У НАС НА ЧЕРНИГОВЩИНЕ...
На снимке - Дейнеко Феоктиста Яковлевна
Из встреч с Дейнеко Феоктистой Яковлевной, 1913 года рождения, п. Беловодск
В середине 30-х годов прошлого столетия в Беловодск переселилось много семей из Черниговской области. Беловодская земля стала для них второй родиной. Отсюда уходили на войну их сыновья, здесь обрели они славу и бессмертие. Буринок, Калита, Стеченко, Козлянский – вот лишь малая часть фамилий переселенцев, которые встречались при поиске имен погибших на войне выпускников Беловодской средней школы. Некоторые семьи прибыли в Беловодск из села Ковпыта Михайло-Коцюбинского района Черниговской области. Но попадались и из таких населенных пунктов, которых на карте давно уж нет.
На улице Зинченко проживает замечательная старушка, долгожительница бывшая переселенка Дейнеко (уроженка Калита) Феоктиста Яковлевна.
Вот о чем она поведала:
– Родилась я на Черниговщине в 1913 году. Пережила революцию, гражданскую войну, голодовку, Отечественную войну. Сколько раз за это время была на волоске от смерти...
До войны на Черниговщине, на хуторе Хропатый сельсовета Мнев, я и проживала. Хорошо помню начало тридцатых годов. К тому времени я уже работала в колхозе. Сеяли у нас лен, картофель, гречиху, просо, ячмень, жито. С ранней весны и до поздней осени сельский человек проводил свое время в поле. Я делала все: и сеяла, и полола, и сено косила, и хлеб жала. Тяжело было очень. Жито жали серпами. Бывало к вечеру спину не разогнешь, руки становятся двухпудовыми… А еще целый день босиком, по стерне, по колючкам… Тело чешется, руки в волдырях, ноги – до крови, а ты все равно работаешь.
И вот в 1932 году заработала я в колхозе два мешка жита. А я к тому времени вышла замуж и проживала в доме своего свекра. Он мне предоставил коня, бричку, и я с этим его уж «приданным» подалась в колхоз. Сам же свекор в артель не вступил, оставался хозяйничать «одноосібно». Но на них в тот год очень большие налоги наложили. Забирали почти весь урожай. Как-то являются в наш дом восемь человек «виконавців». Увидели они мое жито и говорят: «Это не твое, это твоего свекра. Мы конфискуем». А я – не отдавать! Хватаю горящую лучину – в домах тогда у нас светили лучиной – и бросаюсь на них. Тут еще вилы под руку попались… А я бойкая тогда была. Кого-то поранила, кто-то убежал… Но досталось им порядочно. А сама – через сарай, в кусты, и скрылась. Ну, думаю, все – будут судить. А в колхозе у нас был бухгалтер, хороший человек и грамотный. Я же, как и многие тогда молодые люди, училась в вечерней школе, читать, писать умела. Тот бухгалтер мне и говорит: «Я составлю письмо, опишу все, как было, а ты бери его и езжай в Чернигов, к прокурору. Да оденься по беднее». Ну, одевать мне и так было нечего, и я в лохмотьях, босиком, подалась в Чернигов. Помню, иду по городу по асфальту, на улице жарко, смола растаяла, липнет, ноги все черные стали… Захожу в приемную. Передаю письмо в кабинет. Жду… А самой стыдно, что такая ободранная да грязная, от людей отворачиваюсь. Вдруг слышу, прокурор вызывает меня прямо к себе. Я из коридора ему кричу, у меня ноги, мол, грязные, а он – нет, заходи, говорит, рассказывай, что там у вас в колхозе стряслось. Вошла я, рассказала, и он меня отпустил. А через некоторое время стучится к нам в дом какой-то мужчина и говорит, собирайся, мол, в правление, будет собрание. Я отвечаю: да я в колхозе уж не работаю. А он: нет, ты непременно должна явиться. Пошла я. Оказывается, прибыл из района представитель – разобраться, какие у нас дела творятся. В результате выгнали все правление колхоза: председателя, бригадира, кладовщика. Один председатель сельсовета остался.
Потом началась голодовка. Продуктов не было. И лободой питались, и грибами червивыми… Выращивались у нас семена такие, люпик называется. Ядовитые – страх. Ни одно животное их не ело, кроме овечек, и те понемногу. Сеялся тот люпик для удобрения. Так и его, бывало, замочишь в воде, потом, в тряпочке, вывесишь куда-нибудь на дерево, чтоб вода стекала, и эти зерна за трое суток из серых превращаются в белые. Тогда можно варить и кушать. А не дождешься трех дней – умрешь. Еще шелуху из ячменя распаривали на сковородке и ели.
Затем была война. Село, в котором я жила, было сожжено дотла. Сейчас на том месте стоит город Славутич. Я в тот день ушла в город пломбировать зубы. Это меня и спасло. Жгли села на Черниговщине и немцы, и жандармы, и мадьяры, и итальянцы… Дома деревянные, смолянистые, крытые соломой. Только спичку поднеси – сразу загорится. От строений потом загорается и лес. Спасенья нету… Люди в болотах прятались, грязью обмазывались… А сколько детей заживо сгорело…
Я вернулась из города – а села нет. Одни печки торчат. Жители, каким-то образом выжившие, хоронили погибших. Я это делала вместе со всеми. Пепел от людей мы собрали в одну труну и так всех похоронили. Разве такое забудешь?.. В соседнем селе проживал мой двоюродный брат. Отправился он с товарищами в лес за сеном, а когда возвратился – села нет. У брата сгорела мать и трое маленьких деток. Одно из них было еще в «колисці». И во всех его девятерых товарищей, с кем он был в лесу, вся родня была сожжена. Все они потом ушли в партизаны.
Помню, как шли бои между партизанами и жандармами. Перестрелка, взрывы гранат… У жандармов были зажигательные пули, и они стреляли по соломенным крышам. Один дом загорится, и за ветром по селу огонь и идет. А осколки гранат залетали прямо в хату. «Прошерехтить» рядом с тобой и в подушку... И это не только со мной так было, всем доставалось. Чего только в войну не пережили люди… Сколько их тогда погибло на фронте, под немцем...
В Беловодске я с 1947 года. Усадьба эта – моей умершей сестры Калиты Анны Яковлевны, переехавшей сюда еще в 30-е годы. Имела она тогда мужа и двоих сыновей. На воротах – красная звездочка, прикреплена в честь хозяина усадьбы – Калиты Ивана Романовича, 1895 года рождения, его родного сына Ивана, 1923 года рождения, и сына супруги Кравченко Михаила Кирилловича, 1917 года рождения. Все трое погибли в годы войны.
Июль 2008 г.