После известия о гибели Сергея я оцепенела. Именно этим словом точнее всего можно передать мое состояние. На конференции не появлялась. Никаких докладов слушать не могла. Лежала в гостинице. Очень доставала коллега, соседка по комнате. Она забегала в перерывах конференции, да и вечером от нее не было покоя.
И вдруг я сообразила, что могу улететь домой! Нет, я не собиралась менять билет. Старый мне нужно было сохранить для командировочного отчета. Просто купить новый. Билет на самолет стоил 36 рублей. При моей зарплате в 340 рублей совсем не проблема. И я бегом бросилась в кассу. Завтра было 15 сентября. И билеты на 15 были, но только не сентября, а октября. А раньше не было! Это тоже было приметой нового времени. Бизнес не ездил поездами. Он летал самолетами Аэрофлота. А рейсов в то время было очень мало.
Пришлось смириться и дальше валяться в гостинице. Но не долго. Отсутствие мое на конференции заметил Владимир Николаевич, главный организатор с советской стороны. Зашел к нам. Сам он жил за городом, вместе с коллегами из-за рубежа. Что я могла ему сказать? Сказала правду. Не всю, конечно. Что погиб одноклассник, москвич. Очень жаль. Но завтра в 8 утра я должна стоять у входа в гостиницу. Состоится поездка с коллегами в Свято-Троице Сергиеву Лавру. Ту, что в подмосковном городке Сергиев Посад. Явка обязательна, я там в каких-то списках, подведу, если не поеду.
Подводить не хотелось. Да и Лавра – это же не спектакль в Мулен Руж. Святое место.
Привела себя в порядок. И в 8 утра была готова. Подъехал автобус, полный зарубежных коллег. Немцы, в основном. Это для них была организована поездка. Из наших – только мы с Владимиром Николаевичем. Два гида в автобусе. Вещают на английском и немецком о красотах и достопримечательностях за окном.
С выездом из Москвы красоты стали сомнительными, а потом и вовсе такие, что лучше не смотреть. А в автобусе нарастал непонятный ропот. Можно было различить слова «кафе, кафе». Забугорцы требовали перерыва и кофе! Это была жесть и полная неожиданность для организаторов. По плану экскурсии в Сергиевом Посаде должен был быть обед. Ну, а к ужину иностранных коллег вернули бы в их резиденцию за городом, где были и «кафе» и алкоголь и прочие изыски, которых совковым гражданам не полагалось. Шофер и два экскурсовода не знали, что делать. Назревал международный скандал.
Автобус остановили где-то на задворках. Через некоторое время шофер и гиды вернулись с картонными коробками. В них были бутерброды и бутылки с газировкой. Немцы вроде успокоились. А Владимир Николаевич предложил мне к бутерброду хлебнуть не газировки, а кое – чего из своей фляжки. Коньяк обжег внутренности, но помог переварить бутерброд. Мы двинулись дальше.
В Лавре к нам вышла очень симпатичная дама в роскошном павло - посадском платке. И начала свой замечательный рассказ. Ее красоте, свободной немецкой речи можно было только позавидовать. Кто она? Кто ее предки? Какое образование она получила? Где так овладела языком?
Все эти вопросы так и остались у меня без ответа. Но женщина в накинутом на плечи платке осталась в моей памяти. Как символ профессионализма и увлеченности делом. Замечу, что кроме пассажиров нашего автобуса никого в это время в залах музея не было. Только стайки озабоченных монахов сновали туда – сюда, бросая на нас отнюдь не смиренные взгляды. Может это были статисты, играющие положенную им роль декораций?
В одной из витрин Владимир Николаевич обратил внимание на некую тряпицу. Она была очень ветхая и неопределенного сине – серого цвета. Володя переводил взгляд с этой тряпицы на мою джинсовую курточку. И удивлялся сходству ткани.
Тряпица в витрине была остатками древней плащаницы. В Лавре были и другие плащаницы – роскошные, расшитые серебром и золотом, жемчугом. Подарки царских семей. Настоящие произведения искусства древнерусского шитья. Но Владимира Николаевича привлекла именно эта, древняя.
Надо заметить, что моя джинсовая курточка в 1985 году тоже была редкостью в СССР. Плащаницу хотя бы можно было увидеть в музее. А вот курточку – нигде. Смешно сейчас об этом говорить и вспоминать, как она мне досталась. Но была. И сейчас такая курточка остается у меня любимым предметом одежды.
Постояв у древней плащаницы, заметила я, что Владимир Николаевич, пощупав курточку, рук с моих плечей не отнимает. Так мы и передвигались дальше – приобнявшись. В Лавре было очень красиво и дружеские объятия меня не смущали. Может это в честь сходства курточки с плащаницей?
Поездка еще не закончилась. Нас ждал обед в «ресторане» Сергиева Посада. Пришлось ждать, пока не пообедает предыдущая группа. Немцы опять ворчали. Но вот, наконец, еда. Никакого сравнения с ресторанами столицы. Как в столовке. Владимир Николаевич опять предложил хлебнуть из его фляжки, чтобы разнообразить этот постный обед. И на обратном пути в Москву мы еще не раз прикладывались к этому сосуду.
Обратно ехали в темноте. И оказались за городом – там, где жили иностранные коллеги. Никто не стал завозить меня в Москву. А я от содержимого фляжки так и вообще не понимала где мы. Не думаю, что это было специально. Просто и так потеряли много времени с этими перерывами на «кафе». А тут еще какая то тетка, вози ее по Москве.
Надо сказать, что наши зарубежные коллеги жили по высшему разряду. Шикарные уютные номера, большой парк с романтическими фонариками. И самое главное – просто роскошный ужин! И так они ужинают каждый день!? Никаких следов борьбы с алкоголизмом! Море вина!
Ужину и вину не противилась. Даже хотелось выпить! Казалось, так легче будет. Голове-то стало легко. А вот желудку – не очень. Надо ли упоминать, что ночь я провела с Владимиром Николаевичем. Был душ, который почему-то хотела принимать сидя. И было утро, когда была ужасно рада этому душу. Музгин уговаривал остаться, съездить в Москву, забрать вещи. Но я не осталась.
С Музгиным и раньше, еще в студенческие годы, у нас были очень даже дружеские отношения. Несмотря на все звания и ученые степени, Владимир Николаевич вовсе не был патриархом. Разница в возрасте у нас была всего 13 лет. С третьего курса я работала в СНО – студенческом научном обществе под его руководством. Кафедра выполняла различные исследования материалов для металлургических предприятий Урала. Мне достались ванадиевые порошки. Мы их анализировали на всевозможные примеси. И нам платили за это деньги – 50 рублей каждый месяц! Еще одна стипендия! Работа была по вечерам, когда занятия уже заканчивались.
Любознательные лаборантки кафедры, видя наше тесное общение, «просвещали» меня. Советовали быть осторожной, ведь Владимир Николаевич не пропускает ни одной юбки. Несмотря на наличие жены и двоих детей. Даже Нэлли, толстая – претолстая лаборантка с четырьмя детьми удостоилась его внимания. Короче, мне грозит опасность! Говорили тетки об этом беззлобно, Музгина они любили. Человеком он был замечательным, обстановка на кафедре царила непринужденная, домашняя таки. И никакой опасности я не чувствовала.
И вот теперь эта опасность случилась. Пришло мое время. Отношения наши с Володей были спокойными, больше дружескими, чем любовными. Он был очень откровенным со мной. В том числе, упоминая о своих бурных похождениях. Говорил, что даже не может проанализировать до конца (а ведь он был аналитиком и все подвергал анализу), что толкало его на эти приключения. Это сейчас он стал разборчивым, и в этом процессе у него участвует и голова. А тогда, в молодости?
Ну, мы решили, что эта загадка – сама жизнь! Во всех ее проявлениях. Опьянение жизнью, свойственное человеку творческому. Действительно, в среде больших ученых были совершенно иные взгляды на любовь, отношения, семейную жизнь, нежели у обывателя.
Дружба наша стала еще прочнее в девяностые годы. Если перестройку и Горбачева Володя принял как должное, то крах СССР и последовавшие за этим события принять уже не мог. Переживал ужасно. За кафедру, обрушившуюся нищету, отсутствие какого - то финансирования. Оборудование все устарело, самому зданию требовался ремонт.
И тут наша ЦЗЛ (в которой я была не на последних ролях) очень пригодилась. Пришла на помощь Альма - Матер. Причем, на законных основаниях. «Пробили» договора о помощи на взаимовыгодных условиях. И на родную кафедру потекли ручейки того, что в лаборатории крупнейшего в мире комбината было в изобилии. От реактивов и химической посуды до аналитического оборудования. Кафедра выжила. На пяти этажах старого здания физтеха постепенно начался ремонт. Снова был конкурс при приеме абитуриентов. И выпускники – отличники снова стремились на физтех.
Моя младшая девочка тем временем подросла. И в 1995 году тоже решила пойти по стопам родителей. Физтех! Владимир Николаевич стал ее учителем, наставником. Хорошим учителем! Красный диплом Физтеха. С ним моя девочка решила попытать счастья в лучших краях. И через некоторое время уже имела диплом Магдебургского университета, закончив там кафедру теоретической физики. Ну, и работу по специальности получила там же.
Владимир Николаевич радовался ее успехам, считал лучшей своей ученицей. Сам побывал в Германии – первый раз в жизни. Помню, что помогала ему со сборами в эту поездку. Дело было летом и в хорошем мужском магазине мы выбрали светлые брюки, галстук, рубашку. И светлый пиджак со скромной клеточкой. Ну, и обувь, конечно. Преображение было удивительным! Володе оно понравилось, он не боялся новизны, не ворчал, что ему не привычно.
Это были последние годы жизни моего лучшего друга и учителя. В 2004 году мы отметили семидесятилетие Володи. А еще через два года, холодным декабрем 2006, его не стало. Недолог мужской век в России. Болезнь, с которой в цивилизованной стране живут до глубокой старости, стала для него смертельной. Уже скоро 10 лет, как его нет. Осиротела кафедра. Сменились почти все сотрудники. И только ставшая старушкой толстая лаборантка Нэлли несет свою вахту на поприще образования.