Его я нашёл уже на закате. Где-то вдалеке кричал Бирман. Слева я слышал собаку Красовских и зычный голос Збышека-старшего. Хотелось есть, пить, спать, а ноги мечтали о тазе с водой.
«Нельзя, - сказал мне внутренний голос, - Бог его знает, куда она успела дойти. Успеешь еще…»
И так уже 4 часа.
Обычно по заснеженному лесу ходить тяжело, особенно если снег глубокий. Тогда помогают снегоступы, но и в них быстро не походишь – легко провалиться и застрять. А вот следы по глубокому снегу читаются просто, особенно в ясную погоду. Сегодня было начался снегопад, засыпанную щебнем грунтовку чуть присыпало, но ветер, видимо, передумал, и унёс фронт куда-то на юг, оставив лес покрытым тонкой, как мука, снежной пылью. И следов не было. Значит, Анка вышла ещё утром.
Когда я увидел фонарь, – а я, как самый умный, шел по центру дороги – он лежал, а точнее, стоял прямо посередине дороги, перед поворотом. Снега на нем не было, огонёк все еще горел, отгоняя наступившие сумерки. Словно след, оставленный солнцем на всякий случай, на прощанье, как пожелание доброй, теплой и безопасной ночи. Посреди леса. У меня внутри что-то на мгновение сжалось…
Мне бы хотелось, чтобы вокруг фонаря было натоптано детскими ножками. Но одинокая цепочка следов, которые появились часа через два после начала поисков, шла дальше по дороге. Все-таки Анка додумалась обуть сапоги. «Молодец, - пробормотал внутренний голос, - моя девочка».
Я никому не говорил про следы. Уже часа два мы не общались. Лес я знал так себе, лучше всего с ним был знаком старик Бирман – охотник с тридцатилетним стажем. Коренастый и злой, все, что мне приходит на ум, когда я вспоминаю его. Но мясо к вечернему столу поставляет только он, да Збигнев иногда возьмется за ружьё. Но следы были мои, я их нашёл, и никто, по-моему, не собирался у меня их забирать. Бирман был впереди, Красовский со своим собакотелёнком прорывался сквозь кусты слева от меня, метрах в 100. Слышно было так, будто он торчал в соседней комнате и жрал борщ. Но нашёл ее все равно не я…
Я услышал крик. Кажется, кричал Бирман, теперь-то я уже не помню. Да, это был Бирман. Помню, как я побежал на его крик, рванул сквозь деревья. Лес там мелкий, сам понимаешь, бежать легко. Но упасть раза-два я умудрился, второй раз даже ногу подвернул, слетев с бугра в какой-то овражек, который мне по пояс оказался.
У меня с собой был мой собственный ручник фирмы MagLite на модных нынче светодиодах, первая модель. Яркий, сволочь. Прорывает ночную тьму, как нож старый бабкин платок. Но я зачем-то взял ее ночник и понесся с ним, прижав к груди, ориентируясь на голос охотника.
- Папа, - этот крик я услышал на подходе. Бирман говорил очень громко, явно пытаясь отвлечь Анку от грустных мыслей. Я выбежал на круглую полянку. Анка сидела на пне прямо в центре её, словно девочка Маша из русской сказки. Кажется, не хватало медведя и еще чего-то. Какой-то выпечки…
Слов у меня не было. Бросив свой ручник, я подхватил её на руки и обнял. Маленькие ручки сначала вцепились в мою куртку, потом сошлись на покрытой изморозью бороде и погладили по лицу. Только тут я понял, как вдруг стало холодно с наступлением темноты. Фонарь все еще висел у меня на руке:
- На, держи! Ты его потеряла.
- Я его не потеряла. Я поставила его на дороге, чтобы ты меня нашёл.
«Молодец, девочка», - буркнул внутренний голос. Вслух я ничего не сказал, только прижал к себе покрепче.
- Пора возвращаться, - буркнул Бирман.
-Да, да, - засмущался я. Опустив Анку на землю, я подобрал свой Маг и взял дочь за руку. Бирман крикнул Красовскому возвращаться. В ответ мы услышали лай его Мутанта и громкий, надсадный мат. Кажется, Збышек тоже во что-то упал. Кабы не в замерзшую прикрытую снежком лужу.
- Папа, а можно я оставлю фонарь здесь, на дороге?
- Зачем, - удивился я. Фонарь был её любимцем, почти живым существом.
- Чтобы мама нашла дорогу домой.