Аристократичным движением кисти, она ухватила со стола деревянную трубку с затертыми, но знакомыми инициалами. Ее не волновало, какой табак употреблять легкими и в этот раз в нее едкой горечью проникали сухие остатки из советских папирос. Глаза опустились на раскинутые по шелковым простыням ноги, укрытые очередным вызывающим нарядом. Она плавно втянула холодными губами жгучий аромат и закрыла глаза.
- Как же ты отвратна мне. - Тихим гулом мягкого голоса произнесла себе женщина. - Как же отвратно ты пахнешь несбыточной... - ее голос прервался тяжелым выдохом и она начала истошно кашлять.
- Вам пора на сцену, мисс. - Бережно произнес мальчишка, заглянувший в ее крохотную обитель с запахом одиночества.
Он смотрел на нее, как на единственную. А она, не взглянув в его сторону, встала у зеркала и ехидной улыбкой освободила безобразный анфас от сомнений. Поправив все детали, женщина направилась играть свою единственную партию, ради которой оставила не только свое живописное лицо, насыщенную жизнь, но и любимого мужчину. Ей было страшно представлять, сколько мгновений упущено ради роковой роли, которая принесла лишь бесполезное богатство и жалкий успех. Ее узнавали на улицах, но в отражениях был совершенно иной человек. Тридцать девять лет женщина отдала сцене.
На финальной реплике среди зала, она заметила, как некий мужчина приподнимается и становится ногами на обшитый дорогими тканями стул. Он не сводил глаз, а ее голос предательски затихал с каждой секундой.
В зале наступила тишина.
- Георг... - единственное, что успела произнести актриса нежным голосом, который никогда не звучал на этой сцене, который сердце хранило лишь для него.
И она внезапно упала со страшной тишиной.
С тех пор прошел месяц или два, а быть может несколько продолжительных лет. Слухи утихли, и некогда известная и любимая партия публики перестала существовать, имея воспоминания в глазах зрителей.
Наступало очередное теплое утро. Седовласый босой мужчина, окутанный запахом сладкого парфюма, пробегал по росе. Его глаза искрились, когда он становился все ближе к небольшому домику, в котором его ждала она. Пускай без своего наружного лица, но со своим настоящим сердцем, в которое он не переставал верить все эти годы.
И кто знает, может быть они все еще живут где-то среди нас ?
А деревянная трубка так и осталась в крохотном одиночестве с тем повзрослевшим мальчишкой, который всегда будет помнить ее прекрасно уродливое лицо. Но он не будет отправлять ей письма, потому что никогда не знал настоящего имени женщины, в которую так трепетно влюблен.