- Тебе, Юра,- сковородка. Мне - сковородка… Тебе - чайник, мне - кофеварка…
- Да, Эвочка, а твоя сковородка больше…
- Зато твоя, Юра, с чапельником!
Кто понял жизнь, тот больше не спешит. Разделив кухонную утварь, бывшие супруги, смакуя каждый миг, наблюдали друг за другом и, не торопясь, отхлёбывали чай из старых облезлых кружек. А новые, купленные недавно за границей, ожидали в серванте трагической минуты расставания. Эвочка не торопилась их делить. Она знала, что позолоченные чайные чашки будут принадлежать ей.
Издали все люди неплохие. Юра - врач-стоматолог. Эвочка - медсестра. Работали вместе. Потом поженились. Эва - по расчёту. Юра - по большой любви. Работать за копейки до изнеможения желания не было. Да и как оно может появиться, если родители Юры - врачи ковали деньги для единственного сына за границей. Молодые жили - не тужили, пока не побывали у них в гостях. Достаточно недели и Эва поняла, что красота её лица убита неудачной причёской, передающей эффект солнца в серую погоду, и неправильным макияжем. Быт, который до сих пор устраивал, показался невыносимым. А Юра с ужасным кредо «от нас ничего не зависит» - отвратительным.
Пан Веслав, сопровождавший экскурсионную группу, тусклый тип с редкими волосами, искренне удивлялся.
- Надо же, впервые с русской нормально разговариваю. Обычно россиянка губы сомкнёт, руки по швам вытянет - слова из неё не вырвешь. Надо же! - он хлопал руками по коленям худых длинных ног и заливался искренним смехом.
Пан Веслав вежливо постучал в её душу и получил разрешение войти. Эвочка старалась быть другой, на остальных русских не похожей. И хотя природа наделила человека одним ртом и двумя ушами, с намёком больше слушать, меньше говорить, её рот не закрывался. После экскурсии пан Веслав долго выслушивал жалобы на непосильно трудную жизнь в России. Он сочувствовал, кивал головой, цокал языком, и, несмотря на то, что муж Юра был рядом, сумел в удобный момент передать новой знакомой записочку с домашним адресом и телефоном. Думал не долго. Он холост, независим, деньги зарабатывать умеет… Почему бы и не жениться? Она молода, красива, эффектна… Эве тоже захотелось расплеваться с прошлым, заговорить на новом языке, распрощаться с прежними привычками и при этом не идти с головой, повёрнутой назад.
Преображение внешнее состоялось в косметических салонах и модных магазинах. Теперь в её радостно-лучистые глаза, наполненные новым смыслом, всё чаще заглядывали мужчины.
- Пани Эва… - похожая на мраморную деву Марию, только что принёсшую благую весть, она протягивала руку для поцелуя, и, немного помолчав, как бы нехотя, добавляла: «Ковальска».
- Так Вы полячка?! - удивлялся кавалер.
- Ха-ха! - смеялась она. - Пшепрашам, пан. Полячка палит папиросы. Я полька. Запомните, полька…
А в калужской деревне мать Эвелины Дарья Ковалёва проклинала тот день и час, когда, не заглянув в святцы, назвала дочь иностранным именем.
- Жизнь девке испортили. От Родины отлучили, - плакала она, узнав, что дочь собралась ехать в Польшу на постоянное местожительство…
- Надо же такое удумать! - сокрушался отец, отшвырнув в сторону газету и очки. - И зачем только Брежнев границы открыл! Сначала идейные евреи уехали строить Израиль. Потом люди за «колбасой» ринулись. Уезжают и те, кого тошнит от вранья, как мы хорошо живём. Детей своих власть имущие да богатые в иностранные университеты определили, недвижимостью обзавелись. Это понятно. Но нет понятия, куда катимся… Это катастрофа, когда люди покидают Родину и отдают знания, таланты, детей чужой стране…
Как из-под земли возникший, в разговор включился сосед Иван:
- Извините, что подслушал… Я, соседи, к месту анекдот брежневских времён вспомнил.
- Приехала красавица актриса Джина Лоллобриджида в Москву. А от неё с ума сходил Л.И. Брежнев. Вот остались они наедине, она нежно так положила ему руку на плечо, в глаза заглянула и проворковала: «Леонид, а ты не хочешь открыть границы? Сделай это ради меня. Пусть люди мир посмотрят!» На что Брежнев улыбнулся и так игриво спросил: «Дорогая, ты хочешь, чтобы мы остались одни?»
Рассмеялись каким-то невесёлым смехом.
- Сильных мира сего нам, маленьким людям, не понять. У них свои планы. И что обидно, нас в этих планах нет, - подвёл итог Иван.
- Про других понятно… Отец, а наша-то дура зачем туда едет?
- Не плачь, мать. Поживём, увидим. Я думаю, хорошо жить хочет…
Ответ на этот вопрос знала только Эвочка. А пока…
- Юра, ты помнишь свою однокурсницу Инку? Она к тебе неровно дышала. Думаю, что и сейчас с распростёртыми объятиями примет. Ребёнок у неё, мужа нет.
Через два дня Юра перенёс свои ковры и сковородки к Инне, а ещё через день появился в старой квартире:
- Эвочка, - слёзно просил он, - разреши переночевать. Я на полу возле твоей кровати лягу… Глаза мои видеть не хотят, как Инкина дочка в коньках по моему ковру ходит…
Посочувствовала, пожалела, но дальше порога не пустила и посоветовала к новой жизни привыкать, потому что квартира продана, деньги поделены.
- Запомни, Юра, если тебе тяжело, значит, ты на правильном пути.
Эва устала от груза московских сплетен, стёртых постоянной тревогой лиц, внезапных визитов Юры. Да и соседка Казимировна назойливо лезла в её личную жизнь:
- Эва, а фамилия у тебя какая будет?
- Веслав - Мазур… Значит, буду я пани Мазурова… Или тоже Мазур? - Эва подняла на соседку полыхающие счастьем глаза.
- Да… Не шляхетска фамилия, ой, не шляхетска…
Слушать не хотелось. Хотелось свободы, добра и… греха.
Эва делала покупки, приходила домой, варила кофе для себя любимой. Сначала в гости пришла тоска, затем поселилась скука, и воцарилась долгожданная тишина… Только трудно было решить: это свобода или одиночество?
Наконец в летнюю ночь с субботы на воскресенье фонарь под проливным дождём, как милостыню, бросил свет в лицо почтальону, вместе с которым в дом пришло счастье. В телеграмме от Веслава говорилось, что он ждёт Эву в Драгобыче, куда ему разрешили приехать. Они распишутся, и тогда Эва, как жена, сможет приехать в Польшу. Удивила приписка: «Захвати с собой утюг».
В Драгобыч отправилась налегке, прихватив старенький утюг Казимировны. Встретились, расписались, поужинали в ресторане. Платила Эва. Вечером в гостиничном номере Веслав вспомнил про утюг. Увидев старьё, долго смеялся, хлопая ладонями длинных рук, по коленям длинных ног. Нужен новый. Электроприборы в Польше - дефицит. Его можно было выгодно продать.
- Эх, ты, русская… - выдавил он сквозь сжатые губы.
Через неделю Эва сдала в багаж стиральные машины, холодильники, утюги и отправилась в Польшу. Через сутки она уже таяла в объятиях нового мужа. Веслав был на высоте. Как экскурсовод, он был безупречен и город свой представлял достойно. Эва устала, да и не разбиралась в архитектурных стилях. До неё доходили только обрывки фраз: «монументальность во всём», «многоцветье витражных окон», «узкие и высокие башни с колоннами», «эпоха «окольцованной» вечности…» Она чувствовала себя песчинкой в этих несоразмерных с человеком пространствах.
Его жильё разочаровало Эву. Но она и не такое видела… Удивляли гости. Сидели за одной бутылкой водки, которую привезла Эва, изредка протягивая руки к еде в кабаретнице. Не пьют? Не едят? Или делают равнодушный вид, соблюдая этикет, а при случае меры не знают? Улыбки, улыбки… Приклеенные, ироничые, равнодушные… Россиянка интересовала всех. Москва тоже. Но Эва не могла сказать о Москве ничего вразумительного. Она явно не соответствовала польским стандартам, хотя вес держала под контролем, а вот мозг и язык не всегда. Когда до Эвы это дошло, она замолчала, но не от непонимания, а от того, что слишком уж хорошо всё поняла. В душах этих людей в основном кошельки, и очень мало места в них занимают чувства. Первоначальную эйфорию сменил душевный неуют. Веслав мало уделял внимания жене. Он бросил её, как собачонку посредине озера - плыви! А сам демонстрировал гостям чудеса российской электротехники, рекомендуя купить.
После подобных визитов по городу, как пыль перед грозой, пронеслась новость:
- Чудеса! К Мазуру из России миллионерша приехала…
Шляпка в тон платью, кружевные перчатки, модная стрижка из вьющихся волос. Элегантная пани. Это не сложно. Отныне, встречая Эву в городе, новые знакомые дарили улыбки, осыпали комплиментами:
- Ченщ! О, пани Эва, Вы всё хорошеете! Сегодня Вы выглядите ещё лучше, чем вчера! Пану Веславу можно завидовать!
Польки в возрасте одевались в стиле английской королевы: голубые брючки, голубые кофточки, голубые волосы, голубые бантики, кокетливые шляпки. Это был другой мир и, кажется, он принял Эву.
Настроение испортила соседка Ядя. Позвонив в дверь, она увидела Эву в красивом домашнем халате, улыбнулась, показав пластмассовые зубы, чередующиеся с золотыми фальшивыми, и ретировалась:
- Пшепрашам, Эва… Вы ещё не одеты?
Постепенно Эва утверждалась в мысли, что не стоит пересекать границы ради человека, который для тебя не пересечёт и лужи. Веслав, ссылаясь на дела, всё реже бывал дома. Эва не чувствовала желанной свободы. Её мир замкнулся в четырёх стенах. Доброго отношения к себе она тоже не испытывала. Зато условия для греховных помыслов были идеальные. Эву всё больше привлекал дом с распахнутыми окнами, из которых лилась удивительная музыка. Казалось, что мелодия только что вырвалась на волю из-под нервных пальцев Фредерика Шопена. Меркли жалость к себе и страх перед будущим, хотелось счастья, покоя. Однажды ей удалось на мгновение увидеть в распахнутом окне профиль музыканта. С того мгновения мысли о нём не покидали её. Она чувствовала его трепетные пальцы, его губы, его, полный желания взгляд. Увы, это были только греховные мысли…
Так под музыку Шопена маленькими шажками лето двигалось к осени.
Веслав нашёл ей в местном госпитале работу медсестры. Несколько дней к Эве присматривались, но вскоре потеряли интерес, принимая за пустое место.
- Вы не видели мой фонедоскоп? - спрашивала одна коллега другую. - Русские, кажется, не приходили…
Раздавался хохот, а Эва со слезами на глазах пряталась в дальнем углу коридора.
Беда пришла нежданно-негаданно. Продавая очередную стиральную машину, Веслав решил её подключить. Отлучившийся на минуту хозяин, вернувшись, увидел его распростёртым на полу.
И превратился голубой купол неба в фиолетовый… И музыка из распахнутого окна не звучала… И акварельные краски осени раздражали буйной вакханалией. Эва разучилась замечать красоту …
Всё чаще она вспоминала родительский дом, берёзовую рощу за околицей, земляничные поляны, озерцо, заросшее камышами, с единственным рыбаком, соседским мальчишкой, ловившим карасей для кошки… В снах всё чаще приходила к ней мама, постаревшая, угасшая, в чёрном платке, из-под которого выбилась прядь седых волос. Снился отец, рассерженный, как всегда, строгий и непримиримый.
Хотелось домой, а ноги сами несли в лес, который начинался сразу за городом. Здесь воздух казался родным, деревья родственниками, которых хотелось обнять. Эва бесстрашно лезла в паутину под кусты, палкой разгребала холмики из листьев, искала грибы, чтобы дома нанизать на толстую нить и, развесив гирлянды на балконе, ещё долго вдыхать грибные запахи и любоваться дарами леса.
Она обнимала деревья, просила у них энергии, получала и домой возвращалась помолодевшей и уравновешенной.
- А Вы знаете, что русская в лесу с деревьями вступает в половые контакты… - захлёбывалась словами пани Бланка, сообщая новость пани Люцине.
- И… что? - недоумевала соседка.
- Так это безнравственно! На неё дети смотрят! Гнать её нужно из города!
Хорошим новостям люди верят меньше, чем плохим… Верят, даже если они абсурдные! С Эвой не здоровались, от неё отворачивались, злобно шипели вслед. Но своим привычкам она не изменяла.
В один из осенних дней лес был почему-то неприветлив и не казался ей, как раньше, близким, своим. Он угрожающе шумел, ветер раскачивал деревья, их ветви хлестали Эву по разгорячённому лицу. Она поспешила вглубь леса, чтобы защититься от ветра, и не заметила, как сбилась с тропинки. Быстро темнело. Эва поняла, что заблудилась.
- Сердце Шопена после смерти отвезли на родину и похоронили в Варшаве у костёла Святого Креста, - почему-то вспомнилось ей. - Это было его желание. А где найду я свой последний приют?
Мысли, мысли, одна мрачнее другой, сменялись грустными мелодиями шопеновских вальсов.
Неожиданно из-за кустов выскочил пёс, чёрный с рыжими подпалинами, с хорошо развитой мускулатурой и мощными конечностями.
- Доберман пинчер, - промелькнуло в сознании.
Эва знала, насколько собаки этой породы могут быть агрессивны. Она сжалась в комок и приготовилась к худшему.
- Ричард, назад! - из-за кустов показался хозяин собаки.
Эва сразу узнала музыканта из соседнего дома.
Пёс сучил лапами, как ласковый кавалер тёрся мордой об её ноги, старался поцеловать руку, скулил, вопрошая взглядом:
- Что я могу сделать для Вас, милая дама?
- Эва, - протянула она руку мужчине.
- Судя по имени, Вы француженка?
- Нет! Русская я! Русская! - словно чего-то испугавшись, заторопилась с ответом Эва.
- Я тоже русский. Будем знакомы, Михаил. Нет-нет, не МИхал. Так меня называли давно. Теперь я снова Михаил.