[Из сборника "Pleasures: Women write erotica", ed. Lonnie Barbach. – London: Futura Publications, 1985]
"Как я провела мои летние каникулы"
- Без указания имени автора –
(с) 1984 by Lonnie Barbach
(с) Перевод на русский язык - Юрий Циммерман, 2015
Самолет оторвал колеса от взлетной полосы. Тонны пластика, поршни, пассажиры и паспорта загрохотали в направлении Парижа. Зачем? Возвращающиеся домой туристы с развеселыми сумками от Диснейленда. Нью-йоркцы, судорожно вцепившиеся в свои разговорники от Берлитца в попытке запомнить, как спросить в Лувре дорогу к туалету. Бизнесмены, погруженнные в молитву минимальных цен на бетон и обменных курсов... И я, сбегающая из летнего Нью-Йорка в финальных муках агонии.
Слишком много любовников. Слишком много вариантов. Я бросила работу и высвободила себе лето с целью "поразмыслить". Но вместо этого взяла себе свободное лето, чтобы "потрахаться". Чуть-чуть другой способ утешиться, не так ли?
Августовские ночи были не в пример длиннее, да и звезды на небе тоже встали по-другому. Появление осенних овощей на прилавки подсказывало, что из лета уже сыплется песок. Времени на то, что я себе запланировала, остается совсем мало.
Мой deus ex machina явился в образе старой институтской подруги. Богатая студентка Йельского университета забила кол на свой третий курс учёбы, чтобы вместо этого предаться поиску пастельных [1] удовольствий на юге Франции. Она едва ли не споткнулась о меня, лежащую на пляже Ист-Хэмптона в неторопливых размышлениях об отливе и угасающем лете. Соломенная шляпка a la Моне застила ей глаза. Само собой, девушка намеревалась прихватить с собой в Бельмонт, что во Франции, прежний изысканный стиль жизни Восточного Побережья.
Мы обменялись подробностями своих автобиографий за последние четыре года, и она заявила: "Ты просто обязана меня навестить". Она снимала мансарду в старой "presbytere" [2] , оседлавшей вершину холма между двумя долинами. Это превратилось, как она поведала мне с гордостью, настоящим прибежищем для женщин, которые стоят на перепутье. Она собиралась вернуться туда через неделю. И пригласила меня к себе. Я записала ее нью-йоркский номер и сказала, что подумаю.
В понедельник после обеда я ей перезвонила, проверить на вшивость. Хорошо знаю такую публику. Всю эту породу. Они просто неспособны не делать тебе предложений, которых ты, как ожидается, все равно не примешь. Но пойти на попятную уже не смогла. А мне нужно было место, где бы я смогла творить, сочинять, думать; место, куда сбежать от этого парада перцев, которые прошествовали меж моих ляжек за последние три месяца.
И вот я здесь, в Пан-Ам до Парижа. Вечер поедания улиток, день в Бобуре, а потом утренним поездом с вокзала Сен-Лазар до Бретону, не доезжая Брив-ла-Гайярд. Подруга выдала мне и время, и маршрут, так что после шестичасового путешествия вдоль сказочных домиков и полей я схожу на землю, и ее шофер меня подберает. Ужин уже заказан.
Белмонт смачно оседлал гору, которая возвышается между Сен-Жером и Бретону на юге Франции. Регион славится своими паштетами, пещерами, коровами и вином. Пресвитерия, выстроенная в 1608 г., - большой комплекс за толстыми стенами. Выбеленные каменные стены, хоры, старые алтарные полотна в роли занавесок, большие деревянные кровати, щелевые полы, мраморные раковины и камины в каждой комнате. Это было прекрасно. Умиротворяюще. Чудо.
В нашей комнате жили еще две женщины: Мари, которая фотограф из Африки, и еще одна художница из Парижа по имени Зоя. Мы ужинали впятером каждый вечер. Сравнивали свои работы и приключения. Я целыми днями моталась на велосипеде по окрестностям. Поедала сливы, чернику, лесные орехи, инжир и яблоки, которые в изобилии росли вдоль дороги. По вечерам писала, ела, гуляла под звездами и спала.
Огонь промеж ног слегка подостыл. Спала я теперь без мужиков. Они как-то выпали из головы. Жаркие сны, мучившие в Нью-Йорке, утихли. Подлая звезда уже не будила меня среди ночи дрожью своих оргазмов. Спустя три дня я перестала мечтать о горячих поцелуях – или о анальном сексе на полу с высоким блондином. А спустя три недели, пожалуй, вполне годилась в монахини.
Но отпущенное мне время на небесах близилось к концу. Я обещала встретиться с двумя приятелями. Голубыми. Оба были художниками и выставлялись на Биеннале. Когда я рассказала о своей спонтанной поездке в Европу, они улестили меня присоедииниться к ним в Венеции. А девизом моих путевых записок стало: "А почему бы и нет?"
Утром в день отъезда я внезапно проснулась. Ночь была разодрана в клочья - снами. Высокий блондин вернулся, и он стоял рядом с моей высокой деревянной кроватью. Раздвинул занавеси и стянул прочь покрывало. Проник в мой кокон. Я не могла пошевельнуться. Пришпиленная к кровати руками Морфея и теми грёзами, в которые вверг меня Бог Сновидений.
Он подтянул мою белую полотняную ночнушку выше грудей, и длинные властные пальцы проследили линию моих мышц вниз по животу и к треугольнику черных волос на лобке. В нашем раю за каменными стенами одежд не носили, моя кожа была коричневой, а тоненькие реснички на животе и руках проблескивали золотом. Почти таким же золотом, как и мужчина, чьи пальцы бороздили сейчас вверх и вниз океан моего тела.
Вниз по моим бедрам, вверх и внутрь – к распахнутым губкам моей звезды, а потом снова вниз. Вверх по бокам, к шоколадного цвета грудям и еще более коричневым соскам. Он остановился и ухватил их своими пальцами, а потом крепко сжал и покрутил, как на самой последней стадии того процесса, когда набиваешь косячок. Туда и обратно. Я чувствовала как он смотрит сверху вниз своими идеально-синими глазами, прожигая мне насквозь веки, сжатые и застывшие. Он выгнулся навстречу. Я чувствовала тяжесть его тела своими грудями, а его горячее дыхание пробудило кольцо огненного жара сначала в груди, а потом все 'уже и теснее, пока не зависло на моих губах. Колибри с трепещущими крылышками и с колотящимся сердцем, которое приземляться вовсе и не хочет. Скользнул по губам. Я заворочалась, а он отодвинулся назад и мягко угнездился внутри у меня во рту. Поначалу с осторожностью, но потом очень ищуще и языкасто. Я отвечала ему своими поцелуями. Все еще не способная двигаться – дотронуться сзади до его шеи под затылком или притянуть к себе посильнее. Он оставался невыразимо нежным у меня во рту, но давление рук нарастало. Сместился из моего рта вниз, к подбородку, оттуда на шею, к молящим о прикосновении ушам, и я уже знала, каким блюдом завершится нынешний завтрак. Медового цвета голова металась туда-сюда, вверх и вниз по моим плечам. Над грудями, стискивая зубами закаменевшие соски, пока огромные руки блуждали по верху живота. Я пыталась проснуться, тоже поучаствовать, коснуться его головы, но руки были придавлены и пригвождены под моей собственной головой. Никакой возможности пошевелиться. Он спустился к бедрам и стал целовать их изнутри, так мягко – ангельскими крыльями по моей плоти. Мой блондин, мой мучитель... И застыл. Я ощутила, как огненные вихри покидают меня, сменяясь слоями ткани и шерсти. А он накрепко задернул занавеси вокруг моей кровати и удалился.
От этого сна я так и не проснулась. И с утра была чертовски распалена. Моя спокойная, принесшая обеты воздержания сердцевина рассыпалась на куски. Пришел поезд, и я отбыла направлении Ниццы - в Брив. Напротив меня сидел мальчик. Наверное, лет шестнадцати. Он долго смотрел на меня, а потом уставился в пол. Стоял у него отменно, да еще и рос всю поездку. И я поняла, что "оно" вернулось. То неосязаемое "нечто", которое приходит ко мне, словно находишься в самом пекле. Если уж оно начинает из меня сочиться, то мужчины налетают толпами. Потому, что ядро моей личностной структуры их вожделеет. От меня пахнет и веет доступностью. Черт бы побрал того блондина, который это во мне взболтал! Только-только мне удалось это поплотнее прикрыть, и вот же нА тебе.
Остановка. Мы с мальчиком расстались, как только я вышла на пересадку. Закат тем временем выкрасил открытую платформу серым и розовым. Я меряла шагами дорожку туда и обратно, разглядывая пассажиров и изучая расписание. Какой-то кондуктор заметил, как я суечусь, постоянно проверяя время и место отправления, и спросил, куда я собственно направляюсь. Да, мой поезд придет через минуту и именно на этот путь.
И он пришел. А пока я собирала свои старые чемоданы и новые корзинки, готовясь затаскивать их в вагон, тот же самый кондуктор подошел сзади, чтобы помочь. "A droit", сказал он. Все остальные пассажиры отправились налево. Я проследовала за ним направо, в пустое купе. Он поставил мои вещи на полку и включил лампочку для чтения. Потом произнес "Bon soir" и удалился.
Очаровательным он не был. Он был темным, приземистым и пухлогубым. С маслянистыми черными глазами-пуговками. Он был замызганным, как чучело медведя. А я задумалась о том, что же именно произошло прямо сейчас, только что. Ведь это всего лишь мое воображение. Он мне помог. Да, я симпатичная, и у меня "un accent americain". Некоторым французам он нравится. Я попыталась забыться с Прустом, но тот оказался слишком заумным. И я оставила Комбре [3] ради воспоминаний о Бельмонте и отложенных до лучшей поры мечтаний.
Качаясь и катясь [4], поезд двигался на юг. Я почувствовала, что начинаю засыпать. Выключила верхний свет, оставив только светящиеся трубки, подсвечивающие раму окна. Уткнулась носом в стекло и стала смотреть в ночь. Ничего. Никаких городских огней. Чернота.
Дверь тихонько отворилась, и на пороге стоял плюшевый медвежонок. Кондуктор. Он присел, и начался скучный разговор на ломаном французском. Будь мой французский чуть получше, я бы не позволила ему себя поцеловать. Ну, по крайней мере, не так скоро. Целовался он крепко, и Пруст полетел на пол. Какое-то время я напряженно размышляла, стоит ли это продолжать, или все-таки нет. До остановки в Тулузе оставался только час. Никаких отношений не будет. Ни утреннего кофе, ни задушевных бесед, а высокий блондин уже проделал всю необходимую прелюдию для своего сменщика. Мы продолжали целоваться, и его руки переместились мне на груди. Он вздохнул, застонал и зарылся носом и руками в мои груди. "Quelle poitrine formidable". Какой мягкий рот. Ему нравилось мое тело - и мои руки скользнули ему под жилет, мимо проездных билетов и к самой коже. Вверх и вниз по спине, пока он не застонал и не притянул их ниже, к своему члену. Я потеребила его, а он укусил меня за шею и мягко поцеловал в ухо, нашептывая что-то волшебное и горячее на французском.
Он встал и закрыл дверь. Вернулся ко мне, расстегивая брюки, и на полувысоте я разглядела головку его члена, проглянувшую над резинкой трусов. Блестнула капелька семени. Я легла на спину первой и позволила ему собой завладеть. Позволила ему поцеловать меня, снять блузку, потом бюстгальтер и вцепиться в мои груди. Постанывая и мурча всякий раз, когда его губы касались моей кожи или оказывались укутанными в складки моих тяжелых грудей. Он дошел своими поцелуями до самой звезды и застыл. Мои руки были у него в трусах и сомкнулись вокруг его ствола. Я застыла. Пришлось остановиться. Мы были опутаны одеждой и условностями. Но наконец стояли обнаженными – два незнакомца в стремительно несущемся поезде. Он прижался ко мне и вернул свой язык мне в рот. Без вопросов, просто посасывая, и его руки скользили по мне вверх и вниз, теребя груди пальцами, охватывая их чаши ладонями, взвешивая... А потом опустился на колени. Я рухнула на сиденье, а он нырнул мне глубоко между ног. Я вся текла, а он раздвинул края и обрушился на сочный мягкий центр. Целовал и трогал безостановочно все время, пока забирался на сиденье и поворачивался так, чтобы очутиться наконец свои членом у меня во рту. Я отвечала ему такими же сосательными движениями до тех пор, пока не почувствовала, как моя звезда начала судорожно сжиматься, а горячая волна не прокатилась от пальцев до ногах и до самых щек. "Plus vite", - попросила я, и он прибавил обороты – до тех пор, пока в моих ушах не возникло гулкое эхо. Уши и звезда взорвались одновременно. Он был польщен. Tu es contente. Я смогла лишь промурлыкать что-то невнятное и поманила его к себе наверх.
Когда он поднялся, я притянула его вниз, так, что член оказался между грудей. Он был все еще мокрым от слюны и легко скользил взад-вперед, когда я крепко обжимала его своими грудями. Голова моталась вправо-влево, он собрался с духом, ухватил меня за плечи и накинулся на мою плоть. Поезд затормозил, и я ощутила сладкий трепет в тот миг, когда тело ракетой взлетело с кожаного сиденья. Он напрягся, затвердел и всем весом навалился на мои руки. Хрипло застонал, прося о большем, и, наконец, горячо выстрелил мне между грудей и под подбородок. 'Tu es formidable. Je jouis.'
Мы не поцеловались и не обнялись. Мы были чужими друг другу. Он достал носовой платок и вытер меня насухо. Я сказала, что ощущаю себя ребенком, которого подтёрли – очень счастливым ребенком. 'Une tres belle enfant,' - добавил он и чмокнул меня в лобик. Он вышел, чтобы подготовить поезд к остановке, а я – чтобы умыться в маленькой металлической раковине. Волосы прилипли к шее, а между ног все еще текло. Кажется, его звали Жак.
В Тулузе – по расписанию; сходя с поезда, я улыбнулась. Да, это было настоящее приключение, достойное воплощение в жизнь моих горячих ночных мечтаний. Следующий поезд уже стоял наготове и ждал. Я нашла свою couchette [5] и уютно пристроилась в конверте из простыни и одеяла. Купе было пустым. Странно. Обычно бывает еще трое или пятеро, таких же укутанных и запихнутых. Я улеглась на грани сна и пребывала всё там же, пока поезд стремительным броском вытягивался к пенящимся южным берегам. Тут появился новый кондуктор, проверил мой билет и на голубом глазу начал флиртовать и намекать. Я не могла в такое поверить. Он был усатым блондином с убийственными желто-коричневыми глазами. "Нет уж, хватит", - подумала я. Нет! И доходчиво объяснила, что хочу спать – только спать. Он ушел. О Господи! Три недели воздержания заткнули во мне целый фонтан неизрасходованной сексуальной энергии, которая сочилась теперь изо всех щелей.
Я провалилась в сон и проснулась уже к остывшему кофе и скалистым берегам. Я просто должна была попасть на этот пляж. В Ницце я сгребла свое снаряжение и послала всё подальше.
Нашла себе маленькую дешевую комнатку, с завтраком и практически в двух шагах от берега. И рванула на пляж – с корзинкой в руке, Прустом и персиками в корзинке. Казалось, что гладкие камушки угнездились во всех уголках и закоулках моей спины, восстанавливая оборванные связи и массируя. А спереди поджаривает солнце. Я лежу щека к щеке с другими купающимися, все топлесс. Звучит французский, немецкий, итальянский, английский...
На чудом сохранившийся клочок пространства плюхаются трое говорящих по-английски, двое мужчин и женщина. Подземка в час пик дает очень неплохую подготовку к этой пляжной сцене. Грубые и гнусавые интонации подсказывают мне, что это отнюдь не коренные островитяне-британцы, а скорее какие-нибудь австралийцы. Если уж быть совсем точной, они оказались из Сиднея, и незанятый мужчина заговорил со мной. "Вы говорите по-английски".
"Да, кажется, я еще на это способна", - ответила я.
"Американку практически никогда не увидишь на пляже топлесс, это их сразу выдает. А почему вы?"
"Для маскировки," - огрызаюсь я в ответ. Он смеется. Он был очень симпатичным. На самом деле симпатичным, угловатым, со светлыми кудряшками до плеч. Почти шести футов ростом, строитель-каменщик и сёрфер с развитыми мускулами и кожей настолько тонкой и деликатной, что, казалось, ее позаимствовали с полки сафьяновых книжных футляров у какого-то переплетчика. В рамках этой картины, глаза его выглядели стилизацией под голубые. Маленькие осколки скорлупы от яиц малиновки, сплавленные в горячий мрамор. Он был прекрасен.
Мы померялись своими путевыми записками. Нынешней ночью он отправляется в Рим. "А почему бы тебе не уехать утром", - спросила я. Но спальные места были уже зарезервированы, и, поскольку он путешествовал вместе с братом и его женой, они должны были оставаться вместе.
К полудню мы уже созрели до того, чтобы удрать с пляжа, и добрели до моего отеля, подталкиваемые в спину моей же идеей покурить травки. Попытались вдвоем прошмыгнуть внутрь, но были остановлены строгим предупреждением бдительного ястреба при дверях: 'Mademoiselle, c'est une chambre pour une personne. Vous!' Мы попытались ее переубедить, но француженки, вопреки всему этому романтическому маркетингу, совершенно несгибаемы. Я поднялась к себе наверх, свернула косячок и возвратилась к нему, поджидающему у дверей.
Долгие медленные затяжки заполнили мои легкие дымом и начали растворять ощущение реального времени. Мы курили и гуляли. Из своего отеля он уже выписался, но в нашем распоряжении оставались улицы и пляжи. Мы целовались, прислонившись к стенам, и терлись друг о друга лобками. Я запускала пальцы в его вихры и слизывала ему соль с шеи. Мы пили вино на пляже и ели малиновый шербет. Мне не хотелось доводить этот момент до кульминации. Маленькое романтическое приключение после взрывного кризиса прошлой ночи.
Пора отправления поезда. Мы шли на станцию, словно два юных любовника. Он как бы уезжал на войну. А я бы стояла и ждала еще час или два, прежде чем найти себе кого-нибудь другого. Сумасшедшие, осыпающие друг друга неистовыми поцелуями под аплодисменты восхищенной толпы. Я залилась краской, а он зашел в свой поезд до Рима. Кажется, его звали Алистер.
Окончательно стемнело, и курортное поселение стало уже похожим на настоящий город. Неоновые всполохи в арках пассажей, кинотеатры, бары, устрицы и распродажа парфюмерии. После долгого гуляния по городу, а потом назад домой по дощатому настилу, после океана я уже созрела до ночи в одиночестве. Завтра я буду в Венеции.
Снова в поезде и пересела к окну с Прустом. Очень скоро скальные своды в сером и голубом уступают дорогу бесконечным досуха-желтым пейзажам. Поля за окном чередуются с фермами, и я буквально обездвижена уходящими в прошлое образами. Но самое невероятное зрелище возникает на закате. Желтая земля исчезает, растворяясь в серой воде. Мы уже в пригороде Венеции, и я подтаскиваю свой багаж к выходу. Вода вокруг поезда вскипает лодками всех сортов и размеров, и я осознаю, что мы приехали. Солнце тонет в воде, и кажется, что я слышу шипение этого красного шара все то время, пока он погружается за горизонт, распространяя вокруг себя пылающее сияние. Сажусь в водное такси, и оно становится тем любовником, который за руку ведет меня в новые неизведанные дали.
Лодка следует за сиянием, и город рассыпается искрами, мишурой ночи. Когда я схожу на берег, Венеция уже одета в вечернее платье. А я – в джинсах и немытая. Я пожираю глазами бриллианты Сан-Марко и зарываюсь по самый нос в элегантность. Кружусь по площади в одиноком вальсе под блистающий музыкальный ящик.
Днем Венеция уже не столь волшебна, но полна зрелищ – и два моих приятеля составили мне напряженное расписание вечеринок, вернисажей и всевозможных шоу. Перемежаемые, само собой разумеется, разнообразнейшей едой. После нескольких дней рутинного осмотра достопримечательностей я встречаюсь наконец со своими друзьями за завтраком в pensione. "Ну а теперь, каковы наши грандиозные планы на финальную ночь, приятели?" – язвительно спросила я. Оказалось, что организована вечеринка на вилле у какого-то венецианского торговца предметами искусства. Слишком скучно и заорганизованно, на мой вкус. "Пожалуй, я выйду куда-нибудь сама. Проверим, не преуспею ли я в этом". "Ой, нет, мы обещали тебя привести. Нам нужна женщина. И, кроме того, наш хозяин невероятно хорош: богатый, молодой и сумасшедший!" "Так, и когда начало?" Эти гады знали, как меня заполучить.
Я перерыла свой багаж: то, что надо! Белая льняная блузка и бирюзовая шелковая юбка, жемчуг, босоножки, горячая губная помада и новый парфюм. По словам ребят, я выглядела супер, и под руки с обоими мы рванули на Гранд-Канал.
Необъятная, квадратная, каменная – вилла впечатляла даже снаружи. Привратник препроводил нас к дворецкому, а тот провел наверх, где сам хозяин уже распахивал нам двери. Челюсть и звезда отвисли у меня одновременно. Там стоял высокий, поджарый, улыбчивый Жан-Поль Бельмондо с медными волосами, россыпью веснушек, блестящими зубами, огромными полноводными коричневыми бассейнами вместо глаз и руками настолько большими и сильными, что моя собственная утонула по локоть, когда он ее пожал.
Нас тут же потянуло друг к другу, словно мотыльков к погребальному костру. Я жаждала быть принесенной в жертву немедленно, но он был обязан вести себя подобно хорошему хозяину. Все напитки – из прекраснейшего венецианского стекла Мурано. Картины и скульптуры – уму непостижимо. Клянусь, сами Истинный Крест и потир святого Петра стояли за стеклом в гостиной. Все остальное тоже. Очень стильно. А он – на удивление бесстрастен. Одетый в потертые ливайсы и изготовленную на заказ оксфордскую рубашку от "Бруклин Бразерс" в синюю полоску, в мокасинах на босу ногу и с часами от Ролексом ценой в $6000. Европейский преппи [7]. Я вознеслась на небеса. Беседовала с гостями, выжимая все возможное из своего школьного итальянского. И оказалось, что в полночь нас ждет легкий ужин. Тайная Вечеря в Венеции [8].
Ресторан располагался прямо за углом, и нашего хозяина там хорошо знали. Стол был накрыт, вино откупорено, и мне удалось занять место лишь через одного человека от него. А того человека уже к середине ужина должно было бы прожечь насквозь жаром того диалога, который мы сквозь него вели.
Блюдо шествовало вслед за блюдом, как на параде, и каждый из нас салютовал новым вином. Напились мы изрядно, причем хозяин лидировал. Подали ростбиф, и сам мужчина тоже порозовел на срезе. Он был паршивцем, и я его попрекнула. "Никакой деликатности!" Церемонно до предела он передал мне столовый прибор. Я застыла. Безукоризненая, зажатая и сияющая, проследовала во главу стола и срезала, сознательно и нагло, все мясо с костей. Это был умопомрачительный флирт.
Ужин перешел к десерту, формальности сломлены, гости сновали туда-сюда, и он направился к бару, выбрать аперитив. Я отправилась следом. И тело, и сознание – блин! – просто кипели. Мне надо было выйти наружу. Я остановилась у стойки и хлебнула глоток из его стакана. "Хороший выбор", - сказала я и направилась прямо к двери. Он двинулся следом.
Я оперлась о парапет на канале, а он присел рядом со мной. Я обхватила его лицо ладонями и развернула к себе. Поцеловала. Его притиснуло ко мне, словно взрывной волной. Как один из этих забавных желтых цветков, похожих на медные трубы, что стреляют летом семенами, стоит только до них дотронуться. Они стоят наготове по сторонам дороги и соблазняют тебя прикоснуться, а потом выстреливают свои длинные изогнутые языки. Он снял меня со стены, поцеловал и отнес на аллею рядом с рестораном. Я никогда еще не встречала никого настолько сильного, настолько сводящего с ума. "Sono caldo tremendiso", - пробормотал он, и мы в мгновение ока постягивали с себя рубашки. Кусаясь, рвя друг друга когтями, его руки у меня подмышками, мои ноги никак не дотянутся до земли... "Я хозяин, я обязан вернуться обратно, вовнутрь", - невнятно пробормотал он. "Все в порядке, пошли. Не бери в голову". Я попыталась поцеловать его мягко и нежно, но каждое мое прикосновение сводило его с ума. Я выпросталась из его лап на землю и попыталась вернуть изящество своему облику. Лён и шелк смялись ко всем чертям. Какого хрена! Оно того стоило. Дадим мальчикам похихикать от души.
Мы вернулись. Он сонный, я триумфирующая. Закончили ужин и направились обратно на виллу, чтобы выпить еще. Я сама превратилась в венецианский канал, так много жидкости во мне сейчас было. Нет, он действительно съехал с катушек, такой неистовый. Это было прекрасно. Я пришла на кухню предложить свою помощь – дворецкий уже уехал. Он заграбастал меня, и эти пухлые губы кинозвезды обернулись вокруг. Мы поцеловались и опрокинулись друг на друга. Шорох шагов из соседней комнаты разомкнул наши объятья. Кто-то из его друзей выкладывал сейчас снежные дорожки, рассыпая белый порошок по длинным тонким колоннам. Солдаты для парада и для вдыхания. Раз-два, раз-два, и мы их всех занюхали. А теперь они разрядят свои ружья нам в головы и в кровь. Мы снова поцеловались, пока они по этим рельсам мчались нам в мозги.
Гости начинали расходиться, и мои друзья поедали меня глазами. Я остаюсь? "О да, - я была сама невинность. – Мы собираемся выйти покататься на катере". И они побрели в ночь, ловить речное такси, не преминув перед этим напомнить: "В полдень у тебя поезд на Париж!" Теперь у моего хозяина не оставалось никаких гостей, которых нужно было бы развлекать, и мы развернулись навстречу друг другу. "Ах да, прогулка на катере, я же тебе обещал", - произнес он со своим неподражаемым, изумительным и богатым итальянским акцентом. Привратник пригнал длинный, низко сидящий в воде скоростной катер к той двери, которая выходила на канал, и мы перебрались туда. Он отчалил, отчаянно кренгуя по каналам с головокружительной скоростью. Повернулся ко мне. "Можешь водить?" "Спрашиваешь", - ответила я. Никогда в жизни не водила катер, но он был очень пьян, а я нет, и решила для себя: "Да пошло оно! Американские девушки умеют всё." Себе я доверяла больше, чем ему. Мы поменялись местами, и он начал учить меня водить, но при этом еще целовать и лапать. "Смотри внимательно, не вздумай налететь на какую-нибудь из этих штук, они очень тяжелые", - дразнился он. Тут мне пришлось дать полный стоп, но мы всё-таки прорвались и проломили себе путь из Венеции наружу. "Мы куда?" Я только лишь собиралась об этом спросить.
"В море", - прорычал он, словно граф Дракула. Мое сердце колотилось, приседало, отжималось, крутилось волчком – и все это одновременно.
Он перегнулся и потянул рычаг назад. Лодка застыла на воде. Мы смеялись и болтали, пока плыли из города, а двигатель тем временем рокотал. А теперь все стихло. Секунда стеснения, и вот мы уже набросились друг на друга. Его распахнутый рот захватил мое лицо совершенно так же, как его рука овладевала моей чуть раньше, когда вечер был еще юным. Мы ласкались, обнимались, целовались. Исступленно, неистово. И, с грехом пополам, перешли к делу. Предметы одежды залетали по лодке. Он раскидал сиденья так, что они застилали теперь весь пол. Даже хватило места для всех шести футов его роста.
Снял трусы. На нем были те самые тоненькие бикини, которые, согласно распространенному клише, носят все без исключения итальянцы. И они носят. Его член был огромен. Он с силой толкнул меня, стащил на пол и присоединился ко мне. Я смогла стиснуть его, обхватить изо всех сил и утонуть в нем настолько глубоко, насколько мне этого хотелось, а он возвращал сторицей, целуя меня, пробегая своими толстыми пальцами по позвоночнику до самой попы и между ног. Дразня мои бедра вверх и вниз, заходя мне вглубь на мгновение, поглажживая складки, а потом сбегая вниз, к коленям. Я извивалась и дергалась. Прелюдия длилась уже часами, но сейчас я хотела его, всего целиком, и притом внутри себя.
Лодка колыхалась под нами, и я раскалывалась все дальше с каждым ударом и качанием. Он поднялся и насадил меня на своего твердокаменного дружка – примерно так, как подсаживаешь ребенка на лошадь. Уютно и укромно колыхались мы на мягких волнах. Прислушиваясь к размеренным движениям лодки и трепыханиям моей звезды, он мастерски рулил обеими. Вклинился пальцами мне между ног и настойчиво натирал клитор. Надавливал и отпускал, и надавливал снова, держа меня при этом одной рукой под зад. Я уже устала удивляться его Геркулесовой стати. Сдалась на милость обволакивавшему меня пурпурному туману. Цвет поначалу лишь едва затронул меня, но потом зажал мне рот и нос своим колоритом и ароматом, пока моя звезда искрила электрическими кольцами вдоль всего тела. Я уже больше не могла этого выдержать. "Vieni!", - выкрикнула я в яснозвёздный небосвод, и он кончил, а фиолетовые пульсации заставили мою звезду исступленно накинуться на его огромный прекрасный член. Мы соревновались друг с другом в силе судорог и тряслись, пока его выплеск растекался во мне вниз, вдоль самой сердцевины.
Исчерпанные, мы рухнули. Лунный свет лился с небес и согревал. Пот как раз начал подсыхать под свежим бризом, когда мы выудили свои одежды со дна лодки. Я была на звездах, и на Венере, и на девятой небесной сфере... Взбудораженная этой волшебной сказкой, воплотившейся в жизнь. А мой принц в свои руки меня завернул - и тяжело вздохнул
"Сможешь повести обратно? Дорогу я покажу".
Рассеянный свет с небес обрел теперь серебристую отделку и отдавался искрами в моих сонных-пресонных глазах. Вела я осторожно. А мой второй пилот обнял меня и закинул мне руки вверх над головой, крепко сжав их и напевая: "Ты лучший водитель на Гран-Канале, мой самый, мой самый лучший". А что, я такая.
Но пусть я и была лучшим водителем, дурацкая венецианская полиция останавливала нас на обратном пути целых три раза. "Это потому, что ты красавица, и им хочется с тобой познакомиться. Полиция обожает красивых женщин, особено поздней ночью. Я, кстати, тоже". Он поцеловал меня в шею сзади.
Дома – оно спокойнее. Мне потребовалось две попытки, чтобы пришвартовать эту проклятую лодку, но я упорствовала. Потом чья-то рука отодрала меня от палубы и дотащила до спальни.
Спальня была на верхнем этаже, со стеклянной крышей и гораздо выше уровня города. Красные крыши, серая вода, длинные узкие носы лодок и мраморные купола церквей были той палитрой, посредством которой декорировали эту спальню. Только громадная кровать, маленький столик – и вся Венеция впридачу. На столе стояли минеральная вода и блюдо с фигами и персиками. "Это последние в сезоне, - сказал он. – Надо их все доесть ".
Он разорвал и раскрыл пурпурный плод. Кожистая кожица треснула, обнажая цветовую смесь кармазинового, розового и лососины, все смято и вперемешку с семенами. Мягкая сердцевина была потом выдавлена вверх и наружу силой двух больших пальцев. Он придвинул этот деликатес ко мне. Я склонила голову набок и приняла все в себя. Протягивая между губами, на нижнюю сторону языка - прежде, чем проглотить. Слово для обозначения вагины в итальянском сленге – как раз фига, так что метафора была не утеряна.
Обнаженными уселись мы за стол, поедая почти уже перезрелые фрукты, потягивая всевозможные соки и разговаривая, как если бы мы были вместе уже целую вечность. Где-то в иных галактиках хохотали мы сейчас над нашими отцами, над привычкой все откладывать и оттягивать, над страхом неудачи, над любовью к океану, экзальтированностью и параличом выбора. Хотелось вылететь сквозь дверь прямо до луны, чтобы прервать ее полет по небу. Посадить время под арест и проводить годы напролет с этими фигами и с этим мужчиной, настолько свежими и зрелыми были и тот, и другие.
Мы возвратились друг другу в объятья, чтобы поспать, но стоило грудям коснуться его крепкого торса, как бесконечная ночь началась по новой. Поцелуи были теперь глубже, слаще и полными вздохов. Мы изгнали беса торопливости из того ритуала, которому предавались на море, и теперь лизались и ворковали. Он скользнул языком вниз по моему телу, выцеловывая каждый участок, мы хихикали. Я воткнула свои пальцы ему в зад и каталась в экстазе. "А вот и еще одна фига, самая замечательная", сказал он.
Он раскрыл мою звезду настежь своими пальцами, всеми пятью, и удерживал губки точно так же, как предлагал мне раньше самую первую утреннюю фигу. А потом сознание отключилось, словно он высосал из меня весь кислород своим огромным мягким ртом. Никаких первых поцелуев, пробных прикосновений. Только огромные полные губы, присосавшиеся к моим собственным своей внутренней стороной. Ртом к звезде обсасывал он каждую складочку, хребты и лощины, беззащитный клитор – и разом в рот, всё целиком. Он перекатывался и целовал, он владычествовал надо мной, а потом подымал мне зад руками снизу, сервируя себе блюдо. Короткие очереди оргазмов вылетали из меня одна за другой. Вспышки и молнии, как летняя гроза. Проблесковый маяк моего тела вспыхивал и гас, чтобы тут же вспыхнуть снова. Уши трепетали в горячем и болезненном ощущении. Он чувствовал каждый мой толчок. А я ощущала его словно на электрическом стуле.
Он отпустил свою присоску и очумело задвигал языком вокруг моей звезды, раз за разом выстреливая серебряным шариком из пинбол-машины. Вверх сквозь лабиринты, попадая во все лузы до единой, со звоном колокольцев. Взяв эту проклятую машину в свои руки да тряся ее так, что шарики выпадают и попадают, снова и снова. Колокола, фанфары, медные тарелки – это было едва ли не больше, чем я могла вынести. Он завершил игру, снуя пальцем вверх и вниз по моей звезде, сося и целуя немилосердно. В последний миг он вставил мне пальцы и в звезду, и в европу. И тут прозвенел гонг. Звезда рухнула с небес, а когда я распахнула рот, чтобы закричать, он воткнул мне между зубов основание своей ладони.
Я свернулась клубочком, а он рассовал себя по углам. Времени на сон оставалась лишь пара часов.
Солнечное утро принесло с собой cafe latte и бриоши на тот столик, где когда-то раньше были фиги. Мы глянули друг на друга огромными воспаленными глазами, поели, приняли душ и оделись. "Будем оставаться на связи", - сказал он, когда мы прощались на Гран-Канале. Кажется, его звали Витторио.
Мои друзья сидели за "нашим" столом с утренним кофе. Я что, призрак? Они уставились на меня так, словно я шла по Гран-Каналу аки посуху, поддерживаемая неведомыми мистическими силами.
"Мы и не верили, что ты успеешь на парижский поезд; если честно, я сильно сомневалась, увидим ли мы тебя еще хоть когда-нибудь в Нью-Йорке".
"У него бизнес в Милане, а у меня встреча с народом в Париже. Короче, ребята, мы опаздываем. Хватайте свои сумки".
Водное такси и Венеция в ослепительном сиянии безжалостного дня оказались уже не столь очаровательными, как мое мягкое прибытие сюда. Fable finito. Меня ждали Париж и обратный рейс Пан-Ам.
[1] "Пастельных", от "пастель" (художественная краска). Любителей выискивать в тексте опечатки просят поэтому не беспокоиться. (Здесь и далее примеч. пер.)
[2] Пресвитерия (франц.) – дом священника
[3] Комбре (фр. Combray) – вымышленная деревня, в которой происходит действие романа Марселя Пруста "В поисках утраченного времени"
[4] В оригинале "Rolling and rocking". Автор обыгрывает буквальное название танца "Рок-н-ролл".
[5] Здесь: лежачее место в спальном вагоне.
[6] Примерно 182 см.
[7] Стиль в одежде, характеризуется смесью делового стиля и smart casual и подразумевает опрятность, элитность и удобство.
[8] В оригинале – игра слов. Английское выражение для Тайной Вечери, Last Supper, дословно означает "последний ужин".
____________
Предисловие составителя к сборнику рассказов "Pleasures": http://www.proza.ru/2006/09/14-107