Дорогие читатели, представляю очерк из третьей книги новой серии "Любовные драмы".
ДВА БРАКА И ПЛАТОНИЧЕСКИЙ РОМАН ПАВЛА I
«Спустя полтора года… ещё не говорим по-русски...»
Как известно сын Екатерины Великой Цесаревич Павел Петрович родился 20 сентября 1754, и в 1772 году, едва ему исполнилось 18 лет, встал вопрос о его женитьбе.
Ушли в прошлое традиции, заложенные в Московской Руси. Разрушил их Пётр Первый. Теперь невест выбирали в европейских дворах. Там, в землях немецких, и подыскивала Императрица Екатерина Великая невесту для своего сына. Претендентки определены были после долгих поисков и оценок всестороннего характера. Свой выбор Императрица остановила на двух претендентках – на Софии-Доротеи Вюртембергской и Вильгельмине Гессен-Дармштадтской.
Хороша была София, да лет мало – всего тринадцать исполнилось. Когда от неё наследника дождёшься? А наследник нужен был срочно – видимо, уже в ту пору Императрица Екатерина задумывалась о том, о чём в своё время размышляла Елизавета Петровна. Заполучить от молодой четы внука, воспитать его и сделать наследником престола.
Обратив свой взор на Вильгельмину, Императрица решила, что надо бы рассмотреть не её одну, а всех трёх сестер – принцесс Гессен-Дармштадтских.
В письме своему к посланнику барону Ахацу Фердинанду фон Ассебургу, с 1771 года находившемуся на русской службе, Императрица, поручившая именно ему подыскать невесту для Павла Петровича, писала:
«Принцессу Вильгельмину Дармштадтскую мне характеризуют, особенно со стороны доброты сердца, как совершенство природы; но помимо того, что совершенства, как мне известно, в мире не существует, вы говорите, что у неё опрометчивый ум, склонный к раздору. Это в соединении с умом её сударя-батюшки и с большим количеством сестёр и братьев, частью уже пристроенных, а частью ещё ожидающих, чтобы их пристроили, побуждает меня в этом отношении к осторожности. Однако я прошу вас взять на себя труд возобновить ваши наблюдения…»
Сомнения у Екатерины Великой были. Она делилась ими и с графом Никитой Паниным, воспитателем Цесаревича:
«У ландграфини, слава Богу, есть ещё три дочери на выданье; попросим её приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трёх не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия-Фредерика – 18-ти лет; Вильгельмина – 17-ти; Луиза – 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королём прусским, потому что я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению – которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им».
И вот три фрегата, были высланы из Кронштадта в Любек за принцессами и их матерью.
Фрегатом «Екатерина» командовал капитан-лейтенант Андрей Разумовский, племянник тайного супруга Императрицы Елизаветы Петровны. В молодые годы он участвовал в знаменитом Чесменском сражении, где Русский флот одержал блистательную победу, уничтожив все до единого турецких корабля. Затем, с 1772 года, он оказался на придворной службе, причём быстро сошёлся и подружился с Павлом Петровичем. В ту пору они были оба молодые, красивые, жизнерадостные.
Андрей Разумовский уже успел получить славу обольстителя представительниц прекрасного пола, Павел же, по словам английского врача Димсдаля, прививавшего ему в 1768 году оспу, был «очень ловок, силён и крепок, приветлив, весел и очень рассудителен, что не трудно заметить из его разговоров, в которых очень много остроумия».
Наследник престола Павел Петрович приехал в Кронштадт, чтобы проводить друга.
Но Андрей Разумовский, как признанный обольститель, по мнению некоторых биографов, уже в пути успел обольстить одну из принцесс, и, вполне возможно, тогда уже сделаться её любовницей. На беду именно эту принцессу и выбрал в супруги Павел Петрович.
Ахац Фердинанд фон Ассебург, который был прежде датским посланником, а затем, перейдя на службу России, выполнял задание Государыни по поиску невесты для наследника престола, считал, что именно на корабле произошло близкое знакомство Андрея Разумовского и Вильгельмины.
Принцесс привезли в столицу, а оттуда – в Гатчину, на смотрины к Цесаревичу. Вот тогда-то Павел Петрович и выбрал среднюю из сестёр Вильгельмину.
Императрица писала по этому поводу:
«Мой сын с первой же минуты полюбил принцессу Вильгельмину, я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть, не колеблется ли он, и так как эта принцесса во всех отношениях превосходит своих сестёр… старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у неё прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна, и сын мой влюблён».
15 августа 1773 года при Православном крещении Вильгельмина получила имя Натальи Алексеевны, а 16 числа состоялось обручение её с Цесаревичем Павлом Петровичем.
С бракосочетанием не тянули. Обвенчали молодых уже 29 сентября.
Дипломатический корпус всегда проявляет особый интерес к такого рода событиям. Английский посланник вскоре отправил своему правительству донесение, в котором сообщалось, что Наталья Алексеевна «управляла мужем деспотически, не давая себе даже труда выказать малейшей к нему привязанности».
То есть замуж она вышла не по любви, а лишь из желания стать со временем императрицей Российской.
Однако, Павел Петрович полюбил свою сухую и суровую к нему супругу. И на судьбу не жаловался. Но сердце матери не обманешь – Императрица Екатерина быстро разгадала невестку и стала относиться к ней настороженно. Новоиспечённая Великая Княгиня и вовсе показывала свекрови полное неуважения. А вскоре начала плести всякие интриги. Некоторые современники полагали, что она искала способы побыстрее сделать своего супруга Императором, живо интересовалась вопросами престолонаследия и законностью пребывания у власти Государыни.
Более всего не нравилось Императрице Екатерине, что Наталья Алексеевна успела заразиться либеральными идеями. А мы знаем каково отношения Государыни Российской ко всякого рода либеральным вихляниям и призывам к республиканству. Она указывала:
«Российская Империя столь обширна, что кроме Самодержавной Монархии, всякая другая форма правления вредна ей и разорительна, ибо все прочие медлительны в исполнении и множество страстей разных имеют, которые к раздроблению власти и силы влекут. Единый Государь имеет все способы к пресечению всякого вреда и почитает общее благо своим собственным. Цель Монархического Самодержавного правления есть благо граждан, слава государства и самого Государя».
О невестке же Государыня с иронией говорила:
«Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле. Не слушаем ни хороших, ни худых советов. До сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всём этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят делать по-своему».
Позднее уже заявляла более сурово:
«Спустя полтора года и более мы ещё не говорим по-русски, хотим, чтобы нас учили, но не хотим быть прилежными. Долгов у нас вдвое больше, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает».
Сначала удивляло Императрицу, а потом и обеспокоило то, что по прошествии двух лет у молодой четы не только не было детей, но и не предполагалось, что они будут.
Лишь в 1775 году Наталья Алексеевна, наконец, забеременела. Объявлено же было об этом незадолго до родов, которые начались 10 апреля 1776 года, причём, начались неудачно. Несколько дней продолжались схватки, но родить великая княгиня никак не могла. Ребёнок не выдержал и умер. Врачи объявили об этом, безусловно, огорчив и Императрицу и Цесаревича.
Своему статс-секретарю Императрица написала:
«Дело наше весьма плохо идёт. Какою дорогой пошёл дитя, чаю, и мать пойдёт. Сие до времяни у себя держи…».
То есть, врачи уже предполагали, что мёртвый ребёнок инфицировал организм матери, и надежд на то, что она выживет, очень мало. Так и случилось. 15 апреля Наталия Алексеевна ушла из жизни.
Екатерина писала:
«Вы можете вообразить, что она должна была выстрадать, и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днём, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: «Мы отличная сиделка». Вообразите моё положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом и душой…»
Тут же пошли слухи, что Императрица не дала врачам спасти невестку, которая ей не нравилась, а иные биографы дописались до того, что, оставшись наедине, Императрица заявила, что ты, мол, строя козни, хотела отправить меня в монастырь, да вот теперь я тебя отправлю подальше.
И никому не было дело до заключения медиков. А между тем вскрытие дало ответ на причины смерти. Врачи разобрались, в чём дело – Наталия Алексеевна не могла иметь детей из-за врождённых дефектов. То есть, ныне, конечно, при таком дефекте роды возможны, к примеру, с помощью Кесарева сечения, а в ту пору средств спасти ни ребёнка, ни мать не существовало.
Но что бы там ни говорили злопыхатели, врачи сделали официальное заключение. Смерть наступила по причине искривления позвоночника, что и не позволило родить. В результате долгого ношения корсета после травмы, полученной в детстве, наступили некоторые необратимые изменения, причём наступила не случайно. Лечили принцессу грубо и жёстко. Горб вправляли ударами кулака. Вправить-то вправили, но нанесли непоправимый вред позвоночнику и тазобедренному суставу.
Сразу после смерти Натальи Алексеевны были опечатаны все её бумаги.
Павел Петрович так переживал смерть супруги, что Императрица стала опасаться за его здоровье и душевное состояние. Тогда-то она и решила показать ему любовные письма, да записочки Натальи Алексеевны и Андрея Разумовского. Павел, не отходивший от жены на протяжении всех трагических дней, тяжело переживавший смерть ребёнка, теперь убедился, что его отцом был Андрей Разумовский. Это его настолько потрясло, что он отказался даже участвовать в похоронном обряде. Пришлось официально объявить о том, что прийти не мог из-за сильных переживаний.
Ну а Разумовский, как утверждал французский посланник, маркиз де Корберон, был в отчаянии и рыдал на могиле своей любовницы, чем, если верить посланнику, окончательно выдал себя.
Так была ли измена? Придворный Александр Михайлович Тургенев считал, что была. Вот его мнение по этому поводу:
«Великая княгиня умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят… Она даже смогла извернуться из практически безвыходного положения. Согласно законам двора невеста наследника должна была пройти осмотр врачей на предмет целомудрия – это была обычная процедура. Но в этот раз ситуация оказалась беспрецедентной: немецкая принцесса рыдала и всячески пыталась скрыть своё естество – определить целомудрие, естественно, не удалось».
Конечно, на Западе к тому времени нравы были очень сильно повреждены, и совершенно не обязательно то, что виновником ухищрений принцессы был Андрей Разумовский. Но… Ведь вполне мог быть. Да и последующие события настраивают на те же мысли.
Павел же был настолько влюблён и настолько неопытен, что поверил в «чистоту» супруги с её слов. Не обращал он внимания и на намёки, которые делали ему впоследствии. Даже Императрица-мать не смогла убедить его в том, что слишком уж вольны отношения Натальи Алексеевны и Андрея Разумовского. Правда, Павел всё же переживал некоторое время, но супруга, узнав причину его огорчений, закатила скандал, упрекала в том, что не верит её и клялась в том, что оклеветана. Она рыдала, падала в обморок, и Павел поверил ей.
Но тайное всегда становится явным…
«Какоф молодец! Софсем точь-в-точь»
И вот тут начинается самое загадочное и оттого самое интересное в любовных драмах Павла Петровича, повлиявших не только на его судьбу, но и на судьбу России.
Императрица Екатерина Алексеевна, конечно же, приняла все меры для экстренной женитьбы сына, но это нельзя было сделать в тот же день, даже месяц. Но и не тянули с таким важным шагом. Наследник престола холостяковал до сентября месяца. Не ждали, когда исполнится год со дня смерти, поскольку доказательства супружеской неверности были слишком явными.
Но пока подыскивали новую невесту, наследник престола завёл роман с Софьей Черторыжской. Роман был, но очень недолгим, поскольку невесту отыскали, и Павлу предстояло вступить в брак. Правда, появилась кое какая зацепка у тех, кто стремился создать интрижку в надежде достичь каких-то целей против России. Чарторыйская забеременела и уже после того, как Павел женился, родила сына. Ребёнка не забыли, не бросили на произвол судьбы. Имя ему дали Симеон Афанасьевич Великий.
А теперь давайте посмотрим, что по этому поводу пишет в своей книге «Тайна Императора Александра Первого» наш современник, выдающийся дешифровщик древних текстов и тайнописей Геннадий Станиславович Гриневич.
Имя Г.С. Гриневича широко известно среди культурного слоя русского общества. В 1983 году он прочитал загадочный Фестский диск, много лет не поддававшийся дешифровке, затем прочитал надписи, сделанные на чугунной ограде МВТУ в двадцатые-тридцатые годы ХIХ века. Об этом и многом другом рассказывается в его книгах, которые не скрыты за семью печатями и вполне доступны ищущему и мыслящему читателю. На воротах МВТУ значится: «Хасид Доминико Жильярди извещает, что повар Николая Первого находится в его руках». Жильярди занимался реставрацией архитектурного ансамбля, принадлежащего ныне МВТУ, и известил «своих сообщников и потомков», что дни Императора Николая Первого, разгромившего передовой отряд тёмных сил на Сенатской площади, сочтены. Известно, что Николай Первый умер от отравления, правда, лишённые совести выдумщики пытались выставить всё так, будто он отравился сам, забывая при этом, что Император был нелицемерно верующим Православным человеком и пойти на самоубийство не мог.
Но в данном случае нас интересуют работы Гриневича по дешифровке тайнописи, найденной после смерти знаменитого сибирского старца Феодора Козьмича. Впрочем, подробно об этом мы поговорим в следующем повествовании, посвящённом Императору, известному нам под именем Александра Первого, старшего сына Павла Петровича.
И вот что интересно… Старшим сыном Павла Петровича он действительно был, но вовсе не тем сыном, за которого он себя выдавал, а точнее, за которого выдавали его слуги тёмных сил.
Гриневич в указанной выше книге пишет:
«Император Павел I в бытность свою ещё наследником престола был в связи с молодой вдовой Софьей Степановной Черторыжской, урождённой Ушаковой… От этой связи родился сын, которого назвали Семён (или Симеон) Афанасьевич, и чтобы скрыть этот факт от общества, дали ребёнку фамилию Великий.
О нём известно очень мало. Не установлена даже точная дата его рождения, а документы, удостоверяющие это, куда-то «странным образом пропали».
Гриневич считает, что «Симеона и Александра Павловича можно считать погодками».
Рассказывается в книге и о том, что известно о дальнейшей судьбе ребёнка:
«Восьми лет Симеона отдали в Петропавловскую школу в Санкт-Петербурге и, «чтобы он не догадался о причине этого предпочтения», выбрали ему в товарищи «не важных лиц». По окончании школьного курса его перевели в Морской кадетский корпус, выйдя из которого, он был произведён в мичманы, и… успел поучаствовать в боевых действиях против шведов под началом капитана Травакина».
Флотом командовал адмирал Павел Васильевич Чичагов, в будущем автор записок, посвящённых разоблачению клеветнических нападок на Екатерину Великую.
Симеон Великий принял участие в русско-шведской войне 1788–1790 годов. Эта агрессивная война была развязана Швецией 21 июля 1788 года при непосредственной поддержки Англии, Голландии и Пруссии. У России хотели отобрать области, возвращённые в лоно Державы в 1721 году в результате победы в Северной войне по Ништадтскому мирному договору и в 1743 году, в результате победы в русско-шведской войне 1741–1743 года, по Абоскому мирному договору.
Шведы, вооружённые и оснащённые Англией, внезапно напали на Русский флот, имея двойное численное превосходство. Одною из задач они ставили разоружение Русской эскадры под командованием С.К. Грейга. Однако русские моряки нанесли неприятелю поражение в Гогландском морском сражении 1788 года. Затем, в 1799 году шведов разбил П.В. Чичагов в Роченсальмском (1799 г.) и Красногорском (1790 г.) морских сражениях. В мае 1790 года Русский флот нанёс неприятелю самое ощутимое поражение у Ревеля и Красной Горки, заблокировав шведский флот в Выборгской бухте. Шведам удалось вырваться из блокады с большим трудом и ощутимыми потерями. После Выборгского сражения Швеция была уже не в состоянии воевать с Россией и запросила пощады. 3 августа был заключён Версальский мирный договор. Довоенные границы были сохранены.
В ту пору существовала традиция направлять с победными реляциями в столицу наиболее отличившихся офицеров. После одной из побед в Санкт-Петербург был послан с реляцией именно Симеон Великий.
Гриневич пишет:
«Травакин, видимо, знал семейную тайну Симеона Великого и, посылая к Императрице, наверняка рассчитывал на более благосклонное отношение к своему докладу».
Вероятнее всего, Императрицы всё-таки знала, кто прибыл с донесением, поскольку есть данные о том, что она взяла Симеона на воспитания сразу после его рождения, но воспитание это было тайным. Гриневич отмечает в книге, что принимая из рук Симеона донесение о сражении, Императрица сказала:
«Какоф молодец! Софсем точь-в-точь».
Конечно, Екатерина имела в виду своего любимца Александра, на которого был так похож Симеон. И в этом нет ничего удивительного: ведь они – дети одного отца».
Здесь нужно добавить, что в истории известны случаи, когда дети в династии Романовых бывали похоже друг на друга как две капли воды. И такое происходило не случайно, поскольку оказывало влияние на происходящие события. Впрочем, в двух словах об этом не расскажешь.
Гриневич сообщает далее, что «в качестве поощрения за отличную службу Симеон был произведён в лейтенанты и в числе других отличившихся офицеров отправлен в Англию на учёбу». То есть оказался в рассаднике зла, где его и прибрали к рукам те, кто хотел нанести очередной удар Русской Правящей династии. Ведь впоследствии устранение Павла Петровича было организовано именно Англией и на английские деньги. В Англии была проведена соответствующая обработка.
«Из Англии на судне «Vanguard» он отправился в кругосветное плавание. А вскоре в Петербург пришло известие, зафиксированное в документе, хранящемся в архивах Морского ведомства: Семён Афанасьевич Великий скончался 13 августа 1794 года в Вест-Индии на Альтийских островах от тропической лихорадки.
Но после расшифровки тайнописи Феодора Козьмича выходит, что Симеон Великий мог умереть в тот год, но не умер. Вероятнее всего, его, тяжело больного, посчитав безнадёжным, списали на берег. «Vanguard» ушёл по намеченному маршруту, а Симеон, оставленный умирать, вопреки всему выжил. Болезнь не прошла бесследно. Симеон частично потерял зрение и слух: стал близорук и туг на левое ухо».
Впрочем, о дальнейшей судьбе Симеона Великого будет рассказано в следующем повествовании, посвящённом Императору, сменившему на престоле преступно убитого Павла Петровича…
А пока достаточно сказать следующее. Тот факт, что у наследника престола Павла Петровича есть внебрачный сын Симеон Великий, как две капли воды похожий на своего брата великого князя Александра Павловича, был известен силам, которым не нравилось возвышение и укрепление России.
Корни всей этой истории закопаны глубоко. Когда тёмные силы Запада убедились, что Императрицам Екатерина Великая стала твёрдо на путь укрепления Русского Самодержавия и России, были предприняты попытки вооружить против неё наследника престола и организовать очередной дворцовый переворот. Павел Петрович резко отверг все предложения и сообщил матери о заговоре.
Но вернёмся в то время, когда наследник престола остался вдовцом, или как метко кем-то сказано, был холост второй раз.
«Я нашёл невесту такову, какову только желать… мог»
Императрица не случайно спешила женить наследника престола. Как видим, уже случилось непредвиденное для неё – возник роман с Софьей Черторыжской, всех последствий которого трудно было предугадать.
На этот раз выбор Императрицы пал на вюртембергскую принцессу Софию-Доротею, поскольку она достигла брачного возраста, и можно было в скором времени ожидать потомства.
Даже король Пруссии Фридрих Великий способствовал скорейшему соединению наследника российского престола и принцессы, которая была его внучатой племянницей.
Павел Петрович был приглашён в Берлин, куда и выехал 13 июня 1776 года. Его сопровождали граф Н.П. Румянцев, граф Н.И. Салтыков, камергер А.Л. Нарышкин, камер-юнкер князь А.Б. Куракин и секретарь Николаи.
Фридрих организовал великолепную встречу, и уже 11 июля 1776 года произошло знакомство Павла Петровича и Софии-Доротеи. Помолвка состоялась 12 июля.
Павлу Петровичу невеста понравилась, он повеселел, исчезли недавние горькие мысли. Он писал в Петербург:
«Я нашёл невесту такову, какову только желать мысленно себе мог: не дурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно. Что же касается до сердца её, то имеет она его весьма чувствительное и нежное... Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением и музыкою, жадничает учиться по-русски...»
14 сентября принцесса была крещена в Православную веру с именем Мария Фёдоровна и обручена с Павлом Петровичем, а 26 сентября 1776 года они венчались.
Павел полюбил свою супругу, и она ему отплатила взаимностью. Он стал, как свидетельствуют биографы, «образцовым семьянином, пример которого служил всем его потомкам – будущим русским императорам».
Давно уже Россия не видела столь плодовитого брака. Одно перечисление детей Павла Петровича и Марии Фёдоровны впечатляет: Александр Павлович (1777-1825), Константин Павлович (1779-1831), Александра Павловна (1783-1801), Елена Павловна (1784-1803), Мария Павловна (1786-1859), Екатерина Павловна (1788-1819), Ольга Павловна (1792-1795), Анна Павловна (1795-1865), Николай Павлович (1796-1855), Михаил Павлович (1798-1849), великий князь. Итого десять детей. А если прибавить Симеона, то одиннадцать.
После рождения Михаила Павловича в 1798 году, врачи запретили Марии Фёдоровне иметь детей и, мало того, даже иметь близкие отношения с мужем она уже не могла под страхом смерти.
А ведь Павлу Петровичу было всего лишь 44 года. Быть может, для кого-то другого в этом не было ничего страшного – вокруг множество женщин, готовых на всё с Императором. Но только не для Павла Петровича, высокие духовные качества которого отмечали и биографы и многие честные современники.
Платонический роман Государя
О благородстве Императора Павла Петровича свидетельствует такой случай, описанный полковником лейб-гвардии Преображенского полка Николаем Александровичем Саблуковым:
«Однажды, на одном из балов, данных в Москве по случаю его приезда в 1798 году, Император был совершенно очарован огненными чёрными глазами девицы Анны Лопухиной. Кутайсов, которому Павел сообщил о произведённом на него впечатлении, немедленно же рассказал об этом отцу девицы, с которым и был заключён договор, имевший целью пленить сердце Его Величества».
Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Граф Иван Павлович Кутайсов не отличался высокой нравственностью. Он был мальчишкой взят в плен во время русско-турецкой войны 1768–1774 года и доставлен в Санкт-Петербург. Екатерина Великая сделала его слугою своего сына и наследника престола великого князя Павла Петровича, который играл с ним, привязался к нему и затем, когда стал Императором, возвёл в графское достоинство. Имя ему дали Иван Павлович.
Женат Кутайсов был на Анне Петровне Резвой, которая вышла из довольно-таки молодого дворянского рода. Корни этого рода уходили в старинный русский город Осташков. Отец Анны Петровны Пётр Терентьевич Резвой был хорошо известен при Императорском дворе, ибо занимался поставкою стерлядей для Царского стола. Резвым Императрица Елизавета Петровна нарекла его отца, Терентия, за то, что тот ловко и быстро исполнил какое-то её поручение. Она же своим указом освободила Терентия Резвого «от всякой службы», а дом «от всякого постоя», чтобы он мог всё внимание уделить своей главной задаче. Он был поставщиком не только Императорского Двора, но и многих столичных учреждений, в том числе Сухопутного шляхетского кадетского корпуса.
Сын Анны Петровны и брадобрея Кутайсова Александр Иванович стал, не в пример отцу, храбрым и преданным России воином. В чине полковника он спас Русскую армию от поражения в сражении при Прейсиш-Эйлау в 1807 году, а в 1812 году в чине артиллерии генерал-майор, командуя всею артиллерией в Бородинском сражении, пал смертью героя в бою за батарею Раевского. Кстати, женат Александр Иванович Кутайсов был на одной из сестёр Анны Лопухиной.
Сам же Иван Павлович Кутайсов, как видим, совершенно не заботился об авторитете своего благодетеля, и, мало того, хотел ещё спровоцировать Государя на интимные отношения с приглянувшейся ему особой.
Не без участия бывшего брадобрея Анна Лопухина вскоре была пожалована фрейлиною и приглашена жить в Павловск.
Николай Александрович Саблуков рассказал:
«Для неё было устроено особое помещение, нечто вроде дачи, в которую Павел мог легко пройти из «Розового Павильона», не будучи никем замеченным. Он являлся туда каждый вечер, как он вначале сам воображал, с чисто платоническими чувствами восхищения; но брадобрей и Лопухин-отец лучше знали человеческую натуру и вернее смотрели на будущее. Им постепенно удалось разжечь чувства Павла к девушке путём упорного её сопротивления желаниям Его Величества, что, впрочем, она и делала вполне искренно, так как, будучи ещё в Москве, она испытала довольно серьёзную привязанность к одному князю Гагарину (Павел Гаврилович Гагарин (1777-1850), впоследствии генерал-адъютант, а позднее директор инспекторского департамента – ред.), служившему майором в армии и находившемуся в Италии, в войсках Суворова. Однажды, в один из вечеров, когда Павел оказался более предприимчивым, чем обыкновенно, Лопухина неожиданно разрыдалась, прося оставить её, и призналась Государю в своей любви к Гагарину».
Что можно было ожидать от отвергнутого влюблённого? Каких только примеров нам ни даёт история, сколько романов написано на Западе, в которых отвергнутые короли, бароны, герцоги расправлялись с неподдающимися их власти возлюблёнными. Но Павел Петрович был Православным Русским Государем, был человеком чести, долга и достоинства, что доказал и в сложившейся ситуации. Обратимся снова к тому, что рассказал Н.А. Саблуков:
«Император был поражён, но его врождённое благородство тотчас проявило себя. Он немедленно же решил отказаться от любви к девушке, сохранив за собою только чувство дружбы, и тут же захотел выдать её замуж за человека, к которому она питала такую горячую любовь. Суворову немедленно посланы были приказания вернуть в Россию князя Гагарина. В это самое время последний только что отличился в каком-то сражении, и его потому отправили в Петербург с известием об одержанной победе.
Я находился во дворце, когда князь Гагарин прибыл ко двору, и вынес о нём впечатление, как об очень красивом, хотя и невысокого роста человеке. Император тотчас же наградил его орденом, сам привёл к его возлюбленной и в течение всего этого дня был искренне доволен и преисполнен гордости от сознания своего, действительно, геройского самопожертвования.
И вечером на «маленьком дворцовом балу» он имел положительно счастливый и довольный вид, с восторгом говорил о своём красивом и счастливом сопернике и представил его многим из нас с видом искреннего добродушия. Со своей стороны, я лично ни на минуту не сомневался в искренности Павла, благородная душа которого одержала победу над сердечным влечением».
Известно множество и других самых разнообразных примеров и фактов искреннего и нелицемерного благородства Государя.
«Витязь времён протекших»
Если быть точным, то один из современников Государя Императора Павла Первого назвал его не витязем, а рыцарем времён протёкших. Но рыцарь – плохое слово. Рыцарь – не наше слово. Рыцарство для России – это жестокие набеги тевтонов на псковские и новгородские земли, это осквернения Православных святынь, это убийства и сожжения заживо детей, женщин, стариков, эти бесчеловечные пытки попавших в плен русских воинов. Рыцарство – это агрессия, это коварный удар из-за угла.
Вспомним, с каким ожесточением рвались на Русскую Землю, стонавшую под ордынским игом, немецкие псы-рыцари. Они «по-рыцарски» спешили воспользоваться ослаблением Руси, чтобы грабить, жечь и убивать. И подобных примеров не счесть. Так что же такое рыцарство? На Руси рыцарей не было. На Руси были витязи, для доказательств достоинств которых не нужно было прибавлять «благородный». Благородство, честь, достоинство – отличительная черта каждого Православного витязя. На Западе же, сами того не осознавая, подчеркивали, что тот, кого зовут «благородный рыцарь», быть может, и имеет человеческие качества, остальные же рыцари – просто низкие и коварные убийцы. Рыцарством, по-видимому, считается на Западе и рыцарский поступок папы римского, который в канун батыева нашествия на Русь, запретил купцам католических стран продавать Русским князьям стратегическое сырьё, а самому Батыю сделал подарок, послав военным советником своего агента, рыцаря, заметьте, католического ордена Святой Марии Альфреда фон Штумпенхаузена. Этот рыцарь согласовывал по задачам, рубежам и времени действия западных бандитов с бандитами степными. А задачи и у тех и у других были примерно одинаковы – захват чужих земель и чужого добра, порабощение народа и приобретение рабов. Ну и, конечно, борьба с Православной верой, объединяющей Русские Земли и мешающей коварным планам рыцарских и степных хищников.
Впрочем, называя Государя Императора Павла Первого рыцарем времён протекших, его современник де Санглен, просто не задумывался над истинным значением слова «рыцарь». Он отдавал должное личному мужеству Российского Императора. Не только де Санглен, многие европейские политики были потрясены поступком Павла I, который, желая уничтожить наполеоновские войны в самом зародыше, послал вызов на дуэль Наполеону Бонапарту. Государь предложил «корсиканскому чудовищу» (так звали Наполеона сами французы) драться в Гамбурге и поединком положить конец кровавым битвам в Европе, вызванным Французской революцией.
Николай Александрович Саблуков, долгое время находившийся в числе приближённых к Императору людей, отметил:
«Несмотря на всю причудливость и не современность подобного вызова, большинство европейских монархов отдали полную справедливость высокогуманным побуждениям, руководившим Русским Государем, сделавшим столь серьёзное предложение с полною искренностью и чистосердечием». Добавим: с тем чистосердечием, с которым Император Павел Петрович всегда относился к людям.
Император Павел Первый вступил на престол с твёрдым намерением восстановить такую силу Самодержавной власти, которую она имела в доромановский период – особенно в эпоху Иоанна Грозного. Ему были чужды либерализм и философские идеи вольтерьянцев и французских моралистов, которые привели к полному краху французскую монархию. В словоблудиях о конституционных устройствах он видел оправдание беззакония и беспорядков. Ещё до воцарения он писал:
«Я желаю, лучше быть ненавидим за правое дело, чем любим за дело неправое».
И с первых дней своего царствования он повёл непримиримую борьбу за справедливость, за равенство всех перед законом независимо от чинов и званий. Государь был строг, но справедлив, стремился облегчить тяготы, лежавшие на народе. Ценил правду и ненавидел ложь. При своём вспыльчивом характере он уважал людей, которые бесстрашно противились его гневу, чтобы защитить невинного, но презирал раболепствующих и трусливых. Многие отмечали его джентльменские качества, умение обращаться по достоинству с достойными людьми, даже если они не принадлежали к аристократии.
А.И. Тургенев отметил в своих воспоминаниях:
«Первый любимец, первый сановник, знаменитый вельможа и последний, ничтожный раб, житель отдалённой от столицы стороны – равно страшились правосудия… Правосудие и бескорыстие ступили через порог храмины, где творили суд и расправу верноподданных».
Особой любовью и заботой Государя пользовались люди труда. Сам Государь Император писал:
«Крестьянство содержит собою все прочие части своими трудами, следственно особого уважения достойно и утверждения состояния, не подверженного нынешним переменам его. Надлежит уважать состояние приписных к заводам крестьян, их судьбу переменить и разрешить. Не меньше уважения заслуживают государственные крестьяне, однодворцы, черносошные и пахотные, которых свято, по их назначениям, оставлять, облегчая их службу».
Именно Государь Император Павел Петрович первым из Русских Самодержцев нанёс удар по крепостничеству (рабству на западный манер), введенному на Руси Петром I. Своим Указом от 10 февраля 1797 года Государь запретил продажу дворовых людей и крестьян без земли, а в День своей Коронации издал указ, запрещающий использовать крестьян на работах по праздникам. Именно он дал самоуправление казённым крестьянам, распорядился о выделении им по 10 десятин земли и прощении 7 миллионов рублей недоимок. Разорительную для крестьян хлебную повинность он заменил денежной, что в ту пору и по тем ценам для крестьян было очень выгодно. Историки отметили, что за несколько месяцев начала царствования Павла Первого крестьяне получили больше льгот, чем за многие другие царствования, начиная с учредителя рабства Петра I и вплоть до Царя-Освободителя Александра II
Настоятель Новой Коренной пустыни епископ Серафим писал:
«Кратковременное царствование Павла Первого принесло большое облегчение Русской Церкви и… было поистине благословенным. Церковь, ставшая было захудалым придатком к государственным учреждениям, получила известное признание и некоторую самостоятельность. Ей были возвращены частично права и привилегии, что особенно сказалось на монастырях».
Павел Петрович планировал восстановление Патриаршества, упраздненного Петром I, но не успел осуществить этот план. Отстаивая идеи Русского Православного Самодержавия, основанные святым благоверным князем Андреем Боголюбским, и блистательно теоретически обоснованные и проверенные на практике Иоанном IV Грозным, Павел развивал идею твёрдой власти, стремясь всеми силами оградить её, как и всю жизнь Державы, от разлагающего влияния Запада. С этой целью он запретил ввоз иностранных книг, призывающих к безнравственности, лжи, неповиновению, к свободе от совести, к разврату, к разрушению национальных традиций и устоев. Именно при Государе Императоре Павле Петровиче русский язык стал возвращаться в светские салоны, офранцузившиеся до неприличия.
Историк Н. Былов в книге «По поводу Павловского гобелена» отметил, что, если с исторической и научной стороны подойти к оценке деятельности Государя Императора Павла Первого, то «получится необыкновенно стройная, законченная и внутренне цельная система. Одно вытекает из другого, одно дополняется другим, и всё вместе поражает глубиной и размахом».
Одним словом, Павел Первый произвёл решительную контрреволюцию революции Петра I. Русь сделала важный шаг к возвращению устоев Державы Рюриковичей, к эпохе Иоанна Грозного, оболганной сверх меры, но на самом деле наиболее славной и значимой для строительства Дома Пресвятой Богородицы, начатого ещё Андреем Боголюбским.
Вот главные причины того, за что ненавидели Государя Императора «надменные потомки» прославленных подлостью убийц Андрея Боголюбского и отравителей Иоанна Грозного. Враги Русской Державы, как бы она ни называлась: Владимирское или Московское княжество, Государство Московское или Российская Империя, СССР, или Российская Федерация, всегда люто ненавидели и будут ненавидеть тех Государей, которые укрепляют Державу, которые проявляют подлинную заботу о трудовом народе и ограничивают алчные аппетиты эксплуататорского слоя.
Клевета предваряла убийство.
Мыслитель Русского Зарубежья Борис Башилов в книге «История русского масонства» писал: «Врагами Императора Павла распускались слухи о том, что он сошёл с ума. Всякий поступок Государя дополнялся такими подробностями, ретушировался так, чтобы представить его полусумасшедшим. Кто из слушателей за пределами дворца мог знать, как происходило дело в действительности?! Известно, что добрая слава на печи лежит, а худая на тараканьих ножках по свету бежит. Побежала дурная слава на тараканьих ножках и про «ненормальные выходки» Императора Павла. А истина всегда отстаёт от клеветы и легенды.
Добропорядочные современники отмечали, что возле Императора оказалось немало «злонамеренных людей, которые пользовались его раздражительностью, а в последнее время даже возбуждали её».
Императора Павла «систематически и намеренно толкали на поступки, которые служили поводом для систематической и намеренной клеветы на него». И. Дмитриев в книге «Взгляд на мою жизнь» писал, что коварные царедворцы строили «ковы друг против друга, выслуживались тайными доносами и возбуждали недоверчивость в Государе, по природе добром, щедром, но вспыльчивом». От того происходило скоропостижное падение чиновных особ».
Объясняя действия злодеев, Борис Башилов с сарказмом отмечал: «Не могли же заговорщики мотивировать своё намерение убить Императора Павла тем, что он хотел быть народным царём, а не дворянским, что дворяне хотели восстановить жалованную грамоту дворянству и отнять льготы, данные Павлом Первым крестьянству. У заговорщиков, как всегда в таких случаях, оставался только путь клеветы, провокации и самых безнравственных интриг. Другого пути устранить Павла Петровича не было, и враги Государя пошли по этому единственному преступному пути».
В. Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство. От Петра Первого до наших дней» писал: «Панин, Пален, Беннигсен, Николай Зубов и другие непосредственные убийцы Павла Первого, а также идейно связанные с ними Воронцовы, Кочубей, Новосильцевы – вот от кого шла клевета о том, что Павел Первый ненормален и что во благо государства и народа необходимо устранить его с престола. Масонская камарилья пустила эту чудовищную клевету у себя дома и за границей, чтобы оправдать своё гнусное злодейство… Безусловно, Павел имел вспыльчивый и раздражительный характер, допускал резкости в припадке гнева, но он никогда не был ни деспотом, ни тираном, как его изображали масоны»
И никто и никогда не указывал на причины вспыльчивости Государя. Между тем, в этом как раз сами масоны и виноваты. Они пытались отравить Павла Петровича ещё в 1783 году, когда он отказался вступить в ложу, но великий князь, благодаря своему крепкому здоровью, выжил. Вспыльчивость и раздражительность были последствиями действия яда, подозрительность – последствием самого факта покушения.
Фон дер Пален, впоследствии, вспоминал: «Мы назначили исполнение наших планов на конец марта, но непредвиденные обстоятельства ускорили срок: многие офицеры гвардии были предупреждены о наших замыслах, многие их угадали. 7 марта я вошёл в кабинет Павла в семь часов утра, чтобы подать ему, по обыкновению, рапорт о состоянии столицы. Я застаю его озабоченным, серьёзным; он запирает дверь и молча смотрит на меня в упор минуты две, и говорит, наконец: «Господин фон-Пален! Вы были здесь в 1762 году?». «Да, Ваше Величество». «Вы участвовали в заговоре, лишившим Императора Петра Третьего престола и жизни?». «Ваше Величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, не подозревая, что происходит. Но почему, Ваше Величество, задаёте Вы мне подобный вопрос?». «Почему? Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год». Я затрепетал при этих словах. Но тотчас же оправился и отвечал: «Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре». «Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите?». «Сущую правду, Ваше Величество, я участвую в нём и должен сделать вид, что участвую ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их планам? Но не беспокойтесь. Вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро всё станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему Петру Третьему. Он был иностранец, а Вы – Русский; он ненавидел Русских, призирал их и удалял от себя; а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы коронованы; он раздражил и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его годы не было никакой полиции в Петербурге, а нынче она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова помимо моего ведома. Каковы бы ни были намерения Императрицы (Марии Фёдоровны – ред.), она не обладает ни гениальностью, ни умом Вашей Матери; у неё двадцатилетние дети, а в 1762 году Вам было только 7 лет». «Всё это правда, – ответил Император, – но, конечно, не надо дремать».
Упоминание об Императрице сделано не случайно. Палену удалось оклеветать Мари. Фёдоровну и внушить Императору подозрения на её счёт. Он подкреплял клевету частыми репликами по поводу и без повода. А это, увы, действовало и заставляло привыкать к той мысли, которую Пален уже навязал ранее. В своём длинном монологе, пытаясь успокоить Императора, Пален лгал, не стыдясь. Верхом лицемерия были слова: «Соблаговолите, Ваше Величество дать мне приказ письменно, уполномочивающий меня арестовывать безразлично всякого по моему усмотрению».
И эти полномочия Пален получил. Выйдя от Императора, как сам вспоминал о разговоре, написал великому князю – наследнику престола, «убеждая его завтра же нанести удар». Наследник убедил отсрочить удар до 11 марта, когда дежурным будет 3-й батальон Семеновского полка, в котором он был уверен более чем в других остальных. Впоследствии Пален признался: «Я согласился на это с трудом и был не без тревоги в следующие два дня».
Итак, враги России готовили убийство одного из самых опасных для них Русских Cамодержцев. Но где же была охрана? Где люди, приближенные к Императору? Почему он остался со злодеями-нелюдями один на один. Верных и надёжных людей из окружения Государя заговорщики старались убрать любой ценой. В ход шли все средства и способы. Злодеям удалось оклеветать даже Алексея Андреевича Аракчеева, одного из наиболее преданных сановников. Удалив его от себя, Павел Петрович вскоре понял свою ошибку, но понял слишком поздно…
И вот наступил трагический для России день 11 марта 1801 года. Август Коцебу вспоминал: «Гвардейские полки были собраны; шефы и большинство офицеров были расположены в пользу заговора; из нижних чинов ни один не знал о предприятии, которому должен был содействовать. Поэтому офицеры получили наставление во время марша к Михайловскому замку смешаться с солдатами и их подготовить. Я слышал от одного офицера, что настроение людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил и много и долго; никто не отвечал. Он, наконец, спросил: «Слышите?». Старый гренадер сухо ответил: «Слышу». Но никто другой не подал знака одобрения».
Князь А.Б. Лобанов-Ростовский вспоминал: «Нужно полагать, что собрание полков имело целью придать перевороту, до некоторой степени, характер народного движения и устранить нарекания в одной только дворцовой интриге».
Обстановка перед покушением была гнетущей. Подвыпившие главари дрожали от страха, однако выбор ими был сделан, и они шли вперёд, понимая, что теперь уже другого пути у них нет.
Барон Гейкин впоследствии рассказывал: «В половине одиннадцатого гвардейский пехотный батальон, который вели вдоль Летнего сада, спугнул стаю ворон, поднявшихся с пронзительным криком. Солдаты в испуге начали роптать и не хотели идти дальше. Тогда Уваров воскликнул: «Как! Русские гренадеры не боятся пушек, а испугались ворон. Вперёд! Дело касается нашего Государя! Это двусмысленное восклицание убедило их».
Из всех заговорщиков точно знали, что планируется убийство Государя только фон дер Пален, барон Беннигсен, Платон и Николай Зубовы, то есть люди самых низких моральных качеств, скорее даже не люди, а жалкое их подобие. Каждый из этих подонков прошёл к своему возвышению путь интриг, лжи, коварства и подлости. «Фельдмаршалы при пароле», как называл Александр Васильевич Суворов Н.В. Репнина и Н.И. Салтыкова, подсунули в генерал-адъютанты шестидесятилетней Императрицы двадцатилетнего смазливого офицерика Платона Зубова, и тот разыграл пламенную любовь к пожилой женщине. Брат Николай воспользовался положением Платона. Пален путём наветов, клеветы и лицемерия прорвался в высшие эшелоны власти, разыгрывая преданность Императору Павлу Петровичу и готовя ему коварный удар. Уже доказана прямая причастность Палена к травле Русского военного гения Суворова. Доказано и то, что именно Пален организовал его медленное отравление во время следования в Петербург.
Император ни о чём не подозревал, и единственною его ошибкой было великодушие к людям, помноженное на доверчивость. Один из участников событий граф Ланжерон, записал рассказ Кутузова, совершенно не ведавшего о предстоящем преступлении, о вечере 11 марта:
«Мы ужинали вместе с Императором; нас было 20 человек за столом; он был очень весел и много шутил с моей старшей дочерью, которая в качестве фрейлины присутствовала за ужином и сидела против Императора. После ужина он говорил со мною, и пока я отвечал ему несколько слов, он взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: «Посмотрите, какое смешное зеркало. Я вижу себя в нём с шеей на сторону». Это было за полтора часа до его кончины».
Ланжерон особо указал: «Кутузов не был посвящён в заговор».
Обратимся теперь к запискам Николая Александровича Саблукова, который провёл личное расследование тех событий. Немало трудов приложил Пален, чтобы перед покушением на Государя удалить эскадрон Саблукова не только из Михайловского замка, но и из города. Приверженец Самодержавной власти, Саблуков был оклеветан Паленом, выставившим его в глазах Государя якобинцем. Свои записки-расследования Саблуков составил на основании, как он выразился, «данных самых достоверных и ближайших к тому времени, когда совершилась эта ужасная катастрофа».
Подобно убийцам Андрея Боголюбского, убийцы Павла Первого настраивали себя на злодейство и боролись с животным страхом, обуревавшим их, с помощью хмельного.
«Удивительное хладнокровие!.. Зверская жестокость!..»
Саблуков записал следующее: «Вечером 11 марта заговорщики разделились на небольшие кружки. Ужинали у полковника Хитрово, у двух генералов Ушаковых, у Депрерадовича (Семёновского полка) и у некоторых других. Поздно вечером все соединились вместе за одним общим ужином, на котором присутствовали генерал Беннигсен и фон дер Пален. Было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует. Говорят, что за этим ужином лейб–гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, офицер, находившийся в родстве со всею знатью, во всеуслышание заявил мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу. Как ни возмутительно подобное предположение, достойно внимания то, что оно было вторично высказано в 1825 году, во время заговора, сопровождавшего вступление на престол императора Николая Первого.
Около полуночи большинство полков, принимавших участие в заговоре, двинулись ко дворцу. Впереди шли семёновцы, которые и заняли внутренние коридоры и проходы замка.
Заговорщики встали с ужина немного позже полуночи. Согласно выработанному плану, сигнал к вторжению во внутренние апартаменты дворца и в самый кабинет Императора должен был подать Аргамаков, адъютант гренадерского батальона Преображенского полка, обязанность которого заключалась в том, чтобы докладывать Императору о пожарах, происходящих в городе. Аргамаков вбежал в переднюю государева кабинета, где недавно ещё стоял караул от моего эскадрона, и закричал: «Пожар!». Узнав голос Аргамакова, стража открыла дверь и заговорщики, которых было до 180 человек, ворвались во дворец. Офицер Марин, тоже предатель, который командовал внутренним пехотным караулом, удалил с постов оставшихся верных Государю часовых и расставил тех, кто служил заговорщикам. Но дальше произошла осечка. У дверей покоев государя путь заговорщикам преградили два гусара, которые вступили в борьбу с бандой нелюдей, но один тут же был убит, а второй – камер-гусар Кирилов – ранен. Впоследствии узнав о подвиге гусара, вдовствующая Императрица сделала его своим камердинером.
«Найдя первую дверь, ведшую в спальню, незапертую, – рассказал далее Саблуков, – заговорщики сначала подумали, что Император скрылся по внутренней лестнице (и это легко бы удалось), как это сделал Кутайсов. Здесь важно сразу оговориться, что низкий трус и предатель Иван Павлович Кутайсов, который мог спасти своего благодетеля Государя, бежал босиком, в чём был одет, и скрылся у своей любовницы». Причём, И.П. Кутайсов бежал, даже не открыв дверь на лестницу, чем обрезал все пути отхода Императору. Увидев, что единственный путь спасения перекрыт, заговорщики бросились в спальню Государя.
Они знали, что Государь там должен быть один. После последних родов врачи запретили Императрице близкие отношения с супругом, и она находилась всегда в своей спальне. Пален же сумел убедить Государя в опасности, которая могла исходить от неё, что, конечно, было клеветой, и дверь в её опочивальню наглухо забили. Тем самым Пален перекрыл и этот путь спасения. Н.А. Саблуков так описал дальнейшие события: «Взломав дверь в опочивальню, заговорщики бросились в комнату, но Императора в ней не оказалось. Начались поиски, но безуспешно, несмотря на то, что дверь, ведшая в опочивальню Императрицы, тоже была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, когда вошёл генерал Беннигсен, высокого роста, флегматичный человек. Он подошёл к камину, прислонился к нему и в это время увидел Императора, спрятавшегося за экраном. Указав на него пальцем, Беннигсен сказал: «Он здесь», после чего Павла Петровича тотчас вытащили из его прикрытия.
Князь Платон Зубов, действовавший в качестве оратора и главного руководителя заговора, обратился к Императору с речью. Отличавшийся, обыкновенно, большой нервозностью, Павел на этот раз, однако, не казался особенно взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно? Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжёлым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола. Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления Империи и водворить повсюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который, в конце концов, принял бурный характер».
В момент спора между Императором и злодеями-нелюдями в коридорах послышался шум. Решив, что это идёт подмога Павлу, заговорщики разбежались, кто куда. У Павла Петровича появился шанс спастись, но его снова подвело доверие к людям, которое в данном случае обратилось в доверчивость к нелюдям. Император остался один на один с наиболее циничным из убийц, бароном Беннигсеном. Известно, что Император был не робкого десятка, прекрасно владел шпагой, и Беннигсен не представлял для него никакой опасности. Этот омерзительный инородец отличался от русских генералов, ходивших в бой во главе своих войск тем, что личного участия в схватках избегал. А во время сражения при Перйсиш-Эйлау в 1807 году, в критический момент боя, вообще сбежал и прятался неведомо где, пока положение не было восстановлено дерзким маневром конно-артиллерийских батарей, произведённым А.И. Кутайсовым. Вообще среди инородцев, находившихся на службе в Русской, армии храбрецов не было. Но в заговорах и в предательствах они были первыми. Какие же нации имел ввиду Зубов, упрекая Павла в их притеснении? Русскую нацию Император не притеснял и не терроризировал.
Беннигсен, понимая, что Павел Петрович может немедленно уйти и поднять тревогу, но, не решаясь противодействовать этому силой, вкрадчиво заговорил:
– Ваше Величество, оставайтесь на месте, иначе ни за что нельзя поручиться при этой пьяной толпе. Гарантией Вашей безопасности будет моя шпага.
Более циничного и лживого заявления из уст убийцы, удерживающего в капкане жертву и знавшего, что часы, даже минуты этой жертвы сочтены, представить трудно. А через несколько минут выяснилось, что шум создала отставшая группа заговорщиков. Убийцы воротились в спальню ещё более распаленные от сознания своего ничтожества и трусости, ну, и, конечно, осмелевшие оттого, что паника оказалась ложной. Для опасений же основания, безусловно, были, поскольку заговорщикам не удалось найти изменников среди нижних чинов, и некоторые караулы в других частях замка не подозревали о происходящем.
Фонвизин писал: «Услыша, что в замке происходит что-то необыкновенное, старые гренадеры, подозревая, что Царю угрожает опасность, громко выражали свои подозрения и волновались. Одна минута – и Павел мог быть спасён ими. Но поручик Марин, не потеряв присутствия духа, громко скомандовал: «Смирно!». От ночи и во всё время, как заговорщики расправлялись с Павлом, продержал своих гренадер под ружьём недвижными, и ни один не смел пошевелиться…».
А между тем в опочивальне Павла назревала развязка. Один Пален пока ещё не появился на сцене. Он ловчил до последней возможности, ибо понимал, что любой непредвиденный случай может всё расстроить. Бернгарт по этому поводу писал: «Действительно, среди тех, которые хорошо знали Палена, было распространено мнение, что он замышлял в случае неудачи переворота арестовать Великого Князя вместе со всеми заговорщиками и предстать перед Павлом в роли спасителя».
Недаром же он сознался в участии в заговоре с целью его раскрытия и взял полномочие арестовать любого, по своему усмотрению. И войскам не случайно объявляли туманно о том, что идут «решать участь Государя». Случись провал, заговорщиков отправили бы в крепость во главе с наследником престола. Одним словом, пока Беннигсен и Зубовы действовали, Пален ожидал развязки, находясь поодаль и объяснив затем, что прикрывал их тыл.
А между тем, те из заговорщиков, что были сильно пьяны, стали оскорблять Императора, торопя развязку. Павел Петрович, чтобы перекричать их, стал говорить громче и сильно жестикулировать.
Н.А. Саблуков писал: «В это время шталмейстер Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: «Что ты так кричишь!». При этом оскорблении Император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в руке массивную золотую табакерку (которую, как говорят некоторые источники, взял, чтобы умыкнуть – ред.), со всего размаха нанёс правою рукою удар в левый висок Императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова (тоже, видно, представитель «униженной» Павлом Петровичем нации – ред.) вскочил с ногами на живот Императора…» Его примеру последовали князь Яшвиль, Татаринов, Гордонов, Скарятин и другие. Они рубили саблями, кололи шпагами.
«Началась отчаянная борьба, – писал Фонвизин. – Павел был крепок и силён: его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили голову».
Но Государь всё ещё дышал. И тогда барон Беннигсен, наблюдавший со стороны за этой оргией, с убийственным хладнокровием подошёл к злодеям и протянул свой офицерский шарф, который подхватил Скарятин. Скарятин тут же задушил Императора.
Беннигсен же вышел, как указал Фонвизин, в «предспальную комнату, на стенах которой развешаны были картины, и со свечкою в руках преспокойно разглядывал их… Удивительное хладнокровие!.. Зверская жестокость!».
Николай Александрович Саблуков подвёл такой итог кровавой драме:
«Называли имена некоторых лиц, которые выказали при этом случае много жестокости, даже зверства, желая выместить зло и ненависть на безжизненном теле, так что докторам и гримёрам было нелегко привести тело в такой вид, чтобы можно было выставить его для поклонения, согласно существующим обычаям. Я видел покойного Императора, лежащего в гробу. На лице его, несмотря на старательную гримировку, видны были чёрные и синие пятна. Его треугольная шляпа была так надвинута на голову, чтобы, по возможности, скрыть левый глаз и висок, который был зашиблен. Так умер 12 марта 1801 года один из Государей, о котором история говорит как о монархе, преисполненном многих добродетелей, отличавшемся неутомимой деятельностью, любившем порядок и справедливость, и искренно набожном. В день своей коронации он опубликовал акт, устанавливающий порядок престолонаследия в России. Земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нём надёжного покровителя. Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот (Павловский корпус). Для женщин – институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства Императрицы Марии».
Свои записки Саблуков заключил следующими словами:
«Нельзя без отвращения упоминать об убийцах, отличавшихся своим зверством во время этой катастрофы. Я могу только присовокупить, что большинство из них я знал до самого момента кончины, которая у многих представляла ужасную нравственную агонию в связи с самыми жестокими телесными муками».
«Теперь вас поздравляю – вы Император!»
Если же вдумчиво подойти к оценке фактов известных, то не может не удивить хамское отношение заговорщиков к великому князю после убийства Императора Павла, когда он, наследник престола, автоматически стал Императором. Мог ли вельможа, даже высокого ранга, ворваться в уже Царские покои и, беспардонно стащив с постели того, кто уже стал Царём, крикнуть: «Хватит ребячиться, пошли царствовать!». Скорее всего, конечно, этот свой «подвиг» выдумал сам фон дер Пален, но многие современники, свидетели той трагической ночи, указали на, мягко говоря, нетактичное поведение заговорщиков по отношению к новому Императору. Такое поведение вполне возможно и объяснимо, если принять во внимание, что хамили и грубили заговорщики не Александру Павловичу, а Симеону Афанасьевичу Великому, внебрачному сыну убиенно Императора, ведь он, этот сын, был впутан ими в преступление и оказался вполне зависимым от злодеев.
А разве не вызывает удивление отношение овдовевшей Императрицы Марии Фёдоровны к тому, кто официально считался её сыном?! Н.А. Саблуков, который провёл личное подробнейшее расследование трагедии 11 марта 1801 года и оставивший записки, указывал, что новоиспечённый Император, «который теперь увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражён и стоял в немом оцепенении. Тогда Императрица-мать обернулась к нему и с выражением глубокого горя и видом полного достоинства сказала: «Теперь вас поздравляю – вы Император!». При этих словах Александр (тот, кого мы полагали Александром – ред.), как сноп, свалился без чувств, так что присутствующие на минуту подумали, что он мёртв».
Интересно то, что Мария Фёдоровна не кинулась к нему, не склонилась над ним, хотя, как известно, именно старшие сыновья Александр и Константин были особенно любимы ею до обожания, а, опершись на руку Муханова, удалилась. Разве она бы поступила так, если б в обморок, почти замертво, упал родной её сын? Разве мать способна поступить вот так равнодушно и хладнокровно? Но Мария Фёдоровна поступила так, потому что наверняка знала о причастности новоиспечённого Императора к цареубийству, а равнодушие к его обмороку свидетельствует о том, что она знала, что это не её сын… Можно себе представить, каково было тому, кто был в ту ночь назван Императором. Ведь он оказался заложником в руках истых, коварных и весьма опытных злодеев, для которых жизнь человеческая – сущие пустяки. Ведь это именно они, используя удивительное стечение обстоятельств – поразительное сходство Симеона Афанасьевича Великого, внебрачного сына Императора Павла, с его старшим законным сыном, решили разыграть свою карту и, устранив Александра Павловича, подменили его Симеоном, сделав того соучастником злодеяния. Только этим можно объяснить то, что в первые дни правления нового Императора цареубийцы повели себя независимо, нагло, пытаясь как можно скорее добиться того, ради чего они пошли на преступление. А стремились они к введению конституции, ограничению власти Императора, а, если точнее, то разделению власти между ним и ими, а если ещё точнее, то к полному захвату власти в свои руки.
Нам не узнать, о чём думал в начальные времена своего царствования, названные «дней Александровых прекрасным началом» тот, кто находился меж многих огней. С одной стороны, на него давили злодеи цареубийцы, требуя поделиться с ним властью, с другой, «якобинская шайка» испрашивала того же для себя, с третьей, безусловно, призывал к порядку, к осознанию своей роли Самодержца Российского граф А.А. Аракчеев.
По настоянию цареубийц Император объявил амнистию всем тем, кто был подвергнут заключению, ссылкам и опале при Павле Первом. Если бы эти люди пострадали безвинно от отца, они, конечно, теоретически могли бы стать сподвижниками сына. Но отбывали они наказание заслуженно, за конкретные преступления против Державы Российской. Ведь чтобы не выдумывали о репрессиях Павловского периода царствования, Император напрасно никого не наказывал. И вот взяточники, казнокрады, лихоимцы вернулись к своим «обязанностям» в прежние присутственные места.
Немедленно было закрыто окно для подачи жалоб и заявлений, посредством которого Император Павел Первый получил немало сведений о том, что творилось в Державе Российской и посредством которого многие негодяи были изобличены.
31 марта новый Император отменил запрет на деятельность частных типографий и на ввоз книг из-за границы. Павел Первый Указом от 18 апреля 1800 года запретил ввоз любой литературы по одной простой причине – в России не было грамотных цензоров, которые бы могли заметить очень хорошо запрятанную «крамолу»: антиправительственные и антихристианские призывы, призывы к вольнодумству, неповиновению властям, к разрушению государства. Запрет был наложен во имя защиты русского Самодержавной Государственности от разрушения. Вредными считались книги, «которых время издания помечено каким-нибудь годом Французской революции». Тем же Указом был запрещён и ввоз западной музыки, всегда, во все времена, безобразной, омерзительной и пошлой. На отмену такого указа мог пойти только враг собственного государства или деятель, управляемый врагами.
Немедленно вернулся французский язык в салоны, изгнав оттуда Русский, ну и, конечно, французская мода выплеснулась на улицы, со всею своею антирусской атрибутикой.
2 апреля 1801 года новый Император подтвердил «Жалованную грамоту дворянству», что явилось также антигосударственным актом, и упразднил Тайную экспедицию Сената, которая противостояла всякого рода зарубежным шпионам и агентам влияния, делавшим ставку на разрушение Российской Державы. Вспомним, как Горбачев и его соратники, готовя развал Советского Союза, бросили на откуп всякого рода врагам нашего Отечества Комитет Государственной Безопасности с целью облегчения проникновения в Россию разрушающих её сил. В годы перестройки говорили даже, что при Горбачёве быть сотрудником КГБ гораздо опаснее, нежели американским шпионом.
Мария Фёдоровна и Пален: кто победил?
На многое рассчитывали заговорщики, но судьба распорядилась иначе. В первые дни никто из них не скрывал своих ролей в трагических событиях, напротив, каждый стремился выпятить себя. Все злодеи-нелюди были обречены, и каждому было воздано по делам их, без исключения каждому, ибо заповедано: «И никто не избавит от руки Моей!». Не мог казнить Император – возмездие вершило Провидение.
Зная тайну Государя, Пален полагал, что нетрудно будет восстановить Императора против вдовствующей императрицы, оклеветать Марию Фёдоровну и создать противовес её влиянию. Пален обнаруживал в своих действиях больше, чем опрометчивость, а на многочисленные предостережения друзей отвечал неизменно: "Бояться Императора!? Да он не посмеет меня тронуть!".
Жестокие слова эти, несмотря на преднамеренность и гнусный смысл, которые Пален думал им придать, разбивались… и Мария Фёдоровна, – по словам княгини Ливен, – «не упускала случаев указывать Императору на неприличие удерживать вблизи своей особы и во главе важнейших государственных дел личность, которая подготовила умерщвление его родителя!» Отчаявшись в успехе своих наветов, Пален принялся возмутительным образом чернить Императрицу.
«Между прочим, – отмечала княгиня Ливен, – рассказывали, будто у него вырвалось и такое заявление: «Я расправился с супругом, сумею отделаться и от супруги!».
Этот факт ещё раз свидетельствует в пользу доказательств, приведённых Гриневичем. Вряд ли он мог рассчитывать, что удастся вооружить сына против матери. Но матерью Императора была София Черторыжская!
Далее княгиня Ливен писала: «В припадке озлобленности и наглости Пален распорядился убрать из какой-то церкви образ, только что подаренный Императрицею. Эта дерзость, конечно, не могла пройти незамеченною. Императрица-мать заявила Александру, чтобы тот немедленно же выслал Палена из Петербурга в противном случае столицу покинет сама Мария Фёдоровна»».
Это было бы для Государя равносильно гибели, ведь тогда нависала угроза разоблачения. Пален был немедленно выслан из Петербурга в свои курляндские имения, и ему было категорически запрещено появляться в обеих столицах, а также поблизости от мест пребывания Императора. Русское общество отнеслось с полным равнодушием к вести о падении могущественного вельможи, даже приобретшего некоторую популярность своим преступлением», – заключила княгиня Ливен.
Аналогичная судьба ожидала и других заговорщиков. Император постепенно избавлялся от тех, от кого мог избавиться. Для английских политиканов они все были уж отработанным материалом и не представляли никакого интереса. Достаточно того, что управляем Император.
Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна хранила память о своём супруге, сражённом на посту, и продолжала борьбу против врагов России до последнего вздоха. Именно её стараниями был воспитан сын Николай Павлович, будущий великий Государь, мужественным, смелым, презирающим смерть и горячо любящим Россию. Это под её руководством стал верным помощником старшему брату сын Михаил Павлович. Это она по мере сил воздействовала и на того, кто известен нам под именем Александра Первого. Но о нём и его любовных приключениях и драмах – в следующем материале.