пивные и шинки. И.Ф. Демидов вспоминает, что рабочие за столиком долго и внимательно слушали пропагандиста, а потом говорили: «Ты лучше нам водочки, сынок, налей». Разочаровавшись в пропаганде с помощью слов, Леонид и Василий Ильины сняли дом на Ильинской, где в 1905 году стали изготавливать бомбы для террористов. Одна из так называемых «македонок» случайно взорвалась, разнеся полквартиры. Только тогда горе-химики попали под пристальный взгляд полиции.
Царь-либерал упускал драгоценное время, оставшееся для реформ и политических маневров. Маятник метался между абсолютной монархией и полной анархией, где страна становилась заложницей.