На старом фото: скальник Старуха, находящийся неподалеку от Байкала
Наш друг - природа.
Под такой рубрикой были опубликованы когда-то, в советское время, эти заметки в городской газете «Рассвет коммунизма».
Неизвестный зверь
Иду по тропке. Неожиданно рядом раздались странные звуки. Пощелкивание, словно мягкая дробь молоточком по дереву, да еще что-то режущее, скрипящее, но негромкое, тонкое, нежное. На обломленной вершине погибшей уже березы сидел зверек в черной блестящей шубке и настороженно глядел на меня. Взмахнув пушистым хвостом, он спустился ниже и замер на сучке, навострив ушки и блестя от любопытства пуговичками-глазками. Я снял рюкзак и стал доставать фотоаппарат. Зверек внимательно следил за моими действиями. Подождав, пока я сменю объектив, зверек, словно позируя, пробежался к вершине, иногда останавливаясь и оглядываясь на меня. Он как бы спрашивал: «Ну что, долго еще фотографировать будешь?». Я же, в свою очередь, спрашивал себя: «Что же это за зверь такой? Соболь? Куница?» Воображение городского жителя никак не могло прийти к определенному выводу. Только к вечеру, встретившись со своим другом, который тоже часто проходил этой тропинкой, узнал, наконец, что это обычная сибирская белка. И все-таки, узнав истину, долго еще не мог провести аналогию между этим ловким, быстрым зверем и традиционной белочкой, держащей в лапках шишку с позолоченными орешками.
Блеснув атласной шубкой, белка исчезла на соседней елке. Упаковав фотоаппарат и забросив тяжелый рюкзак за плечи, я поднял голову. Белка была снова на своем месте и с любопытством глядела на меня. Может, ей захотелось поиграть с человеком?
Пройдя по тропинке несколько шагов, я оглянулся. В неотрывном взгляде зверька мне почудилась тоска расставания.
Бурундук Кузя
Разогрев на костре обед, сажусь за стол. Из шалаша раздается недовольный свист. Делаю вид, что ничего не слышу, и продолжаю обедать. Свист повторяется, переходя в негодующий клекот.
— Ну, что тебе еще? — говорю я бурундучку, стоящему на задних лапках, скрестив передние на груди. — Целый килограмм пряников уплел и еще недоволен.
От кулька пряников остался один обмусоленный пряник, лежавший на полпути к норе. Сладким бурундук обеспечил свою семью надолго. Остальные уцелевшие продукты я уложил на подвесную полку, поэтому-то бурундук, чувствовавший себя в нашем шалаше по-хозяйски, выражал таким образом свои чувства. Кое-какие продукты, не поместившиеся на полке, я запрятал в металлическую печку, которой мы не пользовались.
Друг мой назвал бурундучка Кузей. Кузю, как я понял, интересовали больше всего наши продукты. Бурундук, высказав все, что обо мне думал, решил, видимо, искать против меня контрмеры. Он начал стрелой метаться по шалашу, сближая круги к подвесной полке. По стойке, стоящей в полуметре от заветной полки, бурундук взобрался на потолок, сложенный, как и весь шалаш, из тонких березовых стволов, и, делая невероятные усилия, пролез по потолку какое-то расстояние. Однако коготки не выдержали упитанного веса и скользнули по бересте. Бурундук брякнулся на землю и это, видимо, подействовало на него отрезвляюще. Он вновь залез на стойку и призадумался.
Вдруг последовал прыжок, и бурундук оказался на подвесной полке. Не обращая на меня внимания, он спокойно прогрыз полиэтиленовый пакет и вытащил из него сухарь.
— Послушай, Кузя, — обращаюсь к нему, как к человеку. — Зачем ты портишь пакет, ведь он открыт с другой стороны. Нехорошо.
Бурундук, поглядывая на меня искоса, продолжает набивать щеки сухарем. Раз он не понимает человеческого обращения, то я подошел поближе и погрозил ему пальцем. Кузя нехотя спрыгнул с полки и отошел в сторону. Я принялся за ароматный лесной чай. Вдруг послышался шорох из печки. Оказалось, по беспечности я забыл закрыть дверцу печки на защелку, и Кузя, видимо, неправильно меня истолковал. Заглядываю в печку. Бурундук сидит верхом на буханке хлеба, обгладывая корочку.
— Ах, так! — В негодовании закрываю дверцу. — Ешь хоть всю буханку!
Почуяв неладное, бурундук мечется внутри печки, затем, подбежав к дверце и поглядывая в отверстие, издает просящий писк. Но я немилосерден.
— Посиди-ка здесь до вечера, — так говорю ему на прощание,— а там мы решим твою судьбу.
С другом мы разминулись и, когда я вернулся в шалаш, он уже готовил ужин.
- Что-то Кузи не видно, — были первые его слова. Бурундук был его любимцем.
- А ты загляни в печку, — посоветовал я.
Но в печке было тихо. Бурундук сумел выскочить из темницы через узкую и высокую трубу, которая была к тому же забита бумагой.
- Кузя наш теперь обидится и не придет, — загоревал друг. Весь вечер он ждал бурундука. Но тот не появился даже ночью, когда обычно обегал свои владения. Только мышь попискивала и шелестела бумагой.
Завтракали мы в плохом настроении. Вдруг у шалаша послышался знакомый свист. На перекладине стоял Кузя и, кажется... улыбался.
— Пришел! — повеселел сразу друг. — Здорово, Кузя! Перекусить не желаешь?
Он подал бурундуку кусок хлеба. Тот, ничуть не смутившись, стал есть прямо из рук.
— А это кто? — спросил я.
Друг оглянулся. В стороне, за костром, прижавшись к земле, сидел еще один бурундучок, поменьше, не решаясь подойти.
— Так это же его супруга, — обрадовано догадался друг. — Ну-у, теперь мы заживем по-семейному.
Старуха
В который раз стою перед этим скальником – нагромождением каменных плит на самом высоком месте, откуда открывается чудный вид на озеро Байкал, представляющийся в виде затуманенной чаши, и удивляюсь таинственным и великим силам природы, воздвигающей себе чудесные памятники. Сколько веков, тысячелетий поражает воображение людей это случайное нагромождение каменных пластов! Когда обходишь вокруг этого скальника, перепрыгивая с валуна на валун, уже впечатляет неприступность каменной крепости с вертикальными отшлифованными временем стенами, на которых не держится даже вездесущий лишайник. Но вот среди ветвей, из листвы вдруг проступает в профиль человеческое лицо, изборожденное морщинами. Нос сгорбился, веки прикрыты от усталости. Но еще высоко поднята голова, словно таится внутри неведомая сила.
Старуха — так назвали люди эту нерукотворную скульптуру.
Вечная старость, вечная дремота суждена ей. Сколько еще молодых людей, будущих людей будущих поколений, которых мы никогда не узнаем, но в которых, быть может, повторится наша кровь, сколько еще их будет стоять перед этим каменным изваянием и трепетать юными сердцами, и думать о великом смысле жизни!
Что она помнит, таежная Старуха? Что ведает? Какой думой опечалена?
Нет нам ответа.
Поцелуй
После долгого хождения по лесу наша компания расположилась на обед на солнечной полянке. Кто-то из девушек заметил, что здесь летают осы, но это никому из нас не испортило аппетит. Собственно, поначалу прилетела одна оса. Деловито обследовав стол, она уселась на надкусанный мною кусочек сыра. Я обедал, полулежа, положив ноги в высокую траву. Подтянув кусочек поближе, я попытался рассмотреть осу. Ее целеустремленное поведение не давало повода для беспокойства. Это был крупный экземпляр. У нее было длинное золотистое тело с легким пушком, раскрашенное поперечными темно-коричневыми полосками, находящееся в непрерывном движении. Цепкими ножками оса держалась за кромку кусочка, отрезая себе секачом очередной ломтик сыра.
С трудом поднявшись в воздух и гудя, словно тяжелый бомбардировщик, она утащила драгоценную добычу. Вернувшись вскоре, оса опять устроилась с моей стороны стола. Я подсунул ей сосиску. Мясо ей было, видимо, больше по нраву. Излишне не раздумывая, оса отрезала ломтик сосиски и была такова. В очередной раз она появилась не одна. Ее соратники, ласково жужжа и выискивая себе лакомые кусочки, распределились по столу, а моя оса, уже по привычке, направилась ко мне. На этот раз я подал ей вареное яйцо. Моя красотка предпочла белок, отрезав себе ломоть, наверное, величиной с неё саму. Видимо, это была матка или одна из тех особей, стоящих высоко в иерархии ос.
Так или иначе, осы кормились за СТОлом наравне со всеми. Все, и люди и осы, вели себя деликатно. Пришло время, наша компания насытилась и стала подниматься из-за стола. Осы забеспокоились. Особенно странно повела себя моя подружка. Она начала выписывать вокруг меня круги, абсолютно не прислушиваясь к моим словам. А я ей говорил, что мы пока не собираемся убирать стол, так что они могут им спокойно пользоваться без нас. Однако, чем больше я с ней разговаривал, тем настойчивей оса кружилась вокруг моего лица. Я не отмахивался. Зачем? Я ей полностью доверял. Вдруг, совершив неожиданный рывок, моя ненаглядная уцепилась мне в губы и сжала их намертво цепкими лапками. Это длилось, наверное, секунду. Сколько-то мгновений я еще терпел ее удивительную выходку. Но неожиданно какой-то, не зависящий от меня, импульс страха или сомнения взмахнул моей рукой, и я скинул осу с губ.
Она улетела. Вслед за ней улетели и другие осы.
Вот, собственно, и вся история. Был это давно. Но я все отчетливо помню, словно оса поцеловала меня вчера. Все-таки думаю, что это был поцелуй. Ведь в природе все взаимосвязано. Если мы с добром относимся ко всему живому, то и оно, живое, пусть и не мыслящее (хотя кто это установил?), но существующее по законам природы, ответит нам взаимным добром и благодарностью.
Быть может, наивное рассуждение. Но почему-то хочется в это верить.