Генералиссимусь просыпался. Медленно, тяжело, преодолевая нечеловеческую усталость. Он распахнул один глаз, а вторым ещё досматривал сон, в котором ужаленные внезапной майской жарой троллейбусы по-гусеничному ползли навстречу солнцу. В них ехали коты со своими людьми. Ангел понедельника, братец Михаил, лениво дёргал троллейбусы за рога, щёлкал электричеством, готовил общегородской дождь. Генералисимусь распахнул второй глаз и выдрессированным чутьём оценил обстановку.
Кругом было ещё тихо. Дом № 7 по Н-ской улице грузно дышал в утренней дрёме, вздымая и опуская пятиэтажное брюхо.
Генералиссимусь потянул заскрипевшую, но гибкую спину, на скорую лапу умылся, расправил перед зеркалом усы, зашёл на кухню немного подкрепиться и отправился на крышу. Здесь, сведя брови и помахивая ухом, он неспешно обозрел свои владения. Пронырливый воробей Пронька, литератор здешних мест и по совместительству пресс-атташе, с оглушительным чириканьем плюхнулся рядом с ним и доложил, что ничего существенного за ночь не произошло, если не считать небольшого дебоша в куриной автономии на пятом этаже, а также прибытия побитого до полусмерти ворона, представившегося как «мученик науки» и попросившего временного укрытия.
– Сову он себе взял вместо меня. Вы представляете? А она чучело чучелом – будто только что из рук таксидермиста. Я ей это прямо сказал. И два пера выщипнул, – ворон гордо выпятил потрёпанную грудь и задрал заплывший клюв.
Генералиссимусь послушал, покивал ему, распорядился насчёт комфортного и безопасного размещения неожиданного постояльца на чердаке, но ушёл от него в задумчивости. Мутным показался ему этот ворон, не таким уж простаком, каким хотел выглядеть.
Пронька тем временем уже успел куда-то слетать и вернулся с экстренным сообщением о прибытии делегации: к дому № 7 без обычной своей свиты одиноко плёлся старый пёс Ахат.
Генералиссимусь Ахата не любил, но доверял ему. Оказалось, что в соседнем доме-корабле у Ахата среди собак зарождалось нечто вроде брожения умов на почве идеи о превосходстве собачьего рода над всеми прочими – настоящий бунт на корабле. Кто-то даже нашёл анонимные листовки, выражающие недовольство капитаном Ахатом, его политикой и «пляской под кошачью дудку», а также содержащие косвенные (пока ещё) призывы к свержению действующей власти.
Несмотря на нелюбовь к псу, Генералиссимусю стало жаль старика. Бывалый вояка полностью утратил прежнюю бравурность, весь иссох от переживаний, смотрел печально и обречённо, как брошенный щенок.
«Нет, этакому уже не справиться со взбесившимися молодчиками. Хотя и для него в игре ещё есть несколько ходов», – подумал Генералиссимусь, а вслух сказал:
– Ну-ну, дорогой Ахат, Вы просто молодец! Я поражаюсь Вашей стойкости и выдержке. Другой бы давно раскис и сдался без боя, а Вы верны себе – это многого стоит. Вот что: завтра я посещу Вас с ответным визитом, а сегодня позвольте командировать на Ваш корабль небольшой отряд.
Тут он слегка прищёлкнул когтями – и несколько здоровенных котов из его свиты, сидевших неподалёку в ожидании условного знака, удивительно легко и бесшумно подлетели к старому псу и заслонили его от потенциальных недоброжелателей своими непробиваемыми харизмами. Ахат вначале с недоумением зарычал, но почувствовав себя в безопасности, расслабился и завилял хвостом.
– Вот так лучше, – заулыбался ему Генералиссимусь.
Через несколько минут Генералиссимусь поднялся ввысь – на пятый этаж в квартиру № 100 с табличкой «У нас не курят». Здесь обитали ясноокие певчие куры загадочной породы – с ними Генералиссимусь связывал самые радужные перспективы для своей державы и великое посрамление – для наглого Абсолютиссимуся.
История этого негласного, но упорного соперничества с Абсолютиссимусем, владыкой заповедного края за мостом, была длинной и запутанной. Соревновались они по разным показателям: то по обширности владений, то по количеству подданных, то по степени личной популярности и проч. Теперь же у пёстрого Абсолютиссимуся появилась целая гвардия чудесных индеек, несущих золотые яйца. Продукт сей славился, ценился, а главное – пользовался спросом по обе стороны моста и конкурентов покамест не имел (хотя смекалистые мышата уже вовсю штамповали из свечных огарков дешёвые стеариновые подделки). Вот мудрые советники и нашептали Генералиссимусю, что неплохо бы, мол, и нам… Да и без них Генералиссимусь подумывал об этом. И пошло-поехало. Откуда-то раздобыли диковинных певчих кур. Генералиссимусь вначале нарадоваться не мог. А потом выяснилось, что несутся они редко, да к тому же в небольших количествах. Генералиссимусь стал хмуриться, то созывать, то разгонять советников. Дело вроде бы двинулось. Но всё равно медленно. Сами куры, хоть и казались отрешёнными от всего земного, устраивали-таки по поводу каждого снесённого яйца праздничный дебош: громко пели, дрались с голубями, бранились между собой из-за авторских прав и патента на очередное творение. Так и в этот раз. Ночной разгул имел вескую причину: совместными усилиями ясноокие певуньи снесли прекрасное голубое яйцо, сверкавшее, как аквамарин. Радость радостью, а всё же благопристойность никто не отменял. Однако приструнить их простым цыканьем Генералиссимусь не мог – пожалуй, даже несколько робел перед этими инопланетными созданиями. Он просто молча посмотрел на них. Куры молча посмотрели на него. Посмотрели-посмотрели – и молча разошлись.
«Поистине неразвитой ум требует наглядности, истинные же гиганты мысли понимают друг друга с полувзгляда», – заключил Генаралиссимусь, спускаясь в свою резиденцию.
«Сатана там правит бал, там правит бал!» – загудел из человеческого телефона шаляпинский бас будильника.
Генералиссимусь удовлетворённо вздохнул. Успел всё и, как всегда, вовремя. Он запрыгнул на окно и прильнул к стеклу, за которым всё так же ползли троллейбусы с котами и прирученными людьми. Братец Михаил менял небесные занавески. Засыпали коты. Просыпались люди. На сердце у Генералиссимуся было легко, на совести – чисто. План действий завтрашнего утра уже скатался в его голове в аккуратный клубок – но разматывать его предстояло только завтра, а сейчас…сейчас начинался очередной киносеанс. Когда пошёл дождь и вступил в свои права человеческий понедельник, Генералиссимусь уже досматривал второй сон.