В 1948 году в Казахстане подобный документ
подписывал и я, ученик восьмого класса.
В детстве мне приходилось принимать решения, определявшие мою судьбу. Вот несколько примеров таких решений.
- - -
Мне десять лет. Сибирская таёжная деревня, нашу семью сюда сослали как российских немцев. В начале 1943-го наша семья - это мы с мамой, отца в прошлом году мобилизовали в трудармию.
После Нового 1943-го года прошла вторая мобилизация, в трудармию забирали женщин-спецпереселенок, не имевших детей, и девушек с 15 лет. И никто не ожидал, что вскоре будет объявлена ещё одна, третья мобилизация. На этот раз брали женщин, у которых дети старше трёх лет. А куда девать этих детей «старше трёх лет» ? Одни оставляли у родных, другие отдавали в чужие семьи, а некоторым приходилось оставлять там, где жили - отказаться от мобилизации мамы не могли, это объявлялось дезертирством. Мне было десять лет, и маме тоже принесли повестку. Я оставался один, и мама уговорила одну из местных, тётю Надю, взять меня к себе. Перед отъездом мама передала ей вместе со мной три мешка пшеницы, которые мы заработали в колхозе.
У тёти Нади я прожил всего несколько дней, когда из районного Тюхтета приехала мамина знакомая, Александра Семёновна Яковлева, как я потом узнал. В Сибирь её, русскую, сослали потому, что муж был российским немцем, а в трудармию не попала, потому что у неё был грудной ребёнок. Маму она встретила у военкомата и пообещала ей взять меня к себе. Поговорив с тётей Надей, она обратилась мне:
- Меня зовут тётя Шура, поедешь со мной в Тюхтет?
Я замешкался – эту «тётю Шуру» я не знал, да и к деревне уже привык, а вчера мне очень понравилось, как мы съездили за сеном в поле на колхозной лощади. Но на память пришли деревенские разговоры - в Тюхтете хорошо, по каким-то «карточкам» хлеб дают всем, работаешь, не работаешь. И я ответил тёте Шуре :
- Поеду.
Ещё неизвестно, как бы сложилась моя судьба, если бы я остался в деревне, из которой мы, спецпереселенцы, не имели права выехать. Так бы и остался малограмотным, какими оказались многие из сосланных моих сверстников.
Мне двенадцат лет. Дома у тёти Шуре оказался шестимесячный сын, которого она потом оставляла на меня, когда по утрам уходила на работу. В школу я, соответственно, не ходил.
С приходом осени тётя Шура сдала меня в детский дом, недавно созданный на базе местной школы глухонемых. В детском доме я, наконец, пошёл в школу и окончил третий класс.
Летом 1944 год тёте Шуре пришёл вызов от мужа из Краснотурьинска. Одной ехать с ребёнком и вещами она не решилась, и на помощь взяла меня с собой.
В Краснотурьинске нас поселили во временном деревянном бараке. Теперь моей обязанностью было смотреть, когда надо, за ребёнком, обеспечивать для печи дрова с соседних строек и для козы корм (я рвал на обочинах траву и дёргал сено из тюков на соседей станции). И я продавал на базаре котелки и кастрюли, которые делал тайком на работе муж тёти Шуры.
Первого сентября я упросил тётю Шуру и отправился в четвёртый класс. Но через пару недель её муж заявил, что он не собирается кормить дармоеда. И у меня пошло опять – ребёнок, дрова, коза, котелки и кастрюли...
Весной 1945 года я решился, взял свои документы и отправился в городской отдел по образованию:
- Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться.
- Мальчик, в городе нет детских домов.
Но я сказал, что не уйду, устроился на крыльце , и так и просидел до самого вечера. Видя моё упорство, мне сказали:
- Приходи завтра, что-нибудь придумаем.
На другой день мне купили билет и посадили на поезд до Серова. В Серовский детский приёмник при железнодорожной милиции я пришёл с такой же просьбой:
- Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться.
В мае 1945 года меня вместе с ещё одним мальчишкой отвезли в детский дом, который находился на другом краю Свердловской области. В этом детдоме я окончил семилетку и строил планы учиться дальше, поступать в техникум.
- - -
Мне шестнадцать лет. Где мои родители я не знал, и когда осенью 1948 года в детдом пришло письмо с собщением, что меня разыскивает мой отец, я сказал - не отвечайте на письмо, я сам к отцу поеду. В Темиртау под Карагандой, откуда пришло письмо, я ехал с пересадкой, были приключения, даже пришлось ночь провести в милиции. Но я доехал, нашёл отца. Мамы с ним не было, он познакомил меня с женщиной, которая стала моей мачехой.
В Темиртау я продолжил учёбу - пошёл в восьмой класс. В ноябре мне исполнилось шестнадцать, наступило моё совершеннолетие. Меня вызвали в спецкомендатуру, где объявили, что теперь я спецпереселенец и что каждый месяц я должен приходить сюда отмечаться. Мне дали подписать бумагу, в которой стояло , что я выслан навечно, а если сбегу или отлучусь, то получу 20 лет каторжных (!?) работ.
Жизнь моя изменилась, я стал не такой, как все. Одноклассники зовут меня в кино, а мне надо в спецкомендатуру, сегодня «отметка», друзья собираются на дальнюю рыбалку, а мне за такую «отлучку» присудят «каторжные работы». За несколько лет, которые я прожил в Темиртау, я так и не смог побывать в Караганде, хотя до неё всего тридцать километров.
После вольной детдомовской жизни это подействовало на меня угнетающе - я стал человеком второго сорта. Потом пришлось свыкнуться, как пёс привыкает к своей цепи, но внутренний протест к такой несправедливости (ведь никакого преступленя я не совершал) остался у меня на всю жизнь.
С протестом пришло мальчишеское решение – я должен доказать, что я не человек второго сорта. Это мальчишеское решение я всегда вспоминал, когда удавалось чего-то добиться. Вспоминал, когда, проучившись в шести разных школах Поволжья, Сибири, Урала и Казахстана, получал свой аттестат зрелости, когда окончил техникум, потом институт (вечернее отделение) и мне вручали красный диплом горного инженера, когда защитил в Москве кандидатскую диссертацию. Не забыл я это решение и в 1988 году, когда стал лауреатом Государственной премии СССР.