Рубрики, посвящённые загниванию так в итоге и не загнившего Запада, занимали львиную долю страниц в каждом номере красочного советского журнала «Крокодил».
Атомные бомбы, атомные бомбы, снова атомные бомбы: их сбрасывают на тропический остров с пальмой, обезьяной и куда-то убегающим папуасом, их заталкивают в огромный муляж белого голубя с веточкой в клюве, ими размахивает Статуя Свободы с искажённым от злобы лицом и развевающимися по ветру одеждами, а самыми маленькими бомбами набивают саквояж манерного господина во фраке, в цилиндре звёздно-полосатой расцветки и с так же расцвеченным галстуком-бабочкой.
Армейский грузовик, набитый ножами, пулемётами, бутылками с черепом на этикетках, огромными печатями «Штемпель ООН» и толстыми солдатами в американской военной форме, по сломанному дощатому мосту и мимо указателя «Лига наций - туда» медленно катится в болото с лягушками.
Ещё один упитанный американский солдат вприпрыжку бежит за чернокожей женщиной в национальном бушменском костюме, на бегу размахивая винтовкой с каплями крови на штык-ноже, из сапога солдата торчат ложка с вилкой, а из-за пазухи - пачки долларов.
Огромные кобры в солнцезащитных очках и в фуражках со свастикой на кокарде то выныривают из банковского хранилища с разлетающимися во все стороны золотыми слитками и стодолларовыми купюрами, то обвивают Статую Свободы, закрывшую руками лицо, то ползут между небоскрёбами Манхэттена, то глотают афроамериканцев.
Американские дети, придя в школу, обнаруживают её разбомбленной и сгоревшей, а на обломках школьного крыльца висит новенькая табличка со свастикой и надписью на русском языке - «Школа закрыта». Преподаватели в американских университетах носят белые балахоны Ку-Клукс-Клана и прямо в аудиториях жгут кресты.
В виде свастик преломляются отсветы сирен на автомобилях полиции, «скорой помощи» и пожарной бригады, а из растянутого от пожарной машины до окна библиотеки шланга вместо воды брызжет горящий напалм, поджигающий неких парней в очках и библиотечные книги. Больной в гипсе, видя зашедшего в палату врача со счётом за лечение в руках, вскакивает с кровати и выбрасывается в окно. Полицейский упирается руками в дверной проём, наотрез отказывается заступать на ночное дежурство и бешеными глазами глядит на стоящую у ворот участка патрульную машину, на капоте которой лежит убитая девушка с торчащим из груди ножом.
Шприцы в человеческий рост, наполненные какой-то жёлтой наркотической жижей и с телеэкранами на месте шкалы, протыкают кого-то насквозь своими иглами.
Ковбой на коне, гарцуя прямо по креслам зрительного зала в опустевшем кинотеатре, заарканил своим лассо одного не успевшего спрятаться зрителя, в этого же зрителя стреляют из пистолетов подбегающие гангстеры в чёрных масках, следом за ними быстрым шагом идёт маньяк с топором. Из-за порвавшегося проекционного экрана в зал вываливается виселица.
Но особенно буйной фантазией отличился художник, изображающий на своих многочисленных карикатурах к «Крокодилу» различные издевательства над львами, символизирующими Великобританию. Львам отрезали хвосты, скручивающиеся в эмблему фунта стерлингов, львиные лапы переламывали и передавливали артиллерийскими снарядами, в пасть лили одеколон «Дева Львация»... За всем этим наблюдал английский обыватель, с печальным лицом латающий свой расцвеченный под «весёлого Джека» плащ или вовсе плачущий в затянутой паутиной кухоньке над тарелкой фасоли.
На следующих страницах журнала уже никого не возмущали и не смущали иллюстрации к очеркам о плохо отремонтированных банях в Новосибирске или Вологде, где посетители бань тонули в разлившихся по всей парной нечистотах с битым кирпичом вперемешку.
Подшивки журнала «Крокодил», датированные 1950-ми, 1960-ми и 1970-ми годами, остались лежать в шкафу на даче.
Затеяв - будучи на этой даче - стирку чего-либо чёрного, всё равно не отстираешь своих мрачных дачных будней!
Все тазы там будут ржавыми и дырявыми, никакая оцинковка им не поможет!
Колонка там скрипучая и покосившаяся, сколько ни кряхти над ней, туда-сюда дёргая её длинную изогнутую рукоятку - ни польётся вода, никакие знания о том, что в Карелии и на Кольском полуострове грунтовые воды вроде бы не глубоко, не помогут нормальную колонку на даче поставить!
Никакие столярные навыки не помогут починить развалившийся-таки шкаф, из-за чёрных фанерных дверей которого выпали истрёпанные и пожелтевшие журналы с карикатурами на американских военных и очерком об аварийной вологодской бане, никакая техника чтения, за которую могли хвалить в первом классе, не поможет найти в этой стопке заветную картинку с обстриженным, бесхвостым и облитым одеколоном «Дева Львация» британским львом, и даже хрупкое телосложение с выявленной в военкомате недостаточностью веса не гарантирует благополучного подъёма по гнилой, рассохшейся и медленно обваливающейся деревянной лестнице на второй этаж дачного домика, где, кажется, аж с советских времён стоит нетронутой никелированная кровать с шишечками, гобеленом с оленями аккуратно застеленная, а на той кровати порванный плюшевый лев лежит.
Отшиб садоводства всё ближе и ближе к дачному домику подползает: уже четыре соседских участка заброшено, вдоль автомобильной колеи, ведущей на северо-восток, всё реже и реже попадаются обитаемые и хотя бы изредка обрабатываемые участки, зато сгоревшие и сгнившие остовы домиков с заросшими бурьяном огородами всё чаще и чаще встречаются, за третьим поворотом той злосчастной колеи над головой зловеще нависнет замшелый резной балкон брошенной двухэтажной избы, чем-то подозрительным покажется то, что лежащий на балконе, всё ещё поблескивающий на скудном северном солнце и похожий на фюзеляж самолёта продолговатый оцинкованный бак для воды почему-то до сих пор не тронут бомжами и не сдан в цветмет, а что за четвёртым поворотом - лучше даже не представлять себе, говорят, что колея могла бы вывести к умирающему посёлку с нелепым названием «Африканда», но можно ли верить?
Снег старается упасть на колею и отходящие от неё тропы как можно раньше, на иную тропу чаще снег падает, чем нога человека ступает, говорят, что здесь и в августе возможны снегопады, и может, всё же стоит поверить этому?
Дольше всего снег лежит в забытом на огороде бездонном ведре, устланном изнутри несколькими вырванными из «Крокодила» страницами: на листе, лежащем поверх всех остальных, каждую весну показывающемся из-под тающего снега и с каждой весной всё более и более блеклом, лев в пенсне и шляпе-котелке со всех сторон обложен и придавлен маленькими пушками, ещё одну пушку подносит и ставит льву на хвост американский президент Дуайт Эйзенхауэр, а в львиную спину ввинчен аэродромный флюгер.
* * *
- ...Хорошо сейчас в моём городке родном, снежок мягкий, пушистый, а друзья мои оттуда по школе тупили, могли бы группу создать и петь, как Божья Коровка или Руки Вверх, денег было бы у нас дохренища с концертов и продаж кассет, жили бы у себя там, а в Москву бы только на гастроли гоняли, купил бы себе тот «Понтиак Файербёрд» 1980-го года, не было б резона вые... - Черепан Мечиславович, изящными манерами не отягощённый, стоял в прихожей с бутылкой тёмного пива «Балтика 9» в руках и пытался заговорить с женой, сидящей тут же, в прихожке, на колченогом стуле и с помощью сломанных маникюрных ножниц ремонтирующей свой зимний сапог - ...ть бизона в Москве этой долбаной, диспетчером на автобазе, блин, зарабатывать что-то! Снег в Москве и то поганый, даже сейчас, перед самым Новым Годом, тает сразу же, слякоть и грязища повсюду, все кроссовки намокли, даже через пакет промокло каким-то макаром!
Кроссовки Черепана - белые с фиолетовыми полосами, с резиновой рифлёной подошвой, со светящимися в темноте шнурками из яркого фосфорицирующего нейлона и с блестящей металлопластиковой надписью «Nyke» на пятке - стояли рядом с уже залатанным левым сапогом жены, а на ручке стоящего в прихожей трюмо висели и полиэтиленовые пакеты, которые Мечиславович надевал поверх носков: обычно они не пропускали воду, когда в любимых кроссачах приходилось перебираться через разлившиеся на дороге и не успевшие замёрзнуть лужи, но в этот раз подвели.
- Со стоянки Мунхо Баджанов увольняется, где-то в речном порту слесарем устраивается по знакомству - Черепан, отхлебнув «Балтики» из горла, продолжил чуть более тихим и вкрадчивым голосом - Зарплата на две тысячи рублей больше, работа даже по сравнению с автостояночными сторожами - «не бей лежачего», один из контейнеров вечно на замок закрыть забывают, а в нём - коробки с хозяйственным мылом, бери - не хочу. И крановщик там есть, Димка Пономаренко, он прямо в своём кране химку курит, пока контейнеры грузит, без химки стрелу крана никуда направить не может, промахивается и грустит, и всю зиму в сандалях и носках на свой кран карабкается. Так вот, у них дома немецкая овчарка есть, линю-ю-ючая!.. - Черепан сладострастно улыбнулся и зажмурился - ...Вылезшую шерсть овчарочью по всей хате соберут, пряжу соткут, носки свяжут, а в этих носках ноги никогда не мёрзнут, хоть ты в кроссовках гоняй по зиме, хоть в сандалях, хоть в тапочках. И почему ты прясть и вязать не умеешь, перед пацанами на стоянке и на автобазе стыдно уже, что жена по домашнему хозяйству не встрявает, а ведь у афганских борзых шерсть ещё гуще и теплее, у нашей уже целая куча шерсти повыпадала от московского климата и смога, нужно витамины...
- Вместе с крановщиком твоим пыхнула природа-матушка! - жена Мечиславовича, встав со стула, швырнула на пол и ножницы, и оказавшийся не подлежащим восстановлению правый сапог - И создала нам по накурке королеву унитазную, породу типа всю такую с понтом шерстяную и элитную, на диванах с покрывалами валяющуюся и при этом из сортира пьющую!
За приоткрытой, скособоченной и висящей на одной петле двери туалета, в тусклом свете сорокаваттной лампочки, изолентой к оголённым проводам примотанной, виднелся тонкий хвост кольцом, характерный как для чистокровных афганских борзых, так и для большинства полукровок: собака-метиска Танюша, в большей степени афганка и в меньшей степени питбуль, зашла в уборную и, судя по плещущимся звукам, лакала там воду из унитаза.
- А ты расцелуйся с ней потом! - слабым пинком женщина опрокинула стул, жалобно хрустнувший, но вроде бы уцелевший - Как ты обычно расцеловываешься: «Ах моя афганочка, ах моя Танюшечка, ах твоя шёрстка лезет, ах тебе витамины и корма нужны, давай жена займёт до получки на своей работе у кого-нибудь, ах у тебя клещи, ах у тебя глисты, ах ты типографской краской от проглоченного проездного на троллейбус траванулась, ах ты на прогулке коготок поломала, ах ты на другой прогулке разбитой неоновой лампой порезалась, а вместе с той лампой вся вывеска борделя разбилась, наверное, ах ты калечная ты моя страдалица!» А страдалица твоя и яйца перепелиные давит, и утятницы колошматит, и тетради жрёт, и книги жрёт, и тапки жрёт, полотенце сожрала, кухонную прихватку сожрала, и вязаное бордовое пончо дизайнерское от Жана-Габриэля Гарсиа разорвать, распустить и сожрать попыталась, я еле отогнать успела! Дверь открыла в спальню, на диван опять лапами грязными после прогулки залезть пыталась, всё, что по подъезду вслед за всеми синяками, алкашами, бомжами и наркоманами натоптано, мне и сыну в постель чуть не занесла!
Девятидюймовый гвоздь, вбитый в голую кирпичную кладку стены чуть ниже заедающего выключателя с отлетевшей клавишей и, быть может, вдохновивший Трента Резнора на придуманное им название индастриэл-группы, пустовал: одиннадцатилетний Севка, для которого Черепан Мечиславович так и остался пришлым нелюбимым отчимом, пока ещё не вернулся из школы, и безразмерного оранжевого севкиного пуховика на гвозде пока ещё не было.
- Время тратишь, нервы тратишь, силы тратишь и талдычишь, талдычишь, талдычишь, чтоб последний пуховик сюда аккуратнее вешался! - жена Мечиславовича брезгливо дотронулась до гвоздя двумя пальцами - А если он на спине распорется незаметно, продуется и проморозится? Что будет потом? Остеохондроз и ревматизм в седьмом классе? Почки отказавшие? Отмороженная поджелудочная, панкреатит, трусы вечно оппоношенные и окровавленные - как будто не сын у меня вовсе, не защитник Родины и никакая не опора в старости, а дочь убогая, у которой месячные вековыми стали?!
- Он и так убогий у тебя - Черепан сделал паузу на последний глоток пива - Мою афганочку не любит. Она мне сегодня на выгуле пожаловалась, что Севка её утром из кухни выгонял, когда завтракал, её миску с макаронами пнул, игрушку пнул, «тварью» обозвал и сдохнуть пожелал. Чушкарь обиженный, все свои обиды ни на ком, кроме моей Танюши, выместить не может, потому что знает, что собака у меня добрая, яйца ему не откусит в ответ на его свинство! - опорожнённую пивную бутылку Черепан поставил на трюмо, заваленное бумажками с телефонами приёмщиков цветного металла, купонами для двухпроцентной скидки в павильоне то ли Черкизовского, то ли Царицынского рынка, недоделанными чётками из оргстекла и жёваной магнитной лентой из размотавшейся аудиокассеты Господина Дадуды, купленной из-за песни о русском богатыре Рабиновиче - Так что я не удивлён, почему у него в школе ни одного друга нет, мы в детстве таких лохов вообще дрючили безо всякой пощады, они в шестых, седьмых и восьмых классах по утрам рыдали у себя в хатах так, что на улице было слышно, и в школу тупо отказывались идти. Одному я даже в портфель мочился. А ещё одному мы всем классом на уроке труда в портфеле цемент развели, гы-гы-гы-гы-гы!..
- Дебилы, что с вас взять?
Метиску афганской борзой, услышавшую смех хозяина и вышедшую из уборной в прихожую, Черепан Мечиславович взял на руки: левая рука - под грудью и предплечьями собаки, правая - под ляжками, а собачье брюхо довольно-таки заметно провисло между руками Мечиславовича.
- У, жира сколько наела! - жена Черепана бросила злобный взгляд и на мужа, и на его афганку - То-то макароны по шесть дней в миске киснут, рисовая каша-малаша с неликвидными огрызками-объедками буженины и гуся с капустою по семь дней в чеплашке из-под «Доширака» тухнет, огурец малосольный недогрызанный по две недели под столом валяется! Мяса хочется хищнице, да чтобы с кровью, с кровью! Кого она во дворе ест, если кашами и макаронами уже брезгует? А в спальне так и зарится, так и косится, так и слюни свои ядовитые, как у змеюки подколодной, пускает на шкаф, где уже присмотрела, гадина, себе на растерзание горжетку горностаевую! Во сне видит, как обрывки и огрызки горностая моего несчастного по всей этой квартирке грязной и вонючей валяются, не нравится ей только, что в горжетке крови нет, а то бы и кровью горностаевой побрызгала на твои олимпийки адидасовские и кепки кожаные, на велосипед твой без колёс, без руля и без педалей, на видеокассеты все твои с ван даммами и шварцнеггерами, на аудиокассеты с божьими коровками и демо-вирусами, на отбойный молоток разобранный, который ты с работы припёр, и это всё, что ты нажил за всю свою жизнь никчёмную, олень ты поролоновый! А как вы моего горностая...
- Если бы этот горностай знал... - Мечиславович поставил собаку на пол - ...Что его убьют, высушат, выпотрошат, выскоблят, вычистят и в шкаф повесят лишь для того, чтобы потом пришить к розовому полупальто «Гуаньчжоу Хай Фенг Ройал Фэшн» со стразами из нержавейки, гы-гы-гы-гы-гы!.. Он бы добежал до ближайшей деревни, выгрыз бы у себя несколько кусков мяса, а потом бы нырнул в чей-нибудь сортир деревянный очковый и там бы оставшиеся несколько дней заживо гнил, чтобы только на полупальтуху твою колхозную не попасть!
Уверенность в завтрашнем дне, в самом себе и в своём компьютере, на котором будет пройдена игра «Half Life» о сражающемся с хедкрабами физике-ядерщике Гордоне Фримене, исчезает вслед за асфальтом по дороге к постепенно хиреющему дачному кооперативу морского порта. А без электричества, которое отродясь не водилось на тех дачах и не протянулось дальше придорожного магазина в паре километрах от садоводств, нет и не может быть чувства некого духовного родства с Фрименом: увы!..
Нет на даче розеток: древний цветной телевизор «Горизонт» мёртвым грузом стоит на веранде, медленно разбираясь на запчасти и наполняя пластмассовые баночки из-под приторного советского конфитюра - тьфу, какая гадость! - своими транзисторами и резисторами. Даже шестнадцатибитная игровая приставка «Сега Мегадрайв 2» уже никогда не будет подключена к этому телевизору, и Черепан Мечиславович, оставшись ночевать на даче, не пройдёт там довольно-таки диковинную для шестнадцати бит стрелялку от первого лица «Zero Tolerance», под лягушачью квашню и уханье ночных птиц из-за прилегающего к дачам леса добираясь до любимого второго эпизода игры и по крыше небоскрёба уводя героя от шквального пулемётного огня, открытого с зависших в небе вертолётов, кажется.
Сломанная плата телевизионной микросхемы с оставленными в ней лопнувшими конденсаторами и чёрными от гари диодами, никуда не пригодными и в банку не высыпанными, будет брошена на развёрнутый старый журнал с картинками, изображающими льва с британским флагом на шляпе-котелке, лежащего на больничной койке под капельницей, двух толстых генералов американской армии, вносящих в палату атомную бомбу, и вставшего в дверях палаты ку-клукс-клановца со стетоскопом.
- ...Ы-ы-ы!.. - пасынок Черепана Мечиславовича Севка вернулся из школы зарёванным, не поздоровался с отчимом, открывшим ему дверь, рявкнул, брызнув слюной, нечто нечленораздельное оказавшейся рядом собаке Танюше и прошёл в кухню, не сняв пуховик и не разуваясь.
- Не учёба, а нервотрёпка какая-то! - жена Мечиславовича недовольно фыркнула, даже не обернувшись к сыну и продолжая перебирать гречневую крупу, изрядно перемешанную с опилками, камушками и песком - Ну что опять случилось?!
- Меня изби-и-или! - Севка чуть не захлебнулся слезами - Сурен Багдаса-а-а...
- Слишком хорошо выглядишь для побитого - Черепан прошёл в кухню вслед за пасынком, открыл холодильник и почти сразу же нашёл там бутылку пива, лежащую на верхней полочке в окружении чёрствой корки чёрного хлеба, засохшего куска сливочного масла, разбитого яйца и нескольких сморщенных головок чеснока - Рожа полностью цела. Да и на пуховике у тебя я ни одного следа от ботинок не вижу, там, где я родился и рос, это называлось не «побили», а «закачушманился», скажи честно - ты ещё и под свист убегал?
- Ы-ы-ы!!!.. - Севка бросил на пол школьную сумку.
- Прямо как в песне Красной Плесени, этой, про этого, как его? - извлечённая Черепаном из холодильника бутылка «Балтики - девятки» шваркнула об край обеденного стола, отскочившая крышечка покатилась по полу - Про Фёдора Говнюкова,..
...вчера ему в подъезде панки дали щелбаны
Он думал, что убьют, и наложил в штаны!
Чуть позже, немного успокоившись и придя в себя, Севка перечислил имена и фамилии всех своих обидчиков: Сурен Багдасаров, Ванька Мареев, Денис Леонов, Ромка Шаро-Бура, толстый Виталька Боголюбов, вроде бы никогда и ни с кем из одноклассников не дравшийся, Тоха Шеинбаум, Катька Воробьёва... А ещё позже от Севки удалось узнать и некоторые подробности: его долго били кулаками по спине и по животу после того, как на предновогодней линейке в актовом зале он спросил у классной руководительницы, что ему подарят на Новый Год.
Сидя в зале на диване перед телевизором, транслирующим новые отечественные видеоклипы на канале «Муз-ТВ», допивая пиво и поглаживая по голове метиску афганской борзой, запрыгнувшую на диван за компанию, Черепан Мечиславович думал о том, по какому тупиковому личностно-эволюционному пути пошёл его пасынок - шестиклассник.
Уже стемнело, за окном некто, проходя мимо дворовой помойки и как-то странно посматривая на заснеженное содержимое мусорных контейнеров, нёс на плече прикупленную к наступающему Новому Году ёлку. А за стеной, в спальне, пасынок Севка то успокаивался, то снова начинал всхлипывать, то вяло поддакивал в ответ на слова матери, требующей задуматься лишь об учёбе и позабыть обо всех конфликтах с ровесниками.
Раньше, со слов жены, Севка не так остро переживал нанесённые одноклассниками и учителями обиды: придя домой, он молча умывался в ванной, вытирал все слёзы с соплями и забирался куда-нибудь в угол, где часами возился со своими модельками советских автомобилей, роботами-трансформерами, пластмассовыми солдатиками и фаянсовыми фигурками мультяшных зверюшек из шоколадных яиц «Киндер-Сюрприз». Пары часов ему было более чем достаточно для того, чтобы полностью оправиться от последствий очередной травли и в более-менее хорошем настроении засесть за уроки вечером. А травили его в классе за многое: тут и трусость быть имела место, когда дело касалось какого-нибудь коллективного хулиганства, и прилагающийся к этому эгоизм на грани патологии, когда из-за страха перед занижением оценки на балл можно никому не дать списать контрольную, и не менее патологическая жадность, которую можно попытаться списать на бедность мамы с бабушкой, и подобострастие перед учителями, и болезненное самолюбие со способностью покраснеть от ненароком услышанного «Севка - педик!», и крайне низкий болевой порог со способностью заплакать навзрыд от прилетевшего в глаз бумажного самолётика, и совершенно безвкусно подобранная одежда попугайских расцветок с фасонами чуть ли не 1970-х годов, и такая же безвкусная стрижка «под горшок», не придавшая никакой красоты ломким волосам блеклого соломенного цвета, и полное неведение о компьютерных играх, сохранившееся даже после появления в семье отчима с игровой приставкой «Сега Мегадрайв 2» в багаже нажитого, и ярко выраженный то ли сколиоз, то ли кифоз, то ли просто горб на хилой спине, и, наконец, явно не пацанская фигура с бёдрами шире плеч. А ещё в севкином «послужном списке» была некрасивая история одна - в первом классе он прямо за партой позорно обмочился в штаны, до этого минут десять просидев с вытянутой кверху рукой, тщетно понадеявшись отпроситься в туалет среди урока и услышав от учительницы лишь «Всеволод, не надо руку тянуть, я знаю, что ты прочитал «Снегиря» Осеевой, в отличии от лодырей некоторых!»
Мир львят, лягушат и бегемотов из «киндер-сюрпризов», пластмассовых солдатиков с артиллерийскими установками и бронемашинами на ставшем полем битвы подоконнике, собирающегося в самолёт робота-трансформера и маленьких металлических «Волг» с «КАМАЗ’ами» по поры, до времени скрывал от переживаний и невзгод, принесённых со школы домой. Но до поры, до времени и до августа 1998-го года, когда в разгар финансового кризиса с продуктового рынка вернулась злая, как тысяча чертей, бабушка - по совместительству уже в ближайшем будущем тёща Мечиславовича - которая прямо с порога закатила скандал, покрыв матом внезапно взлетевшие цены, швырнула на пол котомку с хлебом, купленным на все оказавшиеся в кошельке деньги, а оставшуюся злость сорвала на внуке, заорав, что «На всякое говно были деньги потрачены!», пнув своей слоновьей ножищей попавшегося на пути робота, трансформирующегося в танк, и сломав ему башню с дулом.
С тех пор Севка стал ломаться, как личность. В пятом классе наблюдалось ещё больше подобострастия, трусости и обидчивости, больше стало и насмешек, а дома всё чаще солдатиков с роботами заменяли учебники, никогда не читаемые дальше заданного на дом и при этом нередко открываемые на давным-давно пройденных темах. Сидя за учебниками, травимый одноклассниками подросток уже не успокаивался за час или два, отныне ему всё больше и больше времени требовалось, чтобы вроде бы одни и те же зуботычины с обзывательствами переваривать.
Дальше - больше. Второй брак матери, диковинный и непонятный менталитет отчима, приехавшего в Москву откуда-то из глухомани у самого Полярного круга, переезд из бабушкиной квартиры и последующие скитания по съёмным, новая школа в шестом классе... Трансформеры пока ещё остаются любимыми игрушками, разве что «базы» для них строятся по всё более и более дальним углам комнаты, да в присутствии взрослых какая-то неловкость чувствуется от прикосновения к игрушечному роботу. Фигурки из «киндер-сюрпризов» перемещаются в зал на полки серванта - повыше и подальше от полуафганки Танюши, сгрызшей и проглотившей несколько других севкиных игрушек, разукрашенные вручную львы в костюмах британских колонизаторов, лягушата на коньках и лыжах, бегемот с полотенцем на плече и крокодил с бутылкой шампанского безучастно и неподвижно смотрят с полки на то, как из жизни их хозяина школа и учёба постепенно вытесняют всё иное.
«И это тебя сломало?!» - поначалу Мечиславович пытался помочь пасынку, но то ли психолог из Черепана был не ахти, то ли тут вообще не психологическая, а психиатрическая помощь требовалась. Без толку твердил Черепан Мечиславович о том, что надо быть бойцом - причём не только на кулаках, но и морально, без толку уповал на пацанские понятия, без толку разглядывал напоминающих молодого Редьярда Киплинга львов из «киндер-сюрпризов», одетых в пробковые шлемы и френчи цвета хаки, и укорял пасынка в отсутствии чего-либо львиного в характере, без толку вспоминал о своём детстве, в котором поломанных и утерянных игрушек было куда больше, чем в севкином. Вспоминался Черепану и дирижабль из обычных воздушных шариков, надутый газом из какого-то баллона, брошенного рабочими на типичном советском долгострое, взлетевший высоко в небо, приземлившийся где-то в лесу на другом берегу бухты, бесследно пропавший там и - что было действительно обидным - унёсший туда в своей кабине из старой автомобильной аптечки нескольких бундесверовских игрушечных солдатиков из твёрдой резины, кем-то и когда-то привезённых из ФРГ. Вспоминался катер на дистанционном управлении, буквально на коленках усовершенствованный с помощью ножа с паяльником, освещённый красными фонариками из сгоревшей автомобильной магнитолы, оснащённый бортовыми орудиями в виде огнемётов из наполненных керосином шприцов, укомплектованный дополнительными батарейками, получивший дополнительное ускорение и утонувший-таки в волнах Белого моря, оказавшись не готовым к пришедшему из Арктики циклону с проливным дождём. Вспоминалась и черепаха, разбирающаяся на ведро из красного панциря, лейку из жёлтой головы в шляпе-цилиндре и сито из белого брюха с лапами: все детали этой игрушки разлетелись вдребезги и смялись в лепёшки, попав под автобус. Да многое вспоминалось: «Когда я был таким, как ты, мы с родаками в Крым на море поехали, в Ялту, разъетыть её тудыть, там на пляже кто-то в нашу сумку залез, пока мы купались, по мелочи бутерброды с колбасой спёрли, «Тархун», мазь вьетнамскую со звёздочкой, ну и мой кассетный плейер ещё, а в нём кассета «Форума» была, с темой «Белая ночь», и чё, теперь на всю оставшуюся жизнь голову вешать и лапки складывать?!»
Свою голову, поросшую волосами цвета упревшей соломы, и свои кривые во всех смыслах руки в шестом классе пасынок Мечиславовича опускал всё ниже и ниже, благо было с чего. Классная старой советской закваски, за свой долгий педагогический стаж привыкшая, чтобы перед ней лебезили и чтобы ей безоговорочно подчинялись, обзывала учеников «потерянным поколением» и настойчиво советовала Севке, оказываясь с ним наедине, «не иметь с этими подонками ничего общего». Подросток делал всё, как она говорила, с неуклюжим притворством уверял её, что его совершенно не интересуют игры ровесников, что современная подростковая музыка - о которой он, кстати, и представления-то не имел - отвратительна по сравнению с тем, что слушают люди в возрасте, и что по телевизору не показывают нормальных молодёжных передач, мало того - он начал доносить ей и остальным учителям на одноклассников, списывающих друг у друга контрольные или сбегающих с уроков. Но ожидаемой благосклонности, как ни странно, Севка от классной руководительницы не дождался: по русскому языку, который она вела, всё реже и реже удавалось получить что-то выше тройки, зато всё чаще и чаще были замечания по любому поводу и без, помарка ли, пропущенная запятая ли, неровный почерк ли - за всем этим следовал громкий и продолжительный ор грузной пожилой учительницы. В последний день первой четверти классная ударила Севку тетрадью по лицу из-за орфографической ошибки и пообещала ему «устроить сладкую жизнь» после каникул, дома слегка пьяный Черепан Мечиславович, узнав об этом, поперхнулся чипсами с пивом и воскликнул «Да ты ведёшь себя как лох пробитый, какого хрена класснуха до сих пор не в обоссаном пальто ходит и без собачьего дерьма в сумке?!», а в первый день второй четверти обещание классной было сдержано и Севка перед всем классом был оттаскан за волосы из-за не прочитанной книги из списка по внеклассному чтению, заданного на каникулы. Правда, советы «держаться подальше от ублюдков из класса» - всё более и более настойчивые - никуда не делись, а после родительских собраний классная начала отводить жену Мечиславовича в сторону и шептать ей, что она правильно воспитывает сына.
«Тебе что, по кайфу быть таким терпилой?!» - до последнего пытался вразумить Севку отчим - «Ничем класснухе ответить не можешь, зато пресмыкаешься перед ней и стучишь ей на всех, у нас в школе за такое по понятиям бы уже давно опустили, запретили бы к дверным ручкам прикасаться и чужие плевки с пола слизывать заставили бы! Ну ты чё элементарно за себя постоять не можешь?! Хоть с малого начни, знаешь, как мне хочется твою бабушку с апперкота ушатать и разбить всю её рожу скукоженную, сконфуженную, морщинистую и жирную?! Блин, да там же жиром всё заплыло, даже дёсны и веки! Ты отпинай её как-нибудь на досуге за того своего трансформера, когда мы к ней приедем!» У Черепана, после каждой поездки к тёще привозящего домой то примеченную в кухне кружку с рельефной рыбой под надписью «Байкал», то прихваченную из серванта в зале стальную сахарницу, то плохо лежащий в прихожей обувной крем, то попавшуюся в санузле под руки туалетную бумагу, уже давно зрел хитрый план - спровоцировать крупную ссору с дракой, в которой будут участвовать и тёща, и жена, и пасынок, но самому в драке не участвовать и во время самого замеса прямо из-под носов этой мнимой родни стырить что-нибудь из спальни, где все, кроме Черепана, по приходу в гости собирались на обсуждение какой-нибудь насущной бытовухи. Ведь именно там, в спальне, как совсем недавно и небезосновательно счёл Черепан, тёща всё-таки держала самое ценное - «То-то родственнички мои там либо зырят в оба, чтоб я ничего не трогал, либо вообще закрываются от меня, зато по всей остальной квартире спокойно ходи и бери барахло всякое, сколько хочешь, ну и я, как дурак, думал, что в тёщиной ночевальне ничего кроме древних пудрениц и губных помад нет, и неудивительно, что в этом гадюшнике я до сих пор ничего ценнее дешманских бус из малахита и турмалина не подрезал!», там же, скорее всего, в прикроватной тумбочке и тёщины деньги лежали, из которых можно было бы полтинник-другой незаметно взять - «Бог простит!» Но планы Мечиславовича так и оставались планами: Севка, всякий раз раз оказываясь дома у бабушки, не ссорился с ней, пнутого и растоптанного робота бабушке не припоминал, тем, не нравящихся бабушке, в разговоре не затрагивал, разве что не совсем уверенно отвечал на каждый заданный бабушкой вопрос о школе, уроках или отметках, ещё сбивчивее отвечал на вопросы о своих болезнях, вяло кивал и поддакивал, когда бабушка вспоминала былые времена и сравнивала своё поколение с сегодняшней молодёжью, в общем - почти что идиллия...
Несмотря на несбыточность и невыполнимость многого задуманного, Черепан Мечиславович любил помечтать. Перед телевизором, показавшим видеоклип на лиричную песню Премьер-Министра «Горе - не беда», и в обнимку с любимой собакой хорошо мечталось о космосе.
Раздумья о том, чего можно было бы награбить в тёщиной спальне, постепенно сменялись более широкой мыслью и мечтой о постройке космического корабля. На котором можно было бы лететь в далёкий космос - прочь от Земли и от всего того, что осточертело на родной планете: от работы с низкой зарплатой и склочным начальником автоколонны, которого Мечиславович мечтал облить этилированным 76-м бензином из первого попавшегося ЗИЛ’овского бензобака и сжечь заживо, от скандальных соседей-москвичей, матерящихся из-за обгаженного полуафганкой Танюшей лифта, от плотного московского траффика и мёртвых пробок в часы пик, от стойкой аммиачной вони с набережных Москвы-реки, от смога, накрывшего столицу чёрной пеленой, от старого и больного президента Бориса Ельцина, при котором Мечиславович так и не зажил богаче среднего американца, от жены, не знакомой с чувством любви и лишь «устроившей свою личную жизнь», от злого и обиженного на весь мир пасынка, продолжающего ломаться внутри себя и тонуть в своей ненависти. «Танюша моя опять пожаловалась мне на Севку, рассказала мне, как Севка пнул её по хвосту, и ещё рассказала мне, как он в пакет с её собачьим кормом плюнул!» - говорил Черепан сторожу автомобильной стоянки Мунхо Баджанову, на последнюю мелочь купив с ним по бутылке пива «Жигулёвское» с сухариками на закусь и забравшись выпивать-закусывать в чей-то хэтчбек «Сааб 99» 1978-го года, уже несколько лет как ржавеющий без колёс и двигателя в дальнем углу стоянки, Мунхо же, чокаясь с Черепаном бутылкой, говорил, что верит на слово. «Да и жена не лучше!» - после выпитой бутылки «Жигуля» Черепана начинали переполнять эмоции - «Обе молочные сосиски своему Севке скормила, всю оставшуюся армейскую тушёнку из жестянки Севке скормила, суповой набор из куриных голов сама сожрала, а потом в шкафу нашла и Танюше в тарелку бросила гриб-подосиновик гнилой, который мне на работе автомеханик дядя Гоша подогнал и который я собирался в жареную картошку к новогоднему столу нарезать! Реально! Ты подумай только: в тарелку собаке - афганочке гриб гнилой бросила!» Подошедшие чуть позже и втиснувшиеся на заднее сиденье «Сааба» коллеги Мунхо - Ярик Ермакимов и Гинтарас Дзидулявичюс - единогласно поддержали Мечиславовича: с собой Гинтарас и Ярик принесли сомнительное курево из прессованной конопляной пыльцы, тут же зашуршали мятые папиросы «Беломорканал», из которых вытряхнули табак, над сиденьями поплыл дымок, разговор стал ещё эмоциональнее, далеко не лестно были упомянуты жёны Ярика и Гинтараса, от своей природной бабской жадности скрывающие от мужей свои зарплаты с получками, упоминание о десяти рублях, не хватающих на пиво и зажиленных-таки женой, сопровождалось горьким смехом и ударом кулака об виниловую обивку салона хэтчбека, с некой издёвкой упоминался и дом, стараниями жены превратившийся в Ад, так и на работу во внерабочее время больше хотелось идти, чем домой... «Я бы, наверное, бросил жену и в космос на сверхсветовом звездолёте улетел, за пределы Солнечной системы!» - сказал, затянувшись, Черепан Мечиславович, Ярик после затяжки добавил о полёте мимо Нептуна, скорость ветров на котором повыше земной скорости звука, а Гинтарас, усмехаясь и зажав дымящую папиросу между пальцами, поведал о разработке сверхсветового двигателя, пока что способного вывести на орбиту предмет не тяжелее и не больше теннисного мяча.
Помойка, раскинувшаяся за автостоянкой, располагает к раздумьям - впрочем, как и любая другая помойка: разлом ли найденных там предметов, содержащих редкоземельные металлы, и последующая доставка обломков в пункты приёма, или же использование этих же самых предметов для постройки космического корабля даст наивысшее моральное удовлетворение? Трубка севшего и разбитого камнями телевизионного кинескопа, оршанская швейная машинка без рукоятки и игольного механизма, вентилятор без шнура и пропеллера, электроплитка без комфорок, клубок струн разломанной арфы, вывернутое наизнанку чучело зайца, некогда набитое ватой вперемешку с мелкой стружкой какого-то металла: что и из чего потребуется как для выручки мелочи, на которую можно будет выпить со знакомыми, так и для сборки двигателя, способного разогнать космический корабль до умопомрачительных скоростей и пронести его сквозь пространство со временем?
За окном человек, таща ёлку и оглядываясь на мусорные контейнеры, так и прошёл мимо, ничего с помойки не подобрав. Быть может, он попросту не заметил там ничего ценного? Черепан вспомнил, как несколько дней назад из тех же самых контейнеров он извлёк и принёс домой не горящую синюю кварцевую лампу.
Раздумья Мечиславовича оборвались криками из спальни:
- ...Тварь!.. Порвала!.. Размотала!.. Распустила!.. Сожрала!.. Сука!.. Варежку мою!.. Жакет мой флисовый!.. Видеокассету!.. Пенал!.. Херню какую-то от компьютера нашего главы семейства, блин, кормильца, блин, единственного, чтоб тебе пусто было, чтоб ты по пьяни под экскаватор попал на работе своей обезьяньей с зарплатой нищенской, блин, подпольный миллионер Корейко, бухгалтер, милый мой бухгалтер зачуханный, да где ж твои баксы-шмаксы в матрасе твоём надувном и отрыжками пивными надутом, да что ж это за жизнь за такая, да как же теперь жить дальше?!.. Всю жакетку!.. Брошка, павлин металлический, драгоценным стеклом инкрустирован!.. Доведут до могилы!..
Строго дифференцированную и чётко очерченную систему ценностей невозможно иметь, когда кого-то по-настоящему любишь.
Черепан Мечиславович, любя свою собаку Танюшу, не мог определиться, что нужно ставить на самые верхние полки серванта, чтоб любимая полуафганка не стянула на пол, не разбила и не проглотила, что, уже не столь ценное, можно ставить на полки пониже, а что и вовсе можно держать на полу. На самый верх поставили львят из «киндер-сюрпризов» и остальные фигурки - а вдруг смысл жизни действительно сможет заключиться в их коллекционировании? Тут же, наверху, стояла купленная Черепаном на утаенный от жены аванс и недавно дочитанная до конца книга Эдварда Гилберта - младшего и Констанса Миллера «Афганская борзая», видеокассеты с американскими кинобоевиками стояли, правда, часть видеокассет не поместилась в серванте и валялась по всей квартире.
- Только б не мою самую новую, только б не мою самую новую!.. - Мечиславович побледнел - ...С работы принёс только - только, лицензионка, «Слепая ярость» с Рутгером Хауэром, посмотреть собирался...
- Твоё бы палево да Богу в галлюциногены райские! Мою видеокассету псина твоя сгрызла, со «Служебным романом»!
На полу всегда стояла игровая приставка «Сега», и ни её, ни картриджи к ней, ни провода с джойстиками собака до поры, до времени не трогала. До поры, до времени.
- Джойстик сеговский!..
- А так тебе и надо! Жаль, что не вся твоя «Сега-мега» съедена! Как с работы ни придёшь - дома денег нет, холодильник пуст, неоплаченный счёт за воду и за отопление валяется, скомканный, словно жопу им вытерли, ветер свищет через окно кухонное битое и скотчем кое-как заклеенное, унитаз сломан, в туалете дверь не закрывается и лампочка током убить может, а муж в компьютер играет, в «Червяка Джима» или ещё одного «Червяка Джима», да приговаривает - мол, начнут зарплату мне платить и я новый компьютер куплю, уже персональный, там в игре будет уже геночервь... Кругом черви, черви, черви!.. - жена топнула ногой и, закашлявшись, харкнула, плевок потёк по стене в полуметре от стоящего в дверях спальни Черепана - Везде у тебя черви, на экране одни черви, на уме одни черви, как будто этих червей мало будет, когда мы прямо тут вот в этой вот спальне от голода и холода передохнем и черви нас жрать будут! Бычьи цепни, стафилококки, глисты!.. Да пусть лучше вообще не переварится твой джойстик у Таньки твоей беспородной в желудке и пусть всю её оставшуюся жизнь шнур от джойстика на каждой прогулке наружу выходит, словно глист прорезиненный, а ты чтоб рядом с ножницами гулял и отрезать по куску пытался, как когда-то по куску проглоченный шнурок от торшера резал, который потом из дворняги этой умалишённой четыре дня лез, только чтоб ты в этот раз все свои ножницы кривые и тупые ещё больше погнул и затупил об не высранный шнур от джойстика!
Никогда больше не закроются дверцы шкафчиков серванта - хотя бы дециметра, но не хватит до полного закрытия, и видно сквозь эту дециметровую щель, что в шкафчике вместо одежды лежит: насосик от сломанного электрического чайника, спичечный коробок, наполненный вольфрамовыми нитями из перегоревших лампочек, пустые флаконы из-под дезодорантов, погнутый штангенциркуль, чей-то автомобильный номер, треснутая строительная каска, наполненная ржавыми болтами и гайками. Всё шмотьё хранилось в другом шкафу - высоком, массивном, заслонившем в спальне одну из стен, но изготовленном во времена брежневского застоя на Полесской фабрике, чуть скособочившемся от старости и подпёртом израсходованным корабельным порошковым огнетушителем, за дверцей этого шкафа, распахнутой настежь, виднелись проеденные молью вязаные свитера, ветхие ситцевые ночнушки жены, растянутые пижамы пасынка, носки, трусы, майки... Тут же лежала и изжёванная резиновая свинья со скрипкой - игрушка полуафганки Танюши.
- Фух! - выдохнул Черепан - Рубашка моя целая осталась, эта, чёрная, с жёлтым орнаментом, в которой я на собеседование в «Русстройинвест Корпорэйшн» собирался, там зарплата высокая, хватало бы на премиум-корма в зоомагазине для...
- Рубашка твоя!.. Тряпка дешёвая с рынка челночного вьетнамского царицынского, в которой тебя можно только в гроб сосновый класть, в футболке твоей новой, жёлто-зелёной поносной и с корявыми «нью-йоркскими райдерами», тебя можно только в гроб берёзовый положить, в олимпийке синей абибасовской тебе только и жевать сыру землю три дня и три ночи!.. Жакет мой порван и сожран!.. Жёлтый!.. Флисовый!.. Она дверь открыла, грязными своими лапами с прогулки в чистом белье порылась, дрянь вот эту вот положила!.. - вылетев из шкафа, резиновая свинья запрыгала по полу спальни, согнала со своего пути бледного, как Смерть, Севку, закатилась в угол между письменным столом и диваном, а вслед за собачьей игрушкой вывалилась на пол россыпь детских белых маек и плавок в обтяжку - ...Жакет вытащила, как недавно колбасу из холодильника!.. Чтоб вы вместе с ней оба сдохли из-за этого жакета и холодильника!.. Наживаешь тут дом, куёшь уют, трудишься, пыжишься, покупаешь, подшиваешь, ушиваешь... - из шкафа появилась линялая ночная сорочка с огромной дырой на спине, сквозь которую запросто руку просунешь, и видавшая виды пижама Севки - ...Семьдесят семь раз перешиваешь, штопаешь, латаешь, отстирываешь жакеты с жилетами, горжетки с ротондами, халаты с пижамами!..
В Мечиславовича полетели севкины бежевые пижамные штаны, пару дней назад измазанные чем-то светло-коричневым, но почему-то не выстиранные.
* * *
Низкая зарплата покажется вполне себе средней, а среднестатистическая по городу - и вовсе высокой на такой работе, где хотя бы кто-то из коллектива разжился компьютером не позже конца 1990-х и прошёл на нём стрелялку от первого лица «Redneck Rampage», где в раздевалке среди плакатов, агитирующих за соблюдение техники безопасности, выделяется плакат с эмблемой Минздрава и отчаянным призывом остерегаться крыс - переносчиков лёгочной чумы, где под этими плакатами на скамейке обнаруживается чьё-то недопитое пиво с пакетом недоеденных крабовых чипсов, а допивать и доедать это совершенно не страшно, где в цеху уже много лет стоит чей-то разбитый «Опель Кадет», «Ниссан Санни» или «Форд Гранада» с резиновой обивкой салона, механической коробкой передач и ручными стеклоподъёмниками, а то, что в бардачке машины валяются чьи-то закопчённые выкуренной химкой пипетки без резинок, абсолютно никого не волнует, где в мастерской давным-давно и навсегда остановился хотя бы один из токарных станков, а пожилой мастер, вытирая вымазанные литолом руки об коричневый фартук с чёрными пятнами, бубнит «...Да этот станок можно разве что из-за угла включать, чтоб не убило!», где в окошке проходной чадит керосиновая лампа, где периметр обтянут колючей проволокой и где слесаря из года в год пересказывают легенду об одном из коллег, утащившем с завода дорогущую дефицитнейшую иридиевую мелкоячеистую сеть, используемую для изготовления каких-то фильтров то ли на танк, то ли на сверхзвуковой истребитель, а дома вырезавшем из неё москитную сетку на кухонную форточку.
На такой работе даже те, кому за сорок, по возможности избегают разговоров о болезнях, врачах, лекарствах и уколах, в крайнем случае слесаря и технологи обсуждают своих жён, от которых аж на ночь глядя и за день до Нового Года из дома на работу убегаешь и водку там с такими же выгнанными жёнами из дома коллегами в пустом полутёмном цеху пьёшь, водка и закуска расставляются на слегка помятой крыше старого «Форда Гранады», попавшего в автокатастрофу, не подлежащего восстановлению и доставленного в цех на медленную разборку по уцелевшим запчастям, а спустя двадцать минут после начала пьянки в цеху появляется Черепан Мечиславович с соседней автобазы, ведущий на поводке свою метиску афганской борзой: в запертые ворота гаражей Мечиславовичу пришлось подолбиться минут десять, чтобы понять, что на ночь никто из его коллег на базе не остался и что собутыльников придётся искать среди знакомых слесарей с соседнего агонизирующего, но никак не умирающего предприятия. Дома ни Черепану, ни его собаке делать было нечего - жена Мечиславовича продолжала истерить из-за жакета, швырнула в мужа учебниками сына, в который раз пнула и наконец-таки сломала плетёную корзину, куда Мечиславович собирал кафельные плитки, стеариновые свечные огрызки и слипшиеся малярные кисти, разбила об стену стеклянную банку с перламутровым песком, высыпанным из сгоревших керамических двадцатиамперных предохранителей.
- ...На работу-то я завтра приду! - после третьего стаканчика «Столичной» голос Черепана стал зловещим, а лицо исказилось мимикой, отдалённо напоминающей злорадную ухмылку - А вот работать там внаглую не буду, пусть только мне попробуют предъявить что-то! На мелких мастеров, начальников автоколонн, завов отдела производства и старших менеджеров по персоналу надо мафию натравливать и пальцы им ломать в собственных подъездах, чтоб на меня рапорты не катали, на всякую шестерню исполнительную и финдиректоров надо ментов натравливать и наркоту подбрасывать в кабинеты, а вот к генеральному знаете как хочется в кабинет влететь, на стол к нему ногами встать, с ноги разбить ему всё хлебало, а потом в ноздри ему по карандашу вставить, прыгнуть ему на башку, чтоб ещё раз напоследок рожей об стол ударился и чтоб карандаши в мозг вошли, ну а потом весь лавандос у него из кармана пиджака, из портмоне и из шкафа забрать, Танюше моей, наверное, рентген желудка делать придётся и ветеринару башлять, проглотила брошку железную колхозную, в виде павлина со стеклянными перьями, жена у меня такой отстой старушечий носит... Да, и ещё чтоб у меня в ментовке знакомые были и уголовное дело на меня сразу же за отст... Ост... Во, за отсутствием состава преступления закрыли бы сразу! А то начальники на работе только на словах крутые, на самом же деле - никто по имени никак, чмошники, зашкварки, как у меня вот начальник автоколонны - мятый король после третьего туза!..
За окнами цеха тихо завывал декабрьский ветер, хлопала дверца силового электрощита, что-то коротило и искрило в щите, мигал фонарь над одним из цеховых окон, в свете этого фонаря, напоминающем вспышки молнии во время грозы, то появлялись из полумрака, то снова пропадали в нём, то снова появлялись картинки, вырезанные из журнала «Крокодил» и повешенные справа от плаката, призывающего остерегаться чумных крыс: на трёх картинках всячески порицались пьяницы, несуны, лентяи и прочие нарушители трудовой дисциплины, а на четвёртой красная рука грозила льву с британским флагом на шляпе, сжавшему в лапах канистру с надписью «Нефть иранская».