Мы шли от Казанского вокзала по Краснопрудной в надежде, что внук ведёт нас к машине, на которой он приехал. Да и ждали мы у полос такси, водители которых не понимали, что мы делаем на их территории, если не садимся под шашечки. А мы хотели, чтобы подкатил внук и мы обнимем его. Но пока нервничали. Супруга уходила на вокзал согреться, а я отправлялся за ней, боясь пропустить подъезжающую то ли рено, то ли мазду.
Уже созванивались по сотовым телефонам, но связь была ужасной между его Билайном и МТС, который мы привезли из Саратова. Поэтому так долго длилось наше непонимание, сложившейся обстановки, пока я не уяснил, что в двухстах шагах от вокзала негде ставить машину, а если так, то её нет.
- Ты на чём приехал из дома, Максим?
- На электричке…
- Значит, машины нет, которую мы ждали?
- Я только сдаю на права.
- А ты слышал по телефону, как я спрашивал о марке твоего транспорта и номере машины?
- Что?
Тогда я засмеялся. Вчера дочь, уезжавшая в Саратов, говорила, что Максим её проводит до поезда. И я решил, что это будет машина, которую мать Максима купила несколько лет назад, точнее, до службы сына в армии. Вот забавный случай заблуждения!
Максим, наверное, не до конца понял, что произошло, или не подал вида, потому что мы тотчас же, проходя магазин с греческой вывеской, стали искать место для недолгого нашего уединения. Василиса, моя жена и неизвестная для внука женщина, покачала головой и незаметно показала пальцем у виска, мол, старый, совсем уже потерял нюх. Она это могла сказать, потому что именно мой нюх помог нам однажды встретиться и решить, что мы созданы друг для друга. Это было в год, когда Максим только появился на свет, сын попросил денег на коляску, и она была куплена самая красивая в городе. И еще это было после года, когда я развелся с первой женой, а мои дети были заняты изучением жизни, как предмета неожиданных развлечений и наслаждений.
Я смотрел на внука, поражаясь невозможному сходству с сыном и по внешности и по манере поведения. Даже по застенчивости, которую сын научился использовать для своей выгоды. Да и в чём она? Выпросить денег на неделю-полторы? А потом придумать какую-нибудь причину для нового вымогательства?
Во внуке угадывалась и та же манера поведения, воспитанная ещё при жизни в Средней Азии, уважения к старшим и такт при общении. В нём не было напора навязать тему для разговора, а ожидание обращения старшего к младшему. И это далеко от характера его бабушки по сыну, которая знала о своих правах быть всегда и везде первой и незаменимой. Как-то не сложились на этом её недостатке и других жизнь в четверть века с ней, и мы разошлись, потому что я, по заявлению в суд, был страшным изменником, тираном и ревнивцем. Тогда смиренно соглашался с этим на заседании и судья-женщина, поняв игру одного и заблуждение другого, быстренько к обоюдному удовлетворению прекратила мероприятие.
Я знал о рождении внука, иногда посылал ему или для него денег, но это был мизер, что мог позволить себе в обстановке переезда, поиска работы и утряски житейских вопросов.
Многое отнимал сын, безответственный и добрый на словах почитания. Он порхал по жизни, пока не залетел в Саратов без права жить не только в этом городе, но и во всей России, хотя имел семью где-то под Питером.
Последнее с ним свидание было в распределителе для депортации.
И вот передо мной внук, который вернулся из армии и присматривался к свободной от службы жизни. Он не был растлённым, имел за плечами два курса приличного московского вуза, девушку, с которой подружился до армии, не курил, не тянулся к пиву и другому алкоголю, потому что его мама заставляла заниматься спортом.
Нынешнее свидание поражало меня неким де-же-вю, устроенным мне судьбой и наполняло душу гордостью за прекрасно воспитанного молодого человека. Я видел в нём сына как бы в новой редакции его исполнения. Да позволит мне, литератору, читатель такое сравнение!
- Тебя будто склонировала природа, - не удержался я, когда мы спускались в метро на долгом эскалаторе.
Максим вежливо промолчал.
- Я вижу в тебе своего сына в твоём возрасте, да и самого себя, - пояснил я.
Он вежливо улыбнулся.
Жена тоже. Впрочем мы продолжили с ней перекидываться различными ироничными колкостями, показывающими наши прекрасные отношения между собой и некую безобидную свободу ходить по грани предельной правды.
- Ты веди нас ближе к месту твоей обязательной встречи в Москве, - сказали мы Максиму. - Тебе надо устроиться на работу, а мы не спешим и не против где-то посидеть, поговорить.
Внук в который раз вежливо улыбнулся лицом сына.
- Твой дед хочет горячего чая после бурного корпоратива прошлого вечера, - уточнила Василиса. - Я тоже с ним была, но не заметила, как он опрокинул такое количество пива, что официантки сбились с ног, работая на него.
- Ну уж, - зарделся я красной девицей, - пиво хорошее, голландское.
Максим только и сказал:
- Я отведу вас.
Мы шли по улицам столицы, обсуждали здания, что-то говорили об истории названия улиц (всё-таки люди начитанные и эрудированные), Василиса вспоминала различные истории, хоть как-то отдаленно могущие прийти в память при словах или ситуациях… Она была предельно предана мне и моему неожиданному счастью увидеть улучшенную копию непутёвого сына. И шла, на первый взгляд, увлечённо, хотя ещё утром жаловалась на усталость, рожденную долгим поиском адреса и расположения моего головного офиса. Мы вчера расстались с ней у Елоховского собора, в котором крестили Пушкина, при заверении, что всё будет нормально, и мне не о чём беспокоиться. Но потерялась при первых шагах из храма и я попросил нашего бухгалтера помочь ей. Что и получилось под конечный комментарий жены: "Пол-Москвы отшагала!" И я оценил её нынешнюю жертвенность ради моих чувств к внуку. Все два десятилетия, что мы жили, она принимала участие к судьбе моих детей, сочувствовала им и осуждала мою первую жену за отсутствие каких-либо понятий о материнстве и внутренней культуры.
- Зайдём сюда, - предложил Максим.
Мы увидели перед собой небольшой японский ресторанчик, который внутри был симпатичным и навевал спокойствие. Долго выбирали блюда с неведомыми для нас названиями, которые были по сути свой супами, жарким, салатами. Выбрали мисосиру.
- Здесь можно пить бесплатный чай, - сказал Максим.
Наверное это, не в последнюю очередь, и привлекало множество студентов и еще неоперившихся молодых клерков соседних учреждений, что сидели здесь.
У меня была недавно выпущенная мной же книга «Продавец чувств», экземпляр которой предназначался для внука, и я попросил у девушки за близким к нам столиком ручку.
«Моему познаваемому мной внуку Максиму от деда» - написал я.
- Эта книга уникальная, - со значением пояснил я, отдавая её Максиму, - у неё не обозначены страницы и нет оглавления. Верстал её сам, и всё это упустил. Но если хочешь, проставишь цифры и припишешь в конце схему произведений.
Я не знал, как воспринял эту сцену внук. Может как человек, познакомившийся с писателем, что не часто бывает в жизни, может с гордостью или некоей растерянностью от события. Не каждому приходится видеть впервые деда в 20 лет…
Ну а какого мне?
- Ты хоть каких-то денег дал Максиму, - сказала Василиса.
- Уже сделано, - ответил я, - когда стояли с ним у кассы.
- А почему не сказал мне?
Вот такая моя Василиса. Она должна знать всё в этой жизни! Сразу и точно!
Сейчас мы оба понимали, что создаём о себе первое самостоятельное впечатление внука. Непосредственное, не связанное с легендами во время его воспитания. Наверное, не совсем лестными, ведь многое приходится испытать переселенцам, как нам, так и матери Максима, которую бросил мой сын.
Да нам довелось испытать эпоху глобальных перемен. Наше детство и зрелые годы приходились на более спокойный период жизни страны, брежневщину, первый спутник, Карибский кризис и перестройку. А потом свершилось то, о чём мечтали, произошли перемены, которые никак не укладывались в уставы, программу и планы партии. И мы оказались неготовыми принять ту реальность, которая сильно отличалась от угадываемой в разговорах на кухне, спорах на партсобраниях, рисуемой в страшилках не совсем талантливых журналистов и писателей социалистического реализма. Много миллионов успело уехать в Россию, а двадцать пять миллионов осталось напоминать жителям окраин об СССР.
Ну, я поднялся, нашёл опору в жизни, но сколько упущено! И за эту короткую встречу с внуком не расскажешь о том, почему вот так поздно встретились, почему родственные эмоции надо познавать и старикам и молодым. Да и нужно ли это?
Не будешь же в качестве весёлого примера рассказывать о сценке с парторгом, который, принимая в 1985 году партийный взнос за месяц, перепутал в моём партбилете страничку и шагнул со штампом «уплачено» в 1995 год. Тогда я легкомысленно заметил парторгу Виталику Бондаренко, что к этому времени уже и партии не будет. Он опасливо оглянулся и погрозил мне пальцем: «Ты смотри у меня, доболтаешься!» А я подспудно понимал, к чему может привести отказ компартии Франции от доктрины диктатуры пролетариата. А после пошли партсобрания, на которых старые коммунисты обличали Горбачёва в предательстве. А я, новоиспечённый кандидат в городской комитет партии, помалкивал, все больше путаясь в происходящих событиях.
О многом я мог сказать, да хотя бы о том, что когда Ельцын ликвидировал партию, я, не опасаясь личного дела, наконец-то позволил себе развод и начал писать рассказы, которые совершенно не были в русле социалистического реализма. Я извиняюсь, что дважды употребил это словосочетание, потому что уже сейчас понимаю, в каком реализме мы жили. Это был реализм романтиков, вынужденных шагать в строю строителей светлого будущего. И уже ныне не согласных с реализмом капиталистического бытия.
- Это книга моих фантастических рассказов, где жизнь тесно переплетается с реальностью и я, как автор, желаю только оптимистического конца, - сопроводил я передачу внуку «Продавца чувств». – Расскажешь, как она тебе?
Мы еще говорили о чём-то, все больше сближаясь и понимая друг друга. Понимая сердцем величие момента частного порядка.
Уже через несколько часов, в поезде у окна, я смотрел на убегающую столицу, как на город, ставший мне родным.