Первая ворвалась в привычный монотонный темп будней стремительно и юно,
с весенним сквозняком, захватив в чарующий плен с первого взгляда. Расцветила жизнь акварельными красками. Зазвучала в холостяцкой судьбинушке многоголосием буйной и чарующей молодости, родниковым чистым журчанием любовных слов. Наполнила неуловимыми флюидами все мужские сосуды - емкости.
И я вмиг у ног юной прелестницы. Кураж, головокружение необыкновенное.
Ты ничего не понимаешь, и не хочешь думать ни о чем. Только поглощен, упоен чарами молодой кудесницы в невинном легком кружевном платьице. Пьян без вина, околдован - очарован. И несешься с ней, не раздумывая о последствиях, отважным бумажным корабликом в бурном половодье экстазных чувств, гордо распустив парус в косую линейку.
Первая, желанная, юная. О!.. Но иногда мужской разум шепчет: «Остановись. Где твое благоразумие. Всмотрись в себя и оглянись кругом. Эта милая ветреница с фривольными кудряшками не твоя, не тебе принадлежит. Очнись. Ещё мгновение,
и девчонка, покуролесив, бросит тебя, убежит…»
Так и случилось. Сглазил. С майскими грозами, с первым порывом бесшабашного теплого ветра испарилась щебетунья, улетело зеленоглазое длинноногое чудо, будто и не было. Но благоразумно оставив дверь открытой. Я глянул, не успев опечалится, а на пороге стоит другая, искрящаяся красотой молодая женщина.
Локоны, черным атласом отливая, струятся по плечам, стекают шелковым водопадом ниже пояса, глаза то ясные,
то с поволокою страстною, то сапфирами, то изумрудами светятся. Все желания мужские видят и одобряют. Кожа нежная, золотисто-розовым персиком манит, на щеках алой зорькой румянится. Стан тонкий, да гибкий сам в руки просится. Губы сочные и яркие, ягодно - сладкие призывно улыбаются. Грудь наливная колышется, желанием полна, как мягкая упругая волна… И потянулся к ней, не раздумывая, нырнул смело в глубинную плоть душистую, да и утонул
в жарких объятиях. Таких горячих, зноем солнечным пышущих, что и дышать тяжело. Как влагу живительную, пил бы,
пил круглосуточно страсть обжигающего нутра. И воздуха не хватает уже, глоток бы спасительный сделать, ан, нет.
Терпи, браток. Сам захотел, сам и налетел.
Горло пересохло до немоты, как в Сахаре песок раскаленный, а жажда не покидает и еще больше иссушает. Вот это женщина!.. Жгучая, как кайенский перец, темперамента невиданного, иногда дикого, неукротимого. Полыхает зарницами, обжигает до красноты. Характера непредсказуемого. А если что не по ней, так брови нахмурит, да блеснет молнией-взглядом, припечатает словом – громом, что и чувство, подобное страху проберет с головы до ног и, как под проливным дождем, взмокнешь до ниточки, до последней клеточки и тела, и сознания. Так пробирает, окатывает, что и слов нет.
И уже хочется чего - то тихого, уютного, мирного и спокойного.
Как в детстве, самая лучшая из женщин, мамочка, посадит на колени и гладит, гладит, целуя, головушку, что-то припевает-приговаривает. И улетаешь под ее песни - сказки далеко-далеко, а на душе сладостно и легко. Честно, я устал от нескончаемого бешеного напора южной горячей степной кобылицы. Но скакать с ней день и ночь, сознаюсь, стало невмочь. Пусть такая знойная страсть лучше ночами иногда снится, но не круглосуточно творится. И ведь понимающая женщина!
Все своевременно сообразила, и по-английски, не прощаясь, ушла, восвояси без претензий укатила.
Но в гости, перед уходом, как бы невзначай, рыжеволосую подружку привела.
А та, в самом соку, зрелая, холеная дама - красавица. С горчинкой в мудром взгляде, с улыбкой лукавой мимолётной.
И все в ней, и стать, и полнота чувств, и тихая, ласковая обворожительность, и нега, и очарование очей. Слова, что шелест листвы. Касания рук, как паутинка на осеннем ветерке.
И щедрая сама и на поступки, и на слова, и на чувства. Вкус отменный во всем. А какие незабываемые ароматы источает, радуя взгляд добротными нарядами. Запожарила медвяная рыжеволоска мою душу. Недаром писал поэт. Ох, недаром...
И мне никуда от ясного пламени не деться. Только влюбиться, сердцем мужским покориться и вновь загореться.
Новая обольстительница в обволакивающей опытной ласке, тиха и покорна, нежна, не любовница, не мама, не жена,
не сестра, но что-то большее такое. Заботливое существо родное.
И отголоски в ней от предыдущих моих любовей звенят и волнами идут по крови.
И все бы хорошо. Уже ничто не мучит, не тревожит беспокойный ум. И в минуты блаженного покоя, отрешившись от хлопотно - бытовой мирской суеты, всматриваешься безмятежно в бездонные, манящие небесные выси, начинающие слегка блекнуть красками, готовясь к новым временным переменам в природном круговороте.
Но почему у женщин, у красавиц столь короток век цветения и плодоношения. Все чаще сердечная подруга начинает хмуриться и плакать беспричинно, заливая надолго моё настроение беспросветной слякотной тоской и хмарью.
Все больше в ее поведении и разговорах слышно заунывной нудности. От беспричинных слез, хлюпающих вздохов, ноющих причитаний в унисон промозглым осенним ветрам, постепенно, как на проявляющемся черно-белом снимке, появляется
в лике ненаглядном дряблость щек с глубокими носогубными складками, опущенность припухших век в мелкую сеточку
от морщинок-грустинок, набухшие осенней сыростью коричневато-желтоватые мешочки под глазами.
Однажды поутру, в свете наступающего на горло, серого и чахлого, но правдивого дня, любимая, представ моему взору обнаженной, после беспросветной ночи взаимных обид и упреков, вмиг убила меня… Руками, скрюченными, голыми, костлявыми к себе маня, желание мужское отбила, загубила… Старуха… дряхлая и страшная, отвратная, хотя и жалкая,
в губительном, пронзительном ознобе… Брезгливость, отчужденность, зябкое разочарование для нее от меня в ответ…
Не смог сдержать себя.
О, моветон, могу сказать я только НЕТ! Отвянь! Ты в зеркало взгляни на отсвет своих лет… Но почему, ведь я берег тебя, зачем увяла до срока быстротечно, не пойму… Я убежал, сам кинул несчастную «красотку», непристойно и недостойно убежал. Нет, не такую я любил, и жаждал и алкал… Ретировался, позиции свои без боя сдал, сбежал. В глазах людских, понятно, что наглец, предатель и нахал.
Но правильно меня поймите. Не Дон Жуан я, честно, строго не судите. Каких я только женщин не брал, не знал и не видал… По этой, малодушно и не по-мужски рыдал… Но для нее, увы, пропал…
Теперь, я умудренный опытом, в попутчицы надежные возьму другую. Холодную и властную, суровую подругу дорогую.
Пусть проблесками редкими и серебрится иней в пушистых белоснежных волосах. И холод с изморозью в ледяных глазах. Но телеса достойные стройны, гладки и хороши. И в здравии разумном еще сознание, и крепкое хозяйское пожатие руки. Хотя объятия, порой морозностью изводят, но к чувствам новым неизведанным взывают, и радость с удовольствием
в общении находят. Как на катке скользя, мы с ней соприкоснемся, сольемся, словно лед и пламень. И раздроблюсь сосульками на мелкие осколочки я перед ней, в былом - мужской кремень и твердый камень.
В сугроб зарывшись, затаюсь, застыну, буду соблюдать все правила игры до той поры, когда вернутся в обновленье ярком времена, и вновь ворвется в душу юная чертовка, бестия цветущая, весна.