дети глинобитных мазанок
РЖЕВСКИЙ БОРИС НИКОЛАЕВИЧ, 1941 год рождения
Наш детский дом, где я находился с 1947 по 1949 год, располагался неподалеку от Караганды в поселке Компанейске. Семьсот человек – от семи до семнадцати лет – размещались в 24 глинобитных мазанках, у которых даже крыша была глиняной, и мы каждое лето сами ее ремонтировали.
Казахстанская степь в этих местах выглядела тогда вполне сурово. Зимой донимали свирепые бураны, летом жаркий ветер сек по лицу крупным песком. К востоку от нас был Экибастуз, где старался выжить солженицынский Иван Денисович, к западу – знаменитый впоследствии своим восстанием горнорудный Кенгир.
И всех нас спасал карагандинский уголек, горевший в печах непрерывно всю долгую зиму. В каждой мазанке огонь поддерживали дежурные и, не приведи Бог, кому-то из них заснуть и прозевать топку! Ведь никаких дров во всей округе не найти, чтобы вновь разжечь уголь.
Строго говоря, территория детдома уже не была лагерной зоной. Вместо колючей проволоки по ее периметру стояли столбы, соединенные обычной гладкой проволокой, никаких вышек, никакой охраны. Население поселка составляли поселенцы, то есть люди, отсидевшие свой срок и обязанные теперь жить и работать здесь без права выезда.
С охраной и строем на шахты водили только пленных японцев, с которыми мы, мальчишки, поддерживали нормальные деловые отношения. Хлеб и сахар шел в обмен на оригинальные японские поделки, ножички, а также на экзотические приемы борьбы. Очень долго весь детдом выбивал дробь костяшками пальцев и набивал мозоли на ребрах ладоней, чтобы лихо раскалывать одним махом кирпич, как это делали “самураи”.
В послевоенное время к детям, которые лишились родителей в период Большого террора, прибавились те, кто потерял родных в войну. Другой категорией “самых счастливых на свете детей” стали маленькие чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, крымские татары… Интернационал был полный.
В нашем третьем отряде, кроме русских, мне помнится казах Байменов, туркмен Турдыев, немец Газенкампф, молдаванин Чебан, ингуш Магомедов, чеченец Аббасов, еврей Минкин, кореец Ким.…
Но происхождение и национальность не имели для нас никакого значения, потому что ценились, в первую очередь, вечные принципы людей, вынужденных жить и выживать в ненормальных условиях. Несмываемый позор и бойкот были уделом воришек, посягнувших на скудную собственность товарища.
.. Неприязненное отношение всегда чувствовали жадюги и жмоты. Особенным презрением пользовались доносчики, которых называли “сексотами”, по аналогии с секретными сотрудниками ГУЛАГа.
Конечно, в почете был крепкий кулак, но любителей размахивать кулаками направо и налево быстро приводили в порядок. Принцип справедливости – вот что, пожалуй, являлось главным во всех спорах и толковищах “сопливых острожников”.
Многие детдомовцы за свою короткую жизнь успели повидать полстраны, скитаясь по вокзалам, рынкам, попадая в детприемники-распределители.
Вечерами у горящей печки не было нехватки затейливых рассказчиков, так что дневные школьные программы существенно подправлялись малолетними знатоками истинной жизни.
По сути дела, наша детдомовская общность являлась своеобразным отражением той большой зоны, которая была вокруг. Весь наш жаргон, кодекс поведения, действия, привычки до предела насыщались словами и поступками, имитирующими взрослых.
Жаркое казахстанское лето было непростым испытанием для мальчишек и девчонок из детдома. Деревьев практически не было, не было также ни речки, ни озерца, где бы изнывающие от зноя дети могли бы окунуться в водную прохладу. Единственным “курортным” объектом был пруд, образованный водой, сливавшейся из паровозных тендеров.
Вода в нем была грязная и маслянистая, а дно пруда было покрыто ржавыми колесными парами, колосниками из паровозных топок и прочими отслужившими деталями. Глубина этой лужи не превышала одного метра.
Последствия от такого купания оказались нешуточными. Похоже, что кроме ржавого железа, там в изобилии кишели болезнетворные микробы, вызывающие опасные болезни, характерные для казахов: стригущий лишай и конъюнктивит.
Чтобы успешно лечить лишай, под Карагандой открыли специальную больницу, оснащенную трофейной немецкой радиохимической техникой, которую называли кобальтовой пушкой. После сеанса облучения мы ходили с головами гладкими, как биллиардные шары.
Мы были наслышаны о скверных порядках в других детдомах, где обслуживающий персонал крал все подряд. Но у нас порядки были иные. От директора до повара – все вышли из политических лагерей, отличились честностью, свято верили в торжество справедливости.
Для нас это оборачивалось истинной заботой о питании, одежде, учебе, спорте, как бы ни были скудны тогдашние нормы снабжения. Мы смутно ощущали, что жена знаменитого летчика, ходившая зимой в летнем кожаном шлеме, никак не могла быть врагом народа.
А завуч детдома, которую нарекли “каргой”, на самом деле женщина честная и ворчит только по делу. Чего никто толком не мог объяснить, так это появления учительницы пения родом аж из Австрии.
Скорей всего, она была коммунисткой, которых приютил СССР, направив их всех в наши лагеря. Но мы были довольны, получив знания по нотной грамоте и научившись азам игры на фортепиано. На многое глаза открылись гораздо позже, многое до сих пор еще не совсем понятно.
Стоявший в классной комнате гипсовый бюст Сталина, покрытый черной краской, нередко становился жертвой потасовок между повздорившими драчунами. А когда после репетиции “Руслана и Людмилы” Руслан сразился с его головой, побитый и поцарапанный бюст, лишенный половины носа и обоих ушей, тихо без шума списали при очередной инвентаризации.
из книги "Дети бараков", 2013 год, ред.-составитель Малыгина, текст Ржевского Б. Н.