Глава 8. 2-ая часть Шаги по земле

 
   .                Глава 8.  Прощай, Абхазия.   
       
    Вечером в мою жилую комнату, расположенную в здании клуба аэропорта, зашёл наш главный инженер и мой покровитель Виктор Николаевич Бородавкин.
– Мир дому твоему!  Принимай гостя, – приветствовал он и положил на тумбочку, стоящую рядом с моей железной койкой, кулёк с конфетами, – организуй чайку по стаканчику. Выпьем и поговорим: есть серьёзная тема.
   – Виктор Николаевич, а у меня негде вскипятить воду, да и стакан всего один. Я сейчас сбегаю в лётную столовую и всё организую с помощью шеф-повара Анны.
– Не беспокойся, и бегать куда-либо не надо. Выпить чая сможешь без гостя с моими конфетами.  Я пришёл к тебе, чтобы решить один серьёзный в твоей жизни вопрос: думаешь ли ты закончить своё среднее образование? Как мне известно, в дни войны, в 1942 году, воспитываясь в детском доме, ты закончил семилетку и в свои четырнадцать лет стал работать токарем на волжском военном заводе. 
– Конечно думаю, – ответил я Виктору Николаевичу, – но не знаю, как.
   Вечерней общеобразовательной школы, да ещё на русском языке во всей Абхазии пока нет.
– Ты правильно это узнал, – перебил меня Бородавкин, – поэтому я предпринял некоторые шаги и позвонил своему старому знакомому по институту Славику Башкирову, которого недавно назначили начальником аэропорта «Внуково».  Теперь это развивающийся международный московский аэропорт, где есть вечерняя средняя школа и современное общежитие для работников ГВФ (Гражданского Воздушного Флота). Вячеслав Филиппович Башкиров дал согласие на перевод тебя к нему во «Внуково», чтобы ты продолжил учёбу в вечерней школе.
      С уходом Виктора Николаевича, на меня наехала хандра.   Мне вдруг не захотелось уезжать из Абхазии, где появились близкие люди, такие как главный инженер аэропорта Бородавкин, который спас меня от верной гибели, потом помог приобрести авиационную специальность, беспокоится о моём будущем, как родной отец.  Такие как шеф-повар нашей столовой для сотрудников и летчиков армянка Анна, откормившая меня после перенесённой мной холеры. Мой друг и товарищ по работе, помогающий осваивать новую специальность Биджо, родственница которого Зигзи, возбудила во мне чувства юношеской первой любви.
   С ней в лунную южную ночь пробирались мы по взлётной полосе через колхозный мандариновый сад на гальковый пустынный в этом месте берег Чёрного моря, и наслаждались звездным небом, вдыхая морской соленоватый воздух и переполнявшее нас счастье молодости.  Зигзи опускала босые ноги в пене прибоя, а я смотрел на неё и боялся дотронуться до этого божества, не говоря уже о желании нежного поцелуя. Ей было не более семнадцати, но она понимала своё превосходство над моей глупой трусостью и её глаза смеялись, отражая свет бесстыдницы луны, наблюдавшей эа нашим свиданьем. В конце концов я осмелился, подошёл к ней, взял за руки и поцеловал в щеку. Зигзи посмотрела на меня с удивлением и для второго поцелуя подставила свои губы.
   Забегая вперед, скажу, что пройдет немного времени и судьба разлучит нас навсегда. Я уеду жить и работать в Москву, откуда напишу и пошлю ей своё последнее послание в форме посвященного Зигзи стихотворения «Очи грузинки как пламя огня».  Она останется в Абхазии, наверно выйдет замуж, впрочем, её дальнейшая судьба мне неизвестна.

– Гамарджобат, генацвале! – поздоровался со мной Биджо, когда я на следующий день встретил его в столовой, – ты вчера опять гулял с моей родственницей в ночное время на берегу моря, – заявил он, – а я тебя предупреждал оставить Зигзи в покое. Как другу могу сказать, что сколько вина мы с тобой выпили, столько между нами может быть пролито крови.
– Не пугай меня, Биджо, я не из пугливых. Зигзи меня любит и этим всё сказано, – ответил я на его угрозу и повернулся, чтобы уйти.
– Не спеши уходить: выслушай мой довод внимательно, – остановил он меня, взяв за рукав рубашки и усаживая на рядом стоявший стул. – В Абхазии, не влюблённая дочь решает вступление в брак, а её родители, которые получают от жениха солидный за неё выкуп – калым. Твой брак с Зигзи не возможен в принципе. Как бы ни была невеста хороша, она ни станет женой, если у жениха нет в кармане не гроша.
– Ты хочешь сказать, мой друг, что в Абхазии бедные не женятся, потому что на такой брак не согласятся родители, – попробовал я парировать его довод.
– Нет, я не могу сказать, что бедный джигит не может жениться, – прервал мою реплику Биджо, – если он беден, то не ждёт благословления её родителей, а просто крадёт невесту и где-то её прячет до поры, до времени.  У тебя же нет, дорогой мой, ни денег, ни возможности украсть Зигзи потому, что спрятать потом тоже негде. Разве только в своей клубной конуре, – попытался юмором закончить свои доводы Биджо, – и, чтобы меня не обидеть, добавил, – не сердись и пойми, что ты и Зигзи ставишь в ряд оскорбления наших обычаев.
 – Я не согласен с твоими доводами, а ваши обычаи для меня не закон. Не надо забывать в каком веке и в какой стране мы живём! – встав со стула, громко сказал я и, хлопнув дверью, вышел вон из столовой.  А в свой след услышал голос Биджо: «Ну! ну! Давай, давай!»
   После рабочей смены Биджо подошёл и, хлопнув меня по плечу, пригласил: «Пойдём, дружище, освежимся: выпьем мачарки по чарке и забудем нашу ссору в столовой. У родителей Тенгиза молодое вино мажара поспело: у нас в Бабушарах его называют мачарка. Навестим стариков, а заодно узнаем, как Тенгиз чувствует себя в забайкальской ссылке. Я ему несколько писем посылал, но ответа не получил».
    Когда мы через четверть часа подошли к дому Тенгиза, его отец Сандро Кварчелия занимался чем-то в саду. Увидев нас, он отложил в сторону инструмент и подошёл к калитке: «Мой дом всегда рад гостям», – сказал старший Кварчелия и пригласил нас во двор.
    В конце двора в землю были закопаны две огромные полутораметровые глиняные квеври – это сосуды, похожие на кувшины с широким горлышком, в которых хранится и бродит молодое вино. 
  – Вот сливаю забродившую мачарку, – пояснил Сандро, – когда она запенится, то необходимо сливать, чтобы не выливалась через край кверви. Помогите забрать заполненные мною бутыли с молодым вином и пойдём в дом.
      Забрав бутыли, мы следом за Сандро вошли в дом бывшего штурмана аэропорта Бабушары.  После ссылки их сына в Забайкалье и гибели его молодой жены Илоны, в доме проживали только старые родители Тенгиза.
      Хозяин дал распоряжение супруге приготовить для гостей угощение и накрыть стол, а мы в ожидании сели и стали слушать
его рассказ:   
    – Когда-то мой дом был полон гостей: к сыну приходили его друзья и товарищи по работе – летчики, штурманы, авиамеханики – большей частью мужчины.  Была у него и любимая девушка, наша соседка Илоночка, с которой он дружил со школьной скамьи.       
      Моя семья любила угостить гостей вкусными блюдами, например, орехами, сваренными в молодом вине: блюдом,  называемым у нас сладкой чурчхелой, или пряной сациви из курицы, а лучше из индейки с чесночным соусом.
 Прочими блюдами: хачапури, шашлыками со свежими овощами и другими.   Тенгиз неплохо играл на скрипке, сочинял стихи.
     Какое горе свалилось на нашу семью вы знаете. В своём похоронном послании Тенгиз просил не хоронить сердце любимой жены до его возвращения из ссылки. Семья отложила захоронение на сутки и выполнила его просьбу.
    – Вы видите дверь, на которой прикреплена траурная лента, – продолжил рассказ Сандро и показал рукой на дверь в углу комнаты, – эта комната, отдана Илоне: там лежит её сердце.
Никому не допускается входить в неё, но вам после ужина я разрешу войти.
    Похвалив молодое вино хозяина, и довольно плотно закусив угощением, поданным хозяйкой на стол, мы с Биджо добавили на посошок по рюмке чачи и встали из-за стола.
     Кварчелия снял ключ, висевший у двери комнаты Илоны и открыл её. Терпкий запах лаванды обдал нас, и мы вошли в небольшую комнату, с припущенной на окне шторой, через которую извне пробивался свет вечерней зари.
    В одном из углов комнаты стоял пьедестал, освещённый лампадой, а на нём стеклянная цилиндрическая ёмкость литров на пять с хрустально прозрачной жидкостью. Что ещё находилось внутри этой ёмкости, понять было невозможно, потому что вся она снаружи утопала в живых цветах и листьях.  Сверху над ней мы увидели довольно большой портрет Илоны, нарисованный художником на холсте маслом. С портрета смотрела на нас живая Илона и только две траурные ленты, спускающиеся с обеих сторон портрета, говорили о том, что это могила её сердца.
     Сандро подошёл и поправил ленты, хотя этого можно было и не делать. Биджо шепнул мне на ухо: «Пора уходить».
       Мы вышли из комнаты, попрощались с хозяевами и покинули дом семьи Кварчелия.
     Через неделю меня пригласили в отдел кадров аэропорта и вручили документы о переводе на новое место работы в московский аэропорт «Внуково». Я стал собираться.


         

   
    


 




   


            

         



.