Тома положила трубку с колотящимся сердцем. Павел… её помнит. Весь следующий день хлопотала Томка – достала с антресолей старую, видавшую виды штормовку, выгладила. Напекла пирожков с повидлом и целую гору творожных печенюшек. Генка даже удивился: «Куда ты столько, мать? Это ж нам за месяц не съесть».
Услышав от матери, что она идёт в поход, да ещё на день рождения, и к тому же с ночлегом (место сбора переиграли и решили пойти на два дня – отмечать так отмечать! – на излюбленное Колино место, речку Берёзовку, за сто десять километров от Москвы. Места там безлюдные, лес грибной и ягодный, а речка родниковая. Ну и желание именинника – закон), Генка даже присвистнул...
- Да ты с ума что ли сошла? Какие походы?
- А ты меня уже в старухи записал?- огрызнулась Томка. – У вас своя жизнь, а у меня своя. Я может, замуж выйду и уйду от вас.
- Да ну тебя! – махнул рукой сын.
И Томка, победно улыбаясь, пошла укладывать двухдневный рюкзак.
А ночью ей приснился муж…
Вынимала Томка из духовки пироги. Оглянулась – а за столом Анатолий сидит.
- Толь, возьми вот пирожков, поешь, пока горячие, - засуетилась Томка. А муж ей грустно так отвечает:
- Да ты забыла что ли, Тома? Я же умер! Вот память девичья… Не надо мне теперь пирогов. Да и не мне пекла – Павлу своему.
- Какой он «мой», я на день рождения, на общий стол пекла, - оправдывалась Томка.
- Нет, ты не для всех, ты для Павла пекла, - гнул своё муж. – А меня угощаешь как гостя незваного, нежеланного. Пашке своему пекла, а меня кормишь. Его любила, а за меня замуж пошла.
- Да ты же сам ушёл от меня! – взвизгнула Томка возмущённо. – Ты ушёл, а я, значит, виновата?
- Не любила ты меня, вот и ушёл, - отрубил Томке муж. – А я всю жизнь тебя одну... С другой жил, а любил по-настоящему только тебя! А ты даже на кладбище по мне не плакала, себя жалела… Обидела ты меня, Томка, и сына обидела. Отгородилась от всех, хочешь жизнь заново начать? Нет, Тома, в одну реку дважды не войдёшь… Ну, прощай, жена. Приходи на могилку ко мне. Только пирогов не носи, раз не мне пекла.
- Да что ты ко мне привязался, с пирогами этими! – гаркнула Томка в сердцах. Смотрит – а никого нет. Стоит будто Томка у плиты, пироги жаром пышут, вкусно пахнет горячей сдобой и повидлом, на противень вытекло, будь оно неладно… А мужа нет.
Ей вдруг стало страшно. И одиноко стало: ушёл от неё Толик, в третий раз ушел, пирожка даже не попробовал… И подумалось ей, что и не вспомнить, когда она мужа Толиком называла, всё Толька да Толька!
Заплакала Томка от обиды – и проснулась в слезах. За окном розовело рассветное небо. Как её встретят в группе, шутка ли, столько лет не виделись..
Томка сунула в объёмистый рюкзак две картонных коробки с пирожками и одну большую – с творожным печеньем и с тяжёлым сердцем влезла в лямки. Рюкзак ощутимо давил на плечи. «Тяжёлый, собака» - подумала Томка. – Ничего, после обеда будет легче».
Томке стало легко, словно кто-то невидимый снял с её плеч тяжелые ладони. Тихо ступая, чтобы не разбудить домашних, Томка вышла в коридор – и встретила неприязненный взгляд сына. Щелкнула замком, вызвала лифт. Сын не уходил, собирался с силами, поняла Томка.
- Опять шляться поехала? - изрёк мужниным голосом сын («Господи, ну до чего у них голоса похожи! И характер не дай господи…»)
- Отец вот… из-за походов твоих ушёл. Ревновал тебя очень. Любил потому что. Это он сам мне сказал. А ты… Тебя разве удержишь, пятьдесят скоро, а всё как девчонка – с рюкзаком по лесам километры меряешь… Подумала бы лучше, кому ты там нужна? Ну, разве только на ночёвку…
- А кто ж тебя научил матери так хамить? Отец хамом был, и сын хамом вырос! – выкрикнула ему в лицо Томка и, не дождавшись лифта, резво скатилась по лестнице.
Уже выйдя из подъезда и жмурясь от тёплого утреннего солнышка, Томка улыбнулась. – «А вот нужна!» - ответила она Генке, но он её уже не слышал.
На вокзале Томку ждал сюрприз: отметить юбилей Николая (ему исполнилось шестьдесят) собрался, как отметил сам юбиляр, «кадровый состав» группы – друзья Колиной молодости и все его бывшие туристы. Поздравить любимого руководителя пришли даже те, кто давно уже «завязал» с туризмом. Многие из них помнили Томку, так что её опасения – как встретят в группе – остались позади, и ничто не омрачало Томкиной радости.
Вглядываясь в полузабытые лица старых друзей – такие знакомые, такие дорогие для Томки лица (и совсем почти не изменились, ну разве чуть-чуть, самую чуточку стали старше), она словно вернулась в прошлое и чувствовала себя молодой и беспечной – как двадцать лет назад, когда они всей группой (самой дружной группой Клуба Походов выходного дня!) вот так же отмечали Колин юбилей. Тогда ему исполнилось сорок. Каким он стал теперь?
Словно в ответ на её мысли сзади кто-то заорал:
- Тамарочка!! Какие люди!! У нас сегодня полный кадровый состав! Пирогов-то напекла? Смотри у меня, чтобы до привала донесла в целости-сохранности. Я ж тебя знаю, вон – Пашке половину по дороге скормишь…»
Замерла Томка, сердце остановилось и забилось радостно, затрепыхалось как птица. Обернулась – и … оказалась в крепких Пашкиных руках.
- Томусик! Явилась, не запылилась… Пирожки-то с чем? Дай хоть понюхать! – под дружный смех жалобно попросил Павел…
Это был солнечный, радостный, праздничный и счастливый для Николая и его товарищей день, который, казалось, сам не хотел кончаться. И так много всего случилось в этот необыкновенный день, что и не упомнить…
Первое препятствие – речку – переходили по бревну. И не река была – так себе речушка, метра два шириной. И глубина-то по колено! И берега-то низкие – бревно почти касалось воды… Вот только вода – ледяная! Начало мая, кое-где виднелись серые островки снега с вытаявшей из него прошлогодней хвоей…
Речку перешли бодрым шагом – побросали рюкзаки на противоположный берег (Томкин, с пирогами, бережно передавали из рук в руки… и бросили «ласково») и налегке уже – переправились сами. Бревно было относительно широким (могло быть и хуже) и таким надёжным с виду, что Николай решил перейти речку не снимая рюкзака. –«Тяжёлый он, подлюка, потом надевать – проблема, я так перейду» - были «последние» слова Николая.
Бревно, терпеливо выдержавшее всю группу, под Николаем хрустнуло, хрястнуло – и он оказался в ледяной купели. Группа среагировала чётко и быстро: сбросили надетые уже рюкзаки и… достали фотоаппараты! Глубина, как уже говорилось, была ненамного выше колен, да вот незадача – Коля лежал на боку (по определению туристов "устроился удобно"), рюкзак, и без того тяжеленный, намок и стал неподъёмным.
Коля отчаянно дёргался, болтая руками и ногами, но встать не мог. У него получалось смешно. Все и смеялись – долго и от души. А отсмеявшись, поспешили на помощь имениннику. Вытащили, конечно. И рюкзак спасли.
Николай был завернут в праздничную скатерть, заботливо принесённую кем-то по случаю дня рождения («Это надо же, пригодилась скатёрка условно-досрочно, кто бы мог подумать…»). Там, в скатерти, он снял мокрые штаны и переоделся в сухие (заботливо принесённые кем-то в рюкзаке по случаю дня рождения – мало-ли что, день-то какой непростой…)
А вечером, за праздничным «столом» - то есть на расстеленной на траве этой самой скатерти – передавали из рук в руки полароидные снимки, заботливо подписанные дружескими руками…
«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих» - двое дюжих улыбающихся молодцев тащат Николая из воды: один держит именинника за руку, другой за ногу, а свободной рукой (и ногой!) именинник держится за воду… Такой вот кадр получился, умеют ребята, что тут говорить!
«Именинник снимает штаны!!!» - Николай переодевается, завёрнутый в цветастую скатерть как индианка в сари.
«Лиха беда начало» - крупным планом Колино обалдело-удивлённое лицо.
«У вас товар – у нас купец» - разложенное на берегу Колино «имущество» - свитер, спальник, полотенце, цивильные брюки и рубашка, запасные носки (всё было вынуто из рюкзака и разложено для просушки заботливыми туристскими руками, этими же руками запечатлено на плёнку для потомков и сложено обратно в рюкзак («Коль, ты чего, голову простудил? Когда ж это высохнет?! Нам идти надо, у костра высушишь, успеешь…»)
Короче, день начался неплохо и обещал много интересного. Потом были ещё переправы, и едва завидев речку, все начинали дружно хохотать
- Именинника держите, а то утонет! Он сегодня плавучий, как топор.
- Коль, а может, сразу штаны снимешь? Чтоб в сухом идти. Ведь всё равно свалишься. Мы отвернёмся, Коль…
Николай молча улыбался (заработал – терпи), кряхтя под огромным рюкзаком. На привале рюкзак оценили по достоинству и присвоили звание «лучший рюкзак месяца». А в рюкзаке… а в рюкзаке!..
Две трёхлитровые банки маринованных «дамских пальчиков» (легальных, жена отдала добровольно), баклажанная икра (лучше Колиной жены её никто не умел приготовить, это было признано всей женской половиной (то есть четвертью) группы. А ещё – замороженная курица и … сырые яйца! То есть яйца были до первой переправы, а на привале был уже меланж «с косточками».
Николай непременно хотел сварить куриный бульон с клёцками, и его сварили (вы когда-нибудь пробовали сделать это на костре?), и получилось! Желание именинника – закон. Ах, какой это был обед! Курицу, которая не желала размораживаться, разрубили топором. Клёцки замешивали в эмалированной широкой миске, которую тоже принёс юбиляр. Клёцок получилось много, и всем досталось по нескольку.
Да-ааа, уважил Николай группу. Не подкачали и гости, постарались – на праздничной скатерти лежали горки ветчины (которой тогда было не купить, это была редкость), аппетитно нарезанное сало – по-украински, по-венгерски, по домашнему и какого только не было, в группе уважали сало, ну что ты будешь делать…
…Яблочные и смородинные кексы, шарлотки, бисквиты, конфеты… Шампанское, армянский пятизвёздочный коньяк, сухое, полусухое, десертное…
А из рюкзаков всё доставали и доставали – грибы с луком, копчёную селёдочку, баночки с паштетом, маринованными корнишонами, маринованными патиссонами… В группе любили поесть, ну что ты с ними будешь делать! На столе, если можно так сказать о расстеленной на траве скатерти и двух кусков полиэтилена по бокам, - возвышались горы снеди… Неужели мы всё это съедим?!
Но день был длинный, рюкзаки у всех тяжеленные, шли быстро и долго, народ изрядно проголодался. И устрашающие (количеством, поскольку качество было отменным) горы пирогов, закусок и салатов потихоньку таяли. А потом – таяли всё активнее…
Кстати, о салатах. Их в группе готовили настоящие мастера. Происходило это так: с общего стола изымались все необходимые ингредиенты. Женская половина группы (половина – это фигурально выражаясь, на самом деле женщин набиралось четверть, иногда треть) всё это дружно резала, тёрла на тёрках и шинковала, после чего всё складывалось в полиэтиленовые большие пакеты.
В пакеты с "ингредиентами" добавляли соль, майонез, сметану, тёртый острый сыр и сливки (да-да, вы не ослышались, я ведь уже говорила, что салаты готовили мастера, и ели тоже мастера). Пакет завязывали на крепкий узел и, осторожно перехватывая руками, перемешивали таким образом содержимое. Всё, салат готов, подставляйте миски.
*****
Вечереет. Солнце ещё не село, но уже заметно похолодало. Дрова прогорели, от раскалённых углей идёт приятный ровный жар…
Группа устала. Уже рассказаны и пересказан накопившиеся новости. Уже съедены праздничные закуски, задуты свечи на праздничном торте (свечей было ровно шестьдесят, дули всей группой добрых три минуты, еле справились, никак гаснуть не хотели, упёртые попались свечи!)
Уже расхватаны Томкины «фирменные» пирожки, уже растаяло Томкино сердце от комплиментов – ей с пирожками общих. Уже много песен спето под гитару. Вымыта посуда, вымыты котлы. Выстирана в ледяной воде скатерть и развешена для просушки.
Давно уже зажглись в небе звёзды, давно пора спать, но так здорово сидеть вокруг жаром пышущего костра, который шипит и вспыхивает рубиновыми всполохами огня. Никто не уходит в палатки, все сидят и смотрят, как наступает ночь.
В сгустившейся тьме, со всех сторон обступившей бивак, уже не видно палаток. До них добираются на ощупь, подсвечивая фонариками путь. Со всех сторон – светлячки фонарей. Недоумённые возгласы:
- Ой, чья это палатка? Моя? А где же тогда мой спальник? Нее-еет, это не моя, я дальше пошёл искать…
- Какой идиот тут столб вкопал, я башкой здорово треснулся…
- Это ты идиот. Это не столб. Это дерево растёт.
- Так, говоришь, де-еее… А вот ещё одно! Чёрт, больно-то как. Чем завтра думать буду? Мозги отбил.
- Мозги потерял? Ну, в темноте где ты их найдёшь, а завтра сами прибегут.
Возгласы заглушаются взрывами смеха. Пора спать. Томкин спальник – в палатке Павла. У него большая палатка, двухместная, они могли бы взять к себе кого-нибудь ещё. Палаток всегда брали в обрез, чтобы полегче тащить, и без них тяжело. В двухместных помещались вчетвером и даже впятером, хозяева палаток гостеприимно приглашали к себе на ночлег.
Павел никого не приглашал. Молча, на правах хозяина, забрал у Томки рюкзак и, бросив на ходу – «Запомни, вон наша палатка, а то ночью не найдёшь» - ушёл с ним в палатку. Томка ещё посидела у костра. Потом поднялась и легко, как девчонка, побежала между деревьями к их с Павлом палатке…
*****
… - Паш, ты не заснул ещё?
- Тома, Тамарочка… Томусик, господи, как же я… как же мы… Столько лет не виделись! Веришь, ни на минуту тебя не забывал, разговаривал с тобой… Думаю, вдруг услышит, есть же эта самая… телепатия. Тома, Тома… не выходи из дома. Песню про тебя сочинили. Иди ко мне, Тома… Томусик!
- Я тоже… про тебя… не забывала… Пашка, ты мой, никому не отдам!
*****
Томка лежала и слушала ночь. Шумел ветер в соснах. Захлёбываясь, журчала о чём-то говорливая речка, на излучине которой они разбили лагерь. А Павел всё молчал. И задал наконец вопрос, которого Томка от него не ожидала:
- Том, вот скажи, только честно – ты счастлива? Ну, жизнь не зря прожита, сына вырастила, внучка у тебя… А вот скажи, ты счастлива?
Теперь надолго замолчала Томка. Павел терпеливо ждал.
- Я не знаю, - выдохнула она наконец. – Сын вырос у негоу самого дочка растёт, умница, рукодельница. А я… Я не нужна ему больше, и невестке мешаю только. Да и внучке, пожалуй, уже не нужна. А муж – вечно ко мне придирался, всё ему не так – туда не ходи, этого не делай… Вот такая любовь. Ушёл от меня муж, Паша. Другую нашёл. С ней, говорил, человеком себя чувствует, а я… А со мной… - Томка всхлипнула и замолчала.
- Ну, это ты брось! Чтоб такая как ты, и не нужна? Да куда ж они все без тебя, пропадут ведь! А помнишь, как мы с тобой познакомились? Как я тебе грибов набрал, а ты их выбросила…
- Да потому что ты одни поганки притащил!
- Дура ты, Томка, это ж зонтики были, самые вкусные грибы, куриное мясо по вкусу напоминают, их приготовить надо уметь, я бы тебя научил.
- Ты бы меня отравил. Ты… дурак такой был!
- Да это ты была – без царя в голове, безалаберная и…
- А чего ж ты с безалаберной глаз-то не сводил?
- Так я же не договорил, без царя в голове, безалаберная, взбалмошная и красивая! А я безалаберных обожаю просто, сам такой...
- Сам такой дурак!
- Тома, вот что ты сейчас сказала? Что я такой же дурак, как ты. А счастье – это знаешь что такое?
- Что?
- Счастье - это найти такого же дурака, как ты. Я в журнале одном прочитал. Прямо про нас с тобой написано! Помнишь, как я на тебя пялился, а ты злилась…
- Помню, - улыбнулась в темноте Томка. – Вся группа помнит! Ты тогда соловьём заливался, про свою семейную счастливую жизнь хвастался. Всё хвастался и хвастался…
Томка вдруг поняла, что Павел тоже улыбается в темноте.
- И дохвастался! – закончил за неё Павел, и оба дружно рассмеялись.
- Кончай, молодожёны, - лениво отозвалась соседняя палатка. – Беседа, конечно, информативна и содержательна, это бесспорно, но вы знаете сколько сейчас времени? Не знаете?
- Оставь ты их, пускай ещё поговорят, интересно же… до чего они договорятся! Два счастливых дурака.
Томка с Павлом, давясь смехом, изнемогая от него и не в силах перестать смеяться, придушенно хохотали.
- Эй, у вас там чего, комната смеха открылась? Тогда мы идём к вам…
Томка с Павлом притихли.
- Я думал, они в самом деле придут, - выдал Павел шёпотом.
- А что ты ещё думал? – шёпотом отозвалась Томка.
- Думал… о тебе. Томка ты моя! А я-то, дурак, думал, у тебя всё хорошо. Потому и не звонил. Я хотел, чтобы у тебя всё было не так, как у меня, чтобы ты была счастлива. А я…
И словно прорвалась, рухнула веками стоявшая плотина – Павел говорил и говорил, взволнованным шёпотом рассказывая Томке всю свою неудавшуюся семейную жизнь.
Томка слушала – и слёзы медленно текли по её щекам, и она радовалась, что Павел не видит их в темноте. А он всё говорил, говорил – и вдруг замолчал. Уснул. Томка слушала его сонное дыхание, и ей хотелось, чтобы так было всегда. Уж скорей бы рассвело! Пашка проснётся и скажет, что без неё, Томки, жить больше не может. Или нет, он скажет, что никуда её от себя не отпустит. Или…
Томка лежала без сна и думала, что скажет ей Павел. Он и так уже – всё сказал, ведь его рассказ это и есть признание в любви, думала Томка. Но лучше бы… конкретнее. Лучше бы он прямо сказал, что без неё, Томки…
Он непременно скажет ей слова, которых ждёт каждая женщина и которых Томка так и не дождалась – от мужа. Это скажет ей Павел, и жизнь для них двоих начнётся заново. А что? Они ещё не старые, они любят друг друга… Вот проснётся Пашка и скажет… Да что там скажет! – крикнет на весь лес: «Томка, я люблю тебя!!!». И все будут их поздравлять: ещё одна пара, ещё одна свадьба, в группе уже не первая.
Томкины мечты прервал далёкий тоскливый крик. Птица? – Нет, это кричал человек. Вот опять. И опять! Кто-то невидимый кружил по лесу и кричал, то ближе, то дальше. Плутал в лесной чаще за сто десять километров от Москвы… А вдруг он выйдет на бивак?! А вдруг это сбежавший заключенный или сумасшедший? Кто же в здравом уме пойдёт ночью в лес?
Томка энергично тряхнула Павла за плечо:
- Паша, вставай. Кричит кто-то.
- Кто?
- Да не знаю я. Давно кричит, то ближе, то глуше. А сейчас громче! К лагерю идёт!
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2015/11/14/1172