ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ НЕ УМИРАЕТ
На снимке - героиня очерка Е.М.Ивченко со своим супругом (справа) и их другом в день росписи в загсе: сентябрь, 1939 г.
«…То ли ждать, то ли знать,
Что горячею кровью залил снег.
И от сердца его оторвать.
То ли участь принять одинокою вдовою,
То ли вновь глаза дорогие целовать».
Михаил Луконин, «Солдатки».
Из встречи с Ивченко (Уманской) Екатериной Минаевной, 1919 года рождения, п. Беловодск
Не поверить этой женщине, что она, по истечении шестидесяти семи лет, до сих пор любит и ждет с войны своего первого мужа – невозможно. Когда вам говорят: «А может, он еще жив, может, он где-то в Германии», – и смотрят на вас с мольбой, с надеждой, чтоб вы кивнули, согласились, подтвердили ей, мол, да, надо ждать и верить…
Уманская Екатерина Минаевна родилась в 1919 году в Беловодске на Староселье. В тридцать шестом окончила семь классов. На работу в колхоз поступать как-то не очень хотелось, а тут сестра, проживающая с семьей в Лисичанске, предложила переехать к ним, устроиться на содовый завод и одновременно продолжить учебу. Она с радостью согласилась. Родственники приодели ее по городским меркам, и она днем работала на заводе, а по вечерам училась на рабфаке. За три месяца обрела специальность секретаря-машинистки. Получалось... Вскоре стала незаменимым человеком в отделе. Один дедушка, главный экономист завода, научил ее считать на счетах, а затем и на арифмометре. В управлении содового завода Екатерина обслуживала два отдела – плановый и производственный. Специальность была интересной, требующая и усердия, и трудолюбия, и знаний. И хотя работать приходилось много, но и деньги платили хорошие. Часть заработка она передавала сестре. В общем, жизнью была довольная, не голодала, себя полностью обеспечивала. И тут повстречался он – Ивченко Юрий Павлович. Рассказывает Екатерина Минаевна:
– Юра работал на том же заводе, что и я, бухгалтером в отделе капитального строительства. И так же, как и я, учился на рабфаке. Там мы и познакомились.
Как-то пригласил он меня на кинофильм. Демонстрировался «Тарзан». Довоенное поколение хорошо знает эту картину. Юра пришел с прелестными шоколадными конфетами «Грильяж» и отдал их мне. А я сижу и не знаю, куда с ними деться, кушать во время сеанса как-то неудобно. Спрашиваю тихонько у подружки Вали: «Что я должна сделать?» А она: «Разложи на коленях и всех угости». Я так и поступила.
С тех пор мы начали встречаться. Юра предлагал выйти за него замуж, но я все отказывала, боялась...
В сентябре 1939 года ему была вручена повестка о явке в военкомат. Тогда он и пригласил меня познакомиться с его родителями. Я так стеснялась… Они все городские, а я – деревенская. А тут еще Юрина мама повела себя так, словно я ее невестка. Оказывается, Юра наврал ей, что мы расписались. Я так была возмущена! Но утром, когда прибыли к военкомату, он отпросился на полчаса, мы побежали в загс и расписались. Я стала Ивченко Екатериной. Там же втроем и сфотографировались: я, Юра и его друг Павел Шалабаян. Случилось это 22 сентября 1939 года. Фотографию ту я храню до сих пор.
Юру в тот день на службу не взяли, дали отсрочку. Я перебралась в его семью. Только прожили мы с ним всего три месяца. В декабре его родители уехали в Москву, в доме было холодно, я находилась в положении, и пришлось мне временно, как мы полагали, возвратиться в Беловодск. Домой прибыла 19 декабря 1939 года.
Юра же продолжал работать и учиться. После Нового года он отпросился с завода и приехал к нам. Да и пробыл в Беловодске целых десять дней, хотя отпрашивался всего на три. Ему так у нас понравилось! Уж и сестра моя звонила из Лисичанска, говорила, что мужа ищут, могут быть неприятности – тогда ведь строго было, могли и судить, – а он все не уезжал…
Пришелся он по душе и моим родителям. Юра такой вежливый был, культурный, внимательный. Мама плакала вместе со мной, когда мы с ним расставались.
Призвали его в армию в марте 1940 года. Служить попал в Белоруссию, на самую границу. Их часть занималась строительством оборонительных сооружений. У Юры было бухгалтерское образование, и через некоторое время он стал начфином. А у меня летом родилась дочь Аленка. Он письма мне писал – каждый день. Притом по два сразу: одно предназначалось мне, другое – дочери. Я с осени 1940 года поступила на работу в райземотдел и на все его письма отвечала, печатая на машинке. Полученную корреспонденцию складывала в два скоросшивателя. Одна папка – моя, другая – дочери. Юра, когда был назначен на новую должность, стал получать жалованье и понемногу высылал нам денег. Потом начал звать нас к себе. К тому времени у него уже имелась небольшая комната. Но куда мне было ехать с такой крошкой?.. Я отказывалась. Он опять предлагал… И вот 22 июня 1941 года я написала письмо, что, мол, уговорил, мы выезжаем, встречай. И несу его на почту. Смотрю: а в центре полно людей. Началась война.
В конце лета пришло письмо, что он с ранением попал в госпиталь. Писал, хорошо, что мы с дочерью не успели выехать. Такие ужасы творились на железной дороге… После госпиталя его опять отправили на фронт. Больше писем от Юры я не получала. У нас на улице почтальоном работала мать не вернувшегося с войны Запорожского Николая, и она, когда прекратились письма, так переживала за меня, чуть ли не плакала вместе со мной.
Летом 1942 года Беловодск начали бомбить немецкие самолеты. Мы с дочерью и мамой, пережидая налеты, пряталась под домом в подвале. Бомбили центр. Спустя какое-то время в поселок вошли немцы. Сначала я те две папки с Юриными письмами во что-то обмотала и закопала в сарае. Но потом решила, что письма могут найти (глупая была, кто бы их там нашел?), узнают, что муж в Красной Армии, а здесь его дочь. И я их однажды вечером откопала и сожгла. Оставила только две фотографии: одну – его, и другую ту, где мы засняты втроем после росписи в загсе.
Началась фашистская оккупация. Немцы гоняли людей на работы, преследовали, издевались. Как-то мы несколько дней подряд расчищали от снега дорогу на Меловое. Я была обута в валенки. Потом вдруг оттуда снимают и посылают разгребать загаты – спускать воду возле центрального моста. Я в валенках, а там такая грязь… утонуть можно. А немец, или румын, не помню уж точно кто, стоит с нагайкой. Не полезешь – так даст тебе… Полезла я в ту грязь, валенок встрял, я разулась и босой ногой ступила в воду. Стою, плачу… Хорошо, нашелся мужчина, пожилой, незнакомый, не побоялся: подошел, вытащил валенок и меня обул. Правда, в тот раз все обошлось, надзиратель удалился. А один немец с каких-то пор взялся меня преследовать. То за инструментом посылает одну в сарай и сам идет следом, то еще что-то… Все старался остаться со мной наедине. А я все убегала.
Затем пришли наши. Такая радость вначале была… Я снова работала, ждала, надеялась, что вот теперь уж точно придет письмо. Но от Юры писем не было. Я написала запрос в Москву. Получила ответ: пропал без вести.
Закончилась война. Дочь подросла. В 1946 году я вышла замуж за Лопатина Владимира Тимофеевича. Он воевал, пережил в Ленинграде блокаду, такой худой был… Его сестра пребывала замужем за Юриным родственником. Она нас и посватала. Может, потому, что он родственник Юры, может, просто жалко мне его стало, но я согласилась. Хотя за мной как-то Дятченко Николай пытался ухаживать. Я тогда работала в «Совбесе» инспектором по назначению пенсий. Я и бухгалтер. Он приходил, посидит, и провожает меня домой. Но я ждала Юру. А тут согласилась. Только фамилию я не сменила – чтоб не осиротить ребенка, врала ему. Он не возражал. Понимал… Хороший был человек. У нас в доме на стене все годы провисел портрет Юры. И он ничего… не пытался его убрать. А как-то приехала из Лисичанска мать Юры. И плакала, и ругалась, и просила, чтоб я от Лопатина ушла, говорила: «Тебя же никто так сильно, как Юра, любить не будет». Она кричит, я слушаю, а Юрин портрет висит на стене... Потом начинаем обе тужить.
С Владимиром Тимофеевичем мы прожили пятьдесят два года. Воспитали четверых детей. В живых его уже нет.
Дочь, Алена Юрьевна Буроменская (Ивченко), обосновалась в Луганске. Уже на пенсии. Внуки у меня есть, правнуки есть, Юры только сильно недостает… Знаете, я его, кажется, до сих пор люблю. Люблю и жду. А может, еще объявится, а?..
Но у первой любви не появится проседь.
Не упасть облакам с неоглядных высот.
Притупляется взор. Время жизни уносит.
А она, все надеясь, любимого ждет.
Их застала война в колыбели цветущей.
Он ребенка в руках не успел подержать,
Как гудок паровоза и оклик зовущий…
Лишь спросил, чуть стесняясь: «А скоро рожать?»
…А на западном фронте – свинцовые бури.
С батальона их горсть и комбат уж убит.
А её все страданья, все страхи – о Юре.
Лишь под осень ребенка, Аленку, родит.
…Санитарный вагон. Рядом ругань да стоны.
А в окне – полустанок. И гуща людей.
Вдруг воздушный налет. Взрывы бомб по перрону.
Да убейте меня! Но не надо… детей…
Он писал о смертях. Отомстить он им клялся.
(Вот бы только нога побыстрей зажила).
Время быстро прошло. Он окреп и поднялся.
Почтальон снова с фронта письмо принесла.
Но на том время встало. Война прекратилась.
Ее руки на годы в калитку впились.
Те, кто выжил, давно уж домой возвратились,
А она все звала, все рыдала – вернись!
И сейчас она ждет… По прошествии века…
Пусть увяла коса. Пусть в аду ей гореть.
Но надежда живет. Все живет в человеке.
И возможно… Возможно – над смертью взлететь.
Июнь 2008 г.