Часы на углу « Садовой» огорчили: придётся погулять по пыльному проспекту. Невелика радость, хотя успею заглянуть в театральную кассу.
В филармонии какой-то провинциальный скрипач демонстрировал беззаветную преданность своему кумиру: весь репертуар – один композитор. И это на гастролях в Северной Столице? Имя его идола всколыхнуло и во мне былое.
Ух, с каким жаром спорила с одноклассниками, что наверняка кто-то играет уже в тысячу раз лучше. Не было тогда звукозаписи и как прикажите сравнивать? Всемирная слава, постоянные разъезды, триумфы и скандальные статьи в газетах, переполненные залы — ничего не доказывают. С выбором развлечений в те времена — не разбежишься, а культпоходы на выступления знаменитостей – нечто из обязательной программы светской жизни.
Всякое случалось с артистами в те далёкие времена. Не понравилось – на сцену летели гнилые помидоры, яблоки. Могли и камень бросить вслед отъезжающей карете, а за последующие десятилетия один маленький камешек легко вырастает в сотню увесистых булыжников. Дальше – больше: богатое воображение человечества дополнило биографию зловещими легендами с массой подробностей и чем загадочней, страшнее — тем лучше. Впечатлял рассказ об игре на одной струне, и опять – нас-то там не было.
Позже, увлекаясь астрологией, узнала: не всё так просто в судьбе скандально-известного виртуоза. Одна из планет его гороскопа, попала в разрушительный, как его ещё называют, «сатанинский» градус. Сложный редчайший аспект — постоянный поток энергии, дающий фантастические возможности и непонятным образом разрушающий всех, начиная с самого «счастливчика», попавшего в звёздную ловушку. Да, музыка в его исполнении вполне могла вызывать неадекватную реакцию публики. Ведал ли маэстро об этом? Не исключено, хотя что это могло изменить в его судьбе.
Отыскав свободную скамейку, достала книжку. Нет, не читалось. Мысли вновь и вновь возвращались к таинственному гению. Знать бы, что творилось у него в душе, раз судьба так зло распорядилась его талантом. О чём думал, мечтал; любил или ненавидел? Что же было на самом деле? Щурясь от ещё яркого августовского солнца, вдыхала запах вечернего воздуха, ещё тёплого после жаркого городского дня. Лёгкий ветер проносился по многолюдным улицам…
* * *
... Аромат вечернего воздуха, ещё теплого после жаркого южного дня. Сильный ветер проносился по пустынным улицам. Дом с наглухо закрытыми окнами, каменные ступени, массивная дверь, за которой скрывались комнаты. Только в одной, сквозь плотные портьеры, угадывался свет.
Там, пламя в камине с наслаждением пожирало дрова, обращая их в угли.
У стены, погруженной в полумрак комнаты, бесшумно скользили тени. Соприкасаясь в немом диалоге, передавали друг другу тревогу. Поднимаясь вверх ползли по потолку, стремясь рассмотреть застывшего в кресле человека. Замирали напуганные его согнутой спиной, вздувшимися венами на висках.
Злобно завывающий за окном ветер, стук колёс по булыжной мостовой ночного города, редкие шаги, голоса, смех — ничто не способно было прорвать сгустившуюся здесь тишину пока одинокая свеча не уронила горячую слезу на струну, и короткий, резкий звук не тронул слух человека.
Медленно выпрямляясь, с трудом, подняв голову, приоткрыл глаза. Невыносимая боль врезалась в мозг. Сдавив виски попытался унять её — напрасно. Пульсируя, она билась под ладонями, застилая кровавым маревом всё вокруг. Пошатываясь, встал, перевёл взгляд на стену. Тени испуганно скользнув вниз, застыли. Недобрая улыбка искривила его губы.
— Думали не знал о вас? Много лет, не покидая меня ни на минуту, развлекались, считая зазнавшимся глупцом, ослепшим от славы?
Тени не двигались, и человек, сделав шаг вперёд, крикнул:
— Вы же мелкие прислужники, безмозглые мерзкие соглядатаи, призрачные сущности из свиты властвующего над тьмой, превратившего меня в нужный ему инструмент: флейту пастыря среди адских пастбищ, — сухой кашель заставил умолкнуть. Его била дрожь. Под непослушной холодной рукой, растирающей грудь, хрипы слабели, пропуская удары сердца.
Тени, осмелев устремились к потолку, не замечая как пришедший в себя встал и вдоволь насмотревшись на их торопливую, бестолковую суету, расхохотался.
— Хотите уверить меня в потере разума? Не выйдет. Сегодня здесь воздух соткан из страха. Кто-то напуган моим прозрением или вас душит голод? «Инструмент» посмел ослушаться: отменить концерт, оставить без привычного ужина? Всё же было так здорово. А отныне может измениться, кончиться навсегда? Что же за ненасытные твари увязались за мной?! Неужели за все эти годы я не накормил вас досыта потоком безумия, льющимся в вашу пропасть?! Или нет в ней ни дна, ни края, ни предела?
Казалось, ещё секунда и силы оставят его. Воздух? Его не было. Разорвав ворот рубахи, шагнул в сторону и вновь замер. Сердце то билось, словно пойманная птица, то начинало останавливаться, пока тугая волна крови не заставляла его вспомнить о жизни.
Едва держась на ногах добрался до громадного зеркала. Взглянув в черноту усталых глаз, впервые почувствовал, как же холодно, одиноко ему и здесь, и во всём мире. У него ничего и никого не было. Давно не было хоть чего-то, способного вызвать искреннюю улыбку, радость, грусть, желание любоваться звёздами или играть на солнечных лучах. Всё это было пройдено или потеряно, и теперь уже не имело никакого значения.
Отбросив мысли, пристально всмотрелся в зеркало. Там — его беда и величайшая отрада, и даже если и сумасшествие, он не в силах отказаться от себя в нём. Помутневшее от волн памяти стекло, потянуло в себя поток воспоминаний.
— Сколько же лет повторяется одно и то же, — шептали искривлённые судорогой губы. — Я медленно иду к краю сцены. В эти минуты я ещё вижу, всё: зал, распахнутые окна, лица. Слышу шорох одежды, голоса. А потом? Потом всё исчезает. Последнее, что успеваю запомнить, – свою руку, опускающую смычок на струны. Дальше невозможно ни понять, ни пересказать то, где смутно улавливаются блики огней, обрывки коричнево-красного тумана, похожего на сумерки. Где я, опьянённый восторгом, лечу сквозь пространство, наслаждаясь невозможной для земного мира музыкой, извлекаемой моей, но послушной чужой воле рукой, из струн.
Зеркало оттолкнуло его — это не было исповедью. Оно устало рисовать ему его образы, из-за которых потом наливалось багровым, мутным туманом.
Не увидев своих огорчённых глаз в серебристом хрустале, злобно ухмыльнувшись, вернулся в центр комнаты, отбросив густую прядь чёрных волос с высокого лба, прохрипел.
— Молчите. Почему? Мне не дано право знать?
И вновь начал задыхаться. Слишком сдавлено сердце, нечто огромное неумолимо разбивает череп изнутри. Ещё миг и грань между реальностью и небытиём встанет перед глазами. Блуждающим взглядом прошёлся по комнате, в надежде увидеть скрипку, за миг до новой волны памяти: «Нет, не успеть", – голова, вновь пылает болью оживающих картин.
Знакомые фрагменты мелькают в измученном сознании: вот прозвучал последний аккорд; снова можно видеть зал, заполненный людьми; ощущать себя, стоящего на сцене.
— Это та, единственная минута, когда под звук тишины, я возвращаюсь.
Сотни глаз с расширенными зрачками, где сейчас вспыхнет, сжигая остатки разума, безумие. Сквозь меня, стремительной волной, понесутся навсегда загубленные души, вырванные из живых тел. А потом, уже на улице, люди ли или бездушная плоть будут метаться под кнутом разрушительной страсти. Бежать, взрывая криками воздух: сквернословя, оскверняя себя, звёздное небо именем лукавого, охваченные жаждой причинять боль и необъяснимым желанием убивать, — на потрескавшиеся губы выплеснулась кровь:
— Да почему же вы молчите! Игра не окончена. Некто решил — я счастлив? Не смогу остановить сатанинскую жатву? Готов до гроба сводить с ума и гнать вам новые и новые души, насыщая тёмные сущности багровой туманной пропасти!
— А что ты хочешь услышать? — из стены вышла одинокая тень. — Игра? Это ты продолжаешь её. Ты веселишься, смеёшься, издеваясь над бегущей толпой. Ты слишком увлёкся маскарадом, одеваясь во всё чёрное, подчёркивающее бледность твоего лица. Ты сам не пресекаешь слухи, будто продал душу дьяволу.
— Дьявола нет, как и Бога.
— Так хочется думать тебе.
— Бог не позволил бы музыке служить разрушению: уничтожать души.
— Причем здесь высшие силы? Ты мог, но не отказался от своего ремесла, хотя давно догадался какая роль тебе досталась.
— Я пытался, но понял — не будет возможности услышать ту музыку. Она неповторима – это смысл моей жизни. Любовь и та не смогла заменить её. Я пробовал уйти и вернулся.
— Твои терзания смешны. Проще не верить в Бога, особенно, когда уже предал его однажды.
— Страх. Одна капля святой воды и те, кто играет моей рукой, откажутся от меня. Что им до того кто, лишившись всего, сам сползёт на дно пропасти, в надежде ещё хоть раз, услышать ту музыку.
— Да, таковы люди. Как легко вы идёте на поводу своих страстей, ломая свои и чужие судьбы, обвиняя в этом других, оправдываясь в фальшивых зеркалах. Вам всегда всего мало, вы всегда остаётесь хоть чем-то недовольны.
— Чем-то? А чем можно быть довольным? Меня называют дьяволом. Повсюду кричат, что я продал ему душу.
— Разве тебе не безразлично? Ты же и в его существование не веришь.
— Если бы он был, была бы и возможность договора. Никто не говорил, что я не готов продать душу. Всё возможно, когда знаешь что получишь взамен.
— Например?
— Гениальность, прославляющую на века.
— О чём ты?
— О себе. С того света я не смогу выйти на сцену. И тогда никто не услышит такой музыки, не сойдёт от неё с ума, насыщая вас бездумной злобой. Так почему бы не предложить мне иной дар: великого композитора, а не тот скудный талант жалкой посредственности. Однако никто не посулил мне ничего, и моя игра остановится с последним ударом сердца. Почему так? Есть только один ответ: нет никакого дьявола.
— Даже если ты отменишь все концерты, проигравшим останешься только ты сам. Не выдержишь и побежишь играть для кого придётся и где придётся, даже бесплатно. И всё повторится.
Тень медленно направилась к стене.
— Твоя мечта наивна. Много лет, по своей воле, ты участвовал в том, что так небрежно называешь игрой. Полистай богословие, — прошептала, растворяясь во мраке, Тень. — Любая, а особенно великая миссия, даётся свыше.
Огонь в камине давно погас. Опустошённый, плачущий человек, с нежностью положив руку на скрипку, горько улыбался.
* * *
Звук тишины. Сотни глаз, застывших в нескольких секундах от нависшего над залом безумия. На неестественно бледном лице очнувшегося музыканта в обрамлении чёрной спутанной гривы волос глубокая печаль: « Я не дьявол! Лишь послушный инструмент в нечеловеческих руках. Бегите сегодня как можно быстрее и, убив, остановите меня. Будьте злее в милосердии ко мне, ибо мне самому – это не по силам".
* * *
— Любая миссия, особенно великая, даётся свыше, — вкрадчиво прошептал незнакомый голос. Или мне послышалось? Мимо шли люди. Я — в своём родном городе, а не в том далёком южном, который всё ещё мерещился мне. Посмотрев на телефон, удивилась: не прошло даже секунды пока путешествовала в веках и до встречи ещё долго. Только вот желание встречаться исчезло. Мне хотелось домой: в свою квартиру, такую светлую, залитую закатным солнцем, современную. Где нет камина, не горит свеча, и я не увижу никаких теней на стене.
На эскалаторе поймала себя на мысли о миссии свыше. Наверное, так и есть. Жизнь – игра, в которой есть свои правила. Возможно у каждого из нас есть миссии: большие или маленькие, с которыми мы приходим в мир. Есть и нечто предначертанное. Способности, таланты заложены с рождения. Кем? Космосом, Вселенной, Богом, Абсолютом? Вероятно тем, что и называется «свыше».
Только, кем бы они не давались человеку — последнее слово всё равно остаётся за ним самим. Наверное так.
— Полистай богословие: теологию, демонологию. Не забудь философию. Да, всё что угодно и всё равно от «наверное», «вероятно», «может быть» уйти не удастся.
Сколько сарказма в уже знакомом спокойном, мягком, словно бархат голосе. Рискуя свернуть себе шею, завертела головой, в надежде увидеть говорящего.
Выше и ниже меня на стальной лестнице, стояли самые обычные, уставшие, думающие о своём, люди. И они молчали. Неприятный холодок пробежал по спине — мне захотелось резко захлопнуть дверь перед всеми сегодняшними миражами:
— Каждый имеет право выбора, — все слова я произнесла вслух: чётко, громко, и мне было безразлично слышат меня окружающие или нет. Мне было необходимо оторвать себя от наваждения из-за которого я чувствовала необъяснимый холод, и тёплая волна уже стала подниматься по всему телу.
— Вот и славно, — улыбаясь, непроизвольно взглянула влево.
— Наверное, — прошептала исчезающая рядом со мной Тень.