ГОЛОСОМ ЭПОХИ
Из встречи с Задорожней Марией Петровной, 1915 года рождения, п. Беловодск
Родилась я в 1915 году в селе Новодеркул. Помню, в какой бедности жили люди в двадцатые годы. Очень много было бездомных, нищих… Друг за другом ходили из села в село, просили милостыню. И далеко не во всех семьях было, что им дать. Но люди добрые у нас: кто кусочек хлеба, кто картофелину, кто простокваши предложит из кувшина попить.
В селе была полная безграмотность. Только несколько человек могли писать и читать. Остальные все – расписаться не могли. Выходила девка замуж безграмотная, считать писать не умела, вести дела не могла. Лишь одно ей было приготовлено – ковыряться, не разгибаясь, в земле да возиться с хозяйством. И если бы не Ленин, так бы все и осталось. Кто бы за нас, бедных, несчастных подумал? Советская власть ввела ликбез. Это – поголовное, массовое обучение населения грамоте. На заводах в тридцатые годы работали рабфаки – вечерние школы для взрослых. Кто сейчас об этом помнит? А клубы, театры?.. Ответьте, были ли для народа когда-нибудь, за всю его историю бесплатные концерты? А балет?.. И сколько еще таких серьезных изменений произошло тогда, до войны, о которых все уж позабыли. Да, было раскулачивание. И раскулачивали таких, что если сравнить с теперешней жизнью, те кулаки были беднее, чем нынешние бедняки. Только скажите мне: откуда взялись в нынешней жизни бедные люди? Почему народ тянут назад, в прошлое? Ведь жили уже нормально! Вы знаете, как развалили Деркульский конезавод, эту гордость Беловодского района? Да что там конезавод – страны нет…
Я помню, как впервые по центральной улице Новодеркула проехал трактор. На крупных таких шипах, «Фордзон» назывался. Детвора за ним – толпой бежала. Это случилось примерно в середине двадцатых годов. В Новодеркуле до войны и первые машины появились, «полуторки».
А в Беловодск я попала в 1937 году, когда вышла замуж. Поселилась у родителей мужа на улице Роза Люксембург. На то время это был колхоз имени Ворошилова. Бригада находилась рядом с бывшей школой № 3 (Ступака). От Деркульского конезавода этот колхоз был беднее. Техники еще никакой он не приобрел, и в 1937 году, в жнива, полностью косили косами. За день женщины, бывало, по семьдесят соток пшеницы валили! Норма тогда еще не устанавливалась, ввели ее чуть позже, но еще до войны. Кто сколько мог, столько и выполнял работы. На трудодень в тот год в колхозе выдали по семь килограммов зерна. Давали и семечки. Правда, на работу выходили рано, в семь часов утра. Уставали тоже сильно. Бригадиром у нас был Литвиненко Александр Иванович, председателем – Авраменко (имя-отчество позабыла). Умный очень человек. Но перед войной чем-то заболел. Его положили в Харьковскую областную больницу, и там он умер. Говорили еще, что «враги народа» какой-то ему укол сделали…
Летом 1942 года, перед самым приходом немцев, в колхозе получилось безвластье. Шла уборка, зерно молотили, но оно оставалось без присмотра. И люди, предвидя тяжелые испытания, начали его растаскивать. Начальство на это смотрело сквозь пальцы. Я, как и все, не дремала. Однажды затащила к себе на чердак четыре мешка пшеницы – через небольшой проем впихивала. И это нам помогло. В 1947 году, когда прошла война, люди бедные, в лохмотьях дранных, инвалиды – много их в те времена встречалось, а тут еще неурожай на полях, – сколько их тогда к нам заворачивало, и всякому что-нибудь, да у нас находилось. Хотя мама говорила: «Да поменяй ты свое зерно на одежду». Но хлеб оказался нужнее.
В оккупацию немцы все, что хранилось в колхозных каморах, вывезли. После освобождения, в 43-ем, весной надо было сеять. Так мы, женщины, носили на себе в мешках из Новодеркула в Беловодск посевное зерно. Сеяли вручную. Какой и был до войны трактор, его забрали на фронт. В уборку таскали руками по полю комбайн. На нем мотор имелся, он молотил, но сам не двигался, поэтому скошенные валки сгребали в копны, подсовывали под них длинные палки и подносили к комбайну. Там другие женщины с помощью вил подавали снопы к приемному шнеку. Намолоченное зерно из бункера ссыпали в брички и свозили на ток. А с тока, очищенное уж, доставляли в Троицкую церковь, там был приемный пункт. Оттуда отправляли в Старобельск на элеватор. Зерно перевозили в мешках. Чтоб его в церкви высыпать в общую кучу, надо было с мешком на спине пройти вверх по трапу. Нелегкое это дело для женщины. Работал с нами единственный мужчина, Ленька Золотарь, не знаю, почему он не был на фронте, так ему на спину на том трапе по два мешка клали, и он нес.
В конце войны появились в колхозе уже наши, советские трактора, притом лучшие от «Фордзонов», – ХТЗ. А работать на них было некому. Направляли на курсы трактористов сроком на две недели девчат. Чему они могли за это время обучиться? Толку от этого было мало. Довелось и мне как-то орать на ХТЗ. Так что же, пока поле было ровное, я еще управляла, разворачивалась кое-как, а на косогоре меня так потянуло вниз, что не могу повернуть и все! Спрыгнула я с него, чтоб в кручу не свалиться; да хорошо, парень один молодой там был, на ходу запрыгнул и остановил трактор.
Еще, помню, с волами у меня случай был. Но это уже после войны. А вообще-то волы долго у нас оставались. И лошадей много было в колхозе, но волы – важнее. С ними и женщины легче справлялись и волы выносливей от лошадей. Все тяжелые перевозки выполнялись волами. Пахали тоже ими. По две пары запрягали, одна девка – за поводыря, другая идет за плугом. Так вот, после войны, как вы понимает, Украина была вся разрушена и разграблена немцами. Ни лошадей, ни волов, ни коров почти не оставалось. Так нам помог Казахстан. Завезли оттуда волов, лошадей, коров, овец… Правда, их скот от нашего оказался слабее. Ну, что это за корова, если с нее больше трех литров молока не надоишь? Так и волы… Однажды послали нас с подругой на волах в карьер за песком. Накидали мы песка, я начала выезжать. Чуть прошли они вверх, остановились, и телега начала тянуть их назад. Пятятся они, пятятся, а сзади – обрыв. Я испугалась, сорвала с себя пиджак и с громкими криками давай вертеть его над головой. И это подействовало. Вытащили они телегу и еще бежали бегом по дороге до самой больницы.
В конце сороковых в Деркульском конезаводе появилась сноповязка. Идет по полю комбайн, косит и веревкой вяжет снопы. Надо было только их собирать и грузить на машину или телегу. За эту работу в казне – так тогда называли конезавод – давали хлеб. Участвовали в том в основном школьники. Много приходило ребят и из соседних сел. А директор, он был из Москвы, возьмет еще, наберет в магазине конфет, печенья и везет в поле, раздает детворе. Такие рады они!..
А я с тех пор еще более десятка лет значилась в колхозе ланковой. Это когда человек пятнадцать с улицы работают вместе с тобой и ты ведешь учет. Бумага тогда была в дефиците, и чтоб не забыть какую-нибудь цифру, бывало, нацарапаешь соломинкой или стебельком бурьяна на ноге, а ноги черные, загорелые, и надпись видно.
Когда люди начали топить свои дома углем? Не скоро еще после войны. А знаете, его и у нас в Беловодске пытались как-то отыскать. Стояли у меня на квартире рабочие, бурившие неподалеку от Кувиченского моста скважину. Долго стояли, больше года. Я им стирала и кушать готовила. Они мне за это потом доставили с Донбасса машину угля. Начала я тем углем топить, а он в печке не горит, дымит, курной. Годился только для кузниц. Там мехами качают – и он горит. Я его раздала. Бричку взял колхоз имени Ленина, бричку – имени Ворошилова, из Бараниковки приезжали… А в Беловодске угля так и не нашли. Парни мне рассказывали, проходили они буром два или три нетолстых пласта, сантиметров по сорок-пятьдесят, а глубже и того не встречали, «грызли» один камень. Бросили, уехали…
Уголь в Беловодске первыми начали получать многодетные семьи, вдовы погибших солдат… Хотя тот, который выдавался со склада, не всегда был хороший. Тем же вдовам и подсовывали пыль. Лучший можно было купить на шахте, если сам выпросишь в колхозе машину. Но это уж было, наверное, после 1950 года.
Август 2008 г.