– Надо рассказ написать по музыке – настроение там, темпоритм…, ещё чтобы слово «ноябрь» обязательно вошло… Уже мозги сломала. Хотя общее чувство есть и ритм вроде как ухватила, а вот чтобы словами описать – не идёт...
Ленка в очередной раз взглянула на меня потерянным щенком, оказавшимся в чужом дворе.
– Вот что ты так смотришь? Если бы я хоть что-то в этом понимала, я бы помогла конечно… – отозвалась я, чувствуя неловкость и ответственность за ранимую творческую натуру.
– Натолкни меня на что-нибудь, спровоцируй, – наехала Ленка.
Вот зараза. Я её приютила в такой холод, носочки любимые отдала, к батарейке посадила, а она орёт на меня в моей квартире.
– Хочешь, я тебе сковородкой дам по башке, – сказала я, глядя на сковородку.
– Ненормальная, – пробурчала Ленка, – ну правда, какой я писатель…
Ленка грустила. Видно было, что она сомневается, но ещё надеется.
На меня накатила такая жалость к подруге, что я стала думать, как же помочь человеку?
Я огляделась по сторонам.
– А напиши про мои цветы, например, – предложила я.
– Про эти чахлые хвостики? Какая может быть у них история!– поморщилась Ленка.
– Здрасьте, я на помойке их нашла. Они не должны были выжить по всем правилам, ночью какие морозы ноябрьские… а я им сказки на ночь, и уход лучше чем себе, – защебетала я, пододвигаясь ближе к сковородке, чтоб если что, всё-таки треснуть эту вампиршу по лбу для прозрения и вдохновения.
– Ты что? Им реально сказки читала? – начала выпрямляться Ленка, которая уже успела всей грудью распластаться по кухонному столу.
– Да… –смутилась я.
Вот что я смутилась? Да, читала и сочиняла, зато выжило умирающее растение, лучше любого живого существа отогрелось, когда к нему с любовью и душой.
– Больная, – сказала она и покрутила пальцем у виска.
– Ну и напиши про свою больную подругу, – быстро среагировала я.
Ленка задумалась.
– Про тебя не интересно, ты обыкновенная.
В этот момент засвистел чайник. Я выставила чашечки из костяного фарфора с тончайшей росписью нежными фиалками и золотом, улыбаясь сама себе – ну просто эстетика и красота в руках!
– Это же те, наши… – как проснулась Ленка.
– …
– А о нём ничего не слышно?
Я замотала головой. Уже лет пять я ничего о нём не слышала.
– Хороший дядька был. Если бы не он, давно бы разбежались, – вздохнула Ленка, – слушай, а он, кажется, в ноябре пропал…
– Точно! – оживилась я, – он в ноябре исчез! Вот про него и напиши.
– Про него не смогу, сложно. Таких людей раз-два… Да тем более у него тайна была, которую мы так и не разгадали, а выдумывать не хочется. Настроение не передать через текст, когда надуманно слишком.
– Попробуй! Давай вместе попытаемся. Ты музыку свою включай, послушаем, повспоминаем, поболтаем, что-нибудь и придёт в голову, – убеждала Ленку я, чувствуя, что это отличная идея.
Она достала телефон и включила Max Richter – November.
Мы молча слушали. За это время я поднималась и опускалась, сжималась и разжималась, тонула и всплывала, и всё это время перед моими глазами кружился ветер, от которого мне становилось холодно и грустно. Передо мной пролетели несколько лет, которые я знала Аркадия Тимофеевича... его невероятно глубокие мудрые глаза, сутулая фигура, его скуластое морщинистое лицо как будто посечённое плетью жизни, седые волосы и бородка; большие тяжелые ботинки – вечно мокрые... старая вязаная шапка... и тёплую мозолистую руку, которую он протягивал мне, чтобы поздороваться. Он непременно должен был поздороваться, пожимая руку!
– Так люди чувствуют друг друга, – говорил он простуженной гортанью.
Потом я видела его с балкона, как он бежал с метлой через двор, догоняя улетающую бумажку… Потом он курил, кашлял и вытирал нос платком. Я видела его! Видела! Так ясно и отчётливо, что мне становилось страшно. Я проникала сквозь время, через слои собственной жизни, в которой был этот человек… Чувствовала как много он значил для меня, как много сделал, как много сказал, просто болтая со мной после работы. В какой-то момент мне стало стыдно и совестно за… за то, что я никогда не приглашала его в дом, брезговала, боялась, стеснялась его. И только теперь, слушая эту музыку, я вдруг поняла, как много потеряла от глупого страха и душевной близорукости. Это же он подарил нам фарфоровые чашечки, когда мы рассорились с Ленкой вдрызг из-за какой-то ерунды… Он видел нашу боль, знал что мы дружим с детского сада и что обе вспыльчивые, с характером… он старался помирить нас, а потом встретил меня у подъезда и протянул коробочку.
– Это вам! Не ссорьтесь с теми, кто ваш друг. Друзей трудно приобретать, но легко терять. Берегите друг друга, не обижайте. Жизнь – она всё знает про нас, только мы не знаем, кто когда нас может утешить или посмеяться вместе с нами…
– Хватит, выключай! – закричала я, вытирая слёзы.
Ленка тоже плакала.
– Я его видела… – вопила она, – я его видела! Я проникла в его тайну, придумала… он профессор, у которого погибла жена и дочь, и он наказал себя тем, что уехал в другой город, всё бросил и стал дворником на старости лет!
Ленка заметалась по кухне, по коридору, выскочила на балкон и заорала.
Я выскочила следом и схватила Ленку за плечи. Нас трясло.
– Теперь я знаю что писать, знаю, – утихала Ленка, утыкаясь лбом в мое плечо.
– Тшшш, – похлопывала по спине её я, – тшшш…. Ты обязательно напишешь про него, обязательно… ты молодец у нас, ты талантливая, ты умница…
Ленка всхлипывала, а я утешала. Что поделаешь, мне не дано видеть так глубоко, как ей, у меня таланта нет.
Она права, я обыкновенная.