теория случайных чисел

Иван Пеший
Теория случайных чисел


Антон Михайлович Шубин с утра пребывал в приподнятом настроении. Еще бы! Из Москвы, наконец, пришел указ о присвоении ему звания «Заслуженный деятель науки Российской Федерации». Он вызвал к себе Леночку, — секретаршу с неотразимым распахом бойких, видавших виды глаз, — и продиктовал ей список тех, кого следовало пригласить на банкет.

Затем Антон Михайлович приблизился к окну, и принялся обозревать проспект, который в свете фонарей окончательно засыпало снегом. Постояв так с минуту, Антон вновь вернулся к столу, и грузно опустился в кресло. Теперь ему совсем не хотелось работать. На столе находилась целая кипа казенных бумаг, каждая из которых ждала его участия, однако Антон Михайлович лишь тяжко вздохнул на них, и принялся разглядывать свои ухоженные ногти.

Он думал о предстоящем банкете. Его, признаться, тошнило от одной лишь мысли об этом собрании. Придет, как обычно, вся академическая братия. Кроме того, заявится непревзойденный хам и председатель комитета по делам науки при губернаторе господин Артамонов. Да не один, а со своей рыхлой, как булка размокшего хлеба, супругой.

Речи… тосты… снова речи… Подобные банкеты случались постоянно, если не у самого Антона Михайловича, так у кого-то еще, где нужно было непременно присутствовать. Перед такими беспокойством у него заранее болела голова. Вот и сейчас он снял трубку, и попросил Леночку принести ему таблетку цитрамона. А еще через полчаса велел подать машину, и поехал домой мрачнее тучи.

Банкет на следующий день начался, как это всегда и бывает, с поздравлений, после которых слово взял виновник торжества. Антон Михайлович принялся долго и велеречиво перечислять «всех своих учителей и друзей, благодаря которым он сегодня…», но мысли вдруг перенесли его в далекое, беззаботное детство. Он ясно увидел перед собой огромные, бессмысленные глаза девочки, что сидела с ним в школе за одной партой.

Звали ее Таня. А фамилия… Нет, фамилию сразу не вспомнить: столько лет уже минуло.
 Эта девочка была с задержкой в умственном развитии. И даже непонятно, как родители умудрились пристроить ее в обычную школу. Каждый день после уроков за ней приходила мама. Это была тихая женщина с печатью неизбывной усталости в глазах. Однажды, на родительском собрании, она вдруг подошла к матери Антона, и обратилась к ней со словами благодарности, — за то, что Антон не обижает ее дочь, и не дразнит, как все остальные.

Антон, и вправду, любил во время урока втолковывать этой странной девочке правила из арифметики и правописания. Учительница никогда не делала им на то замечаний, хоть и бухтели они часто на весь класс. Тогда и случилась между этими детьми очень некрасивая история, — та, что припомнилась теперь Антону Михайловичу.

Началось это в самом начале учебного года. На одной из перемен Антон не стал бегать с остальными мальчишками по коридору, а по какой-то причине задержался за партой. Таня же вообще редко выходила из класса, так что они остались вдвоем. Скоро девочка сунула руку в портфель, и достала оттуда небольшой сверток. К несказанному удивлению Антона, в бумаге был завернут большой кусок шоколада. Не обращая никакого внимания на своего соседа, Таня стала понемногу откусывать шоколад, и медленно его жевать.

Антону, признаться, редко перепадало подобного лакомства. Даже на Новый Год родители вешали на елку, в основном, карамель: семья Антона в советские времена жила очень скромно. И вдруг — такое! Целый кусок шоколада!!! Он даже сейчас, спустя много лет, видел его перед глазами. Это была не обычная шоколадка, поделенная на кубики, и завернутая в серебристую фольгу, а крупный, бесформенный кусок, отбитый от какой-то, совсем уж большой шоколадной глыбы.

Так продолжалось день за днем: каждый раз, после второго или третьего урока, Таня доставала из портфеля очередную порцию шоколада, и поглощала его с таким безразличием, будто ела вареную картошку или манную кашу. Никто в классе этого не видел: после звонка дети обычно выбегали в коридор, и они оставались одни. Если бы Антон случайно не задержался в классе, то не знал бы о шоколаде и он. Но он узнал. И как-то раз, теперь уже специально оставшись за партой, он дождался, когда Таня достанет свой сверток, и нерешительно попросил:
— Дай мне немного…
Таня удивленно подняла на него свои глаза, и с готовностью протянула весь сверток.
— А ты? — растерялся Антон.
Таня в ответ лишь пожала плечами, и бессмысленно улыбнулась. Этот момент Антон Михайлович и сейчас помнил так отчетливо, как, пожалуй, ни что другое из своего детства. Он взял тогда этот шоколад…

Черт… Проклятье… Да, взял! Не мог не взять! Не было сил отказаться!! Потом взял еще раз. И еще. А скоро Таня стала уже без напоминаний протягивать ему тайком сверток под партой, иногда прямо во время урока. Так продолжалось без малого год, пока Таню, наконец, не перевели в спецшколу.

Вспоминая теперь эти события, Антон Михайлович чувствовал невыносимый стыд и угрюмую тяжесть в душе. «Ладно бы со мной делился здоровый ребенок, — терзал он себя воспоминаниями. — Но ведь девочка была больна… А шоколадом, который покупала мать, — скорее всего на последние деньги, — ребенка пытались излечить от слабоумия. Получается, я целый год воровал лекарство у больного ребенка. Тьфу ты, черт… Мерзость… Какая мерзость!» — теперь уже до предела, до сжатых кулаков, замутило Антона Михайловича.

Впрочем, тут до него дошло, что он, кажется, уже успел перечислил всех, «благодаря кому стала возможна его научная карьера в стенах родного института». Он еще раз поблагодарил собравшихся, и предложил считать официальную часть завершенной.
Чуть погодя, когда он курил у окна, его окликнули:

 — Антон Михайлович! Еще раз примите мои искренние поздравления!

Он оглянулся. Это было то самое хамло из администрации губернатора, господин Артамонов, который в прошлом году заверял, что выделит необходимые средства на исследование плазмы. Не выделил, хряк кабинетный, чем зарубил на корню весьма перспективное направление.

— Поздравляю… поздравляю… — по-хозяйски похлопал он Шубина по плечу. — А я, знаете ли, с подарком, — при этих словах одна его бровь со значением приподнялась. — На днях принято решение о возобновлении финансирования вашей плазмы. Что скажете?

— Что ж тут сказать? — даже закашлялся Антон Михайлович от такого известия. — Лучшего подарка и желать нельзя. Прошу от лица всех сотрудников нашего института поблагодарить губернатора за… — он начал с воодушевлением говорить положенное в таких случаях, но Артамонов не дал ему разойтись.

— Ну, ну-у-у… не будем в такой день о делах, — еще раз хлопнул он по плечу Шубина, и походкой пингвина, танцующего чарльстон, двинулся к банкетному залу.

Той ночью Антон Михайлович долго не мог уснуть. Мысли в голову лезли самые разные. «Денег он мне на исследования дал… Облагодетельствовал... Радоваться надо, да что-то не радостно, — ворочался он с боку на бок. — Мне ведь еще два года назад предлагали возглавить эту тему в университете Осло. Какого черта не согласился?.. Дурак…» Антон Михайлович рывком скинул с себя одеяло, и направился курить на кухню.

Он вспомнил сегодняшний банкет, и невольно представил, как должна была звучать его речь, реши он, действительно, назвать тех, благодаря кому сложилась его научная карьера. Причем тут учителя? Какие, к черту, друзья?..

На втором курсе института он женился на дочери доцента: она училась с ним на одном потоке. Через три года тесть был уже ректором. Именно он дал зятю тему для кандидатской, потом продавил и докторскую.

А насчет плазмы… В общем, и здесь основная идея принадлежала не Шубину. Пару лет назад некто Кудрявцев писал под его руководством кандидатскую. Он-то и обратился однажды к шефу с соображениями на эту тему. Шубин сразу оценил перспективность идей. Пораскинув мозгами, Антон Михайлович сплавил этого Кудрявцева, — по обоюдному, кстати, согласию, — депутатом в ГосДуму: помог тому выдвинуться от научно-технической интеллигенции. А тему загреб под себя.

Так что, если по-хорошему, то именно этих людей нужно было сегодня благодарить ему в своей речи, а не всех «своих учителей и товарищей». А еще нужно было обязательно упомянуть в этой речи Таню. Ведь если шоколад и впрямь способствует умственному развитию ребенка, то не будь у него ежедневной порции на протяжении целого года, он, возможно, и не смог бы добиться всего, чего достиг. Вот и с плазмой: если только дело выгорит, то это будет такая буря в научном мире, такой прорыв, что… Антон даже зажмурился, представляя, что в таком случае начнется в мире науки.

«И что с того, что идея принадлежит не мне? — хмурился он, стряхивая пепел с сигареты. — В мире полным-полно фундаментальных открытий, которые сделали одни, а до ума довели другие».

Потуги самоуспокоения утешили его настолько, что, вернувшись в кровать, он сразу уснул.

Следующие два месяца стали для Антона триумфальными. Возобновившиеся эксперименты по плазме полностью подтвердили предварительные расчеты, и обещали завершиться прямо-таки сенсационными результатами.

Антона Михайловича все чаще стали посещать мысли о том, чтобы уехать за границу. С пустыми руками он там, конечно, никому не нужен, а вот после окончания работ над плазмой ему будут везде рады. А уж как он будет рад…

Говорить об этом с женой он считал пока преждевременным. Его супруга, Ираида Павловна, была жутко тяжела на подъем, а еще невероятно привязана к своей многочисленной родне, из которой при желании можно составить не одну стрелковую роту. Для того, чтобы уговорить ее пойти на столь радикальные перемены, Антон Михайлович должен был предоставить ей действительно блестящий карт-бланш.

Пожалуй, он долго еще не решился бы на этот разговор, если бы не помог случай. Он хоть и не имел прямого отношения к назревающей беседе, но несказанно обрадовал его и помог, наконец, сбросить с сердца тот камень, что лежал на нем с самого детства. Да что камень! Скорее огромную, покрытую мхом глыбину, которая столько лет уязвляла его своим непреклонным, мучительным спудом.

В тот день он попросил водителя притормозить у аптеки, чтобы купить жене лекарство. Когда вышел из машины, на глаза ему попались две женщины, одетых нелепо и бедно. Обе стояли у киоска, и протяжными репликами обсуждали товар на витрине. Одна вдруг обернулась, и Шубина буквально пронзил ее взгляд: он знал, он совершенно точно знал эти глаза! Огромные, теперь уже обрамленные частыми морщинами, но, как и прежде, расслабленно-добрые, бессмысленные глаза.

«Неужели?…  — не поверил он в то, что это могла быть Таня из его детства. — Не может быть…» — шептал он, и чувствовал, как кружится у него голова.

— Пошли, Тань, — сказала другая женщина, намного старше.

Приглядевшись, он угадал в ней мать Тани. Ту самую, что каждый день после уроков приходила забирать свою дочь из школы.

«Да, это она… Таня…», — окончательно укрепился в своей мысли Антон Михайлович. А после, уже сидя в машине, он вдруг безотчетно рассмеялся. «Какого черта я столько лет накручивал себя из-за этого шоколада? — поражался теперь своей глупости Шубин. — Если бы она съела даже весь шоколад на свете, то все равно бы осталось дурой».

Ему услужливо припомнилась теория, согласно которой происхождение всего сущего имеет заранее определенную цель. И очень даже возможно, что предназначение девочки Тани, вес которой в бюджете человечества едва ли больше, чем вес мухи и придорожного лопуха, заключалось именно в том, чтобы семилетний Антон Михайлович Шубин буквально давился шоколадом на протяжении года. Почему-то именно в тот момент он и решил поговорить со своей женой о возможном переезде за границу. Вот прямо завтра и поговорит.

Шубин задержался на следующий день на работе допоздна. Выжатый, будто лимон, он сел в машину, и буркнул водителю:

— Домой.

На сидении рядом с Антоном Михайловичем покоился торт, заранее заказанный в ресторане. Его жена была жуткой сластеной, и лучшего способа расположить к себе супругу он просто не представлял. «Интересно, как она отнесется к такому предложению?» — гадал он всю дорогу, имея в виду переезд, и смутно улыбался.

Машина не довезла его до подъезда: рабочие выкопали перед домом траншею, чтобы менять трубы. Антон Михайлович, балансируя распростертыми руками, в одной из которых было торт, а в другой портфель, перешел по узкому мостику через канаву, и шагнул в темную арку. «Как бы с тортом не грохнуться», — мыслил он, силясь разглядеть под ногами хоть что-то.

У противоположной стены раздался неясный, утробный звук, после чего от стены отлепилась длинная, нескладная тень. «Алкашня проклятая», — поморщился Антон Михайлович.

— М-му… Му… Мужик, — обратилась к нему фигура из тьмы.

Шубин не ошибся: человек, действительно, был изрядно пьян.

Антон Михайлович не отозвался, и, прибавив шагу, попробовал  обогнуть шатающуюся преграду.

— Слышь, мужик! — черный человек схватил его за рукав, и притянул к себе.

— В чем дело!? — от возмущения Антон Михайлович тут же возвысил свой голос до крика. — Что вы себе позволяете!?

— Помоги, мужик, — дыхнули на него перегаром. — Не хватает… всего червонец...

— С какой стати? — возмутился Антон Михайлович. — Немедленно отпустите мой рукав! Я к вам обращаюсь! Мерзавец какой…

— О-о… да ты, похоже, гнилой, — густо выдохнул пьяный. — Я тебя как человека попросил, а ты…Тьфу! — и он неожиданно плюнул в лицо Антону Михайловичу, от чего того едва не стошнило.

В следующую секунду Шубин матерно выругался, и, широко размахнувшись, ударил своего обидчика портфелем по голове. Завязалась отчаянная возня, в ходе которой Антон Михайлович получил несколько ударов в живот. Он не сразу почувствовал эту странную, секущую боль. Выронив портфель, а затем и торт, Шубин приложил руку к месту, куда пришлись удары. Под ладонью была кровь.

«Откуда кровь?!» — не понял он. А после поднял глаза, и увидел в руках обидчика нож. Антон Михайлович отшатнулся к стене. Мужик шагнул следом. Придерживая свою жертву одной рукой, он принялся шарить другой по карманам. Вытащил портмоне, и медленно растаял во тьме.

Антон Михайлович кулем повалился на бок, подмяв под себя коробку с тортом. Из горла хлынула кровь. Он сначала выблевывал ее, а потом просто открыл рот, и она вытекала из него тяжелой, вязкой струей. На снегу, перед его глазами, стало расти черное, со кривыми щупальцами, пятно.

«Как? — не мог поверить Антон Михайлович Шубин в то, что произошло с ним. — Неужели я умираю? Вот так, в подворотне, словно бездомная собака… Как такое возможно? Выходит, все это бред, насчет предназначения? Нет никакого смысла в жизни. И предназначения нет. А мир людей — всего лишь хаос, внутри которого вертится бесконечная череда случайных чисел, где каждое число означает чью-то жизнь. И если так, то мое число было таким же мизерным, как и число, означавшее жизнь алкаша, пустившего мне кровь, или слабоумной Тани...

Впрочем, - нет… не такое же — меньше! Куда как меньше!!! Ведь оба они, эти насекомые люди, — дуреха Таня и проклятый алкаш, — останутся жить. Проснутся завтра, увидят солнце, и продолжат свой бессмысленный путь, а он, блестящий профессор на пороге великого открытия, лежит теперь в темноте с распоротым брюхом, выблевывая на снег остатки крови, и никому до него нет дела…»

В этот миг та единственная, которой было дело до Антона Михайловича, незримо вошла в подворотню. Она остановилась у его изголовья, и распростерла худые руки, поправ саму тьму над страдальцем.

Антон Михайлович почувствовал, как странной пустотой наливаются его ноги, затем руки, и в какой-то миг, еще живой, он понял, что умер.