Нос надрывно рыдал и плакал кровавыми слезами. Захлёбываясь манной кашей густой красной жижи, нос вопил о несправедливости и ненавидел всё и всех, кто так или иначе был причиной его поломки. Таковых было немало, но знание о том, даже нос не мог донести до своего тупоголового хозяина, бычары Тимоши.
Хамовато-насупленное быдло Тимоха, или просто Тим совал свой длинный нос во все дела района и близлежащих окрестностей, наставляя на путь истинный сурово и исключительно по-пацански всех, попадавших под его горячий норов. А нрав его, и вправду, был далеко не овечий, отнюдь не смиренный, в отличие от его родной бабки Нюрки, набожной жалкой старушки-инвалидихи, на шее которой он, разменяв уже третий десяток, всё неустанно ездил и чертыхался на чём свет стоит, дабы не расслаблялась сердешная, а закаляла дух свой трудностями. Ну, блокадницей была трухлявая, оттого и терпела.
Мать Тимошки была ещё той штучкой по-молодости, но к сорока годам поутихла, под чутким давлением и понятийным напором любимого дитяти, который так сильно напоминал ей о порочных страстях институтской молодости, черноглазо-пучеглазом оводе сердца её, премилом Вартанчике или Вазгенчике, сейчас уже вспомнить было трудно. Склероз крепчал не хуже лютых морозов на территории Сибири, где ныне и проживала эта дружная, среднестатистическая российская семейка.
Тимофеюшка любил хлебать Жучкины щи. Жучкой, он называл мать свою, по-особому милосердию и благорасположению хозяйскому, прихрюкивая жирными ноздрями над наваристыми щами. Хряпал от души, и в одно нутро и рыло, всю небольшую, алюминиевую кастрюльку так, что то ли капустка хрустела за смачными Тимохиными щами, то ли Тимкины ща, набитые сочными щами до отказа, начинали лопаться и трескаться от щедрого мамкиного изобилия любви и заботы о сынулечке наиненагляднейшем. Но и тут Тимошка никому не давал расслабону, воротил носом у тарелки и попрекал то жадностью, то экономией на самом ценном, что у них, старых дур осталось - на золотом красном солнышке Тимошке.
Любил и повыпендриваться, брезгливо сплёвывая, поджимая нос близ бабкиной комнатёнки, демонстративно давая понять, что запахи эти выносить уже нет мочи и пора бы ей, ржавой барже, к дому престарелых отчаливать, а то ж, как ему личную жизнь устраивать? Надоело уже по углам закоулков всяких, гаражей да разных блатхат с девками зажиматься.
"Вампирище - то ещё, комариный нос его! " - взвизгивала порой от обиды, уязвленная бабка, на миг сознательно отрезвленная и осерчавшая, но тут же, осаждаемая словесно-пулемётной очередью тяжёловесного блатного жаргона и душевных экзекуций по фене. Нос при этих пытках бескультурностью играл роль реального устрашителя, он распускал свои мощные крылья и раздувался, как чванливый индюк, от гордости и напыщенности которого нельзя было скрыться ни в одном из окопов бабкиного убежища - хрущёвки.
Абсолютно не умевшие парировать на подобные выпады, что бабка, что мать ползали вечерами по углам под иконками, покуда сладчайший отпрыск где-то тусил и таскался, моля Иисуса и Матушку Богородицу о вразумлении и смягчении норова раба Божия Тимофея. Высшие Силы, наконец-то, вняли слезливым потокам разливающегося Нила, но вразумляли и смягчали сурово и жёстко: каковою мерою человече мерил и ближним, и дальним своим.
Длинющий как шпала, вурдалак Тимоха был грозой всего района и режиссёры " Бандитского Петербурга ", пожалуй, обзавидовались бы, его сюжетным линиям и сценарным постановкам. Свои мастер-классы Тим проводил ежедневно, словно назло всему отделу милиции, мирно расположившемуся напротив его окон, снимая свою хулиганскую сагу современной гоповщины.
Ни один человек, ни одна структура не могла найти управы на эту вечно быкующую дубину.
Только Ангел, спасённого когда-то бабкой Нюркой умирающего ребёнка из блокадного Ленинграда, всё время наблюдающий за героической спасительницей, был послан в экстренную командировку на Землю.
Тихо сошед со снежных облачков, Ангел прибыл к дворовым качелям, с которых вечно сгонялась малышня и вольготно царствовал Тимоха, пощёлкивая жареные семки, вечно чертыхаясь и заплевывая двор чёрной шелухой.
Качели качнуло тихо, но в обратку Тимофеюшке и мерам его суждений, с такой силой, что вечно морщившийся от харканий сизый нос вдруг словно взвыл на всю округу и, оглушённый таким дичайше-несправедливым ударом, начал изрыгать кровавое месиво. Носище истерично вопил и оплакивал свои перегородки, толстую, и без того горбатую линию хребтины, и даже мясистые крылья угристо-сальной материи, залитой ныне кровавым коктейлем. Тимоха медленно терял сознание, тихо проклиная всех и вся, но белый свет заливал его глаза, и светлый Ангел, жалостливо наклонившись над ним, пытался объяснить, что на любую силу рано или поздно найдётся противосила, смиряющая и обучающая, беспристрастно-справедливая как Фемида, не всегда успевающая уследить за всем на Земле.
Силы Небесные курируют неустанно все наши действия и лимиты терпения Небес небезграничны. Мощь танков земных и невесомыми кончиками пречистых крыл бывает остановлена и сокрушена. Исключительно в обучающих целях, конечно.
P.S. Ночь выдалась лунная и звёздная. Бабка Нюрка отбивала поклоны, отбросив старые костылики и распластавшись на таких же дряхлых, как она сама, половицах разваливающегося муравейника хрущёвки, а преданная Жучка-мать в приёмном покое, близ белой и стерильной люльки казённой больничной койки, ныне молили о здравии и спасении раба Божьего Тимофея. Ангелочки, сидящие на светлых жёрдочках звёздных фонариков, и все Высшие Силы, и даже Бог милосердно внимали, неустанно удивляясь изменчивости человеческих желаний...
Из цикла " Кармические причины в природе заболеваний "
12.11.15 - 10.02.2020