Глава двадцать девятая
Иосиф
«Зима неожиданно рано. Середина ноября совсем не время для морозов. Да и откуда взяться морозу в окрестностях Жешува? Это же не Сибирь, прости Господи!» - Так думал, трясясь в старой повозке, высокий молодой человек с выразительными глазами под глубоким капюшоном. Он сидел, глубоко спрятав длинные руки в широкие рукава.
Ему было холодно. Еще холоднее было его спутнику, пожилому ксёндзу с нездоровым цветом лица. Он поминутно вытаскивал из больших меховых рукавиц посиневшие ладони, обтянутые тонкой кожей, и долго дышал на подагрические пальцы. После вчерашней доброй бутыли жешувской водки ксендзу было дурно. На его плече подпрыгивал посох с вырезанным крестом. Посох мешал ксёндзу, но тот, казалось, боялся оторвать его от себя.
Изредка губы христова служителя шевелились в краткой молитве, но слов слышно не было. Возницей служил пожилой шляхтич с обветренным лицом, седыми усами и при оружии. Пара справных гнедых спокойно тянула лямку, ничуть не напрягаясь малой для них ношей.
Слякоть под копытами почти перестала чавкать. Кони и люди, взопрев, принялись источать пар. Попервоначалу совсем незаметный, а потом неожиданно густой и тяжелый. Запах конского пота стал резким и осязаемым.
- Панове! Ту бардзо близко! (господа, здесь совсем недалеко!) - Снова повторил возница, и продолжил свой рассказ. Двое его седоков молча смотрели на дорогу. Не перебивая, но и не делая вид, что слушают.
- Наш прежний князь Ежи Себастьян , упокой, Господи, его душу, так и не склонил колен перед этим шведским безбожником. Карлом. Чтоб ему в аду гореть! А как он всыпал московитам под Полонкою! Или под Чудновом. И шведов бил, и московитов, и казаков, и турок! ПрАвдзивый рЫдзцерь! Уж и Сейм его судил, и Круль изгонял, однако, отстоял он свою честь в битве под Честноховым! Всё во славу шляхты и вольности. Но не выдержало испытаний сердце могутного пана.
Возница был сед, сух как палка, и крив на один глаз. Осмотрев окрест себя, шляхтич поправил на боку видавшую виды шаблю-венгерку с елманью, выудил из-за ворота длиннющую люльку, и принялся набивать ее из лилового кисета. Кисет был чуть не старше самого шляхтича, и местами сильно обтерся, однако имел на боку две пришитые жемчужины и королевскую лилию.
Шляхтич надвинул на глаза узкую лисью шапку с двумя облезлыми перьями на лбу, отчего со своим крючковатым носом сразу стал походить на нахохлившегося под дождем ворона. Белый некогда его жупан от времени стал сер. Длинный теплый кунтуш до пят, цвета воеводства любомирского с узкими отороченными лацканами сидел на нем уже не так гордо, как в молодости.
Многократно побитая и поцарапанная кираса обнажала его горло, видно прежде пан шляхтич был полнее. Кираса теперь совсем не могла бы защитить его, приведись шляхтичу попасть в жестокую сечу. Под кирасой красовался богатый кушак, тканый, не иначе, как в Честнохове. Красное от мороза и вечного пьянства лицо изрезали глубокие морщины. Коротко стриженые волосы были редки и седы, но гладко выбритое лицо, как и в молодости, украшали пышные усы. Короче, судя по виду, это был обыкновенный мелкий шляхтич, каких много в округе. Многие из них часто бились в мелких стычках, но на большой войне никогда не были.
Наш пан был не из таких. Двадцать два года сплошных войн по всей Европе. Огромные ладони с узловатыми пальцами выдавали в шляхтиче знатного прежде рубаку.
- Шибка Язда допровАдзи до ничЕго добрЕго! (быстрая езда до хорошего не доведёт) – пробурчал он себе под нос.
Спутники седого пана снова промолчали. Возница выпустил вверх густую и пахучую струю табачного дыма. Сидевший рядом с молодым человеком ксендз, бледный и уставший, поведя носом, закашлялся, а высокий его служка, глядя на это, лишь улыбнулся.
- А вот нонЕшний князь наш, Ежи Мартин ! До чего же образованный пан! Искусствам первый патрон и покровитель! Парижского пана Мольера в театре ставил! Школу балета основал! Даром, что не воЁвник ! Настоящий рЫдцерь и в искусстве силен!
Вновь его спутники ничего не ответили, даже не покачали головой в знак согласия. Шляхтич, казалось, совсем этим не смутился, и продолжил свою речь, перейдя без пояснений на другую тему. Старый пан, как видно, молчать не умел вовсе.
- Ох уж мне этот пан Залесский! Видно ли дело, мне, Войцеху Шиманскому герба Елита, в глаза говорить, будто я глаз потерял не в бою с турчанином, а на сеновале с дворовой девкой! Я, конечно, ему всё высказал, и припомнить обещал. Это вам не кабацкий вздор. Здесь дело нАездом пахнет, ибо повод особенный.
Мы же люди цивилизованные, давно прошли времена, когда шляхтич в нАезд собирался без повода. А тут такое дело! Святое дело, можно сказать. Тут честь шляхтича задета!
Невольным слушателям, видно, совсем неинтересна была история пьяной ссоры старого пана со своим собутыльником. Так и разрешится ссора пальбой издалека, или поджогом овина. А потом, как водится, снова жбан и замирение. Прикупив на собранные ратным делом деньги маленькую деревушку, пан Войцех три года пил там, почем зря.
В Жешув пан выезжал лишь несколько раз в год. В начале ноября обязательно встречал пана Залесского, бывшего своего командира, с которым непременно ссорился, и с которым непременно через время мирился. В повозке у шляхтича притаились вычищенные по случаю пистоли. Целых шесть. Время шло, спускались ватные, мокрые сумерки. Холод пробирался сквозь одежду стылыми струйками. Одинокие мокрые снежинки, возникали, казалось, ниоткуда, залетая в глаза и рот.
Шесть дней колесили по дорогам славной Польши старый пан М. молодой Берек Йоселевич. По бумагам они были ксендз со служкою. Через шесть дней на седьмой, поиски пани Гонораты, наконец, увенчались успехом. Верные люди донесли, что движется она по королевскому тракту на Гдыню.
В этом месте тракт делает долгую петлю, и Берек Йоселевич с паном М. решили срезать путь, и добраться до места по скверной дороге, что ведет через захудалую деревеньку пана Залесского. Там и намерены были они перехватить соблазнительную обманщицу. Встретившийся им в кабаке пан Шиманский, за щедрую меру злотых, с лихвой покрывающее и фураж, и снаряжение, и плату проводника, взялся их проводить. Да и, честно сказать, именно вознаграждение и повернуло пана Шиманского к мыслям о сатисфакции.
Пан Шиманский повелел челяди отдраить и зарядить пистоли, и как следует наточить верную саблю. Челядь нисколько такому приказу не удивилась, такие сборы были им не в диковину.
Пан Залесский, так жестоко оскорбивший благородного пана Шиманского, жил бобылем на отшибе. Был пан Залесский нелюдим, и среди крестьян считался чуть не колдуном. Из всех прочих панов, подполковник Залесский знался только со своим однополчанином, паном Шиманским.
Как бы то ни было, охочих в провожатые до нужного места было мало. Точнее сказать, такой провожатый был всего один.
- Курва мать! – Ругнулся пан Шиманский, заметив, что люлька его догорела.
Пан Шиманский, на время перестал говорить, заложил вожжи подмышку, и принялся выбивать пепел из люльки, стуча ею по каблуку прекрасного сафьянового сапога. Сапоги, к слову сказать, он в тот вечер отспорил у того же пана Залесского. Пан Залесский с досады выпалил, что ему, черту одноглазому, глаз выбила не туреческая пуля, а одна курва, имя которой они оба знают. Конечно, пан Шиманский, в долгу не остался, и наговорил в ответ такого, что добрый пан быдлу не говорит, и даже бросил в того кружку с пивом.
Ну, о кружке, пан Шиманский никому потом не рассказывал. Тем более, что их быстро разняли.
Завыл ветер, с небес на землю густо повалили совсем уже морозные хлопья. Дороги вовсе не стало видно, но кони шли знакомой дорогой, не смущалась непогодой. Забадай, пегий волкодав трусил позади повозки, ничем не выдавая своего присутствия. Пан-хозяин вообще ни разу не слышал, чтобы его Забадай лаял. Большой, сильный, уверенный в себе пёс не считал нужным брехать зря.
Исподволь подбирающаяся усталость и монотонность пути сделали своё дело, и вот уже молодой служка ксёндза смежил веки. А чрез минуту Берек Йоселевич уже всецело был во власти Морфея. Ему снилась зима. Настоящая польская зима, промозлая, мокрая и серая. Снились хлопья, огромные седые хлопья снега, стремящиеся более кверху, чем к озябшей земле. И вот уже началась поземка, а потом и настоящая метель.
Мокрый снег сыпал плотно, ветер завывал до тех пор, пока наши путники не вышли за неровный строй захудалых болотных деревьев. Череда черно-белых стволов и тонких веток в редкими серыми листьями, кончилась. И спящему Береку привиделось, как внезапно, будто от выплеснутой в лицо воды, открылись его глаза. На семенящую процессию. На возницу, застывшего, будто в мертвом оцепенении. На невысокий холм, уже покрытый белым, пушистым, глубоким, по пояс лошади, снегом.
Спящий взор Берека, внезапно остановился на увиденной картине, и дух его сжался от ощущения страха и одиночества. Спутники его, казалось, были лишь мертвыми истуканами, что находились в пути целую вечность, и не было никаких способов докричаться до их ледяных душ.
На холме разворачивалась зловещая картина, и Берека охватило оцепенение, каковое часто преследует нас в детских снах. Разметывая вокруг себя клубы снежной пыли, с вершины холма летела пегая в яблоках лошадь. Лошадь отчаянно мотала гривой. В седле, яростно стегая ее по круглым бокам, в армяке и малахае сидел мужик, вертя головой по сторонам.
Через секунду стала понятна причина отчаянного галопа. По обе стороны от лошади, то утопая по брюхо, то высоко взмывая, отрывая сильные лапы от белой кромки, струились волки. Сначала пара, потом еще одна, и, наконец, крупный, седой вожак. Погоня, судя по всему, только началась, и волки еще не решались нырнуть под пах, туда, к живому, беззащитному, трепещущему. Волки гнали добычу прямо на повозку с нашими путниками.
Берек совершил над собою невероятное усилие, и огляделся вокруг. Ни спутники его, ни кони, ни даже волкодав, ничем не выдавали своего беспокойства. Шляхтич вяло, как неживой, прошелся по крупам, кони чуть припустили, и снова вернулись к прежнему аллюру, ни разу не фыркнув. Забадай трусил следом, опустив большую лохматую голову. Зловещие серые тени, меж тем, то появлялись над белоснежной целиной, то исчезали в ней, как рыбы-дельфины в Русском море, когда гонят косяк рыбы к своим сородичам, дабы начать вскоре кровавую потеху. Ни один звук не нарушал мертвецкую тишину вокруг.
Юноша, разозлившись на себя, зарычал, во сне, как дикий зверь. Наяву же, лишь слегка нахмурился, и застонал. В сей же миг всё переменилось. В царство сна проникли звуки. Тяжкие, и гулкие. Как звон большого колокола в церковном пруду. Зашевелились и другие персонажи сего дивного сна. Поначалу медленно и деревянно, затем всё живее, и живее.
- До брОни! – Вскричал Берек, толкая в бок шляхтича. Шляхтич недоуменно обернулся, бросил взгляд туда, куда указывала рука Берека, и, нахмурившись, неодобрительно уставился на юношу. Ксёндз спокойно смотрел на разыгрывающуюся на его глазах охоту, так, будто там ничего, кроме снега не было.
- Вилки! (волки, польск.) – Заорал Берек. И тут всё изменилось. Повозку резко мотнуло, она мгновенно стала, как вкопанная, Берек не удержался, сунулся вперед, больно ударился о посох ксендза, из очей его брызнули искорки, щека стала мокрой от выступившей из царапины крови. Кони захрапели и заржали, Забадай присел, гулко и мощно зарычав, ксёндз выпучил глаза, вцепившись в свой посох, а шляхтич полез под рогожу за пистолями.
Тут одна из преследующих лошадку волчиц, крупная, темная с рыжими подпалинами, решилась. Она бросилась вперерез, цапанула крепкими клыками жилы задней ноги, лошадка сбилась с темпа, седок кубарем покатился под горку.
- РазУмешч, як стрЕляч? (Стрелять умеешь? польск.) - Заорал на Берека старый пан, да так, будто это не
Берек только что пытался вызволить пана-шляхтича из сонного забытья. Берек в ответ утвердительно кивнул, и старый пан вложил ему в руку ребристую рукоять французского пистолета.
- Шипче! (Быстрее, польск.) – Заорал пан-шляхтич, стеганув что есть силы по крупам. – Курва мать!
Измученная бегом и страхом пегая кобылка, остановилась, казалось, уступив жестокой своей судьбе. Седой вожак вцепился в ее ногу с одной стороны, а его спутница – с другой. Лошадка лишь издавала хриплое ржание, когда ее плоть терзали крепкие клыки. Животное моталось из стороны в сторону безвольной тряпичной куклой.
Человек в малахае, тем временем поднялся, но волки не обращали на него внимания. Полы черного тулупа раскрылись от ветра, и человек стал похож на сбитую в полете ворону. Взъерошенная серая троица ждала, пока венценосная парочка насытит свою кровожадность, не спуская с желанной добычи горящих желтых глаз. Человек в малахае совершенно не думал убегать, он выудил из-за пояса длинный нож, и, широко поднимая вязнущие в снегу ноги, поспешил спасать лошадь.
- Стой! – Крикнул вознице Берек, подбирая длинные свои одеяния, поудобнее перехватив пистолет, и выдернув посох из посиневших на морозе ладоней старого ксендза.
- Куда?! – В ответ заорал пан Шиманский. – Зарежут! Куда?! – И попытался схватить служку за плечо.
Берек отмахнулся с такой силой, что пану Шиманскому показалось, что его ударили поленом. Юный слуга Господа, скинув сутану и черную римскую шляпу на руки ксендзу, остался в стеганом жупане. Крутанул посох, освободив длинное блестящее лезвие, выдернул из недоуменных рук шляхтича еще один пистоль, и уверенно побежал на выручку смелому землепашцу.
- Эх, Матка Боска! – Только и сказал шляхтич, запихивая пистоль за пояс. Он ловко выдернул из ножен саблю, и похромал за служителем божиим, припадая на простреленную когда-то ногу.
Вожак почуял мужика в мохнатом малахае раньше остальных, он выпустил из пасти кобылкину ногу, и повернул на мужика свои страшные зеленоватые огни глаз. Вожак был смел и силен, две недели назад, в жестокой схватке он легко одолел прежнего вожака. Серый исполин не стал кружить и забегать за спину жерстве, он ринулся вперед сразу.
Берек выстрелил, хотя между ним и волком было саженей двенадцать. Ладно лежащий в ладони тулузский пистоль, давно сообщил мОлодцу, что на него можно положиться. Берек не увидел, а, скорее, почувствовал, что пуля нырнула волку в середину сердца. Волк замотал большой лобастой головой, чуть присев на задние лапы. Лохматый гигант, чуть помедлив, бросил свое сильное тело на человека в малахае. Человек стоял в ожидании, и не двигался с места, пока лесной хищник не прыгнул, целя человеку в горло. Человек мгновенно переместился вперед и чуть в сторону. Он вонзил острие ножа прямо в раненое сердце волка. Хищник дернулся всем телом, и безвольно упал.
Человек выдернул оружие, и пузырящаяся кровь хлынула наружу, мгновенно растапливая свежий снежный пух. Человек выбрался из-под хрипящего серого тела, и тут на его спину прыгнула волчица. Человек убрал голову, округлил спину, ибо волчица вознамерилась прокусить её. Черный полушубок выделан был очень скверно, и это спасло человеку жизнь. Напрасно крепкие желтые зубы за злыми черными деснами скользили по твердой, как наждак, поверхности овчины.
Берек, подлетевший к человеку как раз в тот момент, когда серая бестия добралась до воротника, и несколькими мощными рывками разодрала одежонку мужика до пояса. Мнимый ксёндзов служка заложил за кушак, выхваченный было пистоль, двумя руками взял бывший посох, примерился, и, как рогатину, вогнал в мягкое пушистое брюхо волчицы плоское лезвие на длинной рукояти. Волчица отпустила мужика, клацнула страшными клыками у основания лезвия, Берек крутанул его вокруг своей оси, выдернул, и пригвоздил волчину в шею, под челюсть. Волчица дернулась несколько раз, и затихла.
Огромный, выше волчьего вожака на голову, несуразный, с жесткой шерстью, свисающей неопрятными клочками, с прогнутой спиной, впалым животом, и длиннющей горбатой мордой, волкодав пана Шиманского уже сбил с лап молодого волка, и прижал его к земле, огрызающегося и скулящего. Пан Шиманский даже не посмотрел в их сторону, он знал, кто выйдет победителем. Двумя выстрелами он перебил хребет еще одному серому охотнику, взмахом руки подозвал Берека, сильно припадая на правую ногу.
Старый шляхтич сделал несколько шагов вперед, потом повернулся к подскочившему юноше, выдернул у того из-за кушака заряженный пистолет, коротким движением вскинул его, и мгновенно выбил мозг у раненого животного, уползающего на передних лапах.
Пан Шиманский поднял голову, осмотрел место побоища. Мужичонка горестно разглядывал порванный тулупчик, сдвинув малахай на затылок. Пегая в яблоках кобылка его убежала в лес, оставляя кровавый след. Три мертвых волка отдавали снегу оставшееся тепло, четвертый хрипел под тяжестью волкодава. Пятого волка нигде не было видно. Берек оглянулся назад. Гнедые кони пана Шиманского в страхе храпели, и пытались пятиться назад, съехавший в снег тарантас не давал им этого сделать. Впереди, вцепившись в ножны скрытого клинка, пятый волк тащил в низину у дороги онемевшего от ужаса ксёндза.
Берек поспешил к белому как полотно ксендзу, высоко задирая длинные ноги. Но последний волк уже разжал зубы, и беззвучной серой тенью побежал к кустам, и через минуту его уже нельзя было разглядеть. Бледный старик лежал ни жив, ни мертв. Он позволил себя поднять и отнести к повозке. Приковылявший пан Шиманский поглядел в сторону насмерть перепуганного ксендза, и велел всем собираться.
«Недобро, коли помрет!» - добавил он про себя негромко.
Спасенный мужичок стянул с головы малахай, и принялся гнуться в поклонах Береку и старому шляхтичу. Мужичок был коротко стрижен «под горшок», как запорожец, но при этом зарос бородою до самых глаз.
- Дзякую, добрые паны! Дзякую! – Гнусаво благодарил мужичок.
- ЗарОсниты, як цап! (оброс, как козел.)– Осуждающе взглянул на короткую, но густую бороду мужика пан Шиманский. Старый рубака не одобрял неопрятности в лице в виде растительности на щеках. Да и московиты, с которыми частенько приходилось шляхтичу биться, сплошь носили бороды. А московитов наш пан недолюбливал.
- За мной! – Скомандовал шляхтич, хмуро махнув широкой ладонью.
- Вьез мне за соба! – Опять принялся ныть бородатый мужик. – Я пана Любомирского пракОвник! Мне до ксёнду потребОвац! Сын, сын барздо хвОрый! Сын мой! УмЕра, умЕра без сповЕди и скрУчи !
Стала ясна причина спешки бородача. Пан Шиманский крутанул длинный ус, нахмурился, и жестом указал мужику на повозку. В повозке бородач принялся горячо шептать бледному пану М. о том, что сыну его только семнадцать, что лежит он в жару, что просил передать слова покаяния служителю Матери-церкви, потому как боится без спасения преставиться. Но зеленеющий пан М. махнул в сторону молодого Берека, со словами «Прими, сын мой, покаяние у сего мирянина, и отпусти грехи его с миром».
Бородач с надеждой в глазах повернулся к ксендзову служке. Мужика трясло. Толи от холода, толи от страха. Берек перевалился назад, к сундуку, и на ходу выудил два стареньких енотовых тулупчика. Одним он прикрыл ксендза, а второй протянул дрожащему бородачу. Бородач спешно и неловко натянул тулупчик, ненароком слегка надорвав узкий ему рукав.
- Тайна исповеди! – Громко крикнул старому шляхтичу Берек, осенив мужика крестным знаменьем, и прикрыв от пана полой своей сутаны.
- Если бы он был не католик, а проклятый безбожный схизматик, ни за что бы ни взял его с собой. – Пробурчал нарочито недовольно в ответ пан Шиманский, но по его виду было заметно, что он горд участием в богоугодном деле. Губы пана под пышными усами шевельнулись в краткой молитве – душа старого рубаки так и не стала черствой.
- Узнал меня? – Спросил бородач у служки вместо молитвы.
- Узнал, Ахмет Иваныч! – Воскликнул Берек-Иосиф. – Слава Богу, ты жив!
Восторг от обретения воскресшего боевого товарища на миг захлестнуло всю его душу. Но, внезапно, радость сменилась жестоким ударом самого тяжелого отчаяния, которое бывает лишь во снах. Забившееся было в упоении сердце, рухнуло куда-то вниз, к похолодевшему желудку. Кровь прилила к голове. Ахмет спокойно смотрел на молодого человека. В улыбающихся глазах его светилась вселенская доброта и любовь.
Юноша замолчал, потупив взор.
- Горе у меня, я тот венец злополучный… Но я верну его, обязательно верну. Дай только срок…
- Горе не беда! – Ахмет подмигнул своему помрачневшему собеседнику. – Не надо ничего не возвращать…
В глазах юноши мелькнула тень непонимания.
- Ты видел снег? – Лицо Ахмета не переменило выражения. Глаза его глядели всё так же спокойно и радостно.
Берек кивнул. В висках его стучал стыд от тяжкого признания.
- И волков, поди, видел?
Берек кивнул снова. Сердце его принялось успокаиваться, пару раз трепыхнувшись, оно вошло в свою меру. Холодок спустился по спине вниз, и исчез безвозвратно.
- И ведь не только видел?
Берек нахмурился уже без отчаяния, и кивнул в третий раз. Все члены его тела расслабились, губы раздвинулись в улыбке. Он увидел перед собой улыбающееся лицо Ахмета.
- А теперь посмотри вокруг. Нет, и не было еще снега. И волков, и охоты не было. Это чудо такое. Видение. Поляки твои ждут от венца чуда. Вот и будет им чудо. И устроишь его ты, Иосиф.
С этими словами Ахмет поднял заскорузлую ладонь вровень с лицом переодетого Иосифа, и с огромной силой пребольно ударил его в лоб.
От этого удара Берек тут же проснулся, часто-часто задышал, поднялся сначала на колени, потом стал на ноги, и побежал догонять повозку. Отряхиваясь, и потирая лоб, который ушиб, падая сонным на землю.
Ни снега, ни волков, ни Ахмета.
Железный обруч тоски и печали сжал сердце юноши.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/12/06/1424