В этот выходной Сева проснулся рано: ещё вчера
вечером внутри у него начало гудеть и ныть
зарождающееся стихотворение. Когда случалось
такое, поэт ничего не мог делать, а только
сидел за ноутбуком, бормоча что-то под нос,
ходил по комнате как одержимый. Состояние это
могло длиться час, а могло и три дня, пока
стихотворение не будет завершено. Сегодня он
встал, умылся и, не завтракая, уселся за стол.
Первая строка была прекрасна, а дальше никак
не удавалось сложить поэтическую мозаику из
букв и звуков. Промаявшись до обеда, Сева
решил отдохнуть: завёл матч английской
премьер-лиги недельной давности. Затем сходил
в магазин, сварил суп, протёр полы в квартире
и снова попытался выжать из клавиатуры хоть
пару строк. Стихотворение не давалось. Чтобы
как-то унять зуд под сердцем, мужчина за пять
минут набросал вот этот текст:
"ЗИМОЙ И ЛЕТОМ ОДНИМ СВЕТОМ. ИЗ ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ
Справляя малую нужду на улице, я нарисовал
на снегу сердце, ведь признаваться в любви
надо каждый раз по-новому.
— А ты меня любишь? — спросил я тебя.
— Да.
— Тогда тоже нарисуй.
— А я девочка, мне такое неудобно.
Такая вот кардиография. Сердцепись, говоря по-русски.
***
До речного пляжа не больше километра, но и его
пройти в такую жару не так-то просто. Мы идём и
говорим о всяком вздоре. Я рассказываю, что прочёл
в местной газете, будто недавно на этом пляже
утонула двенадцатилетняя девочка, спасая свою
шестилетнюю сестру. Мама ныряла потом, ныряла...
Головой тронулась от горя.
Пришли. Народищу!.. Заходим в воду. Не дожидаясь,
пока ты начнёшь полчаса плавать вдоль реки туда-сюда,
я говорю:
— Давай я нырну, а ты постой на этом месте, чтобы
я видел, сколько я проплыву под водой, — и ныряю.
Но под водой разворачиваюсь и плыву в сторону берега,
а не в сторону середины реки, осторожно выныриваю.
Благодаря тому, что людей купается много, выхожу
из воды незамеченным и, отойдя поодаль, наблюдаю.
Проходит минута. Ты скучаешь. Проходит ещё полминуты.
Ты нервно смотришь по сторонам, но я всё не выныриваю.
Ещё через полминуты ты выбегаешь на берег и бежишь
по кромке воды, потом разворачиваешься и бежишь в
другую сторону, к будке спасателей и кричишь: "Лю-у-у-ди!",
но тут краем взгляда зацепляешься за меня, подбегаешь
и произносишь:
— Придурок!
— Придурок! — повторяешь ты, — я испугалась.
Ты обнимаешь меня, плачешь и мелко дрожишь. А я смеюсь.
Крики чаек пронзают небесную синеву."
"Хрень какая-то, — мысленно буркнул Сева, — ни
суггестии, ни звучания."
Поэт обулся, надел куртку, шапку и пошёл в сумрак
вечера проветрить мозги. Шапка была серого цвета,
поэтому у миниатюры такое название.