Бондаренко В. Г.
Бродский: Русский поэт: Жизнь замечательных людей: Малая серия: сер. биогр.; вып.85.
М.: «Молодая гвардия», 2015. – 444 {4} с.: ил.
4000 экз. (п) ISBN 978-5-235-03802-8
Мало кому известен Бродский таким, какой он в этой книге. За внешностью интеллигентного профессора в очках и галстуке, скрывается авантюрист-романтик с морской душой. Всплывает даже что-то пиратское, когда читаешь о его попытке улететь в чужую страну на самолете, оглушив летчика камнем по голове.
Если объяснять это прошлым, то след ведет в Одессу, где многие Бродские нашли себя во времена Российской империи, когда с легкой руки Александра первого расцвела всевозможная контрабанда. Именно тогда и возникла та портовая Одесса, знакомая нам из Достоевского и Бабеля. Кажется, что разбойничий дух той Одессы сроднился с душой Бродского, но вскоре угас, облагороженный ее высоким поэтическим даром. Хотя до конца жизни так и совмещал в себе Бродский тонкую поэтическую натуру с резким, правдивым и бунтарским характером. Но лучше по порядку.
Последние двадцать лет занимавшийся преподаванием, Бродский закончил на родине семь классов. Принято объяснять это протестом против советской системы образования, однако, вероятнее, что Бродскому претила любая система, кроме его собственной.
Бросив школу, он отправляется на завод – нарабатывать биографию, затем ; работа в морге и не одна еще оставленная профессия. Отвечая в зале суда, Бродский даже не смог подсчитать трудовой стаж и, как полагается большим поэтам, отправился в ссылку. Но, если выражаться на знакомом Бродскому жаргоне, это было «в мазу». Северную ссылку разделила с ним любимая женщина, и поэт назвал это лучшим периодом жизни. Там он по-настоящему прочувствовал народный быт и навсегда влюбился в роковую и гордую Марину Басманову, ставшую музой для лучших его произведений.
Автор стихотворений «Народ», «На смерть Жукова», «На независимость Украины», не зря был назван в честь Сталина. Преемник традиций и умеренный консерватор, он терпеть не мог современную живопись и авангардную литературу; не признавал политкорректности, публично подтрунивал в дань сильным мира сего над Россией и религией, а сам «по-одесски» провозил в творчество контрабандой христианские мотивы ; почти каждое Рождество отмечал стихотворением на библейский сюжет.
Биография Бродского очаровывает своим антично величественным духом. Поэт империи, и конфликт его типично имперский ; поединок царя и поэта. Письмо Брежневу ; истинно мифическое есть что-то в этом. Осужденный скитаться в изгнании, он покидает одну империю ради другой, но и там вечно тянется к прибрежным городам: Венеции, где прах его обретет покой рядом с другим поэтом Эзра Паундом; Стокгольм, так напоминавший ему родной Ленинград. Он не раз хотел вернуться, но того города больше не было, как и той империи, где его любили и ненавидели, откуда гнали. А звали в совсем уже другую страну, не знакомую.
Единственное место, где он всегда чувствовал себя дома и «не нуждался в гиде» была территория русского языка. С ним у Бродского были более чем серьезные ; магические отношения. На язык он мог обидеться и писать публичное письмо родителям на английском; в честь языка назвал он любимую дочурку; язык для Бродского ; отец, сын и дух святой, парящий над водой и в ней отражающийся. Вступившись за родной язык (за Достоевского), назвал он Кундеру чешским быдлом. Казалось бы, что еще нужно, чтоб быть забракованным и забытым? Но Бродского помнят. Правда, не таким дерзким и прямолинейным, почему автор книги и ввязался в бой за Бродского и спорит с предыдущими его толкователями ; вырывает любимого поэта из цепких либеральных рук, ссылаясь на собственные его же слова: «Не жлоб, не гомик, / не трус, не сноб, не либерал, / но – грустных мыслей генерал».
Конечно, хоть и сложному, зашифрованному в иероглифах «династии Минь» Бродскому, с его порой тяжелыми, падающими, как комья глины на гроб, стихами, ; никакая русификация не требуется, он и без того русский поэт ; наследник державинских традиций. Только графоманы видят в нём одного лишь новатора и, подражая, снимают форму, которая для Бродского никогда не была первична.
Итак, перед нами ; библейская трагедия великой души. Преданный своими братьями, Иосиф спасается в чужой державе (вот где по-настоящему в поэзии его похолодало, а не в Северной ссылке); не собираясь «мазать дегтем ворота родины», блуждает по портовым городам, словно выплюнутый в Метафизическое Вечное осколок русской культуры, и находит могилу на Острове Мертвых ; на участке, где издавна хоронили актеров, самоубийц и всякий сброд.
Если не крестила маленького Иосифа няня в Череповце, в единственном служащем во время войны храме, то самая жизнь и судьба сполна окрестили поэта, сделав из него пробуравливающий себе путь сквозь государственные границы символ великодержавного русского языка.