Рыжие всегда привлекают внимание. Кажется, что жизнь их должна быть под цвет шевелюры – яркая и захватывающая. В нашем классе рыжих было трое. Пять параллелей, рыжих всего трое, и все в нашем классе!
Федя Рыжий ничем особенным в школе не дурил. Даже девочкам нравился в меру, были и порыжее. Только улыбался много, особенно на уроках, когда ничего не знал и домашку не делал. А это было практически всегда. Улыбается дурацки и молчит. В срамоте развивает талант.
Талант его проявился седьмого ноября 1988 года на демонстрации. Наш класс три часа томился на жаре с флагами и плакатами, на которых было написано «Решение какого-то там съезда выполним». «Ускорение»! «Перестройка»! «Гласность»! Много было плакатов тогда. И все у нас, и все плакаты у рыжих, чтобы внимания к тексту привлекать. Это Михаил Викентьевич придумал, завуч по дисциплине и воспитанию. А чтобы рыжих на плакаты хватало, их разбавили остальными. Мною разбавили рыжего Сяву, потому что я толстый. Толстые тоже заметны. И длинные. Нестандартные учащиеся подчеркивают собой необходимость надписи на плакате и радость праздника. И вот мы торопливо проходим мимо трибуны, наполненной пожилыми дядьками в шляпах «а ля Дорогой Леонид Ильич», тетками с многоэтажными причесонами, пронзительно глядящим на нас Викентичем и Евой Александровной, учительницей по черчению. Ее на трибуну взяли, чтобы мы и рабочие завода «Искра» на трибуну пялились. Ева Александровна выглядела очень многообещающе, если кому ура кричать, то ей.
И вот проходим мы мимо трибуны, глазами ищем Еву Александровну, а трибуна как взвоет, как зааплодирует нам, мы чуть плакаты не выронили от такого внимания. Но внимание было не нам с Сявой, а Феде.
Федя нес плакат про красность Октября, а на рубашке его цвела картина – матрос революции весь в пулеметных лентах несся к Зимнему дворцу и тащил за собой пулемет, а над ним вставала заря будущего мира. И так невыразимо красива была эта картина, что хоть сейчас беги, помирай за дело революции. В общем, очень всех эта картина впечатлила. Ева Александровна была забыта, а Викентич размазывал по щекам слезы – так впечатлился.
Так началась меняться бессмысленно-улыбчивая Федина жизнь. Улыбался он и дальше, но уже по делу.
Успеваемость его выросла повсюду:
В математике Федя ноль, но Нила Васильевна не могла ему двойку поставить, ведь пока она урок рассказывала, по его одежде огненные формулы так и бегали, так и бегали. Сейчас его расстроишь – вдруг перестанет, а ей так нравится…
А на уроке русской литературы Ольга Митрофановна рыдала от картин на Феде, где Пушкин доколачивал Дантеса у Черной речки, Мартынов все время промахивался в мерзко хихикающего Лермонтова, Бунин завязал с питьем, а Цветаева жила себе и жила и чаи гоняла в Тарусе со стареющим Мандельштамом. После этого только пятерки, только счастья всем, и сразу.
После школы Федя за лишним в жизни не гонялся. Бродил по свету в джинсах и футболке и рассыпался обнадеживающими картинками, от которых все млели.
Например, вот бежит ему наперерез девушка, рыдает: может, обидел кто, может, сама себя до слез довела. А навстречу ей, улыбаясь, прет Федя, а на футболке у него светофор, а на нем три зеленых огонька – мол, тебе дорогая, да полцарства… Бамс! И у барышни теперь сплошь положительные эмоции.
А вот еще: ломится ему навстречу шобла панков с концерта особо дерзкой музыки, а из Фединой футболке на них блюёт Игги Поп. Блюёт и смотрит озорно, типа, сейчас пацаны закончу и будет вам «I need Somebody» и «Private Hell». Тут они сразу его обнимать и портвейном спаивать.
Или 9 мая, а Федя за молоком вышел. Идет такой, бидончиком звенит, а вокруг ветераны, а у него на одежде сразу маки, салюты и знамя над Рейхстагом. Ветераны бросаются в «ура», и качать Федю с бидоном вместе…
Даже зимой Феде не слабо в футболке бродить. Снега, мороз, а посреди всего этого черно-белого веселья рыжеется Федя, а на футболке у него новогодние радости, или весна в полном разгаре. У него мгновенная эмпатия – чего душа твоя хочет, того и видишь.
Не знаю, чем Федя занимается, не знаю, где живет, но когда он заходит ко мне переночевать, всегда радуюсь: здоровый, красивый, ржет всю дорогу и жизнь его, подобно его шевелюре, захватывающая-захватывающая.
Утром он переодевается, мы обнимаемся. Рыжий уходит, и вот уже мой старший сын протягивает ему ассигнацию перед дверью, у него ведь нет денег, Федя берет ее, не глядя. Ему надо куда-то в центр на концерт и выставку. Следующая ночевка у каких-то других корешей.
В каждом дружественном доме у него небольшой гардероб. За двадцать лет нашей дружбы у меня скопились футболки, рваный тельник, пончо. И мы регулярно что-то надеваем из его вещей, чтобы было весело. На некоторых я научился плести картину – тарелку манной каши с малиновым вареньем, правда пахнет она почему-то огурцом, но это ничего, мне от этого все равно сказочно.
Что касается двух других рыжих, у них все по-простому: работа – дом – работа. А один из них вообще облысел, и формально рыжим уже не считается.
Такие дела.
13.09.2015г.