Глеб Александрович продолжил свои воспоминания:
- Еще одна деталь. В прессе тех лет часто повторялись насмешки по поводу того, что отец все время держал правую руку за отворотом пиджака, что в глазах газетчиков, придавало ему этакий наполеоновский вид. На самом же деле у него было хроническое растяжение мышц кисти - результат бесчисленных рукопожатий.
- Чем еще запомнились эти интереснейшие восемь лет русской истории - я имею в виду период с февраля по октябрь 1917 года?
- Мы с братом ходили в коммерческое училище. В этом же училище в то время занимались Дмитрий Шостакович, сын Каменева и два сына Троцкого. Шостаковича я не очень хорошо помню. Он был на класс старше. А вот Троцких помню прекраско: старший учился вместе с Олегом, а младший учился вместе со мной.
Должен признать, что мы к ним не очень хорошо относились. Они только что приехали с отцом из Америки, и мы звали их "янки" за аккуратность и хорошие манеры, которые нам, мальчишкам, не нравились. В один прекрасный день им надоели наши насмешки, и они явились в училище с ножами. А у нас была форма, похожая на форму для игры в гольф - шорты, гетры и прочее. Так вот, Троцкие держали в кармане ножи, наверное для самозащиты. Как только мы об этом узнали, насмешки сразу поубавились ...
- И вот наступил октябрь, - перебил Глеба Александровича корреспондент.
- Я плохо помню тот момент, когда большевики пришли к власти. Запомнилось только, что вдруг нам пришлось съехать с квартиры на Тверской, хотя должен сказать, что никто ее у нас не реквизировал. Мы просто переехали на другую квартиру, где как бы скрывались. Власти отлично знали, где мы находились, поскольку, когда отец находился еще в России (некоторое время он скрывался в Гатчине), к нам пришли с обыском. Перерыли всю квартиру, но ничего не нашли. А у нас было что скрывать...
Дело в том, что один человек спрятал у нас в доме коллекцию воинских медалей, георгиевских крестов, икон. Он почему - то считал, что в доме Керенского все это будет в безопасности. Через какое - то время мы перенесли коллекцию в дом нашей бабушки и спрятали на чердаке. Вскоре там случился пожар. Весь дом сгорел, и мы были уверены, что коллекция уничтожена огнем. Но когда пришли посмотреть на пепелище, то увидели, что ценности сохранились: они прямо таки свисали с обгоревших балок. Тогда мы с матерью, позвав на помощь нескольких надежных людей, собрали все это, отнесли к Неве и бросили в воду. Я и сейчас мог бы показать это место... Жалко было, конечно. Тем более, что к тому моменту наша семья практически лишилась средств к существованию. Мы жили на пожертвования добрых людей. Мама и бабушка подрабатывали набивкой папирос на специальных машинках ...
- А где был ваш отец в то время?У нас в стране бытует мнение, что он удрал из России сразу же после Октябрьской революции, переодевшись в женское платье, - задал, с моей точки зрения, не очень тактичный вопрос корреспондент, тем более, если учесть, что перед ним сидел старый человек и сын Керенского.
- Это неправда. До мая 1918 года отец оставался в России. Он действительно уехал из Петербурга сразу же после переворота в сопровождении группы офицеров. Никакого женского платья он не надевал.
- Как же ему удалось скрыться? (Ох и дотошный был корреспондент!).
- Очень просто. Он с офицерами ехал в машине, а солдаты, охранявшие выезд из города, только козырнули им и пропустили. Солдаты, конечно, были верны большевикам, но не изжили еще в себе уважения в высшим офицерам. И страха перед ними...
- Куда же отправился ваш отец из Петербурга?
- Он поехал на фронт, чтобы заручиться поддержкой верных Временному правительству войск, но это ему не удалось: всего десять казачьих сотен, т.е. тысяча человек, согласились выступить на его стороне.
- Он зашел попрощаться с вами перед отъездом?
- Нет, это было опасно. Но через некоторое время он позвонил нам из Гатчины. Дело в том, что тем казачьим сотням, которые выступали на стороне отца, удалось занять только Гатчину и Царское Село. Дальше они не продвинулись. Именно в Гатчине отец скрывался перед тем, как отправиться за границу...
- А что сказал вам отец по телефону?( Поразительная настырность!).
- Ничего особенного. Сказал, что чувствует себя хорошо, что скучает, что мы скоро увидимся. В последнем он ошибался: мы встретились с ним только через несколько лет в Англии... Хотя, вы знаете, из Гатчины он один раз приезжал нелегально в Петербург, о чем тоже мало кто знает... Сам отец рассказал мне об этом впоследствии. Не помню точно, что за нужда привела его в занятый большевиками город, но, по его словам, однажды он едва не попался, когда ехал в трамвае, и кто - то узнал его. Отцу чудом удалось тогда спастись.
- Как складывалась ваша жизнь в дальнейшем?
- Мы с матерью вынуждены были уехать из Петербурга в Котлас. Долго ехали. Сперва поездом, потом пароходом. На пароходе нас узнали. Пассажиры - в основном крестьяне - были настроены очень агрессивно, но мать сумела их успокоить: дала кое - что из вещей, и они отстали... В Котласе мы прожили до 1821 года, когда матери наконец удалось выхлопотать в ЧК разрешение на эмиграцию, и мы поехали в Эстонию. Там нас месяц продержали в карантине - так поступали со всеми, кто приезжал из России, где в то время свирепствовал тиф...
- А отец?
Разговор с корреспондентом порядком утомил Глеба Александровича. Дадим ему возможность немного передохнуть и вернемся дослушать беседу.