27 ноября. 2018 год. Евпатория. Вечер. « Встреча, что несет в себе всю прелесть ноябрьской атмосферы, непременно перевернет все, если конечно одна из душ заметит иную, заметит среди тех, которые словно бумажные фигурки, крутящиеся на хрупкой подставке. Ах, как их много вокруг бумажных, бессмысленных душ, что только способны отвлекать, или служить, будто куполом, который старается огородить от безумно нужных, светящихся шариков. Тяжелый, плотный купол натянут всегда, хотя иногда в него въедается прозрачность, и люди, поднимая ввысь глаза, пытаются взглянуть через него, но все же не видят ни одной детали. Тогда они даже не надеются отыскать близкую душу, которая так рвется к кому-то, но понимает, что другой шарик, должен отыскать, отыскать ее сам. Нет, о подобном не написано в оракуле Судьбы, на пергаменте Черной подруги, об этом не сложены законы, ведь все сформировалось само, выстроилось во фразу, которая говорит о том, что встреча с состоянием собственной души, должна произойти так внезапно, когда над городом вспыхнут фонари электрического света. Тьма пропадет, забьется в одинокие углы, откуда ее сметут плетеным совком, обязательно сметут… Пыль поднимется над фонарным столбом, над коротким переходом, что раскрашен под зебру, как не пронесется холодный воздух, как все вокруг остановится. Лишь стрелка верных часов заставит оторвать глаза от земли, и встретится с чувством, которое давно превратилось в близкого, но такого молчаливого друга. Дальше полетят слова, их поднимет Ветер и донесет их в руки к Распорядительнице жизней. Но до этого мига, стоит не запутаться окончательно, стоит пройти мимо всех тех бумажных фигурок, которые будут старательно отводить от того, к чему тянет душа свои поцарапанные руки, или нетронутые, белоснежные локти.» - вечер сегодня тянулся особенно долго. Казалось, что с каждым вмиг включившимся фонарем, время убегает на шаг назад от меня, успев подразнить прохожих людей. Наконец выйдя из стен Евпаторского Заведения на коротенькую прогулку, я почувствовала так ясно то, что все здесь какое-то иное, и не напоминает вовсе южную страницу Крыма. Я видела перед собой раскинувшуюся широкую дорогу, по богам от которой стояли маленькие прилавки с множествами сувениров, среди которых были и те ежи из ракушек, с острыми иголками. Глядя на них, я вспомнила, как одним днем, днем, когда познакомилась с тобой, Ольга купила такой подарок матери, как тогда солнце палило, пропуская через свои лучи всю избранную красоту, твою красоту. Я улыбалась тогда от того, что, еще не совсем сориентировавшись мне представилась неприметная женщина с самыми потрясающими глазами, правда тогда, они показались мне самыми обыкновенными. Жаль, что сейчас я шагаю одна в зеленоватом пальтишке, застегнутом на пять крупных, черных пуговиц. Наверно, надо было бы взять тебя с собой, отвлечься от всего, что связывает нас со словом на холодную букву «м», но ты предпочла остаться там, в этих ненавистных, сердитых стенах, что порой выкрикиваются всю тайну, нашу тайну. Им непременно хочется рассказать всем, даже тем, кто уже знает, но им хочется…
Оглядываясь по сторонам, не заходя в каждую лавку, я искала глазами ту, в которой можно было увидеть что-то новое. Но спустя два месяца здесь не изменилось ничего, поменялся лишь мой взгляд на вещи. Пару минут назад с левой от меня стороны, какая-то девушка в пестром, шерстяном платье, крутила стеклянных голубей на подвеске, что была прикручена гвоздями к хилому потолку, она смеялась так задорно, словно видела подобную вещь впервые. Нет, конечно она смеялась над тем, о чем рассказывал ей так внимательно стоявший рядом мужчина, что тоже всячески касался стеклянных, таких искусных голубей. До чего прекрасно они были вырезаны, слов мало, чтобы их описать! В Москве я видела подобные вещи, но все они были из ничего не стоящей пластмассы, а тут из стекла, из стекла! Да, это испугало меня. С тех пор, как наш герой Алексей стал частенько баловаться со стекляшками, соприкасаясь с незваной гостью Привязанностью, которую сегодня я увидела впервой раз, я совершенным холодно глядела на все, что сделано из стекла. Почему-то меня преследовало необъяснимое впечатление, что как только соприкоснусь со стеклянной вещицей, то вмиг все узнают нашу тайну, самую ужасную тайну на свете, в которой больше нет слова: « баловство». Той секундой я все дальше отходила от смеющейся девушки, приближалась к более серьёзным магазинам, в витринах которых стояли одетые совершенно нелепо, манекены. Их серые лица, опущенные вниз, вместо глаз вырезанные овалом углубления, производили не особо хорошие впечатления. Давно спрятав в себе все любопытство, я опустила голову вниз, перешла на тротуар, как вдруг остановилась. У одного из них, у одного манекена были абсолютно человеческие глаза, что вдруг начали моргать, а белое лицо, на котором серебряной краской нарисован овал, улыбнулось.
Я потрясла головой, как, не оборачиваясь, коснулась ветрены ладонью. Манекен ответил мне тем же, как увидев оставленный его рукой след, я обомлела. Со щек пропал весь румянец, задрав глаза к верху, я узнала ее, мою Тишину. Та засмеялась, засмеялась так, что я с полным удивлением сделала шаг назад. Она была, в белом, длинном платье, что прикрывало колени, ноги были босыми, волосы распущены, но аккуратно уложены назад, открытое горло было прикрыто красным, шерстяным шарфом, его она, верно, сняла с другого манекена. Через секунду она вышла ко мне из двери магазина, тихо придержав ее рукой, после дотронувшись кончиками пальцев щек, она улыбнулась еще шире.
- Моя Тишина, Тишина! Это ты, правда, ты?- тихо проговорив это, я приблизилась к ней, как, не смотря на всех, проходящих на другой стороне дороги, людей, крепко прижала ее к себе. Да, для всех я обнимала пустоту, но по правде я четко осознавала, чувствовала ее вовсе не горячее тело.
Мы стояли так еще секунду, как я заметила ее играющий взгляд, взгляд, который куда-то звал. Так она глядела часто, хотя в тот день, когда я видела ее в последний раз, в ее душе поселилась грусть, и глаза выглядели усталыми. Но сейчас она была веселой, хотела засмеяться, как протянув руку, вперед указала на витрину. Даже хотела наклониться, как я, взяв ее за руку заговорила:
-Ждала, ждала, непременно, тебя! Что же так долго, моя дорогая? Мне столько тебе рассказать, я все в словах. А ты не смотри на витрину, закройся от улицы всей, пойдем же мы к морю, услышать весь шум.
Она, серьезно помотав головой, наклонилась к витрине, подула нежно на холодное стекло. То тут же запотело, заблестело серебром, как за ним двинулась какая-то, обувная, белая картонная коробка, которая сразу напомнила мне коробку из прошлого. Тогда она встала, приоткрыла дверь, как на ладони ее показалась та самая закрытая коробка. За какое-то пустое на первый взгляд мгновенье, она оказалась у нее. Долго не думая, она протянула ее мне, взгляд кинула на стекло.
Я нерешительно повернулась, как прочла неровно написанные буквы на запотевшим стекле, они бежали вниз, словно пытались прыгнуть ко мне в глаза. И не решив отмахиваться от них, я внимательно произнесла вслух:
- Возьми ты, то так смело, и глаз не опустив, воспользуйся ты правильно всем тем, чего доверила тебе Судьба, кого доверила тебе она в тот день, когда Москва была залита соленостью со всех морей. И Евпатория угрюмо глядела прямо на тебя, героев прежних вспоминая, роняла все стекло, на ноги падая, оно, сверкало, и в руки так охотно тянулась прямо к тем, кто ждал все то уже давно.
Тишина, не покрутив головой, не говоря глазами, глядела на меня с такой неутомимой надеждой, что я не осмелилась больше взглянуть в ее глаза. Я тут же поняла, что вновь вернулись все те слова, непонятные, сложно построенные фразы, которые до этого я слышала лишь от нее. Ах, как быстро от всего это отвыкаешь, и вот опять, мне нужно научиться понимать ее! И я, кажется, поняла, осталось это только проверить, но не здесь, здесь ведь людей много, вон идут, быстро шагают, иные болтают, и на меня глядят. Думают наверно, что девушка, так заучилась, что с собственным отражением в витрине общается. Ну и пусть думают! Я, я только что встретила свою близкую подругу, Тишину, и тут эта коробка… Страх к стеклу забился вглубь души, щеки хоть и побледнели, глаза загорелись, как будто я увидела перед собой то, от чего обычно приходят в восхищенье. А, интересно, от чего в восхищенье прихожу я? Ну уж точно не от холодного стекла, как наш Леша. Леша… Он наверно обрадуется, разумеется, будет рад, вновь ощутить искусственное наслажденье, а Аринка, она увидев это, может, расплачется у меня на плече, а я, прежде всего, вспомню их, старых героев!
- Идем куда-нибудь, моя родная Тишина! Нет, туда мы не вернемся боле, но в уголок какой, или к морю спустимся сейчас! Идем.- я вдруг направилась в левую сторону, так и не взяв коробку. Магазинные лавки кончились, и можно было спокойно спуститься вниз, к разбросанным меленьким камням, пройтись по всему берегу. Я не глядела назад, знала, что она непременно идет за мной, идет босиком, не спотыкаясь, ровно держа голову. Вступив ногами в бардовых, невысоких сапожках на гладкие, слегка скользкие камешки, я присела на пустую деревянную лавку посередине. Через мгновенье Тишина поставила коробку рядом со мной, как коснувшись своей мягкой ладонью моего теплого плеча, она кивнула на нее.
Устав бояться, бояться предстоящего зрелища, я без всяких эмоций, сняла картонную белую крышку, бросила ее на камни, как тут же свет от фонаря замелькал. Отошел красный проводок в фонарном столбе, или это силы мыслей, необъяснимой энергии сотворили все то же с остальными фонарями. Улица мгновенно погрузилась во мрак, слышен был шум моря, и то, как бьется сердце Свидетельницы многого. Я невольно схватила ее за правое запястье, но она, взяв мою руку в свою, заставила меня дотронуться до холодных ампул, аккуратно сложенных в ряд. Не оторвав руки, я продолжала смотреть на нее, головы не упускала. Свет внезапно замелькал вдали, какой-то заплутавший вдали корабль подавал пристани сигнал, пристани, но нем.
- Значит все-таки все так! Никак иначе? А я все надеюсь, надеюсь, оттащить его назад от всего стекла мира, надеюсь выкинуть все эти ненужные вещицы в студёную воду, или в соль. Все равно куда! А надежда глупа, безумно глупа. Я раньше всех винила в том, что те не верят ни во что, легко надежду отпуская так. И лишь сейчас, столкнувшись так нелепо, я все прекрасно поняла. Ведь надо делать что-то, и руки за спину не прятать, а действовать, и начинать. Не думала, однако, раньше, что будет у меня и здесь такой герой, герой похожий так не тех, кого оставила в беспечной той вселенной. Один покой - ты здесь, ты рядом, так близка. И жаль одно, всегда молчишь! Я знаю, ты помочь нам хочешь всем, но что уж тут. Мы можем так уж потерять его, легко так в руки к той подруге бросить! Но, нет, история та дважды не в силах повториться будет, ведь это все мое, а то на половину только. Пойдем, пойдем, мой верный друг! Я крикну все Судьбе, пусть слышат все меня! – договорив, я хотела приподняться с лавки. Но Свидетельница многого серьезно взглянула на меня, прорезав в темноте дыру из воздуха, словно на мятой простыне,- Не бойся ты, коробку я возьми, коробку я возьму!- выкрикнув последнее слово, я, наконец, встала, как тусклый свет, замелькав, упал на порозовевший лоб Тишины. Спустя секунду свет выровнялся, постелился по всей улице!
Подняв с камней крышку коробки, я плотно закрыла ее, поднявшись наверх, утонула в собственных раздумьях, прижала коробку к груди. Идя в обратную сторону минуты три, я хмурилась, дула на лоб, пытаясь освободить его от мешавшихся золотых волос. Смешанный с холодом воздух поднимал с земли пожелтевшие, яркие листья бросал их на шагавшую за спиной Тишину. Она больше не коснулась моего плеча, не повисла на шее, не улыбнулась, она лишь глядела на свои босые, слегка посиневшие ноги! Как вдруг остановившись, посмотрев по сторонам, я, подбежав к ней, прижала ее дрожащее от холода тело к себе.
- Тебе холодно, холодно!- уверенно произнесла я, увидела, как она помотала головой отрицательно, а потом, подняв глаза на меня, с неохотой согласилась с моими словами. Сначала я не поняла, почему все-таки ей сложно так признать то, что следует закрыть ноги чем-нибудь, и голову тоже, поэтому продолжила, - Позволь сказать одно, я больше мерзнуть не позволю тебе в такую ночь, когда луна, усеяв небо, все тучи разбросала по бокам. И небо все одето в звездах, а ты ни в чем, идешь в таком уж тонком платье! Я запрещаю так ходить, тебя люблю, тебя храню! Так уж оденем мы тебя, как только вот дойдем…- мягко улыбнувшись, я поцеловала ее в холодные волосы.
Так я встретила ее, встретила вновь свою любимую Тишину, ту, которая когда-то открыла мне многое, и помогла, конечно, помогла. И вот сейчас, шагая с ней, я поняла, как было сложно жить все те дни без нее, моей маленькой девочки с играющими глазами. Да, тогда, она почему-то была похожа на девочку, такую прекрасную девочку. И думаю, если бы кто-нибудь увидел нас тогда у главных дверей Евпаторского Заведения, то бы непременно набросил на ее плечи теплый плед, протянув горячую кружку чая, того чая. Я помню по сей его вкус, вкус чая, который мы все пили на знакомой кухоньке на восьмом этаже, и она там была, была свидетельницей моей беззаботной жизни, жизни, когда я только знакомилась с ними, дивясь каждому зеленому яблоку.
«Когда вещь знакомая на вид возвращается вновь, и откуда совсем не важно, стоит прислушаться к разуму. И он обязательно подскажет, как быть дальше, быть той, в руках которой находится настоящее решение многих проблем. Но верное ли оно, это решение? С начала, действительно, стоит разобраться в этом, а после уж действовать, действовать».
***
26 мая. 1993 год. Евпатория. День. « Порой живет некая душа себе по принципу, что ее всегда кто-нибудь из Свидетелей направляет прямо, может не ввысь, но прямо, в ту ясную даль. Тогда жить легко, тогда знаешь, что будет в следующем дне, знаешь, как поднимется над смелыми глазами золотое солнце, и лучи свои оно простелит до самого берега моря. И солёность воды будет липнуть на веках, и будет все так, как задумали они, служащие Судьбе, дочери Творца. И даже если за спиной их не будет видно, само присутствие их, запах ванили, и запах роз, будет летать вокруг, вея вместе с теплым воздухом. Прохлада уйдет, и наступит настоящий покой, его душа не создала сама, его создали они в тот день, когда первый раз появились перед искрящимся шариком. Они уловили свет, свет не от солнца, а свет из закрытого на первый взгляд ядра самого шарика. Ведь его нельзя было не заметить, пролететь мимо него, променять на что иное, например на более прекрасное, бледное лицо. Но на то они и Свидетели многого, чтобы понимать, кого выбирать, кому указывать путь может и до конца сотканной жизни… А если быть честным, то стоит сказать, не боясь ничего, сказать, что чаще всего эти милые, улыбчивые друзья, пропитанные небесной лирикой, иногда покидают любимый шарик так внезапно, что того забирает бессилье перед собственным существованием, забирает в неуклюжие объятья. От них отстраниться нельзя, нельзя, а все потому, что не знает уже душа, и никогда не задумывалась о том, как это глядеть прямо, без верных направлений знакомых Свидетелей многого? Как это?» - так случилось с нашей Идочкой, той самой, которая выбрала отдаться одной ночью Черной подруге, чем послушать родного отца. Да, подобное забыть невозможно, даже если очень захочешь, то не получится все равно избавится от всех громких тогда мыслей, каждая, из которых кричит о своем, винит в том, что все неверно, неверно. Мысли эти уже и предположили и то, как написано все в оракуле Распорядительнице жизней, предположили о том, что та специально отстранила от бедной Иды ее единственную подругу, Тишину. Но мы не будем углубляться в них настолько глубоко, лучше взглянем на то, как эта девушка, с самым печальным лицом на свете, сидит за белым, деревянным столом, сверху который покрыт цветочной, дешевой клеёнкой. Та всячески скользит, касается ободранных колен, и слабые руки, руки, коснувшиеся морского дна, почти каждую секунду стараются поправить ее. А та вся еще не послушна, в заговоре с ветром она продолжает скользить, как Ида, почувствовав легкое прикосновение воздуха, прикрыла слегка глаза, мягко, но с грустью улыбнулась. Но он обошел ее стороной, воздух, без которого она не прожила бы и мгновенья на твердой поверхности Земли. В ее голове все никак не могло усвоиться то, что теперь она просто Ида, даже не Идочка, а человек, самый обыкновенный, что жаждет глотка воды, и куска черствого хлеба. А ведь до вчерашнего дня ей куда более важней хотелось духовной пищи, она могла не есть дня два, ощущая непревзойдённую легкость, принесенную свидетельницей много.
Глядя на пустую бежевую стену перед собой, с потолка на которую сыпалась зеленая краска, она ждала с нетерпением ту старуху, нашедшую ее на Джангульском оползневом побережье около часу назад. Только стоило им зайти на территорию небогатого домика старухи Иби, как та тут же скрылась за открытой дверью, что была прикрыта красной занавеской. И вот уже пятую минуту, Ида ощущала на себе неудобство, да и стены эти казалось замкнуться вокруг нее, и та на долгие столетья окажется сидеть на этой лавке. Выпрямив плечи, она из любопытства обернулась назад, увидела растущие ромашки, да только ромашки, они заполонили все три круглые клумбы, границы которых были положены из мелких камешков. Подобные, нет, такие же она видела там, внизу, на холодной глубине, где все блестело, и свет, неимоверный свет ослепил ей глаза. Отвернувшись от воспоминаний, и безобразных ромашек, Ида хмыкнула носом. Цветы хоть и были красивыми, но этот приторный аромат, заполнивший ее легкие, порядком стал надоедать. Внезапно на пороге появилась старуха, отмахнувшая небрежно мешавшую занавеску, в ее руках показалась плошка со свекольным супом. Она взглянула на нее без всякого призрения, в отличие других прежних людей, которые часто бывали в ее домике. Да, она часто пускала к себе постояльцев, та платили копейки, но это уж лучше, чем ничего. Но день назад она прогнала последнего гостя, тот был нахален, и по вечерам забирался к ней в комнату, пытался отыскать хиленький кошелек, его-то Иби всегда носила с собой.
Облокотившись на стол, морщинистой рукой, старуха протянула ей плошку, с ложкой, как дружелюбно, присела напротив нее. Ида не сразу подняла руки с колен, помедлив, она перешла к разговору:
- Могу я знать хотя бы это, откуда вам известно все о тех моих друзья, о тех, кого видала я любые сутки, с кем говорили обо всем? И в городе подруг я не имея, к отцу не обращаясь никогда, всегда к себе ее манила, любимую на век уж Тишину. И вот сейчас ее тут, рядом нет, не у что ль в правду не простила? Ну как же может так она… А вы, вы скажите, все…
- Поешь, и после будет разговор! А я тебе пока о всем другом поведаю уж навсегда,- перебила ее старуха, взяла с лавки черный платок, ими укрыв плечи, она поставила левую руку под подбородок, продолжила,- Ты думаешь старухой я всегда была? Уж нет, все это сказка, и лжи сурой в ней полно. Вчера хотела вытрясти перину, да руки ослабев, все побросали на пол, а тот как зазвенит, забарабанят книги. Наречий, нет, немного. А раньше ведь, как просто было, лишь взгляд один и все в движение приходит, так плавно свет небесный отражая, оно глядит вот в эти вот глаза. Прошли года, и в них остался петушок, такой на палочке, обычная игрушка, ее уж завести никто не мог. Она на ярмарке стояла, и я всегда к ней приходила. И только видела ее, как та тут же крутилась, сама ко мне бросалась в руки. А те блестели, отражая солнце… Все было, и они со мню тоже.- прервавшись говорить, старуха закрыла глаза плотной ладонью.
Ида, остановившись есть, отодвинула плошку, локти рук, поставив на стол, приоткрыла слегка рот от удивления. Все эти слова незнакомки произвели на нее странное впечатление, будто она уже когда-то встречалась с этой женщиной, глаза которой горели в те секунды. Рассказывая все это, ты словно переместилась на года назад, мысли распустила, и те убежали от нее, и лишь разум Иды был в полном ее внимание.
- Хотите вы сказать, что к вам они уж тоже приходили?- не сумела она сдержать молчание.
- Молчи, и ешь!- буркнула под нос Иби, как продолжила, уставившись на девушку, что вновь пододвинув к себе плошку остывшего супа, начала есть, - Мы с ними каждый день дружили, и Тишина твоя в таком-то белом платье, смеялась вечно надо мной, над тем, что я дела иные на встречу с ней промениваю так легко. И я не знала имени ее, ведь та всегда молчала. Глаза ее задорные, сквозь время пронесенные, всегда ловили жемчуг из души, напоминали о таком, о чем не знала я тогда. Однажды вот пришла она, и был уж год так пятьдесят шестой, я молода была, красива, и предложила с нею та по крышам погулять. А я в полете не была ни разу, не знаю до сих пор, как ровно мысленные крылья расслаблять, и душу посылая в облака, на все кричать. И будто белый свет утонет в крике, и ты бежишь по брегу вместе с ней, с той пустотой, глаза которой навсегда с тобой. Давно так было… И отказавшись как-то от всего, мечту мою заполонили горы, и камни с них усеяли мой разум весь, как тот расстался со своей хозяйкой, уйдя с тоской и может быть к другими. Они оставили меня внезапно, и одиночество со скал так быстро пронеслось, что целый век я здесь уж прожила, и крышу дома доверяя в руки молодых, с жестокостью я расправлялась с кирпичами. А те внутри, и до сих дней снаружи, в лице моем питают слабость. Разбить бы все, забыть пропащий дар телекинеза, но нет, наверно не дано. И память больше углублять в сердце все тянет за собой, а я хочу остаться здесь, здесь…Скорей всего в с тобой, или просто с мыслями иными, такими уж простыми!- тут старуха замолчала, протянула свои руки, как коснулась запястий теплый девушки, та покрутила затекшей головой.
- Печально слышать все от вас! И неужели так бывает, что лучшие друзья внезапно оставляют, кидают речи все в прозрачную голубизну. Наверно, да. Но я не смею, как и вы, во всем кого-то обвинять. Они не наши, ими не были когда. Они ее, Судьбы, приговоренной дочери Творца. Не думала я никогда, что на земле сырой и мокрой увижу тех служителей Судьбы, ведь знала раньше обо одном, о том беззвучно всем шептала, что у Творца отняли люди сына, а тот их всех простил, простил… Хотя все это домыслы, и верю я во все. Сегодня вот узнала о Царицах моря, не у что ли они посланницы Его? И нет, опять ошибки покрывают ум, не стоит лишних слов. И мне пора вернуться, проститься с Химом надо, отправится к отцу. И глупость всю я с моря доставать не буду, пожалуй, просто так пойду, с пустыми голыми руками, царапины им покажу. Пусть, пусть голос звонкий все услышат, услышат, как бранят меня, что с матерью я в небесах не повстречалась, что не вернулась пару часиков назад. А честно, честно, я в сомненьях. Я вашего совета жду, Ибиалина!- договорив, она перекинула правую ногу через лавку, как привстала, вытянув руки высоко над головой.
- Ты, дорогуша, не ходи, сегодня, завтра и года еще ты посиди! Не стоит видеть им тебя, ведь ты не просто так осталась вот жива сегодня. У них прекрасны планы на тебя, сама Судьба уже увидела тебя, и всю решимость приняла к себе! Ты знаешь, что случится позже? И в день холодный ноября ты повстречаешь неких тех девчонок в своем родном особняке. Они-то будут рады, хотя одна из, что Ветра будет сильно так любить, расскажет обо всем тебе, и поведет к нему, ой…- раскашлявшись, Иби поднялась, медленно подошла к замерившей Иде.
- И что вы только говорите мне? Вы думайте, что я поверю вам? С чего бы вдруг? Я знаю вас минуты, хотя внутри я ощущаю все знакомое столпотворенье. И запах полевых цветов мне разум одурманив, домой, уж точно посылает…Простите, я не смею доверяться вам, хотя мне очень близок ваш рассказ.- сделав шаг вперед, она глядя на прилетевшего шмеля, что приземлился тяжело на белый лепесток ромашки, все-таки обернулась, взглянула на лицо уверенной старухи.
- Они б простили бы тебя, если б в день тот будущего ноября, подсказку получив мою, вернулась бы в родной наш край. И Хима бы ты увидала. Прости меня, что я гляжу через тебя, хватаясь за дальнейшие событья! Но пойми меня, помочь не только я хочу тебе! Другие люди, девочки вон те, не родились они еще, хотя года бегут, и скоро в новом веке, в году так первом уж появится среди людей создание с душой, что будет уж сильна, тянуться станет все назад, к родным героям, к тем, кого не увидала в прошлый раз. Судьба ее жестоко так обманет, в не том столетье поселив, хотя в замен девчонка уж получит воображенья цельный дар. Он пригодится ей, хотя ошибки в восемнадцатом году уж полетят, уж полетят, и тот, с кем встретится она должна уж будет, тогда, увидит ее здесь, на берегу песчаном нашего залива. Спасет того, кого когда-то уж никто не спас, похожи правда будут все не тех, кого в оракуле Судьба так сладко описала. И ты, ты тоже будешь там, ведь Хим твой, неразумный человек, захочется погубить родную душу их… А впрочем ты иди, забудь, о чем я говорила. Но никогда тогда ты не узнаешь до конца того, кого безмерно любишь.- сказав то, старуха ткнула ей пальцем в лоб, как обошла обомлевшую иду.
- О, Господи! Молю, ты помоги, во всем мне разобраться. Слова никчёмные, в которых правды море, принять к душе, запечатлить на каменном столбце. О, Боже, я прошу…- эти слова тогда были обращены к Творцу, и конечно, он услышал ее, изумился всему. Позже даже попросил свою любимую дочь, Судьбу поведать ей о таком, о чем не знал даже ее Брат, тот самый Брат… Распорядительница жизней рассказала обо всем свободно, правда после на лице ее выступила тоска, но отец быстро успокоил дочь, именно успокоил ее, ту, которой дал когда-то способность распоряжаться жизнями всех светящихся шариков. А Брат, ее Брат, прежде всего он решил взглянуть на нашего героя, на юношу с русоволосой головой, с именем светлым.
« Знать будущее не каждому дано. Но тому, кто видит его отчетливо, стоит прислушаться и самому, и привлечь ту душу, про которую и говорят все события из следующих лет. А вот принять все услышанное к сердцу или нет, выбранная душа должна сама. И если примет вдруг на удивление всем, то через много лет в Амфирийском саду ее непременно поблагодарят за это те, о ком она задумывалась так мало. А, что касается нашей Иды, так она все-таки не посмеет ослушаться слов старухи, и продолжит жить множество лет у нее, пока в 2001 году не отправится в Москву, в город, в котором, как ей поведала Ибиалина, родиться создание с необычным даром воображения, и имя у этого создания будет мое, мое…»
***
28 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. День. « Когда блеск в глазах возникает внезапно, и заглушает весь настоящий свет, начинаешь не бояться всего, а наоборот радоваться тому, что кто-то глядя на огромную черную бездну в глазах, буквально тонет в ее ласковом притяжение. И притяжение это настолько сильно, что никто не сможет не поддаться ему, убежать прочь. Захочется вдруг быть ближе, чем всегда, чем земля под ногами, чем мысли, исходящие от разума. Столкнуться тогда два любящих взгляда, взгляда, которые может быть и не были бы так близки, если бы в день одного, холодного ноября, не сверкнули тогда впервые чьи-то незаметные до того мига, кристаллики. В них словно насыпали серебра, только не живого, которое появляется само, как у Тишины, когда та придается приятным, но должным ей чувствам. Можно понять, что разбросанные на ресницах серебряные крупинки исчезнут так же неожиданно, как появились. Ведь их нельзя будет вернуть одной лишь встречей с тем, к кому так тянется душа. Наверно, именно в этом вся нечестность, нечестность того, что даже если спустя дни, после того, как все серебро растворится в слезах, и не захочется его вернуть, тело, прикрывающие душу, будет настаивать на своем. Оно будет безжалостно требовать, что бы вернули, вернули всю искусственную радость, и чтобы серебро вмиг засыпало глаза. А с ней, с физической оболочкой, которой обязан маленький святящийся шарик многим, спорить нельзя. Но иногда люди все-таки пытаются убедить ее в том, что жить прекрасно можно и без радости, можно самим создавать ее, а не бросаться на готовые молекулы эндорфина. Хотя те очень по вкусу как и душе, так и телу!»- такое случается с многими жителями зеленой планеты, но в нашей истории есть лишь один герой, который пытается спорить с физической оболочкой на протяжении уже многих дней. Но все-таки он не выдерживает испытание собственного тела, и не просто заглядывается на приготовленную кем-то радость, а прямо бросается в ее усыпляющие объятье. Сон, дорогой для кого-то сон, становится наверно решением этой большой проблемы, проблемы, когда душа решает обмануть свое тело хотя бы на пару часов. И если вдруг удастся заснуть, поговорить с царем Морфеем, то это большая удача. Но всему хорошему конец приходит быстро, тело кричит, изо всех сил требует, требует маленькой, а для кого-то чужого, совсем не значимой радости. Но не для него! Теперь для Алексея искусственное важнее настоящего! Правда, тут стоит не запутаться, важнее телу, чем душе. Ведь светящийся тусклым светом, шарик все еще предпочитает за истинное удовольствие держать нежную руку, гладить черную голову, глядя в испуганные, но настоящие глаза…
После всех утомительных занятий, над Евпаторским Заведением выглянуло нездоровое солнце. Скорее всего, его лучи были больны тем, что к ним давно с заботой не обращалась их любимая Свидетельница многого. Раньше они ждали ее каждый день, ждали так громко, что она буквально закрывала уши ладонями, и мчалась к ним. Но с тех пор, как в ее жизни появились все мы, в особенности Леша и Аринка, она сказала себе, что перестала слышать все постороннее, отвлекающее. И стоило ей произнести все это мысленно, лучи тут же охрипли, и лишь иногда они тянуться к ее лицу, пропитанному грустью, пытаясь, привлечёт к себе. Но ее отклика на их молчаливость так и не следует…
Перед идущими не спеша Аринкой и Алексеем, представился пустой, морской берег. Они пошли к нему сразу же после последней лекции Архимея Петровича. Весь скучный час он говорил негромко, часто поглядывал на русоволосого юношу, и на серьезное лицо Аринки, которая за всю лекцию первый раз не произнесла ни слова, хотя в голове до сих пор крутился выученный наизусть материал. Нет, учила она, конечно, все без удовольствия, просто потому, что понимала, что знать надо многое для хорошей успеваемости. Но в последнее время замкнувшаяся в себе девушка, часто отстранялась от всех, даже от Леши, ходила именно здесь, поднимала глаза ввысь, что-то шептала немым лучам солнца. И те, слыша все, еще больше расстраиваюсь в жизни, жизни, данной планете Земля. Но в этот раз она не отправилась сюда в полном одиночестве. Раскисшая девушка смотрела себе под ноги, не обращая внимание на шагающего рядом Алексея в легком, чёрном пальтишке. Погода была не холодная, 14 градусов тепла ясно давали о себе знать. Но Аринке было все же холодно, сложив руки у живота привычным замочком, она наблюдала за прибывшими волнами, за белой пеной.
- Ну, перестань молчать! К чему все эта грусть? Сегодня день хорош, и, не смотря на всю усталость, приедет гость сегодня к нам. Ты только не грусти при людях, а то поймут еще чего. И честно, мне совсем не в радость, глядеть в поникшие глаза. Охота им играть до ночи, как раньше, помнишь, как тогда, когда еще мы вместе не общались, любила ты ходить по всем дорогам, все время, говоря о чем-то строгом с каким-то смехом на лице. Признайся, милая подруга, что стоит отобрать у мыслей тусклость всю, и вот глаза подняв, понаслождаться истинной прохладой. – договорив, он остановился в семи шагах от моря, взял девушку за руку, как та повернувшись к нему опустила глаза вниз.
- Но как понять, где истинно, где ложно? Во мне наверно закружилась суета, и море ледяное выливая на себя, я вот сейчас смотрю в твои любимые глаза. Мне грустно милый друг, ты знаешь почему! Я стала так труслива, и раньше, правда, я была другой. Была, не зная ничего, не зная жалости, любви, и с Тишиной не говоря, была углублена в себя. Но время быстро так прошло, и благодарна я природе мыслей, что те так перестроились в ином порядке, придав всей жизни смысл, огорченья, и любовь. Пойдем скорее к брызгам, пока с них не пропала правда вся, я б руки настоящим намочила!- мягко улыбнувшись, она потянула его за руку. Спустя секунды остановившись, она принялась задирать рукава вязаной кофты, чтобы вода не намочила ее запястья.
- Права, что в море правда вся! Хотя в нем кое-что уж точно скрыто,- произнеся это, он сам засучил рукава Аринке, как та не став заглядываться на его руки, мгновенно склонилась над водой, ладонями коснулась оставшейся пены, как кончиками пальцев ощутила прибывшую, слабую волну, - А знаешь, вспомнил я одну легенду, легенду городка. Прочел я как-то в книжке о девушке одной, Подруге Черной захотевшей так отдаться, чтоб город не покинуть никогда. Отца так сильно не любила, что в море по колено вдруг зашла, и две Царицы моря ее спасли, на побережье вытащив за ноги. А дальше, было, что не помню, но вроде бы нашла ее старуха, и, предсказав одно, велела в особняк вернуться лишь в новом восемнадцатом году, спасти, спасти кого-то та велела. И вот сейчас тот самый год, и месяц ледяной, и утро каждое окутано туманом, и особняк, не далеко от нас, стоит себе. И говорят лихие люди, что дом тот странный и забытый в миг оживет спустя года. И две девчонки, повстречав хозяйку дома, расскажут о ей о всем герое.- договорив, он заметил, как Аринка тихо поднявшись, не касаясь рукавов, чуть приоткрыла рот.
- Я слышала подобное однажды, от матери своей, покуда та жива была. Легенда нашей Евпатории, конечно! Но я считала сказкой все года, пока ты не сказал о том, что тоже знаешь слов подобную историю. Как странно, и знакома, закончилась легенда та, в ней сказано так звонко было: «…Судьба ее жестоко так обманет, в не том столетье поселив, хотя в замен девчонка уж получит воображенья цельный дар. Он пригодится ей, хотя ошибки в восемнадцатом году уж полетят, уж полетят…» Не помню дальше, но понимаю я уж что. Девчонка с даром воображенья похожа уж на Вику нашу, не так мой друг? Ну, согласись, такое совпаденье. Пожалуй, я сегодня перечитаю вновь легенду, надеюсь, есть она везде. А особняк? Ты говоришь о том, что может это, тот самый особняк легенды?- обернувшись, она указала рукой назад, взглянув ясно на видневшиеся стены, стены особняка Хима и Идочки. Запутавшись окончательно, она, сделав круг, встала позади Леши, коснулась его теплых плеч, и принялась глядеть.
- Ну, можно почитать, а можно все спросить у тех твоих друзей, у Тишины, к примеру…- посоветовал Алексей, - Хотя я сомневаюсь больно, что вся легенда, правду скрыв, о девушке Виктории… Пойдем, давай пойдем, и мать моя приедет скоро, давай пойдем, я б…- не договорив, он повернулся к ней лицом.
- Побудем здесь еще мгновений пару! А если ты про это, то я за то, что б мать твоя ничто уж точно не узнала. Наверно, я глупа? Но не хочу, чтобы при ней случилось что-нибудь, что пару дней назад вселилось так в мои глаза. Прошло часов так семь, я все считала…- выдохнув, она огляделась по сторонам, как не охотливо просунула левую руку в карман вязаной кофты, спустя секунду, на ее ладони показалась прозрачная стекляшка, содержащая в себе весь холод осени. – В подробности не буду придаваться, а Вике Тишина вчера вот это принесла. Наверно отыскала где, а впрочем, это уж не важно. Надеюсь, справишься ты сам, мне холодно глядеть, и больно, не задирай рукав при мне.
Взяв с ее ладони вещицу, Леша, задрав высоко голову, после взглянув на закрывшую глаза, девушку, произнес:
- Все хорошо, Аринка! Милая моя, ты что? Я все потом, потом….
Девушка, не смело открыв глаза, прислонила его к себе, замкнув руки вокруг его шеи, она взглянула на выцветшие кудри, как улыбнувшись мягко, хмыкнула носом. Его фраза: « Все хорошо» перевернула ее испуганные мысли, как еще сильней прижавшись к Леше, она одновременно глядела на особняк, одинокий дом старика, который за все пребывание здесь ни разу не наведался в родной дом. Но вспоминая его, ее мысли портились, словно цветы, которые вяли при обжигающих лучах в Сахаре… А лучи, лучи солнца, покинутые Тишиной, с необыкновенной лаской продолжали наблюдать за героями из легенды Евпатории, за настоящими героями…
« Пока душа не вникла полностью в то, что она может жить в теле героини или героя, она все ещё считает себя обыкновенным светящимся шариком. А шарик этот, прежде всего, мечтает о ласке, тепле, любви, и чтобы стекла ледяные не резали прекрасные руки. И пока тело чувствует душу, пока серебро постепенно исчезает с глаз, можно насладиться всем тем, к чему тянется сердце, сердце!».