Тянет нить Малуша, да прялку свою словно и не замечает. Все милого в окошко выглядывает. А за окном лес да лес, и солнышко уже закатилось. И птицы заснули. А он все нейдет. Еще поутру вышел порыбачить и забыл о молодой жене. Добыча ли так велика, что донести никак? Али другую встретил?
Малуша смахнула слезинку и пугливо глянула за печь. Боится она темноты. Крошечный огонек лампадки едва освещает край жестяного оклада. Тени-то как сгущаются, а в тени не прячется ли кто? Затеплила свечу и запела во весь голос, чтобы отогнать сумрачные мысли. За пением и не расслышала шаги в сенях. И увидев вдруг мужа прямо перед собой, вскинулась, умолкла на полуслове и бросилась к нему.
- Где же ты ходил-бродил, Никитушка? Истосковалась я. Случилось что?
Усмехнулся Никита, обнял жену одной рукой, в другой-то мешок с добычей держал, в лоб поцеловал, как неродную. А сам все глаза отводит, молчит. Долго молчал, потом вдруг, словно разговелся, заговорил:
- А и случилось, пожалуй. Собрался идти домой уже, долго шел и понял - заблудился. Никак не могу тропинку отыскать. Плутал, плутал, а тут еще темнеть стало. Ну, думаю, придется в лесу заночевать. Ни к реке выйти не могу, ни из лесу. Словно черт водит.
- Да, темнеет нынче рано, - подтвердила Малуша. – Чего сидел до ночи?
- Не сидел, шел. Экая ты бестолковая, - грубо оборвал Никита. – Одно слово – баба.
Малуша всхлипнула и уже была готова пустить слезу, да вовремя спохватилась, и принялась шарить ухватом в остывшей печи. Чай, голоден.
- Да не суетись, дай досказать-то. Любашу я видел.
- Как? – Малуша побледнела и без сил опустилась на лавку. – Два года, как схоронили.
- Я и то думал. Ан нет – жива. Меня ить, чуть медведь не задрал в чащобе. Услыхал я, как ветки ломает, да и побежал, дороги не разбирая. Как бежал не помню, вот весь о кусты ободрался. – Никита засучил рукав и показал жене исполосованную руку. – Промыть бы. Сиди! – прикрикнул он, увидев, что жена вскочила с лавки. – Доскажу сперва. Выбежал я, стало быть, на полянку. Место вроде знакомое, оглянулся, а там ваша изба стоит, в которой ты с Любашей жила до свадьбы. Вокруг ухожено, огород разбит. В окошке огонек мелькает. Ну, думаю, кто-то избу занял, да кому она нужна в такой глуши, да супротив могилы? Крестик тоже заметил, стоит. Я в дверь торкнулся, заперта. Стукнул раз, другой и вдруг открылась, а на пороге – ты стоишь. Вся, как есть, нарядная, сарафан пунцовый, на шее монисты.
- Я? – испугалась Малуша. – Да я из дома носа не высовывала. Тебя ждала.
- Вижу. Сам тоже подивился. А ты меня в избу приглашаешь, на лавку усадила, щей налила, и все молчком. Ты-то говорлива не в меру, а тут только глазищами зыркаешь, плечами поводишь и молчишь. Ну, поел, попил. А ты насупротив присела, вот так вот наискосок, рукой подперлась, и только тут я заметил перстенек. Приметный. Серебряный с голубым камушком.
- Так мы же ее с этим перстеньком и похоронили, - шепотом сказала Малуша. – Сымать не стали, а вдруг он ей там …., - она подняла глаза к закопченному потолку, - надобен. Нехорошо с покойника украшения сымать…
- Помню,- кивнул Никита. – Сомлел я со страху. И думать чего боялся. Твоим именем назвал, а она кивает, смеется, но ни слова… Понимаешь, ни слова. Стал собираться, а у самого зуб на зуб не попадает, веришь ли, все топтался по избе, кланялся, а ноги не идут и все тут. Словно забыл чего… Говорю сдуру, приходи, мол, не забывай. Сестра, говорю, по тебе печалится, рада будет видеть. А она молчит, улыбается и кивает. Потом из печки пирожки али ватрушки достала и протягивает, возьми, мол, подорожники, далеко идти, проголодаешься. Так все в мешок и всыпала.
Кинулась Малуша к мешку, развязала дрожащими руками, а там только снасти и три рыбины. Совсем лицом побелела – снег и то краше. Сказала с укоризною:
- Одна сестра у меня была, в один день, в один час родились. Померла она, а ты шутки шутишь.
- Да какие забавы? Своими глазами видел.
- Ой, ты горюшко! – взвыла Малуша и бросилась об пол под иконами. Крестилась, заливаясь слезами, бормотала что-то. И вдруг вскочила, выпрямилась во весь рост и вскрикнула, то ли веря себе самой, то ли нет:
- Знаю. Нынче ведь Осенины*. В деревне, поди, хороводы водят, а у нас ни праздника, ни радости. Вот и напомнила сестра. Только, пошто ты ее в дом позвал? – вдруг спросила она. – Покойницу в дом. Конец нам теперь, никто не откажет, коли его на праздник зовут. Монисты, монисты на ней, сарафан пунцовый. - Она оглядела себя и развела руками. – А я-то… Нищие мы с тобой, Никита. Кабы я знала, что так повернется, ни в жисть бы за тебя не пошла….
И такая ее злоба захлестнула, что не описать. Она готова была голыми руками задушить мужа или, хотя бы, огреть его кочергой.
Почуяв приближение слез и упреков, Никита взобрался на печь и отвернулся к стене. Вскоре Малуша услышала богатырский храп. Озлилась еще больше. Но, что тут поделаешь, какой скандал со спящим? Вся кипя от невыплеснутой злобы, она решила даже лечь отдельно. Кинула на лавку какую-то ветошь и, вмиг потеряв все силы, присела на край. Пригорюнилась, вперившись взглядом в темный угол за печью, и мысли одна другой страшнее закружились в ее усталой голове.
Отец, вдруг, лесник припомнился, и ветхий домик в глуши. Сестру вспомнила, как дружны были – не разлей вода. Как по лесу бегали-аукались. А до чего похожи были, словно две матрешки в лавке. Бывало и сам отец путал, спрашивал : «Малуша или Любаша»? Тогда-то и подарил одной перстенек, а другой серьги – чтобы различить как-то. Малуша потрогала сережку в ухе и вздохнула. Вспомнила, как сосватали сестру, как пришел в дом Никита. Черная зависть тогда охватила Малушу. Решила она извести сестру, самой за красавца замуж пойти. Привела на берег речки, а как загляделась соперница на свое отражение, так и столкнула ее в воду, и долго еще ее голову под водой держала. А потом вытащила на берег, да свое колечко той на палец надела. Забрала и сережки, и имя сестры. Долго потом вздрагивала, как окликали. Но привыкла.
Она взглянула на печку, откуда несся богатырский храп, и всхлипнула – не принесло радости чужое счастье. Поедом ест душу, ничем не уймешь. Полная луна прямо в избу смотрит, выйти, ставни прикрыть. Но даже в окно выглянуть боязно. Мерещатся Малуше осторожные шаги за окном, шуршат под чьими-то сапожками опавшие листья. Вот и крыльцо скрипнуло, вот и дверь в сенях подалась. Засов-засов-то забыли заложить! Что-то заскреблось в дверь горницы, и тихий потусторонний голос прошептал:
- Здравствуй, Любаша. Пришла я, как и звали.
Мигнула и угасла лампадка, словно ветер прошел сквозь избу. Тихо звякнули монисты, и в свете луны протянулась от двери тонкая иссохшая рука с серебряным перстеньком на пальце.
*Осенины – славянский Новый Год. Новолетие.