Эхо войны.
( Отрывок из повести «Братья Центнер»)
Сёма Центнер унаследовал от матери рыжие-рыжие волосы. Его лицо, шею, руки и
плечи покрывали густые веснушки.
- Сема загорал через сито,- шутили односельчане-балагуры, а пацаны дразнили:
- Рыжий, рыжий, конопатый… Он обижался, плакал, но никогда не лез в драку -
был спокойным, доброжелательным и послушным мальчиком, говорил писклявым голосом, боясь щекотки, извиваясь хохотал и щурил глаза, обнаруживая длинные рыжие ресницы...
* * *
Это произошло в самом конце учебного года в июне 1950, спустя пять лет после окончания войны…
В тот день, когда Сёма не пришел домой ночевать, я с одноклассницей Лидой Спиренко вернулись после уроков в школу готовить школьную стенгазету.
Лида рисовала, а я переписывал заметки и сочинял стихи. Ближе к вечеру мы услышали
далёкий глухой взрыв. Подбежав к окну торца здания школы, на втором этаже, мы увидели вдали, ближе к линии горизонта, тающий в небе дымок. Потом выяснилось, что кто-то ещё слышал этот взрыв, но никто не придал ему значения, зная, что в соседнем селе Кутур, где добывался строительный камень-ракушечник, при разработке новых карьеров, иногда используют толовые шашки.
Поздно вечером к нам домой пришла, живущая по-соседски, встревоженная тетя Женя Центнер:
- Уже ночь на дворе, а Сёма до сих пор не вернулся домой. Я уже не знаю, что думать.
После школы он пришел, покушал и сказал, что пойдет поиграть с ребятами.
- Не волнуйся,- пыталась успокоить её моя бабушка Роза,- заигрался с друзьями. Прибежит. Вспомни, Женя, сколько раз ещё совсем недавно, я бегала по всему селу, разыскивая его,- бабушка с теплотой и укоризной посмотрела в мою сторону:
- А ты сегодня после школы видел Сёму?
- После уроков мы вместе шли домой, но после обеда я его не встречал.
И вдруг я вспомнил о взрыве, который мы слышали перед вечером, и потупил глаза.
Сердце матери что-то почувствовало:
- Ты что-то знаешь и не хочешь говорить.
- Нет! Нет! Тётя Женя. Вам показалось.
Вскоре пришла с работы моя мама, и тоже начала успокаивать её:
- Сейчас пробежимся вместе по селу и обязательно найдем его у кого-нибудь из друзей. Поиски ничего не дали: Сёму после школы никто не видел. У Жени началась истерика.
Ко мне же всё время возвращались мысли об, услышанном взрыве, но я старался отгонять их от себя:
- Не может быть,- размышлял я,- Сёма всегда был очень осторожным мальчиком и, в отличие от нас, никогда не держал в руках, даже стреляной гильзы от патрона.
Ближе к ночи к поиску Семы подключился председатель колхоза Леонид Самойлович Могилевский. На колхозной машине-полуторке он объехал все соседние села, надеясь найти его у кого-нибудь из одноклассников. Зная любовь сельских ребят ходить вместе с конюхами в ночное, по пути подъехал к полю, на котором паслись лошади. Затем с ночным сторожем скотного двора, проверил силосные башни. Убедившись, что Семы нигде нет, Леонид Самойлович, уже в полночь, о случившемся сообщил участковому
Милиционеру лейтенанту Надолину, живущему в соседнем селе Кущи.
Этой ночью в нашем доме никто ложился спать. Тетя Женя вся извелась от рыданий, бабушка давала ей валерьянку. Я тоже не мог сомкнуть глаз – мысли о взрыве, тревожные догадки и сомнения не давали мне уснуть.
-Сема один куда-либо уйти не мог, размышлял я, - но где, же он, если все остальные деревенские ребята дома.
Ещё до рассвета приехал участковый милиционер Надолин. Вдвоем с председателем колхоза Могилевским они зашли к нам домой поговорить с тетей Женей. Взглянув на них, я невольно улыбнулся – оба высокого роста, но какие разные: Могилевский – крепко сбитый, косая сажень в плечах, широкогрудый, с крупными чертами лица, с бычьей шеей и большими руками-лапами. Надолин, напротив, узкий в плечах, с хилой грудью, морщинистым лицом, тонкой шеей и сухопарыми в прожилках руками. Милицейский китель висел на нем, как на вешалке.
Когда они заговорили я, не удержавшись, прыснул от смеха. Здоровяк Могилевский говорил высоким тенорком, а тщедушный Надолин – хриплым прокуренным басом.
Он спросил тётю Женю:
- С кем из мальчишек-односельчан больше всего дружит ваш сын? Глотая слезы, она ответила, что после отъезда двоюродных братьев из Крыма в Биробиджан, за которыми он очень скучает, близкого друга, как ей кажется, у Сёмы пока нет. Он общительный мальчик и играется со всеми школьными товарищами.
- Надо с ними поговорить,- вмешался Могилевский, - не может быть, чтобы никто из них ничего не знал и не видел Сёмы после школы.
Надолин снова обратился к Жене:
-Вот вы сказали, что Сёма очень скучает по братьям, а он никогда не просил вас поехать к ним?
-Просил, и не один раз. Я ему обещала, что когда-нибудь поедем к ним в гости,- и снова разрыдалась.
- Успокойся, Женя,- Могилевский обнял ее за плечи,- найдем мы твоего парнишку.
- Как ты думаешь, Леонид Самойлович,- размышлял Надолин, закуривая во дворе:
- Не могла прийти в голову нашему сорванцу мысль, самостоятельно поехать к братьям? В этом возрасте от них можно всего ожидать. А что, если он сейчас на железнодорожной станции в райцентре пытается сесть на проходящий поезд или спит на скамье в зале ожидания?
- Не думаю. Насколько я его знаю, он на это не решится.
- Тем не менее, надо позвонить в линейное отделение милиции – пусть проверят.
Перекличкой голосистых петухов начинался рассвет, в небе таяли звезды, вдоль балки
низко стелился туман, воздух был напоен терпким запахом полыни и скошенных трав.
По деревенской улице, размахивая длинным хлыстом, издающим короткие хлесткие звуки, шел пастух. Выходящие из каждого двора коровы, шли на привычные звуки хлопков, собираясь в стадо.
Пастуха звали Василием Марченко, а мы называли его Муму. Своим богатырским ростом, статью, повадками и, прежде всего, большим дефектом речи, он напоминал нам тургеневского Герасима. Видимо у него не было полной потери слуха, он воспринимал и осмысливал слова собеседника, знал имена односельчан, но произносил их сквозь невнятное мычание, с большим трудом.
Увидев его, Могилевский предложил:
-Надо спросить пастуха. Возможно, он вчера видел Сему с кем-либо из деревенских пацанов. Остановив Василия, и, глядя ему прямо в глаза, произнося членораздельно слова, спросил:
- Ты слышал о том, что со вчерашнего вечера не могут найти Сему Центнер?
Василий отрицательно покачал головой и, положив её на ладонь руки, показал, что спал.
- Может быть, ты видел его вчера после обеда с кем-либо из пацанов?
Василий оживился и уверенно, кивая головой, буквально выдавил:
- Ммм-да!
- Да! Где? И с кем?
\ -Ммм-ддо-до-ро-га Бба-аа-раш.
-Дорога на Бараш?- Василий утвердительно кивнул головой.
- Сколько их было и кто кроме Сёмы?
Василий показал три пальца и, хмуря брови, пытался назвать фамилии:
- Ммм- гыи-глоо-тт-ов.
- Глотов!- воскликнул Могилевский:
- Ай, да Вася- Муму! Молодец!- и похлопал его по плечу.
- Остальное мы узнаем у Глотова, подключился Надолин:
- Ну, Леонид Самойлович, тебе бы сыщиком работать.
Мать Глотова встретила Надолина и Могилевского, входящих во двор, настороженно.
- Ты слышала?- обратился к ней Могилевский,- Сема Центнер не ночевал сегодня дома.
- Да, конечно. Вчера поздно вечером к нам приходила его мама с Маней Березовской.
- А сын в это время был уже дома?
- Да. Он пришел домой очень рано, сказал, что болит голова, отказался ужинать и лег спать, а когда его разбудили, ответил, что не знает где Сема.
-Вам придется ещё раз разбудить его.,- сказал Надолин,- нам надо задать ему несколько вопросов. Мать Глотова недовольно пожала плечами:
- А что ребенок может знать? Входите в дом, там и поговорите с ним.
Петька Глотов тёр кулаками сонные глаза, босыми ногами переминаясь с ноги на ногу.
- Скажи, герой, с кем ты вчера после обеда шел по дороге в сторону Бараша?
Глотов встрепенулся, сглотнул слюну и, потупив глаза, ответил:
- С Колькой Петруниным и Сёмкой Центнер.
- Так! А в село вы вернулись вместе?
- Да. Только у меня разболелась голова, и я сразу пошёл домой,- как заученными фразами, ответил Глотов.
- А куда пошли Петрунин и Центнер ты, конечно, не знаешь?- подсказал ему Надолин.
- Не знаю,- не очень уверенно, ответил Петька, отведя взгляд в сторону, и зевнул.
«Что-то он явно не договаривает», подумал, нахмурившись, Надолин:
- Ладно. Пойдём, спросим Петрунина. Может быть, у него память получше, сказал Надолин, пристально, вглядываясь в лицо Глотова. Тот не, выдержав взгляда, весь съёжился и вспотел.
-Почти уверен - Глотов что-то скрывает, - обратился Надолин к Могилевскому, когда они шли к дому Петруниных, где их встретила пронзительным лаем дворовая собака.
- Пелагея, угомони своего пса, - обратился Могилевский, вышедшей им навстречу из сарая, матери Петрунина,- Колька твой дома?
- Дома. А где же ему быть в такую рань? Спит, к утру только и успокоился, а всю ночь метался, что-то бормотал, думала – заболел.
- А вот Сёма Центнер дома не ночевал,- продолжал Могилевский.
- Да знаю. Вчера поздно вечером заходили к нам Женя с Маней. Горе- то, какое. А чего вы к нам пришли так рано?
- Нам стало известно, что вчера после обеда видели Сёму в компании вашего сына и Глотова,- подключился к разговору Надолин,- возможно он знает, куда пошел Сема.
- Ох, этот Петька Глотов,- Пелагея всплеснула руками,- сколько раз говорила своему: не дружи с ним, к добру это не приведёт- хулиганистый он. Сейчас разбужу, входите в дом.
Увидев Надолина в милицейской форме, Колька Петрунин, всхлипывая, испуганно заморгал глазами.
-Ты чего, парень, так испугался?- прищурившись, спросил Надолин.
- Я..Я. Я,- пытался что-то сказать Колька и, вдруг, начал икать.
- Господи, ты, боже, мой,- запричитала Пелагея,- сыночек, ты часом не заболел? Попей водички. Дрожащими руками, он поднёс стакан с водой к губам. Не в силах глотнуть из него, застучал зубами о его кромку, прижавшись к матери. Плечи его вздрагивали.
- Знаешь, сынок, Сёмушка Центнер с вечера до сих пор не пришёл домой, говорят после обеда, он гулял с тобой и Петькой Глотовым. Может быть, ты знаешь, куда он пошел? Пелагея почувствовала, как он вздрогнул и весь напрягся. Она погладила его волосы:
- Скажи дяде милиционеру, если знаешь,- он ещё сильнее прижался к ней.
- Ну, так знаешь или не знаешь? – тихо спросил Надолин. Колька, отпрянув от матери, как-то неопределенно закивал головой, вначале робко утвердительно, а потом быстро-быстро отрицательно.
- Вас троих: тебя, Глотова и Сёму видели, когда вы шли по дороге в сторону Бараша. Обратно вы вернулись вместе, втроем? Колька отрицательно кивнул головой.
- Нет? А Глотов нам сказал, что вы вернулись вместе. Колька снова закивал головой.
- Послушай, парень,- Надолин, слегка повысил голос,- ты же не немой. Ну-ка, скажи мне внятно: кто вернулся в село? Ну! Я жду. Всхлипывая и заикаясь, он выдохнул:
- Пе-еть-ка и..и я
- А куда делся Центнер? – У Петрунина в два ручья потекли слёзы. Он снова прижался к матери и, глотая слёзы, прерывисто выговорил:
- Когда разорвался снаряд, Сёма упал на землю, а мы с Глотовым испугались и убежали.
- Что!? Какой снаряд? Откуда он взялся?- побледнев, почти одновременно прокричали Надолин и Могилевский, а Пелагея стала безжизненно валиться набок.
Надолин успел её подхватить и посадить на табуретку, Могилевский прыснул ей в лицо воды. Придя в себя, она, заламывая руки, глядя на сына, хрипло проговорила:
- Как же вы могли бросить на ночь в степи одного Сёму и никому не сказать, ироды. Может быть,он лежит там покалеченный,- и, размахнувшись, хотела дать сыну оплеуху, но Надолин перехватил её руку:
- Сейчас не время, пусть быстро одевается, поедет с нами и покажет место, где разорвался снаряд и остался лежать Сёма. Леонид Самойлович,- обратился он к Могилевскому,- я на мотоцикле быстро смотаюсь в больницу и захвачу врача или фельдшера, а ты посади в машину Петрунина и Глотова. Встретимся через полчаса на
окраине села у дороги на Бараш,- и, обращаясь к Пелагее :
- Держите себя в руках и, пока, прошу вас, до нашего возвращения никому ничего не говорить . Пелагея, вся опухшая от слёз, молча кивнула и перекрестилась.
Однако, тревожное известие об исчезновении Сёмы Центнер, уже облетело всё наше небольшое село. Не стало секретом расследование участкового милиционера Надолина.
Со своим другом и одноклассником Виталиком Пикаловым мы сидели возле моего дома и обменивались догадками и предположениями. Проезжая мимо, Могилевский сказал:
- Ну-ка, комсомольцы,- нас только недавно приняли в комсомол,- садитесь в машину, поедем искать Сёму, смотрите, чтобы по дороге, Глотов не подрался с Петруниным.
Когда через полчаса, я увидел, что мы едем по дороге на Бараш, у меня упало сердце:
«Неужели, услышанный мною вчера взрыв, связан с исчезновением Сёмы. Много, много раз на протяжении нескольких лет, играя в игру «Казаки-Разбойники», мы бегали по этой дороге в заброшенное татарское село Бараш. Спустя пять лет после окончания войны – что там могло взорваться?»
Колька Петрунин всю дорогу всхлипывал, а Петька Глотов, искоса, злобно смотрел на него, вдруг, заерзав, показывая рукой влево от дороги, тихо произнёс:
- Вот там. Виталик постучал рукой по кабине, шофер, притормозив, остановил машину. Мы с Виталиком первые соскочили из кузова машины на землю и побежали туда, куда показал Глотов. Следом за нами бежали Могилевский, Надолин, фельдшер и шофер Сашка Кратько, держа за руки Петьку и Кольку.
Было раннее утро. За линией горизонта, отбрасывая косые лучи, поднимался солнечный шар, небо было голубым и безоблачным, просыпаясь, щебетали птицы…
Увидев Сёму, мы остановились и замерли. Он лежал на спине, его рот и ноздри были забиты землей и травой, на пальцах рук не было ногтей, они были изодранны до костей, обе штанины с многочисленными дырами были мокрыми от впитанной крови, в, остановившемся взгляде, широко открытых глаз, с длинными рыжими ресницами, застыл ужас. Быстро, наклонившись, фельдшер пальцами руки попытался под подбородком, сбоку, нащупать пульс. Приподняв веко, заглянул в глаз, затем, глубоко вздохнув, легким движением пальцев правой руки, закрыл, оба глаза, накрыл лицо Сёмы марлевой салфеткой, и выпрямился – Сёма был мёртв. Его тело ещё не успело застыть, он умер несколько часов тому назад.
Надолин, бледный, как стена, дрожащими руками никак не мог прикурить папиросу.
Могилевский, тяжело дыша, своими огромными ручищами тер виски, на его переносице и верхней губе выступили обильные капельки пота. Я стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться, и, не моргая, смотрел на, лежащего Сёму. Внутри у меня что-то оборвалось.
Виталик, отвернувшись, уткнулся мне в грудь, его плечи вздрагивали. Наконец, прикурив,
и, глубоко, затянувшись, Надолин скорбно, качая головой, тихо произнес:
- Эх, ребята! Ребята. Что же вы натворили. Почему с вечера никому не рассказали о взрыве,- при этих словах, Глотов и Петрунин, заголосив в два голоса, начали вырываться из цепких рук Сашки Кратько, а мы с Виталиком, как по команде, бросились на них с кулаками. Однако, Надолин и Могилевский успели нас остановить:
- Только без рукоприкладства и самосуда, тем более Сёму этим не вернёшь. А кто виноват – разберемся. Надо осмотреть местность,- подойдя к свежей, не очень глубокой воронке, Надолин предположил, что здесь могли взорваться либо минометный снаряд малого калибра, либо противотанковая граната.
- А вот где вы их нашли – постарайтесь вспомнить,- обратился он к Глотову и Петрунину. Они, всхлипывая, перебивая друг друга, рассказали, что рядом с обочиной дороги, возле деревни Бараш, случайно увидели торчащую из-под земли, рукоятку гранаты. Осторожно вытащили её и на обратном пути по очереди несли.
Потом Глотов предложил поиграть в настоящую войну и взорвать в бою немецкий танк. Петрунин и Центнер отказались. Глотов назвал их трусами и сказал, чтобы они отбежали подальше от него, и, сильно размахнувшись, бросил гранату навстречу «танку».. Пролетев несколько метров, граната упала и не взорвалась. Следующим бросал Петрунин. Произошло то же самое. И, наконец, бросает Сёма…
Теперь он лежит в зарослях полыни. Шелковистые пряди ковыля сплелись с его рыжими волосами. .А рядом, на месте каменистой целины, опутанной прочными, как проволока, корневищами сорной травы-чушки, осталась выбитая, как будто фрезой, голая земля, на которой он, цепляясь за жизнь, ночью один, истекая кровью, плакал от боли и страха и, наверное, звал маму, бился о землю головой, руками, ногами и грыз её зубами...
* * *
Судмедэкспертиза установила, что ни одно, из полученных, Сёмой ранений не было смертельным. Он умер от потери крови. Окажи ему своевременную медицинскую помощь, он, остался бы, жив. И поэтому не только убитая горем, мать Сёмы, но все односельчане и школьные товарищи так и не смогли простить Глотову и Петрунину их трусливого предательства. Даже, если допустить, что, испугавшись, они побоялись принести раненного товарища в село, но сообщить о случившемся, любому взрослому человеку или его матери в тот, же час, двенадцатилетние подростки могли догадаться.
Зловещую роль сыграл Глотов, приказавший Петрунину, молчать. Сверстники неоднократно кулаками сводили с ними счёты и, не, выдержав постоянного общего немого укора, обе семьи вскоре переехали.