Баба Дуня моя родственница. Но кем она мне приходится, с какого боку она мне родня, я не знаю.
Баба Дуня одинокая старушка. Замужем не была. И не удивительно: маленького росточка, с большой головой, со скошенным затылком, огромным выпуклым лбом, подслеповатыми, часто моргающими глазками, и неправдоподобно короткими ножками. Вряд ли могла баба Дуня даже в свои молодые годы вызывать интерес к себе у мужского пола.
Много лет баба Дуня работала санитаркой в хирургическом отделении районной больницы. А когда я с ней познакомился, она уже была стара и жила на пенсию.
А пенсия у бабы Дуни равнялась установленному государством «прожиточному минимуму», на который, как всем известно, прожить невозможно.
И скоро узнал я, что баба Дуня кормится с помойки. Частенько встречал я её у мусорных баков. И уморительно было видеть её маленькую фигурку, голова чуть над баком возвышается, но палкой она как-то ловко управляется и достаёт из кучи мусора что-то ценное для себя.
Бывало, при встрече, баба Дуня рассказывала мне о своих находках: то она в мусоре батон колбасы копчёной обнаружит, а то и банку икры красной. А как-то встретил её, а она сияет, и замечаю я, на ней пальто, почти новое, и даже как бы и модное. Ну, я сразу и догадался, откуда обновка-то.
А как-то встретил я бабу Дуню, а она, вижу, расстроенная какая-то. Спросил: что случилось-то?
«Да не то, чтобы случилось,— отвечает, — да вот туфли кто-то выставил у баков мусорных, а я не взяла, очень уж каблуки высокие, я на таких, пожалуй, и не устою, и так обидно».
Баба Дуня любила меня. Единственный я был у неё родственник.
Как-то говорит она мне: «Вот умру я, Коля, и наследство тебе оставлю, сервиз с розами на шесть персон, новый совсем, в прошлом году я его нашла. Только просьба у меня к тебе: забери к себе Муську, киску мою, жалко ведь её, пропадёт она без меня».
Удивился я такому подарку, но как-то и приятно было, хоть какое-никакое, а наследство. Да и Муську, думал, возьму к себе, почему бы и не взять, с кошкой-то веселее жить будет.
Баба Дуня любила поговорить, но говорила она так быстро и без остановки, что иногда трудно было понять, о чём она говорит, отдельные слова были понятны, но смысла в этих словах уловить было невозможно.
А когда я задавал бабе Дуне вопросы, то она терялась, и виновато смотрела на меня своими подслеповатыми глазками.
Баба Дуня жила в каком-то своём странном мире, который был для неё чередой нескончаемых переживаний. Она не знала и не понимала, что происходит вокруг неё. Не заметила она, как исчез Союз, не понимала, что живёт уже в другой стране. И если бы я сказал бабе Дуне, что живёт она не в социалистической стране, а в капиталистической, то она бы не поверила мне.
Мечтой всей жизни бабы Дуни, было получить отдельную квартиру, но мечта её не осуществилась, и жила она в коммуналке с двумя соседями.
Соседи бабу Дуню жалели, чем могли, помогали, подкармливали, но за глаза звали её «помоичницей» и запрещали пользоваться общей ванной.
Бывало в праздники соседи приглашали бабу Дуню за стол. И когда баба Дуня выпивала рюмочку, то становилась весёлой: плясала, пела частушки с неприличными словами и была очень откровенной, рассказывала удивительные истории из своей жизни. Но рассказам этим соседи не верили.
Баба Дуня и мне как-то после рюмочки поведала, как когда-то, ей было около шестидесяти и она ещё работала в больнице, её изнасиловал пациент, парень лет двадцати, но она никому не пожаловалась, а только долго отмывалась в душе и плакала. Я посочувствовал бабе Дуне, но не поверил ей.
Нельзя сказать, чтобы соседи любили бабу Дуню, но её жалели, сочувствовали ей, не обижали. Ещё лет десять тому назад, когда не было ритуальных центров, жители дома, бывало, обращались к бабе Дуне с просьбами обмыть покойника. И она никогда никому не отказывала и денег не брала.
И мне было очень любопытно, что заставляло бабу Дуню обмывать покойников. Но выяснить так и не удалось. На все мои вопросы она не отвечала. Но как-то сказала: «Да я и сама не знаю, не могу отказать, и всё тут».
А как-то баба Дуня рассказала мне: «Попросили меня обмыть покойника, из соседнего дома попросили, а покойник-то оказался без обеих ног и одной руки, и такой грязный и вонючий, как бы уж и гнить он начал. Страшно мне было, но я обмыла его, а родственники безногого мне мешок картошки дали, помню, вкусная была картошка. А безногий ещё долго мне по ночам снился, всё пугал меня во сне-то».
И вот лежит баба Дуня в гробу, на столе. Лежит она в большом, не по её росточку гробу, похожая на девочку-подростка.
Огляделся я: комната маленькая и такая узкая, как гроб. Кровать, два стула, сундук, шкаф.
Вижу я, в шкафу и мой сервиз с розами, и похоже, на шесть персон. Не обманула меня тётка. А вот ко мне и Муська подходит, под столом она сидела.
Стоит Муська передо мной и на меня пристально смотрит. И я на неё смотрю. И не понравилась мне Муська: старая, с облезлым хвостом, откусанным ухом, слезящимися глазами. Но, видимо, и я Муське не понравился. Фыркнула она как-то сердито и скрылась под столом.
И понял я, что не смогу приютить у себя Муську. Да если бы и захотел, мне бы жена не позволила принести домой такое страшилище.
И сервиз на шесть персон я не взял, как-то совестно мне было без Муськи-то его забрать.
А соседка рассказала мне, как накануне, перед кончиной своей, зашла баба Дуня к ней и говорит: «Ночью-то этой умру я, Клава, так прошу тебя, помоги с похоронами-то моими, деньги гробовые под подушкой у меня, а обмывать меня не надо, сама я себя обмыла и киселя наварила для поминок».
И очень переживала баба Дуня, вспоминала соседка, хватит ли денег-то на похороны, и о киселе переживала, не скис бы, а о Муське сказала, что не переживает за неё, мол, племянник к себе её заберёт вместе с сервизом.
На кладбище я не поехал, но к выносу тела подошёл. И уж видел я бабу Дуню в последний раз мельком, когда мимо меня гроб проносили. И заметил я, что лицо у бабы Дуни какое-то грустное было. Глаза закрыты, но показалось мне, что один глаз она приоткрыла и взглянула на меня как бы с упрёком. Но, думаю, мне это померещилось.
И на поминки после похорон я не пошёл, совестно мне было перед бабой Дуней. Да и поминки какие-то странные — с киселём! А я кисель с детства не люблю.
Вечером я выпил водки, помянул бабу Дуню, всё-таки родственница она мне с какого-то боку.
И думал я о бабе Дуне: «Кто она? Зачем она на свет родилась? Зачем жила?» Неужели, думал, только для того, чтобы тридцать лет пол в больничных палатах мыть, покойников обмывать, с помоек кормиться…
И Муську я вспомнил. Сидит она, поди, под столом в пустой комнате, хорошо, если догадались покормить её с поминального стола. Ну дай Бог, чтобы так…