Снигирёвка – большая деревня, вдалеке от города. К 1911 году – численность населения здесь заметно выросла. Местный житель Глеб Львович, уже пожилой, но весёлый, шутливый гражданин, остался жить один. Тридцатидвухлетний Ваня, его единственный сын, наконец-то женился и уехал на родину жены, на Украину. Галина Павловна Усько, Ванина жена, весьма богатая и преуспевающая женщина, имеющая большое папашино наследство, любила мужа. Её дед был владельцем множества мануфактур – предприятий, основанных на разделении труда и ручной ремёсленной техники, которые к началу 19-го века прекратили своё существование (просуществовав около 300 лет).
Вспомнил Глеб Миронов, что у сына завтра день рожденья. Поздравить бы надо. В Киев весточку послать. Телеграммку написать, с поздравлением. Вот черкнул Глебушка пару строчек и в конверт упаковал. Лизнул и закрыл. На почту теперь нужно. Ах, ноги плохо ходят, а почта далече. Беда стала, когда семьдесят исполнилось. И глуховат и полуслеп.
Одно только и тешило старика – чувство юмора. Шутил, подшучивал он над всей деревней. Причём шутки эти были примитивны и даже унизительны для окружающих. Смешными они были только для самого Глеба. И возраст вроде бы почтительный, за ум давно должен был взяться бывший архитектор. Но он, всё такой же. Как говорится: «Горбатого только могила исправит».
Осенний день был тёплым. Ветер гнал листву. Пахло дождём. Запах долго стоял в небе, но осадки не выпадали. Весельчак вышел на просёлочную дорогу и сел на скамейку.
Письмо в кармане находилось, но Миронов часто доставал его оттуда и рассматривал. Прижимал к сердцу, даже целовал. Год без сына – тяжелое испытание. Прижимает и всё ясней видит в мыслях контуры, черты лица сына. Прослезился. Вспомнил, что в последнем письме, полученном месяц назад, ему Иван Глебович написал. Цитирую:
«Дорогой мой папа, Глеб Львович.
Пишет тебе твой единственный сын Иван, в связи с ужасным происшествием, свидетелям которого я явился. В августе сего года, когда я с женой и сыном жены от первого брака пришёл в театр на показ оперы «Сказка о царе Салтане» Н. Римского-Корсакова, то там случился теракт. В результате, которого - самого Столыпина застрелили. А Пётр Аркадьевич – это же председатель Совета министров. Убийцей кто-то из охранки оказался. Во как! Хоть умер то министр только через четыре дня, но всё ровно, на моём сердце отпечаток кровавый остался. И жене плохо стало. Я на неё веером помахал, только тогда она и в чувства пришла, бедняжка. Такое перенесла – стресс, выброс адреналина. А сын мой приёмный, пятилетний, таким впечатлительным оказался, что на весь зал разревелся.
Здоровье у нас у всех пошатнулось. Но не переживай за нас. Главное, не забывай нам писать почаще. О состоянии своём сообщай, о делах и обо всём, что покажется тебе интересным.
С наилучшими пожеланиями, вечно любящий Иван Миронов»
«Сын мой, внук мой! - пробормотал Глеб, конфужено вздрогнув и покачав головой, - Получил от вас уже пять писем, а сам вам ни одного не отправил. Нехорошо! Это непременно отправить должен. Был бы я помоложе – приехал бы сам, лично поздравил. Посочувствовал пережитому» Замолчал старик, молча опустил голову вниз, прикрыв очи.
О чём он думал – мне неведомо. Поседел он так немного и слышит - кричат ему: «Хочешь, подвезу?!» Оглядывается – ямщик его зовёт. Подошёл к зовущему старик, вежливо проговорил: «Ой, подвези, милейший, будь так любезен! Не сочти за труд, а то я стар, до почты не доберусь. Сына поздравить нужно!» Старик руку с письмом вверх поднял и помахал перед возницей, а возница кнутом на сиденье указал – садитесь, мол, куда нужно доставлю. Сел Глеб, развалился, руку в карман с письмом засунул. Поехали. Лошади ржут, копыта цокают. Скорость набирается. Посмотрел старик по сторонам, и вскоре стало ему скучно. «Давай, что ли, в рифмы играть?» - говорит. « Давай! А как?» - придержав узды, спросил возница. – Очень просто. Вот как, к примеру, вашего брата зовут? – Пётр. – Нету мозгов у Пети. Он глупее всех на свете. – Да, что Вы себе позволяете – моего брата оскорблять. – Не оскорбляю я его. Говорю же – игра это – рифмы. Просто рифма – Пете - свете. – Ладно! – А отца как величать? – Александр. – Ваш родитель Саша объелся лаваша. «Никакого лаваша мой папа не ел!» - разгорячено прокричал погонщик. – Знаю, что не ел. Играю я в рифмы. Предупредил же уже. – А, игра, понятно. – Ну, а дедушку, как зовут? – Михаил. – Твой дед Михаил жабу проглотил. «Ну, это уж чересчур. Над покойником шутить грешно! Умер же мой дедушка десять лет назад!» - проговорил кучер и, схватив за хохол, на лету вытолкнул старика из упряжки. Не посмотрел, что шутник пожилой.
С аханьем-оханьем, поднялся Миронов, за спину схватился. Пошутить, ведь хотел. Не оценили! Хромая, доковылял до почты. На лошади бы за полчаса добрался, а так полтора потерял. Дороги ухабистые. Ноги крутятся – упасть, расшибиться пару пустяков. Но, тут уж сам виноват. Хотя это его, похоже, не образумило. Перед входом он ещё одну шутку подготовил. Клеем письмо смазал. Сам за краешек держит, не вымазаться чтобы. Вошёл, рассыльному письмо вручил. Взял он его, и бумага сразу к руке прилипла. Рассыльный отлепляет-отлепляет конверт – не выходит, а старик над ним смеётся. Так пробрало, что остановиться не может. Эта шутка удалась на славу. А, нет. Закричал пострадавший и к Глебу уже два жандарма идут. Забили шутника и вон прогнали. Упал он лицом в лужу, письмо за ним летит порванное, мятое. И сына не поздравил, и не пошутил, да ещё и ушибся. Такой сегодня день плохой. После этого зарёкся Глеб Львович над людьми шутить.