Часть 1. Моя Голгофа.
Алазанская долина
Октябрь 1983 года
Ранняя осень на Кавказе расцвечена золотом. Самая винная долина Грузии наполняла опустевшие за год сосуды новым виноградным соком. Высокие горы готовились уйти в зиму, а по дну Алазанской долины с веселым шумом струилась чистая горная речка. Уже заснеженные горные перевалы отдавали холодные небесные слезы, ручьями стекавшие вниз. И там, в виноградниках, лоза превращала эту влагу в капли будущего молодого вина.
Предчувствуя романтику и приключения, мы все выше забирались в горы, таща огромные рюкзаки. Вековые чинары обступали нас все теснее и теснее. Желание пройти на надувном плоту по горной реке от самого верха привело нас в эти места.
Не успели мы толком расположиться на берегу, как из кустов появился кабан. Да не один, а целое стадо. Безбоязненно собирая орехи с земли, они паслись совсем рядом. Наши продовольственные запасы позволяли вообще не думать о еде, но именно о ней и мелькнула мысль. Она родилась в нескольких головах одновременно. Таившийся где-то в глубине сознания инстинкт охотника вдруг проснулся, и мы не сговариваясь расхватав ножи и топоры, рассыпались в цепь по склону. Отсекая стадо от гор, мы постарались прижать его к воде. Большие и маленькие кабанчики сначала отнеслись к этому спокойно, но, когда наша ватага с криком кинулась на них, стадо бросилось врассыпную. Мы метались по поляне в каком-то упоении, стараясь ухватить за хвост хотя бы одного зверя. И, когда маленький кабанчик, сорвавшись со склона, с визгом заметался между валунов, мы стали забрасывать его камнями. Сквозь плеск воды и визг было очевидно, что вреда ему не нанесли. И вдруг, опомнившись, мы прекратили охоту. Стадо быстро собралось на склоне горы, продолжая свою трапезу. Мы, запыхавшись, вернулись к костру. И тут из-за поворота вышел человек в бурке и с кремневым ружьем. От него мы выяснили, что он пастух и пасет свиней. «Ах, это были свиньи? Кто бы мог подумать, что они такие бывают?» И на невинный вопрос: «А не воруют их у вас здесь?» -- последовал лаконичный ответ: «Увидел бы -- убил». И на этом мы мирно расстались. Первое знакомство с нравами тех мест было интересно и весьма поучительно.
Абсолютно несхоженный экипаж пустился в плавание по серьезной реке. Мы напоминали скорее шумный балаган, нежели умелых смельчаков. И первые же сотни метров пути чуть не стоили жизни одному из нас. В группе была еще байдарка, и она прошла по реке всего один порог. Первый и последний. Мы страховали ниже порога по обоим берегам. Кинокамера стрекотала, фиксируя борьбу с препятствием и переворот кверху дном. Через секунду один гребец уже плыл к берегу, а второй -- на поверхности так и не появился. Его зажало сломанной байдаркой, и он висел под водой вниз головой, стараясь вырваться из крепкого захвата. Я сбросил с шеи фотоаппараты и кинулся в воду. Ухватив двумя руками его тело, застрявшее под водой, дернул вниз и на себя. Бледный, но живой гребец оказался тяжел, и вытащить его на берег удалось с большим трудом. Но эмоций, бьющих через край, было не меньше, чем порогов на той реке. Дальше мы двигались все вместе на одном плоту.
В описании этого маршрута отдельным пунктом сказано, что «...настоятельно не рекомендуется высаживаться на ночлег вблизи населенных пунктов ввиду вероятности утраты снаряжения». Так мы и поступали в первые дни. Но специально купленные в Москве канистры нетерпеливо и постоянно брякали своей пустотой. И в первой же деревне начался процесс их наполнения. А потом последовал не менее интересный процесс их опустошения. Шесть луженых глоток раз за разом припадали к источнику живительной влаги, и с веселым гомоном ватага сплавлялась все дальше и дальше. И вот настал день, когда, увлекшись сплавом, мы ни разу не высадились на привал. К вечеру плот уже имел шесть пробоин и откровенно травил воздух во все дыры. Места для приличного ночлега не было, а наличие деревень на обоих берегах заставляло нас двигаться еще дальше. Как вдруг за поворотом обнаружилось толстое бревно, лежавшее с берега до берега. Все равно надо швартоваться и обносить плот по берегу. Вечерело, плот наполовину залит водой, почти все снаряжение подмокло, и мы принимаем решение заночевать здесь.
Неподалеку виднелся колхозный сад, где за забором из сетки росли груши, а дальше располагалась небольшая деревня. И ничто не настораживало. Развесили барахло на забор и натянутые веревки. На костре закипала вода для рожков с тушенкой, и все казалось не так уж сумрачно вблизи. Плоды на деревьях были невероятно больших размеров, хотя увидели их не так уж много. Откусить от груши кусочек не представлялось возможным, и только топор позволил отсечь всем по фрагменту плода. Похожая на графин и деревянная на вкус груша годилась разве что на компот.
Едва мы расположились, как к нашему костру подошла группа молодых людей. Общий язык мы нашли сразу, и вскоре на столе оказалась бутыль с чем-то прозрачным. Мы, окрыленные их похвалой и гостеприимством, смело выпили по полной кружке. Мгновенно перехватило дыхание и пересохло в горле. У меня имелся опыт употребления спирта, и я мог оценить вкус и крепость. Не имея за день ни крошки во рту, не дождавшись горячей еды, мы закусили сыром и хлебом. А наши гости щедры и словоохотливы. На следующий день в деревне намечена свадьба, и брат пригласил всех на это мероприятие. Почти сразу выпили еще по полной – за знакомство и дружбу. И тут я поймал себя на том, что при повороте головы изображение, видимое глазами, запаздывает. Стало необычно тепло и весело, а окружающие меня люди казались добрыми и сердечными. Появилось ощущение, что ясно думающий мозг находится в чаше, как бы отдельно от остального тела. Все вижу, все понимаю, но шевельнуться лень. Тело отказалось мне подчиняться. Рядом с костром сохли спальные мешки. Один из них упал, накрыв собой весь костер, а я сижу, и мне все равно. «Ну, накрыл, ну и что из того?» Вот кто-то берет флягу и поливает спальник в надежде загасить появившееся пламя, а во фляге спирт, и спальник уже пылает вовсю. Народ засуетился, а я встать не могу. Когда все же поднялся, земля под ногами закачалась похлеще, чем плот в порогах. Сконцентрироваться невозможно. Отполз от костра к сетке забора и попытался уединиться и уснуть, но местные стали поднимать меня, пытаясь подтащить обратно к костру. Глазами я видел все, мозг реагировал на ситуацию, а тело отказалось подчиняться вовсе. Меня тащили как мешок, за руки и за ноги, волоча по земле голой спиной, а я ничего не мог сделать. Наконец они поняли, что я «готов». Отказавшись от попытки приобщить меня к дальнейшему застолью, они бросили меня и отошли. Мое тело валялось под забором, и взошедшая луна смотрела в лицо сквозь железную ограду.
Когда спина заныла от холода, я очнулся и попытался понять, что происходит. Глаза открылись лишь чуточку, и стало ясно, что луна уже перекочевала из колхозного сада на другой берег реки. Скоро утро. Прожженный, мокрый спальник, затоптанный и вонючий, показался удобным укрытием от холода. На освещенной луной поляне валяются неподвижные тела и в беспорядке разбросанное снаряжение. Я поплотней завернулся в остатки спальника, надеясь согреться и уснуть. Вскоре сзади кто-то подполз ко мне и, дергая за края спальника, стал укладываться рядом, бормоча себе под нос: «Чья это такая теплая спина?» Он стащил с меня обрывки спальника, и, пригревшись рядом, я заснул.
Пробуждение было ужасным. Голову невозможно оторвать от земли, в животе сильная резь, а мутит так, что кажется, желудок бродит куда хочет. Первое, что я увидел, – это толпа пацанов, блуждающих среди тел и забирающих себе все, что попадается на глаза. Я не мог этому сопротивляться. Гадкое самочувствие заслонило все эмоции, а нестерпимая головная заставила действовать совсем в другом направлении. Я на коленях пополз к реке. Рвотные позывы сотрясали все тело, но желудок был пуст. Припав лицом к воде, я пробовал пить, но вода имела мерзкий вкус и облегчения не принесла. Продолжая опускать голову в ледяную воду, я без сил лежал на берегу. Позже подполз еще один из наших – его тоже выворачивало на изнанку. Наиболее стойкие из нас уже разводили костер и разогревали вчерашний несъеденный ужин, а я все никак не мог хоть немного прийти в себя. Попытка съесть хоть чуточку еды вызвала почти мгновенную реакцию отторжения. Только горячий крепкий чай оказался к месту. Тело было набито молотым стеклом и ватой, любое движение вызывало боль. Спустя несколько часов я все же пришел в себя и принялся за снаряжение. При детальном осмотре выяснилось, что исчезли веревки, фотоаппараты, пеноковрики, ножи и всякая мелочь. Как раз об этом, видимо, и предупреждали в описании маршрута.
Я понял, что надо спешно покидать это место, пока свадебный водоворот не затянул нас навсегда, и принялся за ремонт плота. Двое наших ушли в деревню еще утром и не возвращались. К вечеру из деревни принесли «бездыханное» тело одного, второй, к счастью, был на ногах. И тогда мы, прекратив спор: «Идти или остаться?», решили уходить. Запихали тело вместе с рюкзаками под тент и отошли от берега. А со стороны деревни уже тянулась группа местных с предложением продолжить вчерашнее.
Река уносила нас от вероломного гостеприимства деревни в неизвестность. Ночь в этих местах наступает стремительно, и откладывать швартовку надолго нельзя. Сильный шум падающей воды стал заполнять все пространство вокруг, но чернильная тьма скрывала от нас источник этого шума. Повинуясь скорее инстинкту самосохранения, нежели глазам своим, мы ринулись на борт в надежде зацепиться за берег. Река стремительно несла груженый плот во тьму, а мы, соскребая гальку с кромки берега, едва затормозили и выбросились у какой-то бетонной стены. Это оказалась плотина электростанции. Ночевали мы на полу в зале управления. И только утром я смог по достоинству оценить то, что мы сделали ночью. Всего в сотне шагов от отверстия, в которое с грохотом сливалась вся река, четко виднелись исковерканный берег и наши следы. А потерянную каску мы нашли ниже плотины, размолотую всмятку.
Рельеф местности менялся, скорость реки уменьшалась, и дальше поход проходил уже по-другому. Да что там поход, дальше вся жизнь моя пошла совсем по-другому. Похоже, вином я напился навсегда.
Лучше гор могут быть только горы
Май 1987 года
Стояли теплые августовские дни. И именно это время я выбрал для штурма высочайшей точки Европы. Мой напарник, проверенный и испытанный во всех отношениях человек, согласился составить мне компанию. Он пришел в горы впервые, и его удивлению и восторгу не было предела. Пока мы шли сквозь сосновый лес, вдыхая густой настой хвои и цветов, жизнь казалась чудна и удивительна. С каждым часом, поднимаясь все выше и выше, мы видели, как горизонты раздвигались и фантастические краски заставляли забыть об усталости. На границе альпийских лугов, у громадного водопада, мы заночевали. Здесь можно было жечь костер и любоваться заходом солнца. Сердцебиение понемногу успокоилось, но акклиматизацией мы решили просто пренебречь. В конце следующего дня мы достигли ледников и разбили базовый лагерь. Снизу ползли облака, похожие на взбитые сливки, и могучий Эльбрус в лучах заходящего солнца ослепительно сиял, поражая своей величавостью. От высоты и разряженного воздуха пульс участился, и казалось, сердце стучит в горле и в животе одновременно. Ледник, таявший днем, в темноте умолк. Ручьи вымерзли и стихли. Легкий ветер трепал палатку, и сквозь полупрозрачную крышу стали видны яркие звезды. Не спалось. Мы вылезли из спальников, чтобы посмотреть на небо. Без туч и огней города небо походило на аспидно-черную ткань, усыпанную бисером сверкающих жемчужин. Звезды переливались разными цветами и казались совсем близкими. Покой и молчаливое созерцание могло бы продолжаться очень долго, но мороз загнал нас обратно в палатку.
С рассветом был штурм. Набив карманы шоколадом, колбасой и фотопленкой, мы покинули стоянку. Солнышко едва взбиралось из-за гор, освещая вершину белоснежного исполина. Перепрыгивая глубокие трещины, мы подходили к подножию, где без «кошек» и ледоруба невозможно продолжать движение вперед. Зрелище, открывавшееся оттуда, просто поражало воображение. Воздух чист и прозрачен, видно все до самого горизонта. Мы много фотографировали и не спеша набрали высоту. Вначале это было даже увлекательно, полсотни шагов – и сердце с лихорадочным стуком хочет вырваться из-за ребер. А через пару минут, когда отдышишься и сотрешь пот со лба, оглядываясь, понимаешь, что выше еще красивее. Ноздреватый, протаявший лед сменил ослепительный снежный наст, твердый и чистый. Сквозь защитные очки небо казалось темно-синим и бездонно чистым. На передышках казалось, что поднимаемся прямо в эту безоблачную высь. Спустя несколько часов темп движения снизился. Десять-пятнадцать шагов – и губы жадно хватают льдинки со склона в слепом желании утолить жажду. На большом привале, где-то у вершины, мы съели весь запас шоколада, заедая его снегом. Ветер гнал по склону снежную крошку, которая больно секла лицо, горошинами стуча по одежде и очкам. Сердце билось в таком бешеном ритме, какой бывает у загнанных лошадей. Мы понимали, что до вершины оставалось совсем немного, десятки метров, но день уже был на исходе. Надо было спешить. Пронизывающий ветер после привала стал проникать сквозь пропотевшую одежду, вызывая сначала прохладу, а потом озноб.
Последний привал был у самой вершины. Ледяная крупа больно секла лицо, сильный ветер трепал одежду, как флаги. Я почувствовал, что сил больше нет. Замерзаю. Но чтобы согреться, надо двигаться, а тело беспомощно лежит на снегу. Мы попытались разжечь сухой спирт, но его сдуло вместе со спичками. Зубы стучали неуправляемо и звонко. Я сказал Могучему Толе: «Что бы ни случилось со мной, снимай на кинопленку». И он снимал. Пришло осознание: если сейчас не сдвинемся с места, то замерзнем здесь навсегда. И это в двух шагах от вершины! Мы мечтали сфотографироваться наверху, но было уже не до съемок. Солнце готовилось скрыться за горизонт, и в тот момент вершину и нас накрыло облако. Сразу и резко похолодало. Зубы перестали слушаться вовсе. Они уже лязгали, и говорить было почти невозможно. Собрав последние силы, мы пошли к вершине. Видимости почти нет. Снег залеплял очки, забивался под капюшон. Мы брели к вершине по пологому склону, ничего не видя вокруг. Когда же уклон пошел вниз, и ноги почувствовали это, стало ясно, что вершина под нами. Я смотрел на Толю и видел сгорбленного, до смерти уставшего человека. Ничего не говоря, махнул рукой вниз и повернулся, чтобы спускаться. Могучий Толя прохрипел мне в самое ухо: «А как же съемка и подъем флага?» На что я, лязгая зубами, ответил: «К черту съемку! Вниз, Толя, я замерзаю. Еще пару минут здесь – и ноги откажутся идти вовсе». Размахивать руками для согревания нет сил. Я задыхался и откровенно замерзал. Мы выбрали склон для спуска и, повернувшись спиной к ветру, пошли вниз. Порывы ветра подхлестывали в спину, а негнущиеся ноги стали все чаще соскальзывать со склона. Толя шел рядом. Кинокамера болталась у него на шее. Перед этим он забрал у меня фотоаппарат и, вероятно, пытался снимать, но сознание меркло. Под гору идти легче, дыхание почти не сбивается, но ноги идти не хотят. Я почувствовал, что замерзаю окончательно. И попытался спускаться чуть быстрее. Правая нога скользнула по камню, торчащему изо льда, и я, упав, заскользил вниз. Сразу зацепился за камни, и мне удалось остановиться. Но холод гнал вперед, и спустя пару минут я, опять оступившись, упал на спину и заскользил по склону. Скорость падения нарастала стремительно. Все попытки зацепиться за склон не увенчались успехом. Обледенелый склон из протаявшего, ноздреватого льда длиной более километра сбросил меня к своему подножию. Я бился спиной о выступы и бугорки. Потом руки перестали тормозить. Нога задела за что-то твердое, и «кошка» с ботинка сорвалась. При этом тело не просто скользило вдоль склона, а стало кувыркаться с большой амплитудой. Когда капюшон съехал на глаза и уже небыло видно, куда я падаю, тело начало ударяться всеми выступающими частями. Головой, локтями, коленями.
Хаотическое падение ускорилось. Я падал вниз как мешок, не в силах вмешаться в процесс. Вдруг, когда в очередной раз тело оказалось на спине и головой вниз, после серии толчков и ударов наступило ощущение покоя. Неужели остановился? Но тут же -- сильнейший удар головой о склон. Видимо, на склоне был трамплин, и я упал по касательной намного ниже. И снова тряска и удары о неровности склона. И тут мелькнула мысль, за которую мне стыдно и сейчас, спустя много лет: «Ну и пусть, будь что будет». И я перестал бороться за жизнь. Понимая, что обречен и меня сейчас сбросит в одну из бездонных трещин на леднике у подножья Эльбруса, я перестал сопротивляться. А падение продолжалось. Спустя некоторое время мое тело оказалось на спине, ногами вниз. Потоком воздуха и кусками льда и снега капюшон сорвало с головы. Льдинки, выбиваемые ногами, больно били в лицо, разбитые очки болтались на шее без единого стеклышка. И тут я увидел на поясе охотничий нож. Он показался из-под разорванной в клочья веревки в тот момент, когда до трещины оставалось совсем немного. Сознание мгновенно включилось в борьбу. Это шанс. Я выхватил нож и хотел воткнуть его в склон. Обожгла мысль: «Только не поперек, только по ходу, иначе обломится лезвие». И после первой попытки заколоться за склон меня подбросило в воздух. Перевернувшись несколько раз через голову, еще, будучи в воздухе, я вцепился двумя руками в рукоятку и что есть силы, с хрустом вогнал лезвие в склон. Навалился грудью на нож и, распластавшись всем телом, стал тормозить. Чудо! Скорость падения стала уменьшаться. И вдруг наступил покой. Сознание отключилось на несколько мгновений. Боль еще не навалилась во всю силу. И тогда мозг стал проверять исправность внутренних систем. Вспомнил таблицу умножения – значит, мозг на месте. Ноги вроде здесь, пальцы на ногах шевелятся. Похоже, явных переломов нет. Руки перед этим видел – значит, тоже целы. Лицо лежало на льду в куче снега и льдинок. Правую сторону зажгло и защипало. Боязно открыть глаза. Наконец попытка увенчалась успехом. Левый глаз приоткрылся, и красное марево удивительных оттенков и форм предстало взору. Снег быстро пропитался кровью, но и ослабил кровотечение из носа. Первая попытка встать ни к чему не привела. Тело не слушалось. Здесь, внизу, у подножия этого горного исполина, текли ручьи, и я стал мокнуть снизу. Холодно не было, боль волнами прокатывалась по телу. И я заставил себя подняться. Правый глаз открыть невозможно. Неизвестно, цел он или нет. Лицо ободрано об лед. Из капюшона посыпались стекла от очков и снег, набившийся туда. Поглядев на склон, я увидел Толю на фоне еще светлого неба. Его темная фигурка была у вершины, и я понял, что дождаться его здесь у меня не хватит сил. Светлого времени суток оставалось совсем немного, и надо спешить в базовый лагерь. Ноги идти отказываются. Голова трещит, и, похоже, что-то с ребрами. У ручья, бегущего по голубому льду, промыл лицо и «вручную» открыл правый глаз. Он видел нормально, и это меня обрадовало. На льду алело громадное кровавое пятно и чернели битые стекла. Всего в нескольких метрах от меня темнел острый край бездонной трещины, в которой мне не суждено было упокоиться навсегда. Боль нарастала. Каждое движение вызывало отзвук во всем теле. Сил двигаться нет, но и оставаться здесь – смерть через пару часов. И я пошел к палатке. Одно желание, самое сильное, появилось в тот момент: чтобы Толя догнал меня и помог. Мне больно, и нет сил идти. И ждать его нельзя. Я стал ругать себя, приободрять, уговаривать идти, но тело падало, ударяясь разбитыми местами, причиняя еще большие страдания. Скалы у подножия перекрыли видимость, и где был Толя, я уже не знал. Прыгать через трещины нет никакой возможности, обходить их многие сотни метров нет ни времени, ни сил. Я медленно брел по леднику, уже не прыгая через ручьи. Просто гнал себя вперед. Шел по колено в сыром снегу, но это было уже неважно. Лишь бы Толя спустился, лишь бы успел раньше меня в лагерь. Он сильный, он может, он должен. Иначе я сдохну здесь. Какая жуткая смесь из боли и усталости! «Толя, где ты? Я же умираю». Наступила ночь, когда я наконец приблизился к палатке. Вглядываясь во тьму, я тщетно пытался увидеть движение рядом с ней. Подойдя ближе, я увидел, что палатка шевелилась, и волна радостной надежды охватила меня. Толя здесь, ждет! Но лагерь был пуст, лишь ветер трепал пустую палатку. Я завыл как зверь. Это значит, Толя остался там, наверху, за ледником, за этими бездонными трещинами, совсем один, во тьме ночи. Без сил, без еды, без помощи. Я вполз в палатку. Мороз крепчал, и одежда стала хрустеть, покрываться коркой льда… Сидеть, лежать, стоять на коленях было очень больно, но выбора не было. Я сжевал две таблетки аспирина и стал молиться за Толю, понимая, что если он сейчас не придет, то утром мне придется идти наверх искать его тело. А на это сил нет. Медленно тянулись минуты, и шансы на удачу таяли. Я твердил одну фразу: «Толя, вернись! Вернись сам, я не смогу тебе помочь». Но только ветер шевелил палатку, и мороз крепчал с каждым часом. Спать, да и просто лежать я не мог. Нервы на пределе, вслушиваюсь в каждый шорох снаружи. Спустя три часа захрустели камни. Я сжался в комок, еще не зная, повезло или нет. И тут Толя окликнул меня. Спазм радости сжал горло, и слова застряли внутри. Наружу вырвался лишь судорожный и протяжный звук: «Ы-ы…» Толя пришел, вернулся, а с ним вернулась и надежда. Как я был рад его возвращению! Это трудно описать...
Ощущение счастья немного закрывало боль, и стало ясно, что обошлось. Толя разжег примус и, нарубив льда, вскипятил чай. Перебинтовал меня и себя, и только потом пригревшись в спальниках, мы поняли, что этот день позади.
Ледопад
Июль 1992 года
Капли дождя тихонько постукивали по палатке, и казалось, конца этой непроглядной хмари не будет. Горы почти слились с серым небом. Хотелось, есть, хотелось согреться у костра. Но больше всего хотелось действовать. Мы знали, что до подножья ледника совсем немного, а за ним во всей своей величавой красе откроется Эльбрус. Забираться туда со всем снаряжением не имело смысла, а вот налегке, со штурмовым рюкзачком – это возможно. Кромка ледника переходила в грязь и ручьи, стекавшие с голубовато-зеленого льда и сразу превращавшиеся в мутные потоки. Угол подъема был невелик, но все же пришлось надеть «кошки». Без сноровки ходить в «кошках» довольно сложно, зато они значительно облегчают восхождение по леднику. Ветерок усилился и поразогнал тучи. Времени у нас было много, вот и полезли мы к первому разлому в ледопаде. Обычный ледник, сползая со склона, похож на толстый язык, на выдавленную из тюбика зубную пасту. Округлый, белоснежный, он будто хочет соскоблить грязь со склонов гор. А у ледопада что-то не заладилось с перевалом, и он стал колоться на части, спихивая их в беспорядке по склону.
Грязь и камни остались внизу, а мы, соединив себя страховочной веревкой, стали карабкаться с одной ледяной глыбы на другую. Увлекательное занятие, требующее силы и смелости. Неподалеку раздался легкий треск, и здоровенная глыба льда, пролетев совсем немного, рассыпалась по склону мелкими стекляшками. На этой высоте шло интенсивное таяние, и имело смысл подняться выше, туда, где лед прочнее и лежит снег. Любопытства ради заглянули в ледяную пещеру со стеклянными стенами и прозрачным потолком, и это зрелище добавило остроты и прелести восхождению. По всему было видно, что снег выпал недавно, а значит, большая часть трещин укрыта от взора. В такой ситуации обостряется чутье и, прежде чем поставить ногу, приходится тыкать туда ледорубом. Несколько часов мы пробивались сквозь зияющие провалы с темным нутром, через отдельно стоящие граненые столбы, пока не обратили внимания на порывы ветра и темную тучу, ползущую снизу по ущелью. Ничего хорошего она нам не сулила. Едва успели найти крохотную площадку поровнее и натянуть капюшоны на головы, как густой снег сразу залепил все. Видимость упала до нуля. Не тратя времени даром, напарник достал хлеб и сало. Перекус для пополнения сил был уместен и необходим. Мы вплотнуюприблизились к четырем тысячам метров, и тут каждый шаг требовал совсем других физических затрат. Витаминное драже, раздавленное и залитое водой, смочило наши пересыхающие глотки. Жить стало веселее, хотя и ничего не было видно. Снег ложился на головы и плечи толстым невесомым покрывалом. Холодно не было, и оставалось только ждать.
Снежный заряд кончился так же мгновенно, как и налетел. Голубое небо и ослепительное солнце заставили надеть очки. Как отрезанная ножом, плотная стена снега удалялась в сторону Эльбруса. Спустя несколько минут, как-то странно появляясь из пелены, горный исполин, присыпанный ослепительным снегом, возник во всей своей красе. Полчаса назад на нашем пути лежала паутина из трещин, а сейчас белая целина уходила вверх. Движение вперед теперь стало напоминать прогулку по минному полю. Спуск вниз осложнялся еще более широкими трещинами и козырьками снежных наносов, видимых снизу и почти неразличимых, если глядеть сверху. Я, как более тяжелый, продвигался первым, прощупывая ледорубом все вокруг. Как вдруг почувствовал рывок страховочной веревки. Обернувшись, увидел, что из снега торчат только плечи и голова. Штурмовой рюкзачок, зацепившись за край трещины, не дал моему напарнику провалиться глубже.
Я, наклонившись вперед, закололся ледорубом за снег, выбрал слабину страховочной веревки. Трещина была узкая, но, как и все здесь, бездонная. Напарник, раскинув руки, молча цеплялся за наст вокруг, но выбраться не мог. Держа страховку в тугую, я подобрался к нему и, упершись «кошками» в край льдины, попытался ему помочь. Свежий снег с тихим хрустом обваливался и исчезал в темной бездне. Наконец удалось вынуть его тело из отверстия. Посидели, пошутили и, побросав комки снега в зияющую пустоту, поприслушивались в надежде услышать звук падения. Было похоже, что снег вообще до дна не долетал. Дальше двигались, как требовали того условия.
Один страхует, другой то крадется, то прыгает вверх по склону и, закрепившись на льду, выбирая страховку, обеспечивает безопасность движению напарника. Где-то неподалеку опять послышался грохот упавшего льда. А мы наконец подобрались к самому подножью Эльбруса. Здесь трещины были плотно забиты снегом, и двигаться по леднику стало значительно легче. Видимость улучшилась, и вокруг до самого горизонта раскинулись снежные вершины. Во все стороны разбегались остроконечные хребты, душа радостно трепетала при виде этого великолепия. Мы достигли конечной своей цели, намеченной на сегодняшний день. Солнце садилось, и пора было возвращаться в базовый лагерь. Маршрут возвращения выбрали по соседним скалам вблизи ледопада в слабой надежде найти безопасный путь вниз, обойдя непреодолимые трещины. На скалах хоть нет бездонных провалов и видно, куда ступать. Сделав траверс и сбросив почти половину высоты, мы вышли к краю самого разрушающегося участка ледопада. Хотели увидеть падение льда с громадной высоты. И нам повезло.
Приблизившись к краю скалы, мы увидели, как раскололась глыба в несколько тысяч тонн и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее повалилась вниз. Треск и тяжелый удар потряс окрестные скалы, вызвав небольшие осыпи мелких камешков. Мы стояли в безопасности на обледенелых камнях захваченные грозным зрелищем. Насмотревшись вволю, к вечеру мы добрались до палатки. Снова моросил дождь, но нас переполняло чувство хорошо сделанной работы. Впереди ждали новые перевалы, и сегодняшнее восхождение укрепило нашу уверенность в себе.
…И только потом, дома, я узнал из справочника, что этот ледопад считается непроходимым. Но мы-то этого не знали.
Уроки выживания в горах
Самое лавиноопасное время выбрал я для знакомства с горами. И они решили показать мне свой характер. Заманили меня вверх морозным воздухом, твёрдым настом, неистовой красотой и величием. И вот, когда позади остался покорённый Эльбрус, пришло время возвращаться. Восторг от увиденного и удовольствие от содеянного окрыляли меня. Ослепительное солнце и белый снег, красноватые скалы и безбрежные картины вершин заснеженных гор до самого горизонта. За пару дней моего пребывания на ледниках солнце в долине сделало своё дело. Несколько снежных лавин, сорвавшись со склонов, завалили мой обратный путь многометровым слоем мокрого снега. Трудный день спуска близился к вечеру, и желание заночевать на твёрдой земле гнало меня вперёд. За эти дни сил на восхождение потрачено очень много, но заночевать в сыром снегу там, где вероятны сходы лавин, не хотелось. Тяжёлый рюкзак пригрелся на моей спине и мирно нёс в своём нутре много вкусного и полезного. И вот когда до протаявшей земли оставалось совсем недалеко, и начались сложности. Постепенный сброс высоты привёл меня туда, где интенсивно таявший снег, упавший со склонов гор громоздким хаосом, перегородил мне путь. Снежные лавины тремя большими языками именно в этом месте сорвались со склонов гор. В этом ущелье почти вертикальные скалы быстро освобождались от снега, и для меня остался только путь через это топкое снежное болото. Сумерки стали накрывать ущелье, когда я осмелился ступить на снег с прочного ледника. Прощупывая ледорубом прочность наста, я медленно продвигался вперёд. Как вдруг ноги провалились в снежную кашу, и рюкзак, дёрнувшись на спине, вмял моё тело ещё глубже. До твёрдого дна достать не удалось, и ноги по колено ушли в ледяную воду. Я попытался выбраться на казавшийся прочным наст, опираясь на положенный плашмя ледоруб. И поначалу это мне удалось. Не снимая со спины рюкзак, я продвигался вперёд на четвереньках. Вскоре казавшийся прочным снег без сопротивления провалился, и я оказался по горло в ледяной воде. Теперь я промок весь и, барахтаясь в этом месиве, с трудом достал ногой твёрдый грунт. Ледяная вода обжигала и быстро просочилась во все потаённые места под одеждой. Возвращаться на кромку ледника было уже поздно, а вперёд двигаться невозможно. В нижних слоях этой обводнённой снеговой каши имелись тонкие ледяные прослойки, очень больно царапавшие переднюю часть ног. Ждать помощи не приходится, и надо выбираться самому. Сняв со спины рюкзак, попробовал выползти из ямы. Загребая и трамбуя снег, смог выбраться на поверхность. Двигаясь ползком и подтаскивая за лямки рюкзак, продвинулся ещё на несколько метров к скалам. Наконец и я и рюкзак провалились и увязли окончательно. Вместе мы двигаться не могли.
Оставляя после себя глубокую траншею, я падал телом на снег, уминая его, и, подтащив рюкзак, снова бросался на рыхлый снег. Сумерки начали сгущаться, но разгорячённое борьбой тело упрямо продвигалось вперёд. Тогда я вытащил пеноковрик и, привязав к нему длинную веревку, пополз вперёд ещё на несколько метров. Тащить лёжа рюкзак, лежащий на коврике, оказалось не очень удобно, но при попытке привстать на колени я снова рухнул в снежную водяную бездну и дна не достал. Повиснув на веревке, я зафиксировал положение своего тела и, уплотняя рукой снег вокруг себя, выполз на поверхность. Распластавшись как можно шире, я попытался подтащить к себе рюкзак. Но коврик грёб перед собой много снега. Я снова стал вязнуть в снегу. Ног своих я уже не чувствовал, а ладони горели от усилий и верёвки. Ночь опустилась, стремительно укрыв от взглядов очертания гор. И где теперь темнеют протаявшие склоны скал - не разглядеть. Вот уже несколько часов я барахтаюсь в ледяной купели и не могу добраться до твёрдой суши. И снова раз за разом подтаскиваю к себе рюкзак и отползаю на пару метров вперёд. А куда двигаюсь, уже не видно. Кромешная тьма и лёдяной холод вокруг. Вконец, запыхавшись, ложусь на спину и вдруг чувствую, что на лицо крупными хлопьями ложится снег. А это значит, что вскоре уйдёт под снег ближайшая земля и придётся ставить палатку на пропитанном водой снегу. Следовательно, надо спешить, пока окончательно не замёрз. На ощупь в чернильной тьме я рвался из этой снежной ловушки. Отползал и дёргал за собой отяжелевший рюкзак. Сухой нитки на мне не было уже несколько часов, но тело с остервенением двигалось, разгребая ледяную кашу. Хотелось есть и пить. Хватая ртом мокрый снег, рассасывал его и глотал, но это мало помогало. В очередной раз провалившись до плеч, я почувствовал под ногой твердь. И окрыленный успехом, я снова стал падать вперёд, уминая снег весом своего тела. Так продолжалось бесконечно, пока, наконец, на четвереньках я не выполз на кромку скальной осыпи. Под пальцами ощутимо захрустела трава, чуть присыпанная свежим снегом. Стоя на четвереньках, я озирался по сторонам в надежде разглядеть ровную площадку для палатки. Сделав несколько шагов почти не гнущимися ногами, наткнулся на край льда и услышал шум воды. Поняв, что нахожусь у берега горной речки, бросаю рюкзак и с одним ледорубом иду по воде вниз, скользя на обледенелых камнях. Наткнулся на ровную площадку, только слегка присыпанную снегом, и только тут понял, как устал. Стоя на коленях, разгрёб снег до травы. Ткнулся головой в скрюченные ладони не в силах восстановить дыхание. Голова нестерпимо болит, и ледяной холод охватил всё тело. Сил двигаться больше нет. Но встал, пытаясь сообразить, где мой рюкзак. Побрёл вверх по руслу речки против течения, а в голове судорожно бьётся мысль: что может сейчас мне помочь из того, что лежит в рюкзаке? Когда сознание уже меркло, ледяной холод жёг всё тело и пальцы перестали гнуться, я наткнулся на свой рюкзак. И мысль мелькнула ясно и озаряюще тепло. На самом верху, под горловиной рюкзака лежит кусковой сахар. Добраться до него -- и шансы на удачу возрастут. Сердце в истерике бьётся за рёбрами, но окоченевшими пальцами рюкзак не расстегнуть. Хрипя и рыча, как зверь, я зубами перегрыз капроновую верёвку и вскрыл горловину мешка. Два куска сахара почти сразу попали в руку. Слюны во рту не было, и сахар не таял. Тогда пришлось опуститься на колени и погрузить лицо в быстрый горный поток. Просасывая воду сквозь кусок сахара, я почувствовал, как сладкий ледяной холод вливается внутрь закоченевшего тела. Озноб, бивший меня снаружи, теперь дополнился внутренним холодом. Помочив второй кусок сахара в воде, я засунул и его в рот. Опрокинувшись на спину, я лежал, прислушиваясь к своему телу. Двигаться не было ни малейших сил, но и замёрзнуть здесь тоже не хотелось. Сердце билось в горле в неистовом ритме. Крупные снежинки падали на лицо и, растаяв, стекали по щекам за уши. Надо вставать и идти ставить палатку. Сахар сделал своё дело, поддержав меня самую малость. И я взвалил на спину расстегнутый рюкзак и побрёл на ощупь по колено в воде к месту ночёвки. Уже не чувствовался обжигающий холод воды, и рюкзак болтался на одной лямке, и я только чудом не растерял в реке своё снаряжение. Достигнув площадки с травой и торчащего из снега ледоруба, на ощупь поставил палатку и влез в неё. Примус разжёгся сразу, и пока я переодевался в сухую одежду, вскипела кружка воды. Разжевал аспирин и пил, обжигаясь о край кружки, крепкий чай, чувствуя, как тепло струйками растекается по жилам. Снег, не переставая, продолжал падать на крышу палатки, а примус нагрел воздух, и его голубое пламя внушало надежду и защиту. Мокрая одежда, сброшенная с тела, смёрзлась в бесформенный комок и лежала в ногах. Пригревшись в спальном мешке и погасив примус, я, наконец, уснул. Сколько я спал, сказать трудно. Но, проснувшись, обнаружил, что крыша палатки прогнулась под тяжестью снега и воздуха для дыхания почти не осталось. Выход из палатки завален, и мне остаётся одно – рвать крышу и прокапывать отверстие в снегу. На удачу рядом лежал ледоруб. Его острым клювом распорол плотную ткань крыши, и на лицо мне посыпался хрустящий снег. Процарапав, лёжа на спине, смёрзшийся наст над своей головой, я вдохнул свежего морозного воздуха. Расширив отверстие в крыше и проломив ледяной наст, сначала смог высунуть голову, а потом и сесть. Торчащая из-под снега голова озиралась вокруг. И только потом, проломив плотный наст вокруг себя, я выбрался наружу. Солнце освещало белоснежные вершины гор, и мороз накрепко сковал вчерашний липкий снег, похоронив под ним мою палатку. Через отверстие в снегу вытащил спальный мешок и остальные вещи. Поставил на примус котелок со снегом и только потом смог вытащить из-под снега палатку. Вершины гор сияли всё ярче под лучами восходящего солнца, но меня это уже почему-то не очень радовало. Стремительно съедены банка тушёнки и сухари. Выпит котелок сладкого чая. По гладкому, прочному насту почти бегом покидаю ущелье. Из рюкзака торчит обледенелая одежда, и на соседних склонах гор звонкие ручьи начинают новый день. Добравшись до первых деревьев, варю горячую еду и сушу одежду.
Просохнув и согревшись, я сидел, привалившись спиной к валуну, и размышлял. Урок, преподнесённый мне горами, давал обильную пищу для ума. Простуженное тело стремилось домой, а душа уносила с собой впечатления и переживания.
Несмотря ни на что, это было красиво.
Это было со мной
Это было со мной или нет,
А с другими бывало не раз.
Я один уходил на Эльбрус,
Словно выполнить свой приказ.
С боем взятые первые метры стены.
Тяжёлый рюкзак. Ледоруб под рукой.
Выйду я на тропу, по которой пройти
Можно из этого мира в другой.
Справа дыбится вверх стена,
Слева валится вниз обрыв.
Выйду я по тропе туда,
Где душа будет петь внадрыв.
И ночёвка в холодном снегу была.
В самом сердце могучих гор.
И сияли на утреннем солнце снега.
И лавины сходили, сливаясь в могучий хор.
Пусть дыханье сбивалось на каждом шагу,
Сердце рвалось, готовое выскочить вон.
Наст не держит, и нечем дышать.
Всё равно ты, Эльбрус, побеждён.
Навалились откуда-то ветер, метель и пурга.
Скрылись небо и горы, один только снег.
Понял я, возвращаться домой пора,
Чтобы там не остаться навек.
А дорога домой трудна,
Сколько тратится сил на подъём!
Но короче бывает она,
Потому что ведёт домой.
А внизу горы плотно обступят меня.
Я взмахну на прощанье рукой.
Оставляя им частицу себя,
Их в душе забираю c собой.
Баксанское ущелье. 1989год.
Ночевка
Июль 1992 года
Позади оставлена связка из двух перевалов, и мы спустились в долину. Возвращаться к людям после близкого общения с горами всегда немного странно. Камнепады и ледники, бездонные трещины и разряженный воздух на высоте только будоражили воображение масштабностью и величием, чувством преодоления и радостью побед. Но надо опять идти туда, где зависишь от транспорта и совсем не застрахован от случайных встреч. Отпуск еще не кончился, и за третьим перевалом мы надеялись увидеть красивейшее Чегемское ущелье. Асфальт трассы остался позади, и разбитый проселок простер свои извилистые колеи опять в горы. Мы заправили фляги водой и поспешили уйти от людей. Нас обогнала машина и вдруг остановилась посреди дороги. Из нее вышли четверо с автоматами наперевес и уставились на нас. Один спросил: «Эти?» Другой ответил: «Да вроде нет». После чего они сели в машину и поехали своим путем. Я тогда всерьез не воспринял этот диалог. Но стало как-то неуютно на душе. В горах самое опасное – люди в долине. С этим приходилось считаться, но отменять поход по такой причине я не хотел.
Когда набирешь высоту и с каждым шагом удаляешься от людей, даже дышется как-то легче. Ночью в этих краях был большой дождь, все ручьи и лужи превратились в грязные потоки. Скоро мы потратили весь запас воды на обед, полагая, что неподалеку, за перевалом, чистая вода. Балымский перевал был несложным, а за ним должна быть река. Туда мы и рассчитывали добраться к ночи. Дорога становилась все круче и круче, скользкая, липкая грязь цеплялась к обуви, снижая темп движения. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы достигли той точки, откуда тропа зазмеилась вниз. Традиционное фото на память -- и уставшие ноги понесли нас вниз. Тропа долго петляла от пастбища к пастуху, но чистой воды не было. А ночевать без воды не хотелось.
В горах темнеет рано, и вскоре сумерки уже стали заволакивать долины и склоны окрестных гор. А мы все брели и брели вниз. Липкая, скользкая грязь и тяжелые рюкзаки выжимали из нас последние силы. Как вдруг из небольшого ущелья показался всадник. Умело держась в седле, он приблизился к нам и поздоровался. Мы разговорились, выясняя дорогу к воде. Меня немного удивили отличный импортный джинсовый костюм и дорогие ботинки этого странного всадника. На вопрос о воде он ответил приглашением в гости. Это не входило в наши планы, но неудачно сконструированный рюкзак натер спину напарнику, и я с неохотой принял предложение. Усталость давала о себе знать, и напарник с легкостью отдал свою ношу всаднику. Тот повесил рюкзак на луку седла, хотел взять и мой рюкзак, но я пожалел лошадь и, вежливо отказавшись, понес его сам.
Вскоре мы приблизились к месту, куда привел нас всадник. Неподалеку в ущелье стояли кошара и загон для овец. Дизель-генератор давал энергию, и несколько лампочек сияли мерцающим светом. С десяток бородатых мужиков дружно поздоровались со всадником и с нами. Он что-то сказал, не слезая с седла, и по его тону я понял, что он здесь главный. Часть кошары была оштукатурена и представляла собой жилую комнату с дощатыми нарами и большой кроватью. В пристройке находились склад инвентаря и кладовка. Две женщины, не поднимая глаз, возились у костра и что-то варили в громадном котле. Всадник пригласил нас поужинать со всеми и распорядился, чтобы нас разместили на ночлег на гостевой кровати. Немедленно были положены пуховые подушки и накрахмаленные простыни в пропахшей овцами комнате. Это было странно, но отказаться было нельзя. Мы отпились водой из молочного бидона, и сон стал наваливаться на нас. Но начались приготовления к ужину, пришлось сесть за общий стол. Из неструганых досок, совсем не блиставший чистотой дощатый стол стоял под навесом. На него высыпали три кучи крупно порезанного хлеба, раздали ложки. Поставили большие банки с молотым красным перцем и, как апофеоз сервировки, каждому дали по эмалированному блюду средних размеров. Неподалеку стучал дизель, и его звук наполнял собой все окрестное пространство. Сквозь неровный, мерцающий свет я разглядел, как молодому парню перетянули жгутом руку и что-то вводят шприцем в локтевой сгиб. Это несколько обескуражило меня, ведь рядом сидели обычные по виду работяги – стригали овец. И тут подали еду. До краев наполнили блюдо чем-то красным от перца и с торчащими кусками мяса. На дне попалось несколько целых отварных картофелин. Это была шурпа. Нашими потрескавшимися губами только и есть эту огнедышащую еду! Мой напарник с тоской взглянул на меня, и мы начали есть. Соседи по столу подсыпали себе еще перцу, а я запивал суп родниковой водой. На наше счастье, больше никакой еды не подали. Мы опорожнили тазики и пошли спать.
Человек в костюме нас проводил, все объяснил и, что-то крикнув остальным, оставил нас одних. Чувствуя напряженность ситуации, мы решили спать не раздеваясь. Сжимая в руках ледорубы, оба легли на одну кровать. Вдруг снаружи заговорили громко и непонятно о чем. Смолк дизель-генератор. Потом послышались крики и звук потасовки. Было совершенно непонятно, что происходит снаружи. В кромешной тьме слышались топот и шум драки. Я напрягся, готовясь к любому повороту событий. Спустя какое-то время шум стих. В напряженной тишине мы лежали, боясь скрипнуть пружинами этой нелепой нездешней кровати. Вскоре послышался звук мотора грузовика, и по маленькому окошку полоснул свет фар. Чуть позже послышались голоса и звук спрыгивающих с кузова людей. И снова -- не понять ни единого слова, ни смысла. И опять звук потасовки, крики, возня. Вдруг дверь распахивается и вбегают двое. Нас им не видно, а они в свете фар видны как на ладони. Сжавшись в комок и до хруста сжимая рукоять ледоруба, я был готов вскочить мгновенно. Но эти двое вдруг выбежали обратно, и звук потасовки стал удаляться от дверей. Понять, что же происходит снаружи, практически невозможно. Но вроде все стихло. Несмотря на напряженность ситуации, мы задремали и проснулись, только когда начало светать. Стояла странная тишина, и, понимая, что пора уносить ноги, я разбудил напарника.
Мы потихоньку вышли на улицу, и я ошалело увидел, что людей нет вообще нигде. Костер погашен, котел опрокинут, овец нет, а пол и обеденный стол залиты кровью. В утренних сумерках картина была ужасна. Дальше вести осмотр не имело смысла. Оставалось заполнить котелок и фляги водой и почти бегом удалиться прочь от этого места.
Дорога уводила нас вниз, и появившееся из-за гор солнце заглядывало в наши заспанные лица. Недалеко от того места, где нас вчера встретил всадник, мы обнаружили родник, до которого не дошли вечером совсем немного. Отойдя как можно дальше от места ночлега, мы забрались в колючий кустарник, скрывшись от глаз случайных прохожих. В этом укромном месте на примусе вскипятили чай и с удовольствием позавтракали. Солнышко поднималось все выше, на душе посветлело. Довольные собой и жизнью, мы вошли в Чегемское ущелье.
Собаки
Август 1994 года
Видимо, начинался шторм, и надо было немедленно высаживаться на остров. Порывы ветра срывали пену с гребешков волн, расшвыривали ее по поверхности воды. Высадка прошла удачно, и небольшой заросший кустами кусочек суши показался за благо. Катамаран я выкатил далеко от зоны прибоя и спокойно пошел искать воду. Стояло необычно засушливое лето, Карелия была вся в огне. Но здесь, на островах в открытом море, напрочь пересохли все болота, лужи на скалах превратились в коричневую потрескавшуюся корочку. Прошло уже больше суток с того момента, как у меня закончилась пресная вода, а попытки обнаружить ее на небольших островах ни к чему не приводили.
Обходя остров, я обнаружил маленькую рыбацкую избушку. Наполовину оторванная входная дверь говорила об отсутствии обитателей, так что поиск воды стал главной целью обхода острова. Обычно три заметные тропинки отходят от таких избушек: к дровам, к воде и к лодкам. Тропинка привела меня в середину болота. Пересохший мох хрустел под сапогами. Воды не было, и казалось, что только случай мог мне помочь. Наконец я обнаружил глубокую яму, вырытую во мху. На самом дне под толстым слоем торфа виднелись сырой песок и темно-бурая густая жижа, шевелящаяся сама собой. Последнее пристанище жизни целого скопища насекомых. Выбора нет, и, спрыгнув вниз, я начерпал этой грязи почти полный котелок. Забрал все сколь-нибудь влажное месиво и потащил к костру. Во рту давно уже пересохло, язык напоминал хлястик от шинели. К тому же в последние сутки из еды была только жвачка. И я стал фильтровать жидкость. Вырыл в песке ямку, выложил ее целлофановым мешком, а верх котелка закрыл несколькими слоями бинта. Стараясь не пролить ни капли этой почти чернильной жидкости, я отделил насекомых от влаги. Отжав хрустящую кашу до последней капельки, выкинул ее вместе с бинтами. Далее, переливая содержимое мешка обратно в котелок, я еще дважды повторил эту процедуру. Набралось чуть меньше литра жидкости, по цвету напоминавшей йод. Когда эта вода закипела, из котелка через край полезла темно-зеленая пена, будто я варил мыло. Грязь выкипала долго. Котелок к тому моменту напоминал прибор из лаборатории алхимика. Снаружи – черный, внутри – зеленый, а на дне – коричневый. В конце концов пена перестала вылезать через край, и я получил почти полную кружку жидкости, которую не имело смысла подкрашивать растворимым кофе. Каплю за каплей, глоток за глотком вливал я в себя эту живительную влагу. Вот только котелок отмывался от приставшей зелени с большим трудом. Но жить стало веселей. Оставив на утро глоток питья, я заночевал, а утром - снова в путь.
На карте значился мыс Каменный, а значит, там могут быть скалы и может быть вода в глубоких трещинах. Готовить еду без жидкости невозможно, а грызть сухари больно. Без слюны этот процесс напоминает перетирание камней в песок. Дул легкий попутный ветер, парус тащил катамаран к цели без особых физических усилий с моей стороны. И эти сутки подходили к концу, когда намеченный мыс окончательно нарисовался на береговой черте. С воды было видно, что окрестные сопки, заросшие чахлым лесом, образуют некий полукруг, тремя склонами спускаясь к берегу моря. Можно предположить, что вся дождевая вода со склонов скатывается вниз, в болотце, а уж из него, переполняясь, просачивается в море. Высадка на скалы прошла успешно, и тут же начал поиски воды. Определить самую нижнюю точку прибрежных скал было нетрудно. И на ней действительно виднелись следы некогда протекавшей здесь воды, а это значит – я на правильном пути. Мох похрустывал, как вафельный торт, но воды не было видно. Я собирался уже топором копать яму, чтобы, пробившись сквозь мох, добраться до сырого песка, когда заметил под скалой необычно ровную темно-серую поверхность. Среди ломаных граней скал такая плоскость могла быть там, где когда-то была вода. Это ее инородные включения, оседая на дно, сглаживают шероховатости. Приблизившись, я понял, что это толстый слой дохлых комаров, густо усеявших остатки лужи. Разгребая эту корку руками, с удовольствием нашел, что воды здесь много. И если ее не мутить, то два-три котелка можно ложкой начерпать. Это была удача. Цвет, конечно, ужасный, вокруг сплошь плавает птичий помет, но это все же пресная вода, и ее много. Каша получилась вкуснейшая, а главное, чай можно пить без ограничений. И блаженное удовольствие струилось по жилам.
Солнце лишь ненадолго спряталось за горизонт -- и вновь позвало в путь. Ветер посвежел, надо быстрее двигаться вперед. Изнывая от жары, я целый день не высаживался на берег, а из одежды на теле были лишь часы. Цивилизация давно не напоминала о себе, и ощущение полной свободы раскрепощало сознание. К ночи я снова выкинулся на необитаемый остров. Воды оставалось только на ужин, и стоило осмотреть остров в поисках возможности пополнить запас. Внимание сразу привлекли разодранный мох и разбитые трухлявые бревна. Кому и зачем это понадобилось – непонятно. Небольшой лесок из кривых берез и рыбацкая изба – вот и все прелести этого острова. Осмотрев избушку, нашел старое ржавое ведро с остатками вонючей воды. Не раздумывая, взял ее с собой. Приключения продолжались, и конца им еще не было видно. Тучи потянулись из-за горизонта, и стало ясно, что погода портится.
А утром ветер был настолько свеж и прохладен, что пришлось надеть почти всю имевшуюся одежду. Упускать такой ветер жалко, и, быстро собравшись, я попытался встать на воду. Прибойная волна беспощадно швыряла катамаран, и стало ясно, что легко отойти против ветра мне не удастся. Бухта глубокая, но для маневра узковата, так что пришлось выгребать на веслах. Когда я отошел на значительное расстояние от берега и поднял парус, порывы ветра вдруг усилились, и меня понесло на скалы. Места для маневра не хватило, и катамаран правым бортом ударился о скалу. Удар был настолько силен, что оболочка поплавка лопнула и внутренняя камера выскочила наружу. Волны прибоя беспощадно били в левый борт, и почти сразу катамаран перевернулся. Камера оторвалась и поплыла по ветру к соседнему острову, а я оказался в воде под перевернутым катамараном, путаясь в снастях и поднятом парусе. С каждой следующей волной положение становилось все хуже. Надо было немедленно вытаскивать либо себя, либо катамаран. Рама с грохотом стучала о камни, а парус, загребая собой огромные волны, полоскался в прибое. Мачта царапала дно и, срывая водоросли, беспомощно торчала, как протянутая рука. Пришлось нырять в прибой и, ухватившись за раму, пытаться сдвинуть всю конструкцию хоть чуточку в сторону. Штормовые волны били меня о камни, и, путаясь в веревках, я тянул обломки туда, где отдельно стоящая скала чуть прикрывала бы меня от прибойных волн. Набрав воздуха, я нырял и, упершись в дно ногами, тянул за раму всю конструкцию. Все снаряжение было привязано к раме, тащить такую тяжесть, бьющуюся в волнах, очень тяжко. И все же я выволок из воды все. Сначала отвязал груз и поднял его на скалу, затем втащил туда и аппарат. Он стоял на скале весь в водорослях, лохмотья поплавков придавали ему жалкий вид, но флаг гордо развевался на уцелевшей мачте. В пылу схватки холодно не было и, поддув спасательный жилет, я сплавал на соседний остров, куда отнесло оторванную камеру. Вернувшись, осознал, что все это похоже на кораблекрушение. На крушение всех надежд. И нужен немедленно костер, а главное, надо определиться: бросить остатки катамарана здесь, переправиться на материк и пешком идти к людям или попытаться зашить поплавок и продолжить плавание. Решаю ремонтироваться и, отвязав разорванную оболочку, перебираюсь на остров, где недавно ночевал и где есть дрова. Переодевшись в сухое, развожу костер и развешиваю одежду на просушку. На остатках вонючей воды ставлю вариться кашу. Укрывшись от ветра капюшоном, я уселся зашивать трехметровую дыру на поплавке. От костра было тепло, и время шло незаметно. Иголка исправно уменьшала размеры повреждений, и дело решительно двигалось к завершению, как вдруг краем глаза я увидел что-то постороннее слева от меня. Капюшон мешал образу, да и кому быть на этом пустынном острове? Но, повернув голову, я ошалело увидел вровень с лицом громадную собачью морду -- всего в шаге от меня. В первую секунду страха не было, и только до конца повернувшись, я увидел, что рядом на камне сидит еще один пес. И через бегущие мурашки и шевелящиеся на затылке волосы я, сдернув капюшон, обнаруживаю совсем рядом со своей спиной третьего пса. Три громадные собаки, оголодавшие на этом острове, вероятно, давно сидели у меня за спиной и прикидывали, переглядываясь: «Съесть этого пришельца сразу или попросить еды и воды? А может, он перевезет нас на материк?» Не знаю, что думали они, но я думал о своем. Топор под рукой, до воды рукой подать, отобьюсь. Если сразу не напали, то шанс ничтожный у меня есть. Одичали они сильно, изголодались окончательно, роясь во мху в поисках личинок и червей. По всему было видно, что брошены они здесь давно, но человека знают, помнят и уважают.
Я достал мешочек сухарей и отсыпал половину, разделив на три кучки. Каша аппетитно булькала в котелке, и запах разносило ветром по всему острову. Видимо, он-то их и привлек. Размазав полкотелка каши по камню, я сел у костра лицом к ним, глядя, как они хрустят сухарями и слизывают кашу. Таким крупным собакам этого явно мало, и у изголодавшихся зверей только аппетит разыгрался. Они не лаяли и не скулили, а просто неотрывно следили за каждым моим движением. Думаю, что любая из них могла бы на равных побороться с любым хищником в этих краях. А я тем временем закончил шитье и, собрав снаряжение, перебрался на отдельно стоящую скалу, туда, где на постаменте возвышался подбитый парусник.
Сборка прошла успешно, удалось встать на воду и на веслах, без паруса обогнуть остров и там сесть на ветер. На самой высокой скале замерли изваянием три собаки и молча глядели на меня. И я подумал об их терпении. Ведь это люди привезли и бросили их на голодную смерть, и с одним из них можно было бы поквитаться. Но собаки все так же молча упустили, может быть, последний свой шанс. Парус уносил меня все дальше, а они так и стояли на фоне серого неба. Немой укор всему человечеству.
Туда, где нет меня
Хорошо, откинувшись на стуле,
Поглядеть задумчиво в окно,
Вспоминая прошлые невзгоды
И мечтая только про одно:
В запахе сирени благодушном,
Вместе с облаками в вышине
Мысленно умчаться в даль без края
На крылатом огненном коне.
Разорвать унылый ход событий,
Оторваться от постылых дел,
Видеть цель, далёкую как будто, --
Это то, чего всегда хотел.
Позади оставить угрызенья,
Тень сомненья, грусть, печаль, тоску.
Радоваться каждому мгновенью,
Как голодный хлебному куску.
Нет иного смысла что-то делать,
Суетиться в повседневной мгле,
Если впереди не видно света,
Душу согревающего мне.
Мысли, мой крылатый быстрый всадник,
Посетите тот далёкий край,
Где, возможно, обрету я счастье
И найду потерянный свой рай.
20 мая 2001 года. Боровичи.
Дождь над бухтой
Повис туман над островами,
Закрыв далёкий горизонт.
И космы серые сновали,
Дождинки падали на зонт.
А зонт большой, на всю поляну,
Под ним укрылись ты и я.
Лишь «Везун» -- парусник упрямый --
Не влез, снастями шевеля.
Решил умыться в струях пресных,
Смыть соль и грязь с бортов своих
И крылья парусов чудесных
Расправил для дорог иных.
Готов он к бою и походу.
Подшит, подклеен и поддут.
Он снова хочет видеть воду
И ждёт, когда на нём пойдут.
Пойдут туда, где волны бьются
О борт упрямо, сильно, зло.
Где чайки глупые смеются,
Когда тебе не повезло.
Туда, где шторм ревёт и плачет,
Где курс лежит за горизонт.
Не мыслит он себя иначе.
Ты не зови его под зонт.
7 августа 2000года,
о. Северный Коловар.
Как я по морю ходил
сказка-быль
Июль 1995 года
Кандалакша дальняя, краешек земли,
Всё же заполярная, что ни говори.
Скалы обрываются здесь прямо у воды,
Берут своё начало здесь походные труды.
Первый день, начало, солнышко печёт.
Рыбохрана в оптику бдительно сечёт.
Не успел на воду встать, подскочили враз:
«Ты куда собрался? Ты гляди у нас.
Тут все шутки в сторону. К островам не лезь.
Если не послушаешь, то арестуем здесь,
Протокол составим, конфискуем всё».
А потом разговорились, сразу то, да сё.
Я им объясняю. Цель моя близка.
Они же покрутили пальцем у виска.
В Кемь идти на этом надо целый год,
Да и то в том случае, если повезёт.
Отпустили с миром, мол, греби, дружок,
А сами запустили мощный свой движок.
Круто развернулись и умчались прочь.
Мне ж грести на дальний берег, ожидая ночь.
Ночи эти белые, странные дела.
Темноты захочется, так коли глаза.
Дни и ночи светлые, как их различать?
А часы вдруг встанут -- и не разобрать.
Утром просыпаюсь, не могу понять --
То ли на войну попал, то ли отдыхать.
С самолётным рёвом волны в скалы бьют,
Палатку ветром сплющило, какой уж тут уют.
Через сутки стихло всё, встал на воду. Штиль.
И смотрю, пора меня списывать в утиль.
Сколько ни гребу вперёд, позабыв обед,
Ветра же попутного не было и нет.
Наконец дождался ветра по пути.
С ветерком попутным веселей идти.
Вёсла пообсохли. Парус пузырём.
За кормой забулькало. Чувствую - живём.
Ветер всё старается море раскачать,
Ловко так пытается снова шторм начать.
И почти сумел свою линию согнуть,
Как с ресниц пылинку парус мой стряхнуть.
По волнам барашки белым гребешком,
По спине мурашки поползли тишком.
Чувствую, сворачивать к берегу пора.
Тут уж шутки в сторону - это не игра.
В первую попавшуюся бухту завернул.
Парус спущен вовремя. Вроде не зевнул.
Твердь земная прочная снова под ногой,
И уже не хочется побыстрей домой.
Дальше – больше, хочется скорость набирать
И уже по пустякам в бухты не нырять.
С каждым днём всё дальше в море ухожу
И с утра до вечера на берег не гляжу.
Но настал один денёк. Жди не жди - пришёл.
Утром штиль. Гребу вперёд. и всё хорошо.
Далеконько отошёл, вижу, тучи прут.
И в запасе у меня – несколько минут.
Сделал всё что нужно или всё что смог.
А сказать точнее – всё, чтоб не подмок.
Ветер навалился, пену с волн сорвал.
Первый настоящий и серьёзный шквал.
Волны разыгрались, парус пузырём.
Туча разродилась проливным дождём.
Сразу стало холодно, скрылись берега.
Ну и понесло меня неведомо куда!
Вижу, шверцы гнутся аж в бараний рог.
Сразу стало ясно, ждать какой итог.
Раз они не держат, то дела плохи.
В море поутащит, и считай – хи-хи.
На такой посудине в море выходить...
Можно лишь у берега рыбку поудить.
Море забирало разных, не таких.
Ну, короче, шансов вовсе никаких.
Время шло, я думал, вечер или даже ночь.
Столько передумал, как себе помочь,
Как вдруг туча кончилась, дождик перестал,
Ветер посвистал чуть-чуть и совсем пропал.
На часы взглянул -- всего лишь битых полчаса,
А по небу разлилась дивная краса.
Две красивых радуги одна по-над другой.
И от моря до моря выгнулись дугой.
Красоты неписанной чёткие цвета.
И такие яркие, как сама мечта.
И хоть гресть до берега все-таки пришлось.
Но считай, что дёшево в общем обошлось.
Позади осталась где-то треть пути.
Стало потеплее, веселей идти.
То иду под парусом, то веслом машу,
То опять родимое на ветру сушу.
Дальний берег скрылся в пелене дождя.
Слева, справа -- море, позади -- земля.
Под килём немерено, а над головой
Снова тучи хмурятся, ах ты, боже мой.
День близится к вечеру, солнце -- на закат.
Я один на острове, как аристократ.
Этой ночью всё моё -- камни, мох, дрова.
Что хочу, то сделаю, а там хоть трын-трава.
Вот костёр, уют, комфорт, палаточка на мху,
И сейчас бы в самый раз заварить уху.
Но набит мешок едой – это, Ваша честь,
До конца похода надлежит всё съесть.
За день так намаешься – волчий аппетит,
Что в котле не сварится, то и так летит.
Но запасы крепкие, знал куда пошёл,
А если попадётся что, то, считай, нашёл.
Через день рыбак идёт, предложил обмен:
Рыба есть, а нужен спирт, говорит, взамен.
Коли не согласен, будет всё одно,
Байду протараню и пущу на дно.
Бартер состоялся, что и говорить.
Очень убедительно смог он говорить.
За 100 граммов чистого в море он ушёл,
А я с громадной сёмгой к берегу пошёл.
Сёмга, рыба красная, - царская еда.
Кто её попробовал - скажет только да...
Так разнообразнее сделалось меню,
Объелся я вкуснятиной и только воду пью.
Полдороги пройдено, курс лежит на юг.
Тут если расслабишься, то, считай, каюк.
Думаю - прибавлю я ходовых часов,
Чтоб попозже соль морскую мне стирать с усов.
Так и есть, пораньше встал, парус распустил.
Ветер курсом фордевинд, и я покатил.
Ловко так пристроился, в такт с волной иду
Целый день не вспомнил даже про еду.
Дело к вечеру, закат, а я всё в пути.
Хочется ещё вперёд хоть чуть-чуть пройти.
Тут вот глянул на часы - прямо обомлел --
Ведь 14 часов в лодке отсидел.
Не успел подумать, силы враз как нет.
Надо ж столько высидеть, позабыв обед!
Сразу краски потускнели, солнце не печёт.
В этом деле главное, что корпус не течёт
Раз сухой, то тёплый, хоть не ел, не спал.
И на необитаемый остров я опять попал.
Здесь с водой проблемы нет, каждый день дожди.
Плавника на берегу кучи, только жги.
Но вот силы кончились за день трудовой.
А дальше вместо ужина – в спальник с головой.
Утром снова бодрячок, хотя всё болит.
И вот голос внутренний строго говорит:
К чёрту гонки, говорит, дальше так не смей,
Это он тебя попутал, искуситель-змей.
Тут азарты побоку, дорога далека,
Без режима двигаться – только маета.
Кушать надо вовремя, спать – покуда спишь,
Или вместо финиша ты получишь шиш.
Делать нечего, послушал -- правду говорит.
Над собой так издеваться совесть не велит.
Дальше шёл размеренно, строго по часам
Ну и в правоте его убедился сам.
Как-то утром полный штиль, море – как стекло,
Солнце поднимается, и совсем светло.
На соседнем острове вижу я рога.
То ли настоящие, то ли так - карга.
Подошёл поближе, думал, просто пень.
Оказалось, все-таки северный олень.
Он стоит непуганый, красивый и большой,
И рога блестят на солнце утренней росой.
Ну а чуть поодаль, на камнях других
Мирно отдыхает стадо олених.
Вот он,а идиллия, северный пейзаж.
Можно убедиться в том, что это не мираж.
Если не спеша идти, в стороны глядя,
То увидишь многое, даже проходя.
Кто ведёт себя потише, много разглядит,
Ну если, конечно, целый день не спит.
Рядом нерпа плещется, а вон там тюлень.
Только головой крути, раз тебе не лень.
Как-то выгреб я в пролив между островов –
Ну ничего особенного, раз – и был таков.
Здесь нельзя загадывать что-то наперёд,
Неизвестно, что ещё в том проливе ждёт.
Так и есть, идут белухи целым косяком,
Может, пять, а может, восемь, сосчитай потом.
В каждой весу больше тонны, тут уж не зевай.
Уходи скорей с дороги, рот не разевай.
Проскочили, пронырнули где-то под килём.
Только тут я и заметил, как же я силён.
Утром всё прикидывал, как дойти смогу,
А вот тут погрёб немного и на берегу.
Вечер, ужин, тишина, солнышко сияет.
Всё вокруг красиво так, как и не бывает.
К чаю я себе пеку свежие лепёшки.
Над водой кружит скопа в поисках рыбёшки.
Вот увидела – заход, что-то там схватила.
Надо ей идти на взлёт, да не тут то было.
Раз кусок не по зубам, уносите ноги,
Ведь у рыбы и у птиц разные дороги.
Плеск и крик стоят над бухтой: кто кого поймал?
Этой схватке интересной близится финал.
Ей б когти отпустить, да жадность погубила.
Не хватило ей ума, и рыба победила.
Вновь над бухтой тишина, волны тихо плещут,
Только больше над водой птица не трепещет.
Вывод ясен для любого – не хватай кусок,
Если в рот впихнуть не можешь, хоть наискосок.
Вижу новый остров прямо по пути.
Как же можно мимо не зайдя пройти.
Высадился, чтобы сделать перекус,
Чая да лепёшек – на один укус.
Там нашёл болотце, ягодник сплошной.
Столько там морошки – как цветов весной.
Ел, покуда влезло, больше не вошло,
Столько не съедают, это же смешно.
Сытый и довольный на берег пришёл,
Взял трубу подзорную и объект нашёл.
Вижу, в тёплом мареве и морской дали
Яхту белоснежную в радужной пыли.
Паруса огромные ветер наполнял,
Видно, кто-то опытный у руля стоял.
Сердце сладко замерло, биться перестав,
Словно птица певчая, смолкшая в кустах.
Яхта тихо движется в голубой дали,
Я, как Робинзон, стою на краю земли.
Может быть, когда-нибудь доведётся мне
Так же насладиться парусом вполне.
Не прошло и полчаса, целей стало пять.
Мне давно идти пора, а я стою опять.
Движется эскадра мимо островов.
За такое зрелище я платить готов.
Разноцветьем парусов расцветилась гладь,
От такой картинки не уйти опять.
Где-то в глубине души детская мечта
Из числа несбыточных, это явно та.
Дней проходит череда, близится финал.
Кое-что за эти дни всё же повидал.
И на всём большом пути не случалось дня,
Чтобы приключения не нашли меня.
И погода как-то утром сделала вираж,
На пути по всему морю выдала мираж.
Утром знал куда идти и на воду встал,
Виден был далёкий берег, а сейчас пропал.
Я гребу и час, и два, берега всё нет.
От того, что сзади был, уж пропал и след.
Знаю, что рефракция, знаю, что мираж.
Только мне не легче, и вхожу я в раж.
Вспенил воду я веслом и быстрей гребу,
Все свои сомнения видел я в гробу!
Быть того не может, чтобы компас врал,
Значит, объявляю я сам себе аврал.
Чётко виден горизонт, ничего там нет.
Только знаю, что природа преломляет свет.
Вижу, наконец, я очень странный вид –
Берег над водою в воздухе висит.
Штиль на море, зеркало, аж за горизонт,
От такого солнца прячутся под зонт.
Так они и делают эти чудеса,
С берега, наверное, это и краса.
Дни промчались, цель близка, финиш очертя.
Лодка тоже поустала, впрочем, как и я.
Подтекает понемногу, жалобно скрипит,
У меня от этой гребли кое-что болит.
Но на эти мелочи можно не смотреть,
Ну а что болит чуть-чуть, можно потерпеть.
В этом деле главное – пройденный маршрут.
Начинал я где-то там, а теперь я тут.
Всё во имя главного, всё – чтобы дойти,
Чтобы по случайности не свернуть с пути.
Целый год готовился море покорять,
А теперь сижу мечтаю, как пройти опять.
Кемские шхеры.
Белый парус на фоне гранитной стены,
Наполняемый ветром, скользит над водою.
Лазуритом прочерченный след от кормы.
Чайки белые кружатся над головою.
И на сердце легко, и светлеет душа.
Временами мне кажется – счастье в кармане.
Я, забравшись на скалы, стою чуть дыша,
Ощущая себя наравне с облаками.
Нет ни красок, ни слов, чтобы всё описать.
Только чувствами душу свою наполняю.
Сколько лет я хотел это всё увидать
И с потоком эмоций едва совладаю.
Белый парус и море, и ветер с кормы –
Для меня это чувство пьянящей свободы.
И раскрыть неизвестные грани судьбы.
Даже если не будет хорошей погоды.
Пусть же парус несёт на все годы подряд,
Позади оставляя и штормы, и мели,
И белеет другим, что на скалах стоят.
Тем другим, что себя обрести захотели.
7 августа 2000 года, о. Олёшин.
«Везун»
Мы бьёмся сутками с волной.
Нам ветер брызги по лицу размажет.
И кажется вечернею порой,
Что утром наш катамаран себя покажет.
С рассветом снова сквозь прибой
С большим трудом пройти удастся.
За галсом галс, вираж крутой,
Хотя б чуть-чуть вперёд прорваться.
И шторм крепчал, и капель шлейф
По сторонам лишь разлетался.
И шверт скрипел, смягчая дрейф,
На мачте флаг мятежно рвался.
За часом час, борьбы накал.
Нас с головой волна купает,
И горизонт вокруг скакал,
И силы понемногу тают.
Вперёд, на запад, к Соловкам!
Бесстрашно сквозь пучину лезем.
И мчит вперёд катамаран
С названием гордым «Везун».
Август 2000 года, Соловки.
Гимн парусных катамаранщиков.
Мы подставим солнцу обветренные лица.
И давно небритые сквозь прибой пройдём.
По ночам в палатке нам всё равно не спится
И на неустроенность опять рукой махнём.
Острова далёкие горизонтом скрыты.
Море штормовое примет нас опять.
Что нам прогноз синоптиков, белой ниткой шитый!
Мы ведь даже время повернули вспять.
Нам на жизнь не сетовать, кое-что видали.
И это не последний наш с тобой маршрут.
Лишь бы в нас поверили, лишь бы дома ждали,
Помнили, надеялись и сберегли уют.
Паруса наполнены ветром до отказа,
Корпуса упругие на волне звенят.
Может, мы напишем строки для рассказа,
Если нас когда-нибудь музы посетят.
Позади оставлена жизни половина,
Впереди – незримая рубежная черта.
Не заманит нас к себе диванная равнина.
Есть у нас в запасе заветная мечта.
7 августа 2000 года, о. Северный Коловар.
40
Второе восхождение на Голгофу
Покинув материк, мы отошли.
Упаковали всё по-штормовому.
Преодоленья трудные часы.
Мы знали, что не будет по-другому.
За горизонтом не видать земли,
Лишь ветер тащит пыль морскую.
В портах стояли корабли,
Но парусник избрал судьбу иную.
Знать не могли наверняка,
Какой сюрприз судьба готовит,
Что шторм принёс издалека,
Как парус будет с ветром спорить.
Заныл стоячий такелаж,
Напрягся стаксель кожей чуткой.
И, заложив крутой вираж,
Мы отошли с солёной шуткой.
Стремительно уходит вдаль
Тот берег, где кривые сосны.
Пучины ледяная сталь
На борт свои бросает космы.
Пошла игра, где правил нет.
Где цель одна - в живых остаться.
Забыв тепло, уют и свет,
К Голгофе анзерской прорваться.
И время вдруг остановилось,
В азарте не нужны часы.
В глазах такое появилось,
Как у рубежной полосы.
За нею только даль без края.
Туда уйдём мы не теперь.
Туда уходят все, не зная,
Когда для них откроют дверь.
Черёд не наш и не сейчас,
Не здесь, не с нами, не сегодня.
Прощальный не сыграют марш,
Хотя так рядом преисподняя.
По сторонам летели брызги.
От двух упругих корпусов,
И, как просоленные розги.
Секли упрямых гордецов.
Но этим нас не удержать,
Не сбить с пути к заветной цели.
Сведённых пальцев не разжать.
И скулы сжатые немели.
И он пришёл – девятый вал,
Огромный, серый, одинокий.
Издалека разгон набрал
И нас догнал, о миг жестокий!
Внутри всё сжалось в напряженьи.
Мы повалились в пустоту.
Все предыдущие волненья
Всего намёк на остроту.
Вот пик, сейчас судьба решится.
Быть или нет, вот в чём вопрос.
Заставит море покориться
Или отпустит нас без слёз.
Мгновенье длится бесконечно,
Мы ждём удара и конца.
Громадный вал так делал вечно,
Заставив замереть сердца.
На гребне, в клочьях белой пены
Зависли мы на рубеже,
Дышать не смея в напряженьи,
На судьбоносном вираже...
Манёвр удался. Проскочили.
Скользнули вниз, волна прошла.
Часы обратно закрутились,
И встрепенулася душа.
И долго нас ещё крутила
Пучина грозная в пути.
Но мысом нас земля укрыла,
В уютной бухте приютив.
Нас берег принял, мы вздохнули.
Шторм отпустил на этот раз.
И белоснежной чайкой церковь
Парит над чащей в поздний час.
Идём дремучим, диким лесом
По мху, по ягодным коврам.
Не только ради интереса.
К намоленным стремясь местам.
Сейчас мне будет ровно 40.
Взойти наверх, спросить себя:
Что изменить? Ведь путь мой долог.
Как дальше жить, людей любя?
Ответа нет ни здесь, ни свыше.
Ответ в тебе, в тебе самом.
Искать, творить, покуда дышишь,
И не терзаться о былом.
Соловки–2000 год, о. М. Заяцкий.
Моя Голгофа
10 августа1993 года
Старые штурманские карты заканчивают свой жизненный путь по-разному. Одни – пылятся в архиве, другие – протираются до дыр, а третьи – идут в дело как оберточный материал для вахтенных журналов. По молодости лет менял я такую обложку на одном из журналов и, содрав плотную бумагу, обнаружил, что это карта Белого моря. Разглядывая ее подробнее, я нашел на одном из островов Соловецкого архипелага точку с названием «Голгофа». Название показалось мне знакомым и как-то само запало в память. Спустя годы появился интерес к книге, о которой много говорят, которую цитируют, но немногие терпеливые хотя бы прочли ее до конца. В то время интерес к такой литературе не поощрялся, но при желании достать Библию удалось. В ту зиму мы не вылезали из морей, и в промежутках между вахтами я силился прочитать и хоть чуточку понять прочитанное самостоятельно. Содержание этой книги мне показалось небесспорным, хотя не о том сейчас речь. У меня родилась идея отчаянная, но выполнимая. Раз уж я «невыездной» и Святой Земли мне не видать, то можно попытаться встретить возраст Иисуса Христа на анзерской Голгофе. Не больше и не меньше, день в день, не раньше и не позже. Несколько лет эта идея витала в воздухе и ждала своего часа.
Окончилась моя служба, и первый пенсионный август стремительно навалился тонким листиком календаря. Откладывать дальше поход стало невозможно. Первый одиночный выход в море на обычной байдарке задумывался мною как отчаянный бросок в пространство.
В Кемь я прибыл поздно ночью и по темным улицам докатил тележку с грузом до воды. Обдирая в кровь пальцы, собрал лодку и встал на воду. Отойти от цивилизации и выспаться - вот первая задача, и я успешно ее выполнил. Грязные, заваленные мусором берега реки остались позади, и, гонимый идеей, я стал грести от острова к острову, все дальше уходя от жилья. Дул сильный встречный ветер, мелкие волны шлепали по бортам. Мощные приливы и отливы образуют между островами целые реки, текущие в разные стороны. Все это было в диковину, и, слегка опасаясь больших расстояний, я выбирал самые короткие переходы между сушей. К вечеру, выбрав остров поприличнее, я выбросился на берег. В береговой черте было много дров, в гранитных ваннах сверкали лужи дождевой воды. Грибы торчали из мха, и если бы не сильный встречный ветер и противный мелкий дождь, то можно было бы сказать, что начало похода весьма неплохое.
К утру погода ухудшилась, и двигаться вперед не было ни малейшей возможности. Нагонная волна с грохотом била в скалы недалеко от входа в палатку. Грести против такой волны я не рискнул. Уложив все снаряжение в байдарку, все же намеревался при первой возможности рвануть вперед. Потеря ходового дня сводила все мои планы на нет. Облазав весь остров и насобирав кучу грибов, я устроил пир горой. Но все время оглядывал горизонт в надежде увидеть просветление. Мелкий дождик моросил вторые сутки, но не это меня беспокоило. Теперь я выбился из графика, а это грозило опозданием к сроку. Опоздание лишало поход всякого смысла. К вечеру ветер стал стихать. Исчезли гребешки на вершинах волн, дождик прекратился. Проснулся я рано и, толком не поев, встал на воду. Волны еще были достаточно высокие для такого плавсредства, но желание успеть отогнало сомнения. Переходы становились все продолжительнее и рискованнее, пока я не достиг острова со странным названием «Немецкий Кузов». Никаким кузовом здесь и не пахло. Стометровая скала вздыбилась из пучины в небо, осыпав берега валунами и чуть-чуть мазнув основание полоской зелени. Уже понимая всю тщетность своих усилий, окончательно выбившись из графика, я все же залез на самую вершину этой скалы. На горизонте виднелись далекие Соловки. И даже белел крошечный кремль. Такой далекий и почти недосягаемый. Еще пара островов лежала на моем пути, но самым трудным местом во всем походе оставался пролив Соловецкая Салма. Сказать, что для байдарки это далековато – не сказать ничего. Двадцать пять километров открытой воды - такого в моей жизни еще не было. По всему было видно, что погода ломается, но в какую сторону - понять сложно. Выбор у меня невелик. Задача поставлена, цель за горизонтом не видна, и осталось только молиться. Солнце сделало свой круг почти полностью, когда я высадился на самом далеком острове Кемских шхер. Дальше только Соловки. Но по расчетам никак не выходило, что за сутки (а именно столько мне осталось) я смогу дойти до Анзера. Далеко, и даже очень. Уговорил себя, что хоть до Соловков дойду – и то утешение. А Голгофа, видимо, мне не светит.
Почти сливаясь с морем, в лучах низкого солнца белели постройки кремля. Далеко настолько, что невероятно даже представить, что смогу туда дойти на одном весле. А после ужина – традиционный обход острова Олешин. Мох и кусты, много дров, принесенных штормами. На самом верху обнаружил странное сооружение, очень похожее на борозды картошки. Только круглые какие-то. Приглядевшись, понимаю, что это – заросший мхом каменный лабиринт. Похоже, что кто-то строил этот знак очень-очень давно. Может, молить о погоде, может, задобрить богов жертвой, а может, чтобы не забыть, где какая сторона света. Привязка оси лабиринта четкая: восток – запад. Долго сидел я на скале над морем, глядя вдаль, пытаясь понять, смогу или нет сделать задуманное. С тем и лег спать.
Наступил день рождения. 10 августа 1993 года. Подъем был ранний и стремительный. На море – полный штиль. Погода оптимальная для такого перехода. Литр кофе и котелок горячей манной каши запихнул в байдарку и, довольствуясь сухариком, устремился к горизонту. Слепящая гладь растеклась ровно и широко. Ориентир взят на тонкую иглу, торчащую из моря, на самом краю света. Но на карте эта ближайшая земля по пути через пролив. Обрадованный дарованный погодой, я без устали греб много километров. На коротких паузах, разминая поясницу, оглядывался назад. Острова медленно уходили к горизонту, а ориентир стал походить на спичку. Соловки вообще слились с горизонтом. Солнце грело воду, и с моей высоты точно определить расстояние невозможно. И я греб, оглашая море бравыми песнями. Настроение было отличное, и хотелось жить. Спустя время вместо спички стал вырисовываться бетонный столбик с красной верхушкой. И только через четыре часа я высадился у его основания. Железобетонный маяк пятиэтажным бастионом, как твердыня, возвышался над морем. Я высадился там, где вся скала была ослепительно белого цвета, и только золотые прожилки пересекали ее. Пот заливал глаза, и смертельно хотелось пить. Плохо гнущимися пальцами я достал котелок с кашей и как-то незаметно опорожнил его полностью. Пара глотков кофе – и порядок, можно двигаться дальше. Но на маяк все-таки залез – поглазеть на окрестности и определиться с планом дальнейшего пути. До кремля отсюда рукой подать, а еще и обед не наступил. Так что, если рвануть немедленно на Анзер, то маленький шанс уже есть. Совсем крошечный, почти невыполнимый, но все-таки шанс. И я рванул на Заяцкие острова. Огибая Соловки с востока, прицелился на точку с крестиком наверху. Вблизи это оказалась деревянная церковь, серая и ветхая на вид. Море заштилело совсем, и стало видно, как лучи света, преломляясь в воде, мечутся по дну. А там покачивался целый лес из водорослей и плавала рыба. Казалось, байдарка парит в воздухе над дном, ибо чистая вода здесь почти не видна. Спина заныла тонко и протяжно, прося пощады. Губы пересохли, соль заискрилась на фартуке лодки. Час за часом я греб к цели и, наконец, достиг земли Соловецкой. Это был мыс Печак.
Праздничный обед, планировавшийся заранее, был прост: свежий огурец, сало, хлеб и кофе. И снова в путь. Солнце уже светило в спину, а руки безостановочно махали веслом. Каждые полчаса – глоток воды. Темп движения максимальный. Я все чаще гляжу на карту в поисках пролива с поэтическим названием «Южные Железные Ворота». Но береговая черта состоит сплошь из валунов, и прохода нигде не видно. К вечеру усталость стала брать свое. Руки отяжелели, но счет шел уже на часы. Подозрительно ровная кромка камней при отсутствии леса над ними заинтересовала меня. И, приблизившись, я уткнулся в дамбу из громадных валунов, соединяющую два острова между собой. Три арки под дамбой пропускали воду из моря в море. Я протиснулся на веслах сквозь тоннель и оказался во внутреннем море, где плавали тысячи медуз. Разглядывать их уже не было времени, все заслонило желание успеть. Опоздай хоть на минуту – и все зря.
Я греб, царапая языком потрескавшиеся губы. В проливе с не менее поэтическим названием «Северные Железные Ворота» я встретил человека на лодке. Это был сборщик морской капусты. Борта его лодки были завалены темно-коричневыми полосами ламинарии, а он подводной косой ловко делал свое дело. Сборщик, ткнув пальцем в горизонт, указал на Голгофу. Тонкая полоска земли и маленькая белая точка на ней – вот цель пути. И только громадный пролив разделяет нас, и времени осталось чуть-чуть. Расчет на свежего гребца показывал, что шанс у меня еще остается. И, сгоряча забыв надеть фартук и закрыть герметично люк в носу байдарки, выпив последний глоток утреннего кофе, рванул вперед, вспенив воду, почти как утром. Только отойдя далеко от земли, сообразил, почему встречные волны стали захлестывать и заливать лодку. Ветер резко усилился, а скорость движения упала. Белая точка церкви сияла в лучах заходящего солнца. Шея задеревенела, а пальцы перестали разгибаться. Но тут мое внимание привлек белый плавающий объект совсем недалеко от меня. Огромная белуха шла поперек моего курса, и мне осталось уповать только на весло и удачу. Я греб что есть сил, но расстояние стремительно сокращалось. Вдруг она всплыла совсем рядом с правым бортом, пыхнула своим дыхалом, обрызгав меня, и нырнула под днище. Похоже, что размер байдарки был такой же, как и этого зверя, и, к счастью, я его не заинтересовал. Мурашки побежали по спине, но после массажа спины скоро исчезли. Фотокамера бесполезно валялась у меня в ногах, я про нее даже и не вспомнил. Время стремительно таяло, а берег был еще так далек...
Ломаный позвоночник молил о пощаде, ноги затекли, а поясница просто скрипела в такт с лодкой. Неистово работая веслом, я влетел сквозь встречную волну в бухту и выбросился на камни. Тело из байдарки вылезло с трудом, но церемониться сейчас с ним не стоило. Меньше часа осталось до конца дня рождения. И тут выяснилось, что с берега церковь не видна. Густой лес закрыл образ, и надо идти по азимуту. Бросив лодку в зоне прилива, я побежал в лес. Ноги скользили по грибам, в изобилии росшим на склонах холмов. Ягодные ковры устилали землю, но я хотел только пить и успеть дойти до цели. Выбрав самую высокую сосну, царапаясь о сухие ветки, я сверху определился в направлении. Оставалось совсем немного, но озеро перегородило мне путь. Пришлось бегом огибать это препятствие. И вдруг в просвете между громадными елками я увидел церковь, совсем рядом. Подсвеченная последними лучами уже ушедшего за горизонт светила, белоснежная церковь парила в небе над темнеющим вечерним лесом. Фотоаппарат щелкнул, возвращая меня в реальный мир.
Последние метры склона Голгофы я почти полз и, вскарабкавшись к подножию церкви, упал, едва переведя дух. Через четверть часа наступит завтра. Но я успел к своей цели в срок. Такое можно было сделать только один раз в жизни. Солнце спряталось, стало холодать, а я стоял и смотрел во все глаза. Вокруг лес и озера, а дальше только море до самого горизонта. Я дошел! Душа пела, отодвинув телесную боль. Впереди была целая жизнь.
Идущие за два моря
Пока в душе горит огонь
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвяти
Души прекрасные порывы.
А.С. Пушкин
Белый парус на фоне гранитной стены,
Наполняемый ветром скользит над водою,
Лазуритом прочерченный след за кормой,
Чайки белые кружатся над головою.
В.Я. Артемьев
Пролог
Маленький, тихий провинциальный городок на Новгородчине. До любого моря семь верст киселя хлебать. Но куда деть из души и из памяти годы службы на подводных лодках? И пусть там романтикой и не пахло. Но настоящая морская душа, она либо есть, либо её нет. И третьего не дано.
Большое морское приключение было задумано и выполнено. И каким-то, возможно, мистическим образом весь этот поход оказался пропитан от начала до самого конца цифрой 2.
В далёком 2002 году экипаж из 2 человек собрался пройти через 2 моря за 22 ходовых дня. Катамарану «ВЕЗУН» присвоили в ГИМС гос. №2022НК.
Всего 2 по-летнему тёплых дня на всем пути. 2 крупные поломки оборудования. И закончился поход в городе Северодвинске на городском пляже ровно в 22.22 по московскому времени.
Выписка из отчёта о парусном переходе из г. Мурманска в г. Северодвинск
Поход совершен группой путешественников из г. Боровичи и г. Зеленодольск.
Время проведения похода – с15 июля по 12 августа 2002 года.
Руководитель похода - АРТЕМЬЕВ ВАЛЕРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ.
174400, Россия, Новгородская область, г. Боровичи. Тел. 2-12-32.
СОСТАВ ГРУППЫ :
№. Ф.и.о. Год рожд. Обязанности в группе.
1. Артемьев В.Я. 1960 – Руководитель, капитан катамарана НК 2022.
2. Серебрянников А. Ю. 1963 – Матрос–рулевой.
ТАКТИКО-ТЕХНИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
ПАРУСНОГО КАТАМАРАНА «ВЕЗУН»
Тип конструкции…………Каркасно-надувной
Диаметр поплавков…………………0,55 м.
Высота до грузовой
платформы от воды
с полной загрузкой………………...0,35 м
Длина баллонов…………………….6,0 м.
Емкость баллона……………………750 л
Габаритная ширина…………………2,2 м
Пассажировместимость…………….3 человека
Полезная нагрузка……………………300 кг
Запас плавучести
с полезной нагрузкой………………….х3
Площадь парусов:
грот……………………………7 м.кв.
стаксель……………………….4 м.кв.
штормовой стаксель…………….2 м.кв.
Средняя скорость под парусом.. 7 км/час
Максимальная скорость
под парусом………………20 км/час
Масса пустого судна………………….150 кг
КАК ДОБРАТЬСЯ ДО МЕСТА.
До места старта нужно добираться с Московского вокзала Санкт-Петербурга на поездах мурманского направления. Поезд прибывает на место через сутки. Снаряжение везли с собой в вагоне. Проблем с проводниками после оплаты провоза багажа не было. Первую ночь в Мурманске пришлось провести в здании ж/д вокзала, и только утром удалось выяснить, что ближайший автобус до поселка Териберка, № 241, ходит через сутки и отправляется в 18.00 (4 часа в пути). Автобус отправляется с верхней площадки у ж/д вокзала. Доехав до поселка Териберка, найти погранзаставу, соблюсти все формальности и, добравшись до старого причала, выйти в море. Место для сборки катамарана находится у старого пирса, и оно удобно, так как расположено в стороне от любопытных глаз и в 50 метрах от воды.
Благодаря предварительной переписке с ГУ АРУ ПС РФ, а также заручившись поддержкой Командующего Северным флотом и Главного штурмана ВМФ России, удалось быстро получить пропуск для въезда в погранзону, а также договориться о проведении благотворительных концертов авторской песни на самых отдаленных погранзаставах, постах связи и в базах подводных лодок, на всем протяжении маршрута.
ОПИСАНИЕ МАРШРУТА
15 июля, понедельник.
10.30 – Встреча участников на ж/д вокзале в Санкт-Петербурге.
Разборная тележка на двух колёсах и стягивающие ремни позволили прикатить в точку ожидания всё снаряжение за один раз.
22.00 – Погрузка в вагон поезда, идущего на Мурманск. Семь мешков снаряжения. В дороге – без проблем.
16 июля, вторник.
Мы едем, едем, едем…
16 июля, вторник.
22.50 – г. Мурманск. Втащили все снаряжение в здание ж/д вокзала.
23.10 – Похоже, сидеть нам тут до утра, а то и до следующего вечера, т.к. автобус до пос. Териберка пойдет только завтра в 18.00, и ходит он через сутки. Иного способа приблизиться к морю в этом районе нет.
17 июля, среда.
06.43 – Ночь провели в полудреме на скамейке в здании ж/д вокзала.
08.00 – Связался по телефону с оперативным дежурным в ГУ АРУ ПС РФ.
09.30 – Отбыл за пропуском в штаб пограничной службы вместе с приехавшим за нами полковником пограничной службы Ершовым.
13.30 – Вернулся на вокзал после встречи с журналистами местных СМИ.
Пропуск в пограничную зону – на руках. Согласовали радиочастоты для связи. По всему Северному флоту прошла телефонограмма-оповещение о выходе парусного катамарана «Везун» с просьбой оказывать нам всяческую поддержку с воды, с берега и с воздуха.
17.20 – Дождик, ветер. Ждем автобус на Териберку. Гуляли по
Мурманску. Закупили тушенку, хлеб и сахар. Очень хочется спать.
22.10 – Пос. Териберка. Погранзастава «Лодейное». О нашем прибытии пограничники были предупреждены и встретили нас доброжелательно. Пять бойцов помогли дотащить наше снаряжение на заставу. Это около 1 км пути от остановки автобуса в сопки. Ночевали на заставе.
18 июля.ю четверг.
08.30 – оперативный дежурный пограничной службы по телефону связался с заставой и затребовал от нас СУДОВУЮ РОЛЬ.
Похоже, мы зависли в Териберке на погранзаставе. На рыбзаводе нашел ксерокс и факс и, несмотря на частые отключения электричества, смог необходимые бумаги отослать в Мурманск. Сложности возникли из-за расхождения требований двух ведомств - РЕЧНОГО РЕГИСТРА и ПОГРАНИЧНОЙ СЛУЖБЫ. Новые Положения о парусных судах от 21 июня 2002 г. На любое плавсредство, включая малые гребные суда, при выходе в море необходима СУДОВАЯ РОЛЬ.
19.30 – Ждем ответ. Эмоциональный спад. Ветер - СЗ. Температура +15 град.С .
22.30 – На заставе полным ходом идёт погрузка угля с моря. Все заняты делом. Мы ждем ответ. Осмотр поселка и окрестностей. Сопки высотой около 50 метров с редкой растительностью. Почти везде проглядывает сквозь травянистую зелень грязно-розовый гранит. Посёлок состоит из почти полностью разрушенных одно- и двухэтажных домов. Вид унылый. В некоторых местах около гаражей розовеют громадные горы панцирей крабов. На берегу в большом количестве валяются разбитые корпуса рыбацких лодок и катеров. Тёмно-красные корпуса новых цехов по переработке морепродуктов выглядят вызывающе роскошно на унылом фоне посёлка. Встреча и беседа с тележурналистом Иваном Затевахиным, ведущим рублики «Диалоги о животных». Он и его люди снимают фильм о нашествии крабов в Баренцевом море. По его словам, крабы в некоторых местах столь обильно расплодились, что движутся по дну в шесть слоёв, съедая всё на своём пути.
19 июля, пятница.
14.00 – Концерт авторской песни для пограничников в казарме длился 2 часа.
Принимали хорошо. Немного спел по заявкам.
У них сломался портовый кран, и возникла пауза в разгрузке.
17.00 – СУДОВАЯ РОЛЬ готова, и ее отправят с рейсовым автобусом только в 18.00.
Наше снаряжение на самосвале, занятом для перевозки угля, перевезли на старый причал, почти не запачкав в угле. Спасибо пограничникам, иначе тащить по сопкам пришлось бы около 2 км. Иного удобного места стать на воду вблизи заставы нет.
21.00 – Народ Териберки вышел на улицу встречать автобус за полчаса до его прибытия. Здесь это зрелище. Как у братьев Люмьер прибытие поезда.
21.10 – Получил от водителя автобуса СУДОВУЮ РОЛЬ. И бегом в сопки.
За 5 часов собрали катамаран и готовы к отходу к мысу Жилой.
22.00 – Встали на воду Баренцева моря и начали движение на веслах к мысу Териберский. Штиль, сопки, медузы. Малая вода, незаходящее солнце. Обещанный пограничниками буксир мы так и не дождались. Где-то здесь, у берега мыса Жилой, лежит на дне фашистская подводная лодка времён Второй мировой войны.
23.00 – Задул легкий ЮЗ бриз, и мы, подняв паруса, начали движение в открытое море.
23.30 – Обогнули мыс Териберский в лучах низкого солнца, которое вскоре увязнет в черную тучу.
23.40 – Маяк Териберский. Слышен стук дизеля, видны строения, птичьи базары, холодно. Зыбь с океана создает прибойные волны. Крутые серые скалы под сорок метров высотой. Швартоваться невозможно. Ветер слабый, и скорость невелика. Надо искать место первой ночёвки.
20 июля, суббота.
0.50 – В пяти километрах восточнее маяка Териберский выкинулись на берег. Малая вода, осушка, водоросли, громадные валуны. Затащили катамаран на 70 м от воды. За пределы приливной зоны. Все камни в ракушке. Тащить груз по скользким валунам крайне сложно.
01.30 – Идет проливной дождь. Т +10 град.С. Место для палатки на крошечной площадке за 200 м от катамарана.
10.20 – Ветер западный, Т +10 град.С. Прибойная волна зажала нас в бухте. Дождь и холодно. Сварили кашу и готовимся к отходу. Все мелкие предметы, падающие из карманов, бесследно исчезают под огромными валунами, и достать упавший предмет невозможно.
15.30 – Прилив. Полная вода. Отошли на веслах через прибой. Обогнули мыс с бакланами, просушивающими свои расправленные крылья на ветру, и сели на попутный ветер. Чистый З. Идем на расстоянии 100 – 200 м вдоль скал. Птичьи базары, шум и запах.
19.40 – Ветер СЗ. За 4 часа прошли около 30 км и выкинулись в губе Воронья на гладкий и очень крупный песок.
20.30 – Вышло солнце. Не бухта, а настоящее чудо природы. Скалы розовые, закат над морем из тысячи ярких оттенков золотого. Ветер стих. Песок крупный, желтый и рассыпчатый, как самородное золото. Ветровые рисунки на песке, и никаких следов человека. Если не считать выбитую высоко на скале надпись «1937 г.» Облазали все окрестные скалы. Восторг. Неподалеку брошенный поселок Гаврилово. Пел песни. Эмоции - через край. Дров достаточно, и палатку поставили на гладкий и мягкий песок. Все условия для комфортного отдыха.
21 июля, воскресенье.
13.15 – Губа Воронья. Чудная ночевка. Подтянули весь крепеж на катамаране. Укрепили Российский флаг на мачту. Ночью подходил рыбацкий сейнер. Спрашивал: «Живы ли»? Потому что палатку с воды не было видно. Ветер СЗ, слабый, тепло, Т +15 град.С. Здоровы. Отошли на веслах вдоль птичьих базаров. Стаи уток. Потеряли ручные часы, брючный ремень и лыжную шапку.
15.00 – Проходим на веслах Гавриловские острова. Очень много тюленей. Они выныривают из воды, и шевеля усами, с явным удивлением таращатся на нас. Заштилело Баренцево море.
15.30 – Появились 2 касатки – в 100 метрах с левого борта. В каждой длины около 5–7 м. Близко к нам они не подошли. Высадка на заповедный белоснежный остров: птенцы чаек, бакланы, заросли крупных ромашек. Искупались в море. Температура воды +6 град.С. Ходили раздетые и даже загорали около получаса.
17.30 – Сильно травит правый поплавок. Солнце скрылось. Сильный северный ветер и дождь. При швартовке к Гавриловским островам о ракушечник процарапали правый поплавок.
18.30 – Выкинулись в губу Подпахта. Пришёл к нам юноша с длинными волосами и голосом юной девушки. Представился как орнитолог Дима и объяснил, что мы в заповеднике и высаживаться здесь запрещено. Мы сослались на аварийный заход. Ремонт занял полчаса.
19.10 – Штиль, неприступные скалы высотой 70 м. Идем на веслах в поисках уютной бухты. Спасибо доброму орнитологу, что выгнал нас в море в ночь, без ветра и под дождь.
23.30 – Касатки с левого борта до 8 м длиной. Подошли близко и явно посмотрели на нас и интересом. Их чёрные блестящие глаза не мигая взглянули пристально, и лоснящиеся тела скрылись под водой. От такого взгляда по спине побежали мурашки размером с пекинеса.
22 июля, понедельник.
01.30 – Всепроникающий дождь. Устали, замерзли, но гребем. Отлив обнажил покрытые водорослями скалы и отдельно торчащие камни, мимо которых мы медленно движемся на восток.
01.45 – Достигли мыса Дернистый. На вёслах вошли в бухту у Дальних Зеленцов. Малая вода. Осушка. Неприступные скалы, покрытые скользкими водорослями. Чудовищная швартовка к вертикальным камням. Падение в воду со скалы.
02.15 – Палатка в 100 м на плоской скале. Дождь. Холодно. Сил нет. Прошли за ходовой день около 40 км.
08.00 – Подъем. Ветер СЗ. Сильный. Но надо зайти на пограничную заставу, отметить документы и дать концерт. Оказывается, ночью приходил к палатке начальник заставы и не стал нас будить. Написал нам приглашение зайти в гости на пеноковрике. Погрузка катамарана и отход опять по малой воде. Прибой. Скользко. Опасность порвать комбинезоны и поплавки о ракушечник. Отошли трудно, чуть не пропороли поплавок, когда катамаран волной ударило о скалу.
09.30 – Пограничная застава Дальние Зеленцы. Солнечно. Холодно. От концерта отказались. Все люди на работах. Я не настаивал. Ветер попутный, и надо наверстывать график. Поселок большой, но совсем пустой. Повсюду следы запустения.
10.00 – Курс 330 градусов. Переход на большой скорости от острова Большой Олений до губы Вящина. Грот и стаксель в работе.
18.00 – Выкинулись на голые, гладкие гранитные невысокие скалы. За день прошли 40 км под парусом. Дрова далеко. Палатку и тент пришлось крепить к голым скалам. Алюминиевые колышки в гранит не забиваются. Досадное упущение разработчиков палаток. Пришлось крепить деревянные колышки в трещины на скалах. Пресная вода из луж на скалах. Ветер быстро доворачивает на СВ. Т +10 град.С.
Здесь на 100 метров от берега нет даже мха. Чистый и гладкий гранит.
Светло-серый, с редкими длинными трещинами на пологих склонах.
Почти монолит на сотни метров вокруг, зализанный северными штормовыми волнами.
23 июля, вторник.
08.30 – Ветер в лоб. Чистый В. Начало шторма, тент хлопает и рвет растяжки.
Капроновая стропа перетирается о скалы за пару часов. На пологих склонах берега волны с разгона забираются высоко.
12.30 – Вынужденная дневка. Шторм. Отойти от берега невозможно. Осмотр окрестностей. Нашли большой красный буй с обрывками зелёного капронового троса. Такими буями Жак Ив Кусто метил китов. На верху берега голая изрезанная распадками тундра и множественные следы оленей.
20.15 – В 200 метрах от берега идет стая белух. Около 30 штук. Курсом на В.
Очень крупная стая. Т +11 град. С. Сильный и холодный ветер с моря.
21.00 – На горизонте хорошо видна АПЛ «Акула», выходящая в море.
21.30 – Рыбалка с ЛАС-1 была недолгой. Снасти зацепились за дно.
22.00 – Холодно и сыро. Устанавливаем на раму катамарана специальный генератор для зарядки аккумуляторов. Это разработка Саши, и его деятельная натура не даёт ему посидеть без дела и пяти минут.
24 июля, среда.
Дневка. Шторм. Холодно. Т +8 град. С. Ветер В. Около 10 м/с.
8.17 – Прибой гремит о скалы со страшной силой. Палатку треплет на ветру.
19.00 – Проспали полдня, и, похоже, судя по флагу на мачте, ветер меняется на южное направление. Температура +11 град. С.
23.55 – Ветер сменился на Ю. Мощный прибой. Нашли еще один оранжевый поплавок для ловли китов.
Устроили себе банный день, найдя громадную гранитную ванну на самом верху сопки. Вода ледяная, но пресная и чистая. Подкачали поплавки катамарана и надеемся утром встать на воду. Выбрали удачное место для постановки катамарана на воду. Здоровы.
25 июля, четверг.
00.10 – Закат великолепен. Солнце и не думает садиться в море. Прибой гремит как автострада в Москве.
08.30 – Подъем. Стремительный сбор, быстрый завтрак и попытка отхода сквозь полутораметровую прибойную волну.
09.15 – Ветер ЮВ. Со второй попытки пробились сквозь прибойную зону и сели на ветер. Промокли через капюшоны и рукава. При отходе у Саши смыло с головы бандану. Потеря второй шапки за этот поход.
15.00 – Семиостровский рейд. четыре не очень крупные касатки в непосредственной близости от борта. К счастью, мы не в их вкусе. Хочется верить, что кормовая база для них здесь достаточная. Ветер отбойный и стихает.
18.30 – Штиль. Выгребаем на вёслах от мыса Плеханова в бухту. Касатки выныривают повсюду, а мы на вёслах ищем, куда приткнуться.
19.00 – Ручей, песчаный пляж, малая вода. Тюлени, касатки. Громадный серый почти треугольный плавник китовой акулы в 100 метрах от берега медленно прошёлся по бухте и ушёл за мыс. С берега на такие вещи смотреть интересно.
21.30 – Похоже на переутомление. Засыпаю на ходу. Ставим тент, палатку, готовим ужин, и спать. За день прошли около 60 км.
26 июля, пятница.
08.30 – Дождь. Ветер В. Т+10 град. С. Очень густой туман низко стелется над водой и почти не двигается, а над плотным слоем тумана в небе висит вершина острова. Это похоже на молоко, разлитое в воздухе. Всепроникающая сырость. Видеокамера отказалась работать. Вынужденная дневка. Нашли обломки самолета в прибойной зоне. Саша приготовил вкуснейшие оладьи. С обеда встречный ветер усилился, и дважды срывало тент с растяжек. В деревне Харловка нет людей. На скалах стали попадаться дикий лук и пушица.
27 июля, суббота.
8.00 – Ветер чистый Ю. Т +12 град. С. Обогнули на вёслах мыс Плеханова и сели на ветер. В работе один грот.
09.00 – Правый крутой бейдевинд. Скорость большая. Идем под одним гротом, чтоб не зарыться носом в волны. Приходится часто лавировать, чтобы не перевернуться через нос. Ветер с берега пытается сдуть нас в открытое море.
10.00 – Острова Лицкие пролетели стремительно мимо. Скорость до 20 км/ч.
14.00 – Восточная Лица необитаема. Солнечно. Скорость до 15 км/ч.
16.00 – Особо крупная касатка по корме в 20 м проныривает курсом под нас.
Ветер стих. Мы без хода. Лежим в дрейфе, озираясь по сторонам.
18.30 – Снова сильный шквалистый южный ветер с порывами. Правый крутой бейдевинд. Шверт держит хорошо, и мы идем без дрейфа. Западный Нокуевский залив. Все предпосылки к шторму. Чтобы не унесло в океан, надо немедленно выбрасываться на берег. Прямоугольный ржавый понтон или секция плавпирса лежит на скалах, переломившись почти пополам. У нас серьезная поломка руля.
19.00 – Предположительно выкинулись вблизи мыса Черный. Малая вода. Осушка около 200 м. Все каменистое дно бухты – в блестящей морской капусте. Очень скользко. Ветер усиливается. Нас зажало в узкой бухте.
20.00 – Осмотр маяка, ветряка и строений на верху сопки.
20.15 – Ураганный ветер несет водяную пыль. При этом светит ослепительное солнце. Ванты гудят, а мачта свистит на все голоса. Требуется серьезный ремонт руля.
21.00 – Высадка на скалы. За 200 м от воды нашли единственную площадку для палатки. Ветер больше 15 м/с. При переноске разгруженного катамарана по скользким камням из зоны прилива мы его не смогли удержать на ветру и дважды завалили на борт. Установка палатки в условиях штормового ветра на голой скале. Тент сорвало и унесло на 300м в тундру. Еле догнал. Штормовые растяжки крепили за туры, сложенные из камней. Костер зажигали от термошашек, т.к. спички и зажигалку задувает сразу.
21.30 – Ветер до 25 –30 м/с. Все свистит и хлопает вокруг. На море сильный шторм. Мачта воет, и стоячий такелаж катамарана свистит на ветру, как сводный хор из десятка свистунов.
28 июля, воскресенье. День ВМФ.
02.10 - Пришел командир поста СНиС. Представился по всем правилам, предложил помощь. Я сходил с ним на пост и поставил аккумуляторы на зарядку. Надо же было сломаться рулю вблизи единственной слесарной мастерской на всем протяжении нашего пути! Сам командир поста взялся к утру изготовить из железа сломанную распорную балку для нашего катамарана. Душа человек. 11 лет на острове. Семья живёт здесь же, на острове. 15 моряков. Все работает. Деревянные дорожки и лестницы с перилами. Сразу видно настоящего хозяина.
12.00 – Концерт для личного состава поста СНиС. Гитара отсырела слегка, и тюнер сломался. Но принимали хорошо, пел песни по заявкам, подарили буханку хлеба. Ремонт закончен, и можно отходить.
15.30 – Расстались друзьями. По приливу мы отошли в сторону поселка Йоканьга. На горизонте виден мыс Святой Нос. До него около 25 км.
Ветер ЮЗ. Т +14 град. С. Неприступные скалы с правого борта. Ни единой бухточки или укрытия. Переменная облачность.
18.30 – Выброска в бухту за мысом Взглавие. На потрясающий песчаный пляж спустилось с сопок стадо диких оленей неподалёку от нас. Это было так неожиданно и красиво, что пришлось спрятаться за большой камень. Олени спустились к воде и даже забежали в море по самое брюхо. А один из них, наверное вожак, с великолепными рогами, чуть не забодал наш катамаран, после угрожающе продемонстрировал свою важность нам. Мы пили горячий кофе с арахисовой халвой и спокойно наблюдали за происходящим из укрытия. И получили прекрасный видеоматериал.
19.30 – Хорошо смотреть на диких оленей на свободе, но надо двигаться вперед, на Гремиху. Тюлени вблизи выныривают и, высунув морду повыше, рассматривают нас с явным любопытством. Швартоваться негде, дров нет.
21.30 – Выкинулись в 10 км от Гремихи. Вошли в небольшую песчаную бухту. Комары. Мусор в прибое и явные следы близкой цивилизации. Водопад.
22.30 – Палатку пришлось ставить на самом верху сопки. Продувное место, а то бы заели комары и гнус. Сил праздновать нет.
29 июля, понедельник.
08.30 – Солнечно, тихо и тепло. Ходим по берегу раздетые до пояса. Белый песок с мелкой ракушкой. Голубая вода, почти Греция. Лоция предупреждает о полюсе плохой погоды вблизи Гремихи, а у нас с утра почти тропический пейзаж.
10.30 – Сели на хороший ЮЗ ветер и через час выбросились вблизи бетонного и изрядно разрушенного мола у о. Чаячий.
14.00 – Посёлок Гремиха. Т +15 град. С. Ветер порывами. Осмотр по пути к центру. Три раза мощными порывами ветра срывало шапку с головы. Солнечно. Большинство домом стоят без окон. Людей мало. Разрытые теплотрассы и магазины в квартирах первых этажей. Нашел штаб моряков.
14.30 – Нашел пограничную заставу «Островное». Отметил документы. Нас ждали вчера, и концерт в Доме офицеров состоялся. А сегодня им не до нас.
15.00 – Обошёл почти весь посёлок. Закупил овсянку, сахар, изюм.
16.15 – Закупили хлеб. Подтащили катамаран по осклизлым камням к кромке воды и приготовились идти на Святой Нос. Но с запада заходит чёрная туча. И сомнения закрались в душу.
16.30 – Шквальный ветер валит с ног. Около 17 м/сек.
18.00 – Температура резко упала до +5 град. С. Дождь со снегом. Мы пережидаем непогоду, лежа в брызгоотбойнике катамарана. Пришлось укрыться тентом. Бревен на берегу мало, поэтому заграждение от ветра построить сложно. Порывы ветра усиливаются и пытаются перевернуть груженый катамаран через борт вместе с нами.
20.00 – Лежать в луже дождевой воды в комбинезоне тепло, но сыро. Ветер чуть стих, дождь перешел в морось. Смысла выходить в море в ночь нет.
21.30 – Мы построили из разного деревянного мусора сооружение и обтянули его тентом, поставили под ним палатку и завалились спать. Мачта на ветру поёт, как свирель, на все лады. Лоция предупреждает о том, что проход маломерным судам вблизи мыса Святой Нос разрешается не ближе 6 километров от берега.
30 июля, вторник.
08.30 – Ветер З. Быстрая каша и отход от берега. Отходили под гротом.
До мыса Святой Нос – 18 км. Левый шверт вытянул нас в пролив между островами Чаячий и Витте. В 2 км от мыса Святой Нос море полностью заштилело.
12.30 – Идем на веслах. Впереди барашки сулоя.
12.38 – Нас обогнал корабль «КИЛ». И, как сказано, за 6 км, обогнув сулой, ушел на ЮВ.
13.30 – Легкий бриз с СЗ. Мы влезли в сулой почти без хода на расстоянии около 1 километра от берега. Грот почти не наполняется лёгкими дуновениями ветра. Пошли волны до 2 метров. Медленно тянем на восток, уворачиваясь от редких, но крутых пенных гребней. Сильная бортовая качка.
14.00 – Траверс мыса Святой Нос. Хаос из вертикальных волн 3,5 – 4,5 м. Ветра почти нет. Катамаран временами волны ставят почти вертикально на борт. Парус полощется во все стороны. Уворачиваемся как можем. Пару раз весь катамаран накрыло волной полностью. Всплывали из-под воды, как пельмени в дуршлаге. У нас из кокпита медленно уходит почти тонна воды. Режем ножом ткань под ногами в нескольких местах.
15.00 – Странно видеть впереди зеркальную поверхность Белого моря, до которой всего лишь 300 м, а здесь вокруг 5 метровые волны поднимаются вертикально в совершенно непредсказуемом месте. Жуткий хаос из вздыбившихся водяных столбов. Полностью оправдывает себя запрет на заход сюда всех маломерных судов.
15.45 – Мы наконец-то выбираемся из сулоя на вёслах, полностью прочувствовав на себе дыхание Святого Носа.
15.50 – Полный штиль. Ветра нет совсем. Море как зеркало. Мы мокрые с ног до головы. В 100 метрах идет касатка курсом на нас. Слышно ее пыхтение, видны черная гладкая спина и чёрный изогнутый сверкающий плавник. Громадная махина проныривает в 20 метрах от правого борта. Глаза в глаза, а мы без хода.
16.30 – Выбросились в бухту в 8 километрах к востоку от мыса Святой Нос. Скалы до 80 метров высотой. Бревна в прибое, без коры, как счётные палочки. В прибрежных скалах, заброшенные штормами очень высоко лежат пластиковые канистры, шведские, норвежские, и всякий плавучий мусор. Ледник на скале растаять за лето не успел и грязным козырьком нависает над шумным водопадом. Бухта напоминает собой глубокий колодец и закрыта почти от всех ветров. Стенами этого колодца являются гранитоиды докебрийского возраста. Архей 1800 миллионов лет. Приняли решение ночевать здесь и, оставив катамаран на берегу, полезли вверх на скалы.
17.00 – Идем пешком на мыс Святой Нос. Радиальный выход. Брошенные деревни являют собой печальное зрелище. Тундра. Болото. Морошка мелкая и зеленая. Ветер СЗ.
18.00 – Остатки базы ПВО. Похоже, что третья мировая война уже кончилась. Техники навалом, а людей нет. Странное зрелище являют собой стройные ряды ракетных пусковых установок, десятки грузовых автомобилей, громадные ангары с бронированными воротами, набитые восьмиосными тягачами типа «Ураган». Зашли в подземный ангар, а там техники – битком наставлено, и вся в масле. Полная иллюзия того, что люди только что отсюда ушли, хотя все уже начало покрываться ржавчиной. В баках залито топливо, в казарме на тумбочке дневального лежит повязка. Колючка по периметру и пулемётные вышки. Всё цело. На приборной доске в кабине грузовика магнитиком придавлена квитанция. А колёса машин уже начал оплетать мох.
19.00 – Мы достигли по суше оконечности мыса Святой Нос. Громадный серый заяц, скорее напоминающий собаку приличных размеров, проскакал мимо, даже не обратив на нас внимания. Забрались на скалы самой северной точки мыса Святой Нос. Нагромождение скал и четко выраженные наклонные пласты разноцветного гранита. Сулой, в котором мы только что кувыркались, с берега выглядит почти невинно. Граница между Баренцевым и Белым морями незримо лежит перед нами. Сталкиваются здесь два морских течения: Гольфстрим, идущий с запада, и отливное течение из Белого моря. Действующий маяк. Угрюмые мужики дали напиться воды и категорически запретили снимать на видео.
21.30 – Красивая радуга на все небо. Вернулись в бухту. Устали от пешей прогулки по сопкам. Ветер СЗ. Т +12 град. С. Первая попытка проникнуть в обнаруженную неподалёку пещеру не увенчалась успехом. Со скал без верёвок не спуститься, а с воды без лодки вообще никак. Из бревен соорудили пространственную конструкцию и обтянули ее тентом 4 х 6м. Раскрепили по-штормовому на все оттяжки. Тяжелый, но необходимый ежедневный труд. Такое укрытие позволяет разместить под ним и палатку, и герметики с барахлом.
22.10 – Идет проливной дождь, и ветер крепчает. Погода в этих местах меняется стремительно, за считанные минуты. Похоже, что начинается очередной шторм. В прибое беспомощно барахтается какая-то странная птица.
22.15 – Похоже, что мы поймали пингвина, хотя они здесь не водятся.
31июля, среда.
10.30 – Шторм на море. Морось. Серая унылая хмарь. Опять вынужденная дневка. Ветер СЗ. Т +10 град. С. Ремонт катамарана. Осмотр окрестностей. Посещение грота. Свободное лазание по скалам. Мощь, величие и красота. Пингвин всю ночь просидел у палатки с грустным видом.
1 августа, четверг.
8.30 – Подъем. По малой воде отходим под гротом. Сели на ветер. На воде повсюду пенные барашки. Громадные скальные стены, и в них с грохотом бьются волны.
10.10 – Мыс Коровий Нос. Скалы до 80 м высотой. Розовый гранит. Скорость ветра 5–7 м/с. Идем в 100 метрах от берега. За высокими скалами возникает воздушное завихрение, и направление ветра становится хаотичным. Подходить ближе к берегу нельзя. Мест швартовки нет. Идем галсами.
16.30 – Пересекаем вход в Лумбовсий залив. Т +12 град. С. Облачно. Невероятно быстрый перекус на острове Щукин. Суп и чай сварили за 4 минуты после швартовки. Береста, сухие дрова и удобное место для костра. С моря накатывает зыбь до 3 метров высотой. У берега высокий прибой на расстоянии до 1,5 километра. Опасность наскочить на отдельные подводные камни. Уворачиваемся как можем. Ветер не позволяет идти мористее.
23.30 – Идем к мысу Большой Городецкий. Ветер СЗ. Дождь.
2 августа, пятница.
02.00 – Выкинулись совсем без сил на песчаную осушку в губе Городецкая. Малая вода. Пришлось разгружать катамаран и тащить снаряжение на скалы за 900 м от кромки воды, увязая в зыбучих песках. Потом перенесли катамаран. Осушка ровная как стол. Каньон с тремя озерами из сказочной жизни. Дождь. Температура +10 град. С. Пришли военные с поста связи. Они видели нашу швартовку. Поговорили за жизнь.
09.15 – Дождь. Ветер С. Опять малая вода. И мы опять понесли все снаряжение к морю. Т +8 град. С. Над нашими спинами поднимается пар. Мы выбились из таблицы приливов - отливов.
11.00 – При попытке отхода под штормовым стакселем едва не выбросило на скалы. От удара о камни сломался удлинитель руля. Сложная швартовка в исходную точку. Залило водой. Дрова в 1 км от высадки. Оба мокрые насквозь. Сушка одежды. Ремонт катамарана. В береговой черте лежит толстый кабель, покрытый красной медью. Пользы нам от него никакой.
14.00 – Отошли под гротом. Прилив. Ветер до 7 м/с. Чистый фордевинд. Поставили стаксель. Идем в «бабочку» до 15 км/час, а временами и быстрее. Замерзли. Дождь. Горячий кофе готовили на газовом примусе, на ходу, при сильной качке. А как можно пить кофе из рук товарища, не глядя на кружку, не отрываясь от управления парусами и рулём? Халву и сало с рук кушать можно, но кипяток отхлёбывать!?
23.30 – Прошли маяк Терско-Орловский. Мест для швартовки нет. Силы на исходе. Выкинулись на голые скалы, без дров и без воды. Крупная лиса долго с любопытством разглядывала нашу швартовку с соседней скалы. Палатку поставить негде. Россыпи колотых гранитных камней.
3 августа, суббота.
0.30 – Дождь. Т +8 град. С. Ветер стих. Выкладываем из камней площадку, двигаем валуны, отсыпаем щебенку на склоне. Колотые гранитные обломки плохо ложатся в основание палатки. Ночевка предстоит жесткая, сырая и холодная.
9.30 – Подъем. Быстрый завтрак приготовлен на газу. Отход по приливу.
Ветер С. Т +10 град. С. Дождь с перерывами.
12.00 – Посёлок Три Острова. Нежилой. Много тюленей. Осушка. Солнце.
Скользим над мелями, и тюлени, прыгая с невысоких скал, подныривают под нами. Вода прозрачная, а волнение незначительное.
15.00 – Мыс Корабельный. Восточная оконечность Кольского полуострова. Устье реки Поной. Сразу же на берегу нас встретили пограничники с собакой. Нас ждут здесь уже третьи сутки. С нами нет связи, вот они и приготовились высылать группу на наши поиски. Повезли на заставу меня и гитару. Саша остался чинить катамаран. Дождик. Ветер С. Дорога до заставы 3 км. Описанию не подлежит. Это просто направление в тундре, выложенное бетонными плитами, разъехавшимися вкривь и вкось. Единственный автомобиль неизвестной марки без капота и крыльев, видимо, здесь остался с войны. Кабина, колёса и кузов. Начальник заставы, капитан, поехал в кузове с солдатами. Здесь тоже идет погрузка угля с моря в нечеловеческих условиях. На рейде, очень далеко от берега, стоит небольшой корабль с углем. К нему моторной лодкой буксируют плот из железных бочек с дощатым настилом сверху. На корабле уголь засыпают в мешки и, опустив их за борт, высыпают на плот. Когда плот осядет до поверхности воды, то его буксируют к берегу моторной лодкой. А там уголь снова засыпают в мешки и поднимают на спинах по узкой тропке на высокую сопку, где и загружают в кузов автомашины. Потом везут по тундре до заставы и там засыпают в хранилище у кочегарки. А вот начальник заставы просто молодец. Все четко организовано. Дисциплина выше всяческих похвал. В такой дали от цивилизации, с такими проблемами, а все работает. Концерт длился больше 3 часов. Очень благодарные слушатели. Подарили две буханки горячего хлеба, и лично от командира 1 кг сахара и банку сгущенки. Фотография на память.
19.30 – Дождь. Ветер С. Мимо нас тащат понтон с углем. Пограничники с чёрными лицами приветливо машут нам вслед. Зрелище из кошмарного сна. Мы поставили грот, и тепло попрощавшись с пограничниками уходим от реки Поной, а погрузка угля продолжается.
20. 00 – Идем курсом на юг. Т +6 град. С. Всепроникающая морось.
21.10 – Изба Кузьмина. Полуразвалившаяся избушка на скале. Чудная бухта. Узкая и длинная. Будто пропиленная в граните на сто метров от воды. Напоминает норвежский фьорд. На дне под слоем воды разбросано много крупных позеленевших от времени костей. Изба в полном запустении, печь разрушена и сильно дымит, но все-таки крыша над головой.
4 августа, воскресенье.
08.35 – Дождь моросит не переставая. Т +8 град. С. Завтрак на газовом примусе на крыльце избушки. В избушке запах и грязно. На берегу нашли коллекцию якорей. 12 штук. Видимо их собирали здесь очень много лет. Всех видов и систем. Вероятно, их сюда притащили из прибойной зоны ближних берегов. А сколько их лежит под водой? Объяснение вижу простое. Непредсказуемость погоды и ветров постоянно вынуждали рыбаков рубить якорные тросы, чтобы срочно отойти от берега при навальном ветре. Якоря не выбирали, а рубили в спешке и тем спасались.
10.15 – Ветер С. Порывы до 10 м/с. Спускали и поднимали стаксель больше 10 раз. Уклонялись при порывах ветра в сторону берега. Катамаран стремительно идет вперёд, навёрстывая потерянные на днёвках мили.
13.00 – Предпосылка к отрыву правого поплавка от воды. Опасность оверкиля. Мачта выдержала. Пришлось перейти на штормовой стаксель. Порывы ветра чётко видны на поверхности моря тёмными пятнами взъерошенной воды. Осушка на подходе к острову Данилов больше 1 км.
15.15 – Перекус в осушке. Упал с мокрых камней. Повредил видеокамеру. Планируем сегодня достичь деревни Пулоньга, что на Терском берегу Кольского полуострова. Высота берега 5–6 м. Скала, мох, тундра.
18.30 – Выходим из Заполярья. Пересекаем Северный Полярный круг. Ветер шквальный. Идем под штормовым стакселем. Это медленнее, но безопасно.
20.30 – Низкий скальный берег перешел в песчаные сопки и покрыт полноценными деревьями, хотя до Заполярья всего 10 км. По рельефу местности и флоре пересечение границы Полярного круга сомнений не вызывает. Это где-то в губе Снежница.
20.50 – Прошли остров Сосновец. Действующий маяк и домики.
22.30 – Вблизи горы Лиходеевская обнаружили брошенную яхту. Осмотр яхты показал: порт приписки – г. Северодвинск, яхт-клуб «Север». Бортовой номер Р- 75–58 АЕ. Последний календарь на борту за 2001г. Частично разграблена. Паруса разорваны, два якоря по правому борту на всю длину якорных цепей в открытом море. Парусно-моторная яхта «Стиль» стоит на скалах на 1 метр выше вершины приливной зоны. Имеет три серьезных, сквозных, повреждения днища от ударов о камни. Двигатель в наличии. По внешнему осмотру – цел. Внутри хаос из судовой мебели и вещей, морской воды и солярки. Верхняя палуба, ходовой мостик, кокпит, иллюминаторы, люки - целы. Видимо, лишились хода и пытались на якорях удержаться против ветра. Не смогли. И их штормовой волной забросило на скалы. Считаю, что яхта ремонтопригодна, но, вероятно, она брошена владельцем. За зиму льды ее доломают. А для съёма с мели нужны два домкрата, брёвна из прибоя и десяток баллончиков монтажной пены. Заночевали в 200 метрах южнее яхты. Ветер СЗ, сильный. Дождя нет. Построили из 10 бревен заграждение от ветра, обтянули тентом, и стало даже тепло и тихо под его защитой. Устали. Нужна дневка перед переходом через Горло Белого моря.
5 августа, понедельник.
Дневка. Ветер до 10 м/сек. с порывами. Т +10 град. С. Без дождя. Нашли неподалеку оленьи рога и несколько ракушек рапанов. Накопал немного золотого корня для посадки в своем огороде. Ремонт разорванного грота. Пришил наконец-то наколенники на трико из разрезанных шерстяных носков. Колени мёрзнут всю дорогу. Обтянули все крепления катамарана. Накачали поплавки втугую. Завтра предстоит бросок в пространстве, где до ближайшей суши будет не менее 30 км. Немного волнуемся, и тем тщательнее подготовка к переходу. Просушили всю одежду. Упаковали все снаряжение и трофеи. Умылись полностью в ручье. Легли спать пораньше.
6 августа, вторник.
8.00 – Оделись в чистое. Ждем большую воду.
10.00 – Начало перехода через Горло Белого моря. Ветер СЗ, слабый. Т +10 град. С. Идем курсом 150 градусов на мыс Инцы. Парусное вооружение поднято полностью. Скорость 5 км/час.
11.00 – Ветер усилился. Терский берег отдалился назад. Снаряжение раскреплено по-штормовому. На борту 15 литров воды. Бутерброды, изюм и шоколад вытащены из герметички для перекуса. Видимость 100 процентов. Такого далёкого перехода в открытом море мы ещё не делали.
12.00 – Ветер ослабел. Терский берег отдалился, но маяк на мысу Пулоньга все еще виден. Заканчивается прилив, немного помогающий нам смещаться к югу. Лёгкая поперечная качка от морской зыби.
12.10 – Срезало болт из нержавейки диаметром 14 мм, фиксировавший Л-образную балку в носу катамарана. Жёсткость рамы нарушена. Перенесли снаряжение в корму и ремонтируем поврежденный узел. Паруса в «бабочку» – полный фордевинд. Качка в пределах допустимого. Прорезали носовой брызгоотбойник и стропой стянули продольную и поперечные балки.
14.00 – Показался Зимний берег тонкой темно-синей полоской далеко, у самого горизонта. Вокруг только море. Ветер СЗ, усиливается.
16.00 – Похоже, что мыс Инцы остается севернее нашего курса. Ветер крепчает. По всему морю пошли барашки. Похолодало. Сильный озноб, хотя оба одеты очень тепло и сухо. Маршрут перехода получается по сложной, кривой, траектории.
18.00 – До Зимнего берега около 6 км. Штормит. Идем под одним гротом. Ветер попутный СЗ. Почти летим к заветной цели. Курс на мыс Медвежий.
18.35 – Выбросились у мыса Медвежий вблизи обитаемой рыбацкой избы. Архангельская земля. Песок. Мощный прибой. Нагонная волна. Дождь. Вода мутная. Мы пересекли Горло Белого моря за 6 часов 35 минут и прошли около 65 километров открытой воды.
19.00 – Быстрый чай и бутерброды, сало, чеснок, шоколад, изюм, сухарики – все вместе и сразу. Дождь. Холодно. Места для палатки нет. Все побережье завалено лесом. Берег высотой около 15 м, очень крутой и глинистый. Наверху – лесотундра. Свежие следы медведя.
20.00 – Строим заграждения из бревен для защиты от ветра и дождя. Благо строительные материалы здесь в избытке. Праздник по поводу завершения перехода невозможен. Устали очень.
7 августа, среда.
09.00 – Подъем. Температура +10 град. С. Очень сильный прибой. Ветер З, сильный, но отойти под гротом возможно, если не выкинет обратно на песок.
10.30 – После беседы с настоящей поморской рыбачкой снабдили её медикаментами и красиво отошли от берега чисто на парусах, хотя пара хороших гребней перехлестнулась через борт.
11.00 – Идем на юг в 1 км от берега. Оторвало правый шверт. Срезало стальную шпильку диаметром 18 мм. Очень серьезное повреждение, но, к счастью, ветер прижимной. Идем без швертов под одним гротом.
17.27 – Проходим маяк Мегра. Ветер хороший. Идем очень быстро в 2 километрах от берега.
19.05 – Прошли Зимнюю Золотицу. Ветер З. Стихает. Скорость упала.
20.00 – За день прошли 76 км и выбросились в песок в 8 км от маяка Вепревский. Швартовка в песок не идёт ни в какое сравнение со швартовкой на скалы.
21.30 – В прибое нашли бревно со стальной шпилькой диаметром 16 мм. Вырубили и выжгли ее на костре из бревна. Раскалили докрасна, загнули под 90 градусов, и получилась новая ось для правого шверта. С помощью трубы из нержавейки сделали удлинитель и фиксатор новой оси, и все это накрепко привязали к раме катамарана. Получилось не очень красиво, но крепко и работать должно.
22.00 – Поймал сёмгу на голый крючок. Весом около 3 кг. День рыбы. Приятно пополнить запас еды царской рыбой. Ветер Ю-З. Закат кроваво-красный. До финиша около 140 км по прямой. Построили из бревен и досок заграждение от ветра. Песок везде: в одежде, в еде, в аппаратуре. Мягко швартоваться в песок, но жить на нем – надо приспособиться. А как с этим в пустыне? Нигде не встречал описание борьбы с песком на стоянках.
8 августа, четверг.
10.00 – Почти штиль. Отошли на веслах. Бриз встречный Ю-З, слабый. Ходим галсами у мыса Вепревский. После хороших скоростей и переходов такое положение раздражает.
14.00 – Обошли маяк Вепревский и выкинулись на пляж в 2 км от лагеря гидрографической экспедиции. За день прошли около 20 км.
15.00 – Гидрографы пригласили сделать им концерт. Сходили за водой за 3 км, в болото. Ягоды без вкуса. На берегу много плавника. Море зеркально до горизонта. Солнечно. Ходим раздетые. Загораем. Т +17 град. С. Едим сёмгу отварную, печем блины и сушим спальники на ветру.
17.30 – Сломался фотоаппарат. Затрещало что-то внутри при перемотке.
19.00 – Ушли в гости к гидрографам. Костер, песни, чай, торжественный ужин.
22.30 – Сырая сёмга с солью прямо из моря, сухое пюре и тушенка, кофе и спиртовой батон. Разговоры за жизнь.
9 августа, пятница.
01.30 – Подарили нам два спиртовых батона и буханку спиртового хлеба. Палатку ставили в песок в надежде, что дождя и ветра не будет до утра.
8.30 – Штиль. Завтрак и подготовка к отходу. Песок всюду.
10.30 – Идем на веслах на юг. Море зеркально. Рядом прошли две крупные белухи.
11.00 – Легкий бриз с севера. Идем в «бабочку» 2 км в час. Попытка видеосъемки с ЛАС-1.
12.00 – Сидим на берегу и сушим одежду. ЛАС-1 порвался по неосторожности. Съемка не удалась.
13.30 – Идем на веслах к маяку Зимнегорский.
14.00 – Берег высотой 25–30 м. Серая глина. У ручья сделали остановку, и ставим баню. Пресной воды мало, и она очень мутная.
16.00 – После бани навалились усталость и сон. Будем здесь ночевать и ждать ветра. Море зеркально до горизонта.
10 августа, суббота.
9.30 – Дождь. Холодно. Т +10 град. С. Отошли под гротом почти чисто. Приливы здесь совсем не такие высокие, как на Севере. Всего около 1 м. В бухте мелкий щебень, окатыши. Вода очень мутная.
12.30 – В районе мыса Зимнегорский высота берега достигает почти 100 м и выше. Состоит из серой глины с оползнями. Прибрежная кромка по штилю всего 3–5 м. Швартовка катамарана не рекомендуется. На такую кручу катамаран не втащить даже в сухую погоду.
15.00 – Район мыса Керец. Высокий глинистый берег кончился. И теперь склоны покрыты лесом, а кромка воды почти сплошь завалена плавником. Вода очень мутная. Течения не ощущается вовсе. Дозаправка водой из реки Ерга.
16.10 – Быстрая каша у местечка Большие Козлы. Солнечно. Ветер С-З до 5 м/с. Хороший ход. Идём, поставив паруса в «бабочку».
16.30 – Встречный катамаран отменно идет против ветра. Легко, даже изящно. На борту двое. Похоже, что это «Альбатрос».
18.30 – Обошли мыс Куйский и встали на ночевку. Впереди на горизонте виден о.Мудьюг. А значит, правее его Двинский залив. И если идти по сороковому градусу долготы, то можно попасть прямо в г. Северодвинск. Но это открытое море.
20.00 – Восхождение на маяк мыса Куйский, но оттуда дальше Мудьюга ничего не видно. Лес густой, берег крутой, поросший кустарником. Грибов нет.
21.30 – Блины, песни в честь дня рождения. Ветер совсем стих. Темно и сыро. Какая-то погода будет завтра? Близко подошла росомаха. Отпугнули, стреляя из ракетницы.
11 августа, воскресенье.
8.30 – Проливной дождь. Т +12 град. С. Ветер З. Надвигается грозовой фронт. Крепим тент к бревнам и крутому берегу. Заводим дополнительные растяжки. Сбор дождевой воды с тента. Песок – во всем снаряжении.
10.30 – Нагонная волна. Мощный прибой. Мы ждем ослабления ветра. С моря зыбь до 3 м высотой.
14.30 – Плотный обед и подготовка к отходу. Ветер немного довернул к северу, и можно двигаться.
15.25 – Отошли курсом на юг. Солнце пробивается сквозь тучи. При отходе чуть не оторвали оба шверта. Высокие волны и зыбь с гребнями, правый крутой бейденвинд. Идем под одним гротом. Сильно заплескивает.
17.00 – Прошли маяк Мудьюг, но до него около 20 км по прямой. Он едва виден. Идем мористее, т.к. мешает высокая волна.
18.00 – Ушли в открытое море. Все берега скрылись из виду. Курс на Юг. Скорость до 20 км/час. Ветер порывами. Зыбь заплескивает через борт. Уворачиваться от волн удается почти всегда.
18.25 – Срезало болт крепления спинки бортовых обвесов диаметром 10 мм. Сильная болтанка, ремонт на ходу в условиях штормового открытого моря.
19.10 – Заметили трубу Северодвинской ТЭЦ в виде крошечной иголки на линии горизонта. До нее около 50 км. Сменили курс на Ю-В. Зыбь до 4 м. Море просто великолепно. Солнце сквозь тучи. Мы просто мчимся вперёд. Уверенность в своих силах и прочность катамарана позволяют напоследок рискнуть.
20.30 – Прошли о. Кумбыш.
21.05 – Прошли к о.Гремиха. Высокие волны на песчаных мелях в Пудожемском устье.
21.45 – Достигли мыса Ягорский Рог.
22.22 – Мы достигли о.Ягры и выкинулись по малой воде в 300 м от жилых домов на городской пляж. За 7 ходовых часов прошли около 100 км – и вот он, финиш.
22.30 – Затащили все снаряжение с городского пляжа в лес.
22.45 – Дров здесь нет. Много комаров. Т +10 град. С. Укрылись от ветра за песчаными дюнами. Чай на газовом примусе. Последняя банка тушенки, по куску спиртового хлеба, сало и шоколад. Навалилась усталость.
12 августа, понедельник.
8.30 – Полный демонтаж катамарана за 4 часа. Укладка и просушка вещей на ветру. Поиск старых друзей, живущих неподалеку. Транспортировка семи мешков на 8-й этаж. С билетами до Москвы оказалось совсем легко. Поезд №215 идет через сутки. Багаж запаковали и зашили в заранее приготовленные мешки, подписали и отправили по железной дороге домой.
ТАБЛИЦА МАРШРУТА ПО ДНЯМ.
число день маршрут Пройденные километры
19.07 1 Лодейное Поле – 5 км. за
м. Териберский 15 км
20.07 2 5 км. за м. Териберский –
губа Воронья 30 км
21.07 3 Губа Воронья– губа Зеленецкая 20 км
22.07 4 Губа Зеленецкая – губя Вящина 40 км
25.07 5 Губа Вящина –м. Плеханова 60 км
27.07 6 М. Плеханова – м. Черный 85 км
28.07 7 М. Черный – бухта в 10 км.
от Гремихи 55 км
29.07 8 Бухта в 10 км. от Гремихи –
п. Гремиха 10 км
30.07 9 П. Гремиха – м. Соколиный Нос 35 км
1.08 10 М. Соколиный Нос –
губа Городецкая 75 км
2.08 11 Губа Городецкая –
маяк Терско-Орловский 80 км
3.08 12 Маяк Терско-Орловский –
изба Кузьмина 55 км
4.08 13 Изба Кузьмина – гора Лиходеевская 95 км
6.08 14 Гора Лиходеевская –
мыс Медвежий 70 км
7.08 15 Мыс Медвежий –
у мыса Вепревский 75 км
8.08 16 У м. Вепревский – за м. Вепревский 20 км
9.08 17 За м. Вепревский –
у м. Зимнегорский 20 км
10.08 18 У м. Зимнегорский – м. Куйский 65 км
11.08 19 М. Куйский – о. Ягры 100 км
Количество ходовых дней – 19.
Пройденное расстояние – 1000 км.
Среднее расстояние за день – 52 км.
ПЕРЕЧЕНЬ ПРОДУКТОВ НА ЭКИПАЖ ИЗ ДВУХ ЧЕЛОВЕК НА 25 СУТОК:
1) Хлеб – 19 буханок + 3 буханки спиртовые
2) Сухари черные соленые – 5 буханок.
3) Супы в пакетах – 25 пачек.
4) Лапша б/п – 4 х 400г.
5) Мука блинная – 2 кг.
6) Консервы (тушенка) – 20 банок.
7) Сало – 2,5 кг.
8) Шоколад – 1,2 кг.
9) Манная крупа – 0,5 кг.
10) Овсянка – 2 кг.
11) Масло подсолнечное – 1 л.
12) Сухое молоко – 2 кг.
13) Сливки – 0,7 л.
14) Изюм – 0,5 кг.
15) Орехи грецкие очищенные – 0,5 кг.
16) Мед – 0,3 л.
17) Сахар – 5 кг.
18) Сушки – 1 кг.
19) Печенье (крошка) – 2 кг.
20) Сгущенное молоко – 3 банки.
21) Чеснок – 0,5 кг.
22) Кофе растворимый – 300 г.
23) Чай – 450 г.
24) Рыба сёмга свежая – 3 кг.
25) Соль – 1 кг.
26) Горчица – 20 г.
27) Кетчуп – 0,5 л.
ОСНОВНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ ГРУППЫ:
1) Ремонтный набор – комплект.
2) Топор – 1 шт.
3) Ключи разводные – 19 – 2 шт.
4) Плоскогубцы – 2 шт.
5) Нитки – 2 катушки.
6) Иголки – набор.
7) Отвертки – набор.
8) Нож – 2 шт.
9) Сверла – 6 мм – 2 шт.
10) Вороток – 1 шт.
11) Набор тканей прорезиненных.
12) Клей резиновый – 300 г.(Радикал)
13) Бензин – 0,5 л.
14) Проволока красномедная – 3 м.
15) Бугель аварийный – 2 шт.
16) Скотч – рулон.
17) Изолента – моток.
18) Рыболовные снасти – комплект.
19) Видеокамера – 1 шт.
20) Бокс для в/камеры – 1 шт.
21) Фотоаппарат – 1 шт.
22) Бокс для фотоаппарата – 1 шт.
23) Видеокассеты – 10 шт.
24) Аккумуляторы к видео – 3 шт.
25) Адаптер – 1 шт.
26) Зарядное устройство – 1 шт.
27) Солнечная батарея СБ 12 – 1шт.
28) Фотопленка (36 кадров) – 8 шт.
29) Штатив – 1 шт.
30) Труба подзорная х 20 – 1 шт.
31) Набор герметичек – 8 шт.
32) Канистра – 15 л. – 1 шт.
33) Пеноковрик – 2 шт.
34) Спальный мешок – 2 шт.
35) Палатка одноместная – 1 шт.
36) Тент 4 х 6 м – 1 шт.
37) Котелки – 3л и 2 л – 2 шт.
38) Чайник – 0,8л. – 1 шт
39) Газовый балон – 470 мл – 2 шт.
40) Газовая горелка – 1 шт.
41) Набор тарелок «Матрешка» – 4 шт.
42) Сковорода малая, диам. 200 мм – 1 шт.
43) Рюкзак анатомический – 2 шт.
44) Транспортный мешок – 3 шт.
45) Рюкзак – 2 шт.
46) Тележка – 1 шт.
47) Весла – 2 шт.
48) ЛАС 1 – 1 шт.
49) Насос – 1 шт.
50) Гидрокомбинезон Л-1– 3 шт.
51) Перчатки резиновые – 2 пары.
52) Сапоги резиновые – 2 пары.
53) Спасжилеты – 2 шт.
54) Очки солнцезащитные – 2 шт.
55) Мазь от комаров – 0,3 л.
56) Накомарники – 2 шт.
57) Пуховые жилеты – 2 шт.
58) Шапки лыжные – 2 шт.
59) Фальшвейер – 4 шт.
60) «Сигнал 2» – комплект (+ 10 ракет).
61) Складная баня – комплект.
62) Компас – 2 шт.
63) Часы ручные – 3 шт.
64) Карты штурманские - комплект.
65) Лоции – комплект.
66) Генератор 12В – 1 шт.
67) Радиостанция «Причал» – 1 шт.
68) Батарейки – 10 шт.
69) Конец бросательный – 25 м – 1 шт.
70) Гитара – 1 шт.
71) Набор струн – 2 шт.
72) Аптечка медицинская – комплект.
73) Государственный флаг – 1 шт.
74) Фонарь электрический – 1 шт.
ПОЛОМКИ И НЕДОЧЕТЫ ПОХОДА:
1. Оторвало шверт правого борта. Срезало ось 18 мм диам.
2. Срезало болт 10 мм. Левый борт спинка бортовых обвесов.
3. Срезало болт крепления Л-образной балки диам. 14 мм.
4. Пробили правый поплавок в пяти местах о камни при швартовке.
5. Люфт в баллере руля.
6. Срезало распорную балку крепления баллера руля с правого борта.
7. Сломался удлинитель руля.
8. Протерли грот о ванту.
9. Поменяли блоки на клотике, одноходовой на двухходовой.
10. Ниппеля подкачки поплавков заменить. (забиваются песком).
11. Добавили деревянную 1а-балку поперечную в носу.
12. Добавили ремни для транспортировки катамарана в сборе.
13. Растяжек на тенте должно быть больше 6 шт.
14. Необходим рундучок для перекуса.
15. Качественный гидрокомбинезон – половина успеха похода.
16. Теплые гетры – обязательно.
17. Слив воды из кокпита или сеть вместо палубы.
18. Нужны 4 штатные герметички по 100 л.
19. Бочка капроновая под продукты с большим горлом.
20. Бинокль. х16.
Дополнительная информация по походу: фотоотчет и видеоотчет.
Песня про двух крутых российских экстремалов.
Закончился курс витаминов.
Болит то, что ниже спины.
И двое крутых экстремалов
Отбыли на север страны.
Вот берег сурового моря.
Из недр своих рюкзаков
Они вынимают и строят
Плавсредство из двух поплавков.
Приладили мачту и парус
И, берег, толкнув сапогом,
Смертельною скукой не маясь,
Чтоб было, что вспомнить потом…
В прибое волна их дубасит,
И непромоканец течёт.
Кому-то хоть сливу заквасить,
А вот этим что нечет, что чёт.
Тюленя ехидная морда
Всплывает по курсу, ну да!
Усы растопырил и смотрит,
Как вот эти попали сюда.
Чуть поодаль плавник показался,
Такой изогнутый, черный. Блестит.
Хорошо, что на кадре остался
Его тонкий, пронзительный вид.
Ой, ой, ой! А вот ближе не надо
Обоюдный являть интерес.
Не покрыты они шоколадом,
Их такими и монстр не съест.
Ведь в прибое волна их дубасит.
И непромоканец течёт.
Можно лица их синькой не красить,
Солнце их никогда не печёт.
И вот касатка по левому борту
Уходит под корпус – КРАНТЫ!
Поздно всё посылать это к чёрту,
Станьте пищей среди красоты.
Апогей единенья с природой –
Оказаться в желудке кита.
Но касатка, подумав, свернула –
Пищевая цепочка не та.
Море Баренца шуток не любит.
И, сурьёзные как никогда,
Экстремалы на скалы заносят
Вместе с парусом всё и всегда.
И пусть в прибое волна их дубасит,
И пусть непромоканец течёт,
Зуб на зуб попадает, а значит,.
Им за курс выживанья – зачёт.
Пауки
Моим попутчиком во время перелёта на Дальний Восток оказался интересный дед. Почти всю дорогу он рассказывал, как воевал в Испании на истребителе И-16 под командованием генерала Дугласа. Со знанием дела рассказал о красоте побережья Тихого океана, об обороне Порт-Артура, о тиграх и медведях, о змеях и о различных морских гадах. За восемь часов полёта мы о многом поговорили, и, наконец, аэропорт города Артём нас принял. Я глядел во все глаза по сторонам, пытаясь увидеть диковинные пейзажи. Но растительность ничем особо не отличалась от родной Новгородчины. Только очень влажно, тепло и душно. Путь мой лежал на остров Сахалин, но туда надо было добираться морем. Морской вокзал оказался набит людьми просто битком. В кассы стояли очереди по 200–300 человек. Теплоход отходит только завтра, и быстрее выбраться из Владивостока нельзя. Только к вечеру я стал счастливым обладателем билета в каюту первого класса на теплоход «Хабаровск». Довольный собой, я покинул вокзал и только теперь подумал о своём ночлеге. Ждать почти сутки на вокзале в духоте и давке не в моих правилах. Ближайшая гостиница оказалась без свободных мест. И я пошёл на берег моря. Тропическая влажность и безветрие. Бухта Золотой Рог, извилисто отливая серебром, распласталась у моих ног, и грех не искупаться. Прозрачная вода и маска для подводного плавания позволили разглядеть фантастические темно-синие морские звёзды, лежащие на дне среди обилия водорослей и строительного мусора. Центр города не очень располагал к тому, чтобы применить мой проверенный не раз крымский опыт ночлега. Там, в Крыму, это делалось просто. Нашёл кусты погуще, где людей нет, влез в самую чащу, постелил палаточку на землю и спи. Благо тепло и ночи тёмные. Дело к ночи, а приличных зарослей нет. Походил, поискал, да всё без толку. Рельеф изрезанный, кустики прозрачные, а укрытие на ночь необходимо. Набрёл на свежую насыпь дорожного полотна, извилисто огибавшую склон сопки. Поворот будущей дороги довольно крутой, и вдруг я замечаю почти наполовину засыпанный землёй покосившийся старый сарайчик. Крошечный, из серых неструганых досок, но сейчас не до комфорта. Сползаю вниз по склону и сквозь щели заглядываю внутрь сарайчика. Места совсем мало, но достаточно, чтобы лечь, вытянув ноги. Небольшой пролом в стене плотно затянут паутиной, и в центре её сидит паук средних размеров с красивым крестом на спине. Кусочком коры сорвав довольно плотную паутину и отбросив её в сторону вместе с пауком, влезаю внутрь сараюшки. Когда глаза привыкли к полумраку, то оказалось, что всё пространство внутри опутано паутиной не просто густо, а как-то особо плотно. Как если бы рыбацкими сетями опутали всё вокруг. Подвернувшейся палкой расчистил вокруг себя просвет и, разогнав по углам пауков, стал выкладывать из поленьев ложе. Постелил палатку, влез внутрь и укрылся её крышей. Сумерки ещё недостаточно густые, чтобы перед сном не осмотреть своё укрытие. Паутины многовато, но стоит ли на такие мелочи обращать внимание, когда завтра в море. Сам перелёт и смена часовых поясов да изнурительное стояние в очереди за билетами быстро сморили меня.
Пока я крепко спал, хозяева этого «отеля» не дремали. Я это понял утром. Видимо, я так устал вчера, что за ночь даже не шевельнулся.
Пауки расценили моё появление в их сетях как свою добычу. Попытка выбраться из-под полога палатки встретила упругое сопротивление, и первое, что я увидел перед своим лицом, – это очень плотную густую паутину и паука невиданных размеров. Такой в сигаретную пачку не влезет. В считанных сантиметрах от моего лица он сидел, перебирая колючими лапками, и неотрывно смотрел на меня. А далее за ним, в плотном сером тумане паутины, заполнившем всё пространство сарайчика, виднелись тысячи пауков с крестами на спинах, и все они пришли в движение. С усилием разрываю плотную сеть паутины в изголовье и пытаюсь приподняться. В рассветных сумерках замечаю с удивлением, что зелёной ткани палатки уже не видно. Не видно и рюкзака. Спеленали, как лилипуты Гулливера. Завёрнули меня в кокон, и реакция на дёргающуюся паутину у них одна – добыча в ловушке. Укусить. Парализовать. Немного обождать, пока внутренности у добычи начнут разлагаться, и пора обедать. Похоже, они сильно тут оголодали и потеряли страх совсем. Разглядев сквозь паутинную пелену вчерашнюю палку-выручалку, я начал рвать упругие тенета вокруг себя. По моему затылку, быстро перебирая лапками, побежали несколько членистоногих тварей куда-то за воротник. Прикрываясь краем крыши палатки и размахивая палкой во все стороны, я попытался разогнать эту шевелящуюся свору по углам. Наверное, так рубились казаки, когда в сече шашкой врага разрубали до седла, а иногда и вместе с лошадью. Упругая и отвратительно липкая паутина намоталась на палку, и от неловкого взмаха на голову и спину мне упал большой пучок паутины с десятками крупных крестовиков. Пространство вокруг становилось светлее и, не успев толком испугаться, проделав проход в паутине, наконец, добрался до пролома в стене. И с невероятным проворством вырвал из хрустящей густой паутины и выбросил на улицу свой рюкзак, палатку и выскочил сам. И как меня не съели в том сарае пауки – сам до сих пор удивляюсь?
Сахалин
Морей в том году было немерено. Позади Полярный и Гаджиево. Позади Гренландское море. Как вдруг вызывают на центральный пост и объявляют, что с завтрашнего дня я в отпуске. После года полярной ночи, сопок и бесконечных тревог – вдруг неслыханная щедрость в самом начале августа.
Помощник командира капитан-лейтенант Цуриков спросил: «Куда выписывать проездные документы?»
А у меня от неожиданного счастья сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Не знаю, что и сказать.
Долго размышлять не стал и назвал местом отдыха столицу острова Сахалин – город Южносахалинск. А чего мелочиться, когда есть реальная возможность увидеть за казённый счёт дальние дали, и если повезёт, то встретить 25-й день рождения на берегу Тихого океана!
Сборы в отпуск были столь стремительные, что даже карты острова с собой не захватил. А продукты на этот переход не стал брать сознательно. После Гренландского моря у меня появился избыточный вес. И вот чтобы избавиться от него, и был задуман голодный переход. Пешком пройти по всей южной части Сахалина.
Порт Корсаков встретил густым непроглядным туманом.
И вот уже раскисшая жёлтая грязь под ногами, и путь мой лежит на восток. Тёплый дождик моросит мелкой сыпью, и одежда быстро напиталась сыростью. Увидев недалеко железнодорожный мост через речку, решил под ним заночевать. Укрытие от дождя было бы весьма кстати, но из маленькой будочки мне навстречу вышел человек с автоматом ППШ и, махнув мне рукой, запретил приближаться. Охраняемый объект не место для ночлега бродяги. А дождик и не думал заканчиваться. Ноги скользят по грязи, и забираться в сырой кустарник не очень-то хочется. Однако дело к ночи, и подходящего укрытия не видно. Свернул с просёлка в лесок и, к своему удивлению, оказался под пологом из огромных лопухов. Они стояли стеной, и я не нагибаясь прошёл под их зелёными зонтиками. Правда, в отличие от наших репейников, эти были нежные, водянистые и легко подламывались от прикосновения. Наломал широких листьев и разложил их поверх мокрой травы. Раскатал палатку и завалил её такими же листьями сверху. Духота, теплынь и сырость тропического леса. С такими условиями ночлега я встретился впервые, и надо было к ним приспосабливаться. Дождевые капли звонкими шлепками стучали по листьям. Опасного соседства не видно, и можно уснуть.
Утром пробуждение получилось лёгкое и быстрое. За шиворот стекали не капли, а целые ручейки. На нижних сторонах бледно-зелёных листьев обильно ползали улитки и слизняки. Пришло осознание, что наступил день моего рождения и я уже на острове Сахалин. Умылся из лужицы, скопившейся на изогнутом листе лопуха. Из другой растительной чаши напился и выбрался на вчерашнюю дорогу. До побережья океана оставалось пол дня пути, и людей вокруг нет. Дождик перестал. Покрытые лесом сопки ещё цепляли остатки тумана, но небо светлело. Очень скоро слева показалась довольно широкая для этих мест река. Она несла свои воды быстро и почти беззвучно. Если бы не одно но. При близком рассмотрении стало ясно, что пить из этой реки невозможно. Тёмно-серая густая жижа неслась к океану вдоль ярко-зелёных берегов. Внимание моё привлекли многочисленные всплески на поверхности реки. Хвосты и плавники больших рыб мелькали повсеместно. Русло реки битком заполнено горбушей. Фотоплёнки в рюкзаке лежит много, и пришло время её тратить. Тропический ураган Джеф, бушевавший в этих местах пару суток назад, выливается в океан с сопок грязевыми потоками. Но нерест рыбы неизменно продолжается.
Мой путь теперь проходит вдоль самого берега мутной реки. Час за часом, утопая по щиколотку в тёплом, почти чёрном иле, бреду вниз по течению. Высокая трава и густые кусты шиповника прижали меня к самой воде, и продираться вперёд стало почти невозможно. И когда я стал выбиваться из сил в непроходимых зарослях высоких трав, вдруг совсем рядом, почти над самой моей головой, проехала тяжёлая автомашина. Оказалось, что дорога здесь идёт вдоль самого берега реки, но из-за травы её не видно. И я вот уже несколько часов бреду по кювету в трёх метрах от дороги, стряхивая со своей головы слизней и пиявок. Обескураженный такой нелепой ситуацией и изрядно проголодавшийся, я вдруг увидел Его. Бесконечные песчаные пляжи тянулись в обе стороны до горизонта, и на сколько хватало глаз голубел великий Тихий океан. Вскоре дорога свернула на мост и устремилась на север. Потрепанный бетонный мост выглядел инородным телом в этой смеси яркой зелени и голубого океана. Солнце уже давно и усердно сушило землю, и я бы давно просох, если бы не бродил по придорожным кюветам. С моста открывался вид на реку и побережье, а также на проржавевший рыболовный сейнер, полузатопленным остовом торчащий в русле. Стали слышны многочисленные гулкие удары о железо корпуса. Это горбуша густой стаей стремится против течения к продлению рода и своей кончине. Но после чистой океанской воды произошла потеря ориентиров. И рыба бьется в берега, в камни у моста, в борт сейнера. Чтобы смыть ил и грязь с одежды, я зашёл в воду, и тут же в меня стали тыкаться большие рыбины. От неожиданного рыбацкого счастья пришлось быстро выбираться на берег. Питьевая вода в моей фляге давно закончилась, и губы пересохли. Недалеко от берега прямо на травянистой полянке поблёскивала дождевая лужа. И дно этой лужи виднелось сквозь незамутнённую влагу. Размышлять тут нечего. Столько чистой питьевой воды за целый день я не встречал. Встал на четвереньки и, опустив лицо в воду, с удовольствием напился. И только потом с удивлением разглядел на дне этой лужи плотно влипшие в траву коровьи лепёшки.
И вот он – океан. Крупный песок на берегу причудливо расчёсан ветрами. Глубина начинается почти у самого берега, но купание доставляет истинное удовольствие. На сотню метров от кромки песка над поверхностью воды одновременно в воздухе висят десятки больших рыбин. Горбуша пришла на нерест и высматривает именно свою речку, именно свой ручеёк, где когда-то родилась. До самой ночи я иду по берегу, и ноги утопают в сыпучем песке. Наткнувшись на чистенький ручеёк и несколько голубых елей и сосен, принимаю это как подарок ко дню рождения. На костре кипячу отвар из хвои голубых елей и, наполнив воздухом надувной матрас, устраиваюсь спать у самой воды. Прибой тихо шуршит, вползая на песок. Тихий плеск волн баюкает и нашёптывает колыбельные сказки. Небо до горизонта наполнено звёздными россыпями. Вот мне и 25. Здравствуй, Тихий океан.
Бамбучки
Несколько дней бродил я по Сахалину. Любовался океаном, лазал по сопкам и ловил в ручьях рыбу голыми руками. Ловил и отпускал. Пересёк Холмский перевал и вышел к берегу Татарского пролива. Здесь прибрежная зона очень отличается от Тихоокеанского побережья. Мелкие камешки и много водорослей, выброшенных штормом на берег. Не очень аппетитный запах гниющих ламинарий и несметные полчища мух. Но это не мешает купаться на мелководье. До глубины здесь больше сотни метров, и волны шумными валами пенятся далеко от берега. Из разговора с местными жителями узнаю, что самое красивое место в этих краях – мыс Крильён. Это южная оконечность острова. Но там пограничная застава. И то, что в сопках бродят чёрные медведи, встреча с которыми нежелательна. За первую неделю голодного похода я уже заметно похудел и обгорел на солнце. Левому плечу досталось особенно, пока брёл на север. Лямка рюкзака натёрла обожженную кожу до крови, но боль не доставляла больших неудобств. К приступам голода пытался привыкнуть и обмануть желудок водой. Ежедневно оставляя позади по 25–40 километров, я жадно всматривался в пейзажи и вслушивался в музыку названий. Узнал у местных жителей, что в местечке Бамбучки они вчера были на рыбалке и видели громадную медведицу с медвежатами. Обнадёжили меня, что это очень далеко и не опасно. Путь мой лежал на юг, и солнце жгло теперь правое плечо. Остались позади несколько приморских городков, и теперь только заросшие лесом сопки возвышались над берегом Татарского пролива. В том месте, где шумный ручей выбирался из распадка, а сопки неохотно чуточку расступились, обнажая слоистые горные породы, решаю заночевать. Узкая щель в скалах, из которой выбегал ручей, манила неизвестностью и загадками. А что там, в тропических дебрях? Где исток этого ручья? Стоит ли размышлять и сомневаться в целесообразности? Свернул с прибрежной щебёнки в русло ручья и нырнул под свод гигантских лопухов. Зелёный туннель, извиваясь, звал меня всё выше по склону сопки. Скользкий плитняк на дне ручья делал походку неустойчивой. То и дело, хватаясь за легко рвущиеся стебли лопухов, балансировал в скользком русле. Ручей быстро мелел и сужался. А свод из очень широких листьев лопуха теперь закрывал и небо. Наступило осознание, что устраиваться на ночлег в таких дебрях глупо и неинтересно, имея внизу ровную и широкую прибрежную полосу. Тем более что утром, возможно, будет восход солнца из моря. Умылся и, напившись воды, пустился в обратный путь. Вначале медленно и с опаской, а затем почти бегом спускался по ручью, перепрыгивая с берега на берег, с камня на камень, с плиты на плиту. Но русло становилось всё шире и шире. И вот когда до выхода из этого извилистого зелёного коридора оставалось совсем немного, мелькнула мысль: «Не упасть бы!» Додумать не успел. Правая нога заскользила по гладкой мокрой плите на повороте. Левая нога попыталась принять вес на себя, но тоже не нашла устойчивого места. Руки схватили много воздуха перед собой, и, потянув на себя эту богатую добычу, изогнутое назад тело тяжко и грузно упало на спину. Рюкзаком ударившись о каменное дно ручья и неуклюже разбросав в стороны руки и ноги, я оказался в воде. А вот висящий на шее фотоаппарат, как раскрученная праща, по самой большой дуге пролетел и упал в ручей далеко позади меня. Грязный и мокрый, выбрался на побережье с мыслью спасать фотоаппарат. До глубоких сумерек обычным ножом разбирал фотоаппарат и раскладывал его внутренности на рубашку. Над костром просушил его оптику и футляр и только утром собрал все части в одно целое. Корпус слегка деформировался, но работать будет.
Пограничный патруль, появившись из ниоткуда, потребовал мои документы.
Вид небритого босяка с голодными глазами просто обязывал их проявить интерес к моей персоне: «Ну что же вы, товарищ мичман?!» Начальник патруля записал все мои данные и отпустил с миром.
К себе, на мыс Крильён, пограничники не пустили. А говорят, с того мыса Японию видно в ясную погоду. Врут, наверное.
Ну, раз нельзя попасть на самую южную точку острова, тогда можно добраться до бухты Лососей. Тоже звучит красиво.
Снова по тропам и просёлкам иду на юго-запад, к городу Анива. Через густые заросли голубых елей, через сопки, напрямик. А тучи к вечеру стали сгущаться. Ноги неутомимо топчут каменистые осыпи на склонах сопок и, выбравшись на асфальт, приводят меня к мосту над чистой речкой. Читаю на голубом фоне дорожного указателя белую надпись «Бамбучки». Ну надо же! То голубые ёлки, то бамбук. А уж не те ли это Бамбучки, о которых предупреждали в Невельске?
Переход тяжёлый, и пить хочется очень. Спускаюсь с дороги по насыпи узкой тропинкой к самой воде. Обрыв крутой и непролазные кусты. Двоим не разминуться. Подхожу к кромке воды и вижу, что у самых моих ног в густой серой грязи наполняются водой свежайшие следы медведя. Да такие, что один след четырьмя ладонями не закрыть. А рядом с этими следами множество мелких следов медвежьих лапок. Понимаю, что я влип, и очень сильно. Медведица затаилась где-то в ближайших кустах рядом, за моей спиной. Нагибаюсь к воде и пью с ладоней, озираясь по сторонам. Волосы на загривке встают дыбом, а в мозгу бьётся мысль: «Они где-то совсем рядом. Они сошли с тропы, увидев меня. Они пропустили меня к воде. И теперь у них выбор – обедать мною или уйти».
А у меня выбор невелик: кинуться в воду в чём есть, под водой отстегнуть рюкзак и, не всплывая, грести по течению у самого дна, сколько воздуха хватит. А у медведицы в воде будет два объекта атаки: рюкзак и я. Значит, шанс ускользнуть всё же есть. Мороз по спине и от страха я весь превратился в слух. Стою, и ничего не происходит. Затрещали густые кусты, и послышались рядом сопение и звук осыпающихся камней. Густая зелень закрывает обзор полностью. Напряжение крайнее и готовность прыгать в воду в мгновение ока.
Мгновения тянутся, и ветки продолжают трещать. Чувствую свой учащённый пульс и поверхностное дыхание. Тело напряжено и сжалось в пружину. Опасность в нескольких метрах, и мне её не видно. Но она меня чует. Она меня видела и уступила тропу. И увела своих детенышей в сторону. Хищница-мать отошла сама и смогла увести с тропы своих медвежат, лишь бы не встретиться с человеком.
Слышатся рык и хруст щебня на склоне у дороги. Раздвигаю кусты и вижу громадную чёрную спину, торчащую из высокой травы. Медведица уходит к дороге и уводит маленьких медвежат, не давая им возможности двинуться в мою сторону. Почти поравнявшись головой с проезжей частью дороги, она обернулась на крутом склоне и встала на задние лапы. Сквозь листву я увидел очень крупного идеально чёрного зверя на фоне тёмных туч. Как же она меня пожалела?
Ещё скатывались камешки по тропке с того места, где она стояла, а её уже не было видно за насыпью. В коленках противная дрожь, и можно выдохнуть. Называется, сходил водички попить…
Ночь Ли
Тучи плотно закрыли горизонт, и сомневаться в том, что сейчас пойдёт дождь, уже не приходилось. Тонкости ночлега в предгорьях, и особенно вблизи рек и ручьёв, всегда требуют внимания и предусмотрительности. Я выбрал берег повыше, запас дров, заполнил фляжку чаем и поставил палатку под деревьями. Штормовые растяжки вбил до упора в грунт. Ветер налетал порывами, и крыша палатки дрожала и трепетала под ударами. И хлынул дождь. Тропическая ночь и ливень. Шум ветра и ломающихся сучьев. Вспышки молний и трескучие громовые раскаты. И снова вспышки и жуткий грохот почти над самой головой. Струи ливня уже не стучат о палатку, они просто падают на крышу и сливаются по её стенам. От раскатов грома вздрагивает земля, и почти сразу следуют новые вспышки и жуткий треск прямо над головой. Похоже, эта ночь будет долгой, и увижу ли я утром тот пейзаж, что видел вечером? Грохочущее небо сверкало непрерывно огнями, и через плотную ткань палатки вспышки озаряли все внутренности моего укрытия. Резкий подъём воды в реке мне не угрожает, а вот спать в таком грохоте – дело привычное.
Звук капель о крышу разбудил меня чуть свет. Внутри палатки сухо, и во фляге есть питьё. Вчерашняя речка, тихая и прозрачная, сегодня превратилась в стремительный мутный поток. И плывут деревья и брёвна, кусты и трава с подмытых берегов.
Бедному собраться – только подпоясаться. И вот я готов двигаться дальше. Но мимо меня течение несёт мёртвых свиней и коров, какие-то столы и скамейки, канистры и бочки и прочую утварь. Осознание, что где-то неподалёку смыло деревню, приходит постепенно. Не доводилось такое видеть, а тем более участвовать в этом. Но людей не видно, и спасать вроде некого, да и дорога зовёт меня в путь. Но позвать-то она позвала, а вот самой дороги и не разглядеть. В низине проезжая часть не видна из-под воды и приходится идти по колено в мутной жиже, нащупывая асфальт. Тёплая вода обильно заполнила все низины и, стекая со склонов сопок, окрашивала окрестности то в жёлтый, то в серый, то в красноватый цвет. Через пару километров пути другая река легла поперёк. И тут было куда как интереснее и страшнее. Остановившись на мосту над мутным ревущим потоком, смотрю во все глаза на то, что несёт река. Вперемешку с досками и брёвнами в потоке плывут утонувшие курицы и собаки, оконные рамы и домашняя утварь. В потоке по дну реки кубарем катится легковая автомашина белого цвета.
Место тут пустынное, и если ночной ураган кому-то и показал козью морду, то далеко от этого места. А здесь в обломках и остатках плывёт горе человеческое. И пока я спал как сурок под грохот небесной артиллерии, у кого-то стихия уносила последнее. Каковы же были моё удивление и недоумение, когда в ближайшем городе из свежих газет я узнал, что «прошёл тропический ураган «Ли». Жертв и разрушений нет».
Часть 2. Система координат.
Безногий дневальный.
Первый год службы – бесконечные приборки и недосып. Смятение чувств.
Желание воевать, быть нужным Родине, когда кругом враги. Тебе ещё нет и двадцати, а рапорт с просьбой направить тебя для выполнения интернационального долга в Афганистан уже давно написан, и ты ждёшь ответ. И стоя дневальным в казарме, со штык-ножом на ремне и повязкой на рукаве, ты держишь прямо спину и отдаёшь честь вошедшим лихо и даже с некоторой бравадой. Ты молод и силён. Ты готовился к службе серьёзно и основательно. Ты уже умел ломать кулаком красный кирпич и выпрыгивать в окна второго этажа на битые камни. Ты проверял себя на голод и холод, на многодневное полное отсутствие сна и работу в ледяной воде. Ты хотел быть полезным и надёжным бойцом.
Часовая стрелка медленно сдвигается вправо от полуночи, и тишина наконец воцарилась. И можно слегка прислониться к краю тумбочки и расслабить гудящие ноги. Бескозырка сдвинута на затылок, и спина, в поисках опоры, прижалась к стенке. Проверяющий ночную вахту «гальюнщик» появится позже, а значит, можно помечтать. Уши твои слушают тишину, а веки тяжелеют. Но ты не сдаёшься. Присесть тебе нельзя, и ходить тебе тоже нельзя, и спать и пить и есть. Тебе ничего нельзя. Ты на посту. Ты преисполнен важности. Тебе доверили свой сон твои боевые товарищи. И надо научиться ждать и терпеть, и стойко переносить….
Шаркающие шаги послышались где-то далеко внизу, и ты вскакиваешь с тумбочки, разрывая слипающиеся отяжелевшие веки. И с удивлением видишь, как жёлтый линолеум пола стремительно приближается к твоему лицу. Тело бесформенным мешком упало вниз. Через мгновение, оттолкнувшись ладонями от пола, ты вскакиваешь и в полном недоумении снова, как подкошенный, валишься вниз. Бескозырка катается по полу, нелепо помахивая ленточками, а ты подтягиваешься на руках за край тумбочки, пытаешься встать с пола. И ужас прошибает твой мозг. У тебя нет ног. Совсем нет. Вскарабкавшись на одних руках и повиснув между тумбочкой и стоящим рядом поручнем ограждения с массивным блестящим якорем на нём, ты, глядя вниз, видишь свои брюки и блестящие ботинки – но в них нет твоих ног. Нет, они висят, там внизу, но ты их не чувствуешь совсем. А шаркающая походка уже слышна рядом с входной дверью. Ты опускаешь ботинки на пол, и при этом ничего не меняется. Висящая снизу часть туловища не контролируется сознанием. Ужас происходящего поражает своей нелепостью. Не может этого быть. Но это так. Ты это понимаешь и чувствуешь.
Секунды, наполненные страхом и непониманием, показались долгими и мучительными. Когда, наконец, мурашки побежали вниз по внутренней стороне бёдер и нестерпимая боль горячей волной наполнила весь объём ног, распахнулась дверь. «Гальюнщик» вошёл и замер в ожидании доклада. На звенящих от боли ногах ты вытягиваешься в полный рост и бодро докладываешь. И только валяющаяся на полу бескозырка портит бравый вид дневального.
Машка
Любимицей её назвать было нельзя. Да и красавицей тоже. Обычная серая, невзрачная кошка. Из беспризорных, приблудных портовых кошек, что живут какой-то своей почти невидимой для людей жизнью. Но эта животинка вошла в историю нашего экипажа. Её подобрали матросы и затащили в прочный корпус подводной лодки. Просто так, из озорства. Поймали на пирсе и засунули в мешок. А в отсеке выпустили. Кошка в ужасе метнулась по проходу и забилась в такую узкую щель, что самой ей оттуда и не выбраться. Вот и появилось разнообразие в нашей скучной жизни. Извлекли и окружили заботой. Лишь бы командир не видел до поры до времени. Кличку ей придумали самую незатейливую – кошка Машка. И сделалась-таки Машка всеобщей любимицей. Поселили её в закаютном пространстве 4-го отсека и стали кормить тем, что сами ели. Моряки только с виду грубые и серьёзные, а в душе у каждого из них живёт маленький мальчик. Машка быстро освоилась в отсеках лодки и старалась на глаза командиру не попадать. На охоту ходить не надо. Крыс у нас на лодке к тому времени уже не было. Это наш доктор постарался. Объявил им войну до победного конца, разложив по всем отсекам маленькие промасленные пакетики с отравой. И крысы сдохли. Все. И как-то сразу. А, как известно на подводной лодке полным-полно потайных мест, куда невозможно добраться ни рукой, ни пылесосом. И вскоре пошёл по всем отсекам запах. Отсечная вентиляция перемешивала воздух между палубами и трюмом, прогоняя его через фильтры. Но пока трупики не высохли и не превратились в мумии, мы дышали ароматами разлагающегося мяса. Это потом, через несколько лет, когда лодка встала в ремонт и её начали потрошить очень сильно, вот тут и стали находить в самых потаённых местах десятками высохшие крысиные тушки-сухарики. Но вернёмся к Машке. Естественных врагов у неё не было, и она расцвела. Раздобрела и похорошела. А вскоре стало ясно, что Машка у нас на сносях. И прибавление потомства случилось быстрее, чем мы могли предположить. Пришёл приказ на выход в море и экипаж привычно начал готовить лодку к бою и походу. Для меня подготовка к вводу реакторов всегда была делом хлопотным и серьёзным. Эта процедура долгая и строго последовательная. Когда управленцы вдыхают жизнь в, казалось бы, мёртвое железо и в реакторах начинает циркулировать теплоноситель, тысячи датчиков контролируют этот процесс. Пока есть питание с берега, и пульс реакторов почти не прощупывается. Сигнализация молча констатирует состояние систем и механизмов. Но вот уже поданы все виды питания – и завертелась комплексная проверка всех систем и механизмов. Звучит команда: «По местам стоять. К вводу ГЭУ». И побежали.
Из почти коматозного состояния за считанные часы оживает несколько десятков тысяч лошадиных сил. Что-то срабатывает сразу и работает безукоризненно, а что-то заклинило, и приходится помогать механизмам вручную. Что-то крутить, расхаживать, открывать и дожимать. И вот первый перегретый пар подают на турбины. Заработали конденсатные насосы. В отсеках становится душно, жарко и пахнет как-то по-особому. Это жизнь к кораблю возвращается.
Но никто и не подозревал, что в это же самое время, в этом железном чреве подводной лодки, прямо в моей каюте, на моей койке Машка родила четверых котят.
Я забежал в каюту переодеться в сухое и чистое бельё – и вижу, как у самой моей подушки разлеглась кошка и вылизывает маленьких, ещё мокрых котят. Она когтями расчесала байковое одеяло цвета морской волны и разлеглась как кормящая мать. Ещё вчера ласковая и добродушная, с моим появлением зашипела и, прижав уши, была готова атаковать меня: «Нет, Машка. Так дело не пойдёт. Это моя койка, а твой домик – за каютой. Вот туда и иди».
Но попробуй уговори новоиспечённую мамашу, когда она норовит кинуться и загрызть насмерть любого?
Пришлось сходить на камбуз и притащить оттуда подходящую коробку. Положить в неё кусочек старого байкового одеяла и чистой ветоши. С таким кошкиным домиком я и вернулся в свою каюту. А там всё та же идиллическая картинка. И никакие уговоры не помогают переехать на новое место. Пришлось силой Машку выгнать из каюты, а котят положить в коробку. Крошечные беспомощные шерстяные комочки, тоненько попискивая, перекочёвывают в коробку. А в нашей маленькой каюте была разобрана часть потолочной обшивки для дополнительного притока воздуха из отсека. И только я протянул руку за последним малышом, как мне на плечи и шею сверху стремительно бросается Машка и вонзает в меня и когти и зубы. От неожиданности и резкой боли я вскрикнул и, резко распрямляя спину, ударился головой о верхнюю койку. Пытаясь стряхнуть со спины грызущую отчаянную зверюгу, я изрядно поизворачивался:
«Машка! Тварь! Зелень ты подкильная! Якорь тебе в клюз, зараза ты мохнатая! Я же делаю как лучше, а ты что творишь?»
Едва стряхнул с себя очумелое животное, как она запрыгнула в коробку к своему потомству. Спину и шею зажгло и защипало. Кровь струйками потекла по спине. А из коробки на меня смотрят злые глазищи не мигая. И шипит, и огрызается, и не хочет никуда переезжать. Беру коробку аккуратно и на вытянутых руках выношу из каюты в отсек. Несу и думаю: «Только бы в лицо не кинулась эта шипящая тварь». Занёс за каюту и поставил в тихое тёмное место: «Живи тут, а в каюту ходить запрещаю».
Пока только говорил – слушала.
Захожу в каюту, чтобы снять и почистить взлохмаченное одеяло, как слышу над головой шевеление и в отверстии потолка вижу Машкину мордочку с котёнком в зубах.
«Ну куда ты его тащишь? Здесь мой домик, а там, в коробке, – твой. Там и живи», – говорю ей.
А она уже спрыгнула на соседнюю койку и, положив котёнка, злобно зашипела.
– Нет, Машка, эта койка тоже занята. На ней спит секретчик, а он кошек не любит.
Снова выгнал кошку за дверь и, положив на ладонь пискающий комочек, понёс его за каюту. Пока нёс в коробку первого, Машка принесла в каюту второго.
– Нет, Машка. Так дело не пойдёт. Здесь все койки заняты. Свободных мест нет.
Круглые глазищи смотрят на меня не мигая. И, похоже, отступать она не хочет.
Тут в каюту заходит штурманский электрик Женя Никитин. Принёс свои вещи и говорит:
– Ай, Машка молодец. Мы в море, а ты рожать вздумала. А за каютой темно и скучно. А тут тепло, светло и мягко.
Бросил вещи в шкаф и ушёл. Я снова выгнал Машку за дверь и унёс котёнка в коробку. Прикрепил на потолок кусок снятой обшивки. Попросил вахтенного матроса обработать одеколоном мою спину, и вроде порядок. Да не всё так просто. Обшивку я прикрутил только на два болта, а тут команда:
– По местам стоять. Со швартовых сниматься.
И завертелась кутерьма. Я в кормовой швартовой команде. Оделся и побежал наверх. А когда прошли узкость и вышли в море, спустившись в свою каюту, обнаружил всё семейство на койке секретчика.
– Ну, ты и настырная, Машка.
Отогнула часть каютной обшивки и влезла в каюту.
В каюту заглянул секретчик Саша Белов и сказал, что жить он будет у себя в секретной части. Так что койка свободна. Великодушный жест с его стороны. Моря обещали быть долгими, и я оборудовал для Машки место на верхней койке, под самым потолком каюты. Постелил простынь, свёрнутую вчетверо, и положил туда котят. Подоткнул занавеску под матрац и снова снял с потолка лист обшивки: «Вот там лазай, а там живи».
И этот вариант Машку устроил. Теперь она не таясь ходила на камбуз в другой отсек, где её кормили вкусностями.
А ко мне в каюту потянулись ходоки. Сплю, не сплю – дверь каюты нараспашку и вереница желающих посмотреть котят. Занавесочку отодвинут и глядят на идиллию. А то, что мне хочется спать, – вторично.
Со временем котята подросли и стали ползать по всей койке, и занавеска их уже не сдерживала.
И вот как-то дремлю после вахты. Жду тревогу для всплытия на сеанс связи и определения места и вдруг слышу шлепок об пол. Включаю свет в изголовье и вижу на палубе распластанного котёнка. Шлёпнулся с такой высоты на железо и пищит. Лапы-то ещё не держат. Поднял и уложил его обратно за занавеску. А через минуту смотрю, занавеска задёргалась. В просвете появилась Машкина морда с котёнком в зубах. И вдруг она мотнула головой и швырнула котёнка на палубу. Котёнок так же громко шлёпнулся о палубу и жалобно запищал. Я вскричал: «Машка! Да что ж ты делаешь? Нельзя бросать своих детей с такой высоты на железо».
Снова поднял и положил малюсенького, ещё слепого котёнка подальше от края койки. Накрепко закрыл все занавески и погасил свет в каюте.
В конце тех морей по моей каюте бегало целое скопище полосатых симпатичных котят. На базе их всех разобрали по домам, а Машка переехала жить в казарму и больше с нами в море не ходила.
Не люблю кофе в зёрнах
Спросите у подводника, что такое большая приборка, и он вам ответит. Это любимая команда всех старпомов. Это священный ритуал поклонения богине Гигиене, в котором обычно участвует весь экипаж. И сколько их было, лучше не вспоминать, но однажды это священнодействие проходило в особо извращённой форме. Дело в том, что известные всем «домашние животные» тоже захотели стать подводниками, и надо признать, что это у них очень хорошо получилось. Краса и гордость мира насекомых – обычный рыжий таракан, в простонародье называемый прусак, – посчитал для себя просто неприличным остаться в стороне, когда все прогрессивно – продвинутые осваивают просторы Мирового океана. И лучше всего воспользоваться для путешествия в безбрежную пучину площадаями современной атомной подводной лодкой. А чего мелочиться?
На Северах они давно и плотно заселили все пригодные для жизни места, и останавливаться на достигнутом не собираются. Их погонят из казармы – они уйдут в гостиницу. Погонят из гостиницы – они уйдут на продсклады и береговой камбуз, и далее по списку.
После ремонта из цеха завода наша лодка вышла как новенькая. Чистая и гладкая снаружи. Правда, сильно закопченная внутри. Но маляры набросились и выкрасили так, что глазу стало любо. А уж когда мы отчистили все блестящие шильдики да жёлтый линолеум постелили на проходные палубы, стало ясно, что плавучий отель готов к приему новых постояльцев. Ну, просто лайнер имени культуры и отдыха. И ежедневно мы играем в любимую игру нашего старпома с поэтическим названием «Большая приборка». И вот отовсюду куда только возможно засунуть руку по плечо: из-за электрических щитов, из-за приборов, из-под механизмов – выгребается великое множество всякой всячины. Электроды, рукавицы, гаечные ключи и болты, целые ватники и сапоги. Ремонт – штука серьёзная. А потом – с носа в корму, сверху вниз. В одной руке – мокрый кусок поролона с мыльной пеной, а в другой руке – сухая ветошь. И погнали – каждый на своём участке отсека. Так бывало много раз, и казалось, что отсеки вылизаны до блеска, но не всё так просто. Перед каждым выходом в море тащат моряки с базы сумки с вкусностями. Тащат книги, сигареты и фрукты, печенье и кофе. Моря – штука долгая. Вот в этом скопище сумок и пакетов с базы едут на хозяйском хребте не внесённые в список экипажа незваные гости. К их прибытию мы всё подготовили, и шустрые, весьма энергичные рыжие твари быстренько разместились по всем отсекам, включая реакторный.
Когда по отсекам раздаётся команда: «Корабль к бою и походу приготовить», в суете и беготне не особо разглядываешь, кто с тобой в море идёт. И вот готовы и ждём «добро» на выход, и тут вдруг замечаешь, что с ближайшего прибора на тебя смотрит здоровенный таракан и нетерпеливо шевелил усами. Нагло прищурив один глаз, всем своим видом говорит: «Ну! Мы идём в моря или как? Мы уже давно на борту и готовы, а вы всё возитесь». Конечно, за наглость им часто попадало тапочкой между глаз, но на то они первопроходцы. И только диву даешься, что же они на лодке едят. На берегу – дело другое, там понятно. Был у нас радист Гена Зернов. Метр с кепкой, но «шило» делил только на две категории – вкусное и очень вкусное. Довелось ему как-то протирать свои внутренности особо вкусным, да в хорошей компании себе подобных. Ибо обработка внутренней части пищепровода часто требует особого коллективного подхода. На этот раз творческий процесс, видимо, был недостаточно подготовлен заранее. И оказалось, что время позднее, тёмное и холодное. А из еды всего две вещи. Либо спичку разжевать, либо просто рукавом занюхать. Правда, была ещё банка сгущёнки, ну ни к селу ни к городу. Вскрыли, пососали сладенького, да легли спать, кто где смог. Гена со словами: «А, не привыкать» – лёг прямо в шинели в ванну и заснул. Могучий организм бывшего чемпиона флота по боксу в легчайшем весе, с вечера обработанный особо вкусным составом, в момент пробуждения захотел пить. В потёмках пошарил по столу и, наткнувшись на банку сгущенки, припал к ней жадными губами. Отхлёбывая глоток за глотком, не сразу сообразил, что густая масса как-то неохотно вытекает из банки. Да и глотается как-то не так, и вкуса не разобрать. И на зубах что-то застревает. С трудом один глаз удалось навести на резкость, и в утренних сумерках, медленно, с хрустом пережёвывая, Гена видит в своих руках пустую банку, выпитую ещё вчера. И, видимо, кто-то из коллег, более стойких, налил водички в пустую банку, да выпить не смог. И в этой банке за ночь пали сладкой смертью многочисленные рыжие обитатели этой квартиры…
Почти мирное сосуществование на лодке моряков и тараканов говорит о выносливости обоих видов. В день ухода из базы учёные мужи из дизельного отсека решили поставить эксперимент, целью которого являлось познание возможностей таракана-прусака при полном отсутствии еды. Поймали и посадили в стеклянный отстойник газоанализатора особо нахального и шустрого стасика. Стекляшка устроена так: воздух там есть, а вот еды нет никакой. И каждый вахтенный перед заступлением стучал по стеклу пальцем и проверял активность подопытного. Мол, не спи – замёрзнешь. Спустя 90 суток похода этот стасик всем уже изрядно надоел, но прыти своей так и не убавил. Коллеги посовещались и торжественно вскрыли отстойник, выпустив сидельца на прогулку. Таракан легко рванул по среднему походу к переборочной двери в тайной надежде покинуть этот негостеприимный отсек, и тут невесть откуда появившийся наш добрый корабельный доктор уверенным и отработанным движением наступил на экспериментальный образец со словами: «Ну, я вам скоро устрою». На момент прихода в базу популяция тараканов достигла критического уровня. Встал вопрос о принятии радикальных мер воздействия. Битьём линейкой на пультах и тапками на проходах далее было ограничиваться нельзя. Едва мы пришли в базу, как вдруг скучающий по делу доктор развил такую деятельность, что всем стало ясно – Пилюлькин готовит маленькую войну. Однажды экипаж построили на пирсе по отсекам, и нашему взору предстал главный тараканоборец всех времён. Вслед за нашим маленьким доктором, как-то вдруг ставшим большим и важным, матросы тащили ящики с дихлофосом в баллонах. В каждый отсек назначили по два человека и выдали по целому пакету с баллонами. Всю вахту с лодки убрали, оставив только четверых. Вахтенный носа, вахтенный кормы и вахта в центральном посту. Назначили по два человека из каждого отсека для проведения газовой атаки. Мы спускались в лодку и быстро разошлись по своим отсекам, сняли с аварийных щитов топоры и деревянные клинья. Включились в средства защиты ИП–6 и дружно начали разрубать топорами баллоны. С фырканьем жидкость из пробитых баллонов летела во все стороны. Через пару минут мы задраили отсек и покинули прочный корпус через люк 10-го отсека. Два часа экипаж стоял на пирсе и любовался солнышком. Свежая зелёная травка, тучки, ветерок, водичка плещется о пирс. А перед нами стоит блестящий чёрный корпус подводной лодки, сейчас превращённый нами в газовую камеру. И мы готовимся к штурму. Час пробил. Лодка вентилируется в атмосферу, и старпом объявляет большую приборку. Распахнулись все три входных люка, и мы, как на абордаж, кинулись все вниз по отсекам. Картина последствий газовой атаки впечатляет. Как путешественники, они, конечно, хорошо приспособились к выживанию, но вот противогазами обзавестись не догадались. Их несметное войско сметается обычной метлой на совок и ссыпается в ведро. Вскрываются светильники, сейфы, приборы, распределительные щиты и всё, что можно вскрыть. И выгребали мы на проходную палубу кучки ещё шевелящихся тварей. И целыми вёдрами выносили наверх. И скребли и чистили отсеки до темноты. Мусорный контейнер наполнили почти до краёв чистым тараканом. Большая слабо шевелящаяся куча, рассыпанная, как кофейные зёрна на обжарке.
Не люблю кофе в зёрнах.
Капсула
Стояли мы тогда на Южных Яграх весёлого города С. Чу-у-удное местечко. После сопок и консервов оказались в цивилизации. Здесь в заводской столовой давали блины и сметану. Недалеко от пирса, сурово украшенного железным хламом, среди строений из красного кирпича росло несколько настоящих сосен, и день тогда выдался солнечный. А вот приспичило спецтрюмным срочно заменить воду в цистерне биологической защиты. Ну, хоть тресни, а заменить надо немедленно. Танкер для приёма грязной воды придёт завтра утром. А весь вопрос в том, что отверстие для выкачивания этой самой воды находится в корме подводной лодки ниже ватерлинии, и значит, нужны катер или понтон и куча согласований и разрешений. Да и как под водой пристыковать к шпигату заглушку со штуцером? А танкер заказан, и надо успеть. Спецтрюмные, как ударенные антилопой, бегали по пирсу в поисках пустых бочек, чтобы сделать подобие плота, да, видно, не судьба. То ли бочки пустые кончились, то ли плохо искали. Механик рвёт и мечет, а толку чуть. И, видя замешательство и безысходность в глазах старшины команды спецтрюмных Сашы Кувалдина, я предложил свою помощь. Если применить некоторые навыки скалолазания и начальные знания верёвочного курса альпиниста- любителя и позаимствуешь у боцмана прочных капроновых концов, возможно, и удастся с минимальными затратами дело сделать. Механик дал «добро», и мы начали подготовку. Корпус лодки у вертикального руля мокрый и скользкий, а зацепка есть только на стальном ограждении проблескового огня. Но мы навесили верёвочные перила, смастерили беседку и, вися вниз головой, опустив вытянутые руки под воду, вполне могли дотянутся до нужного шпигата. Акробатический этюд почти удался, но тут появился механик и решил нам помочь. Лодка стоит у мелководного причала. Под килем считанные метры, но если продуть кормовую группу цистерн главного балласта, то нужный нам шпигат появится над водой и дело будет проще простого. Механик взялся руководить процессом дифферентовки. Из центрального поста дали пузырь сжатого воздуха в корму. Фонтаны брызг и грохот. Корма немного поднялась из воды. Но недостаточно. Повторный пузырь в кормовую группу цистерн главного балласта – и вот уже почти хорошо. А инженерная мысль работает на опережение. Если корму надо поднять, то возможно притопить нос. Дифферентовка подводной лодки у пирса на швартовых концах. По команде механика вахта открыла клапана вентиляции цистерн главного балласта носовой группы – и послышался звук выходящего воздуха. Кормовые горизонтальные рули показались над водой, создавая комфортные условия для нашей работы. И в ту же секунду «Каштан» верхнего вахтенного разродился гадким хрюканьем ревуна и почти сразу перезвоном аварийной тревоги. И мы бросились через кормовой люк в прочный корпус. Дальнейшие события вынудили про установку заглушки на корпусе на время забыть. Произошло то, что повергло в шок и уныние не только весь наш экипаж, но и тех, кто поставил нам в прочный корпус совершенно новую и очень дорогую «игрушку». Стальная колба высотой в четырёхэтажный дом, набитая битком последними разработками военной мысли, оказалась под водой с раскрытым входным люком.
А вот надоело, оказывается, гражданским наладчикам всякий раз расписываться в вахтенном журнале: «Открыто», «Закрыто». Изолентой датчик закрытия люка завязали, и порядок. Ходи когда хочется. Им и в голову прийти не могло, что мы лодку будем у пирса раскачивать и нагибать. Итак, ЧП случилось, и надо немедленно его устранить. Ну, воду-то соленую из капсулы выкачали довольно быстро, а вот с подмоченными приборами надо что-то делать. И началась беспрецедентная работа по спасению оборудования, имевшего контакт с солёной водой. Спустя час первая группа моряков отвинчивала приборы в капсуле и вынимала их наверх. Вторая группа переносила эти приборы через три отсека и укладывала их в кают-компании. Третья группа застелила обеденные столы простынями. Неизвестно откуда взявшиеся три нержавеющие ванны по 100 литров каждая доверху заполнили спиртом. И это в то время, когда вся страна боролась за трезвость и «сухой закон».
И процесс пошёл. На трёх столах приборы вскрывали и последовательно окунали в три ванны со спиртом, потом сушили сжатым воздухом из шланга. На четвёртом и пятом столах велась обратная сборка, и прибор уносили устанавливать на своё место в капсулу. Через два часа третью группу пришлось менять полностью. Концентрация паров спирта в кают-компании была критическая, и, несмотря на работу вентиляции, моряки начали сначала хихикать, потом просто опьянели и стали падать у столов. Вторая смена ремонтников-спиртокупальщиков продержалась не дольше. Приборов больше тысячи штук – и вот уже и мы стоим, хлюпая тапочками в спиртовых лужах. Сжатый воздух свистит, обдувая внутренности вскрытых приборов, и брызги спирта летят на потолок и стены. А в пустеющие ванны подливают всё новые порции спирта из молочных бидонов. Гонка за спасение приборов продолжалась до утра. Экипаж справился с задачей меньше чем за сутки, израсходовав весь запас корабельного спирта. Мутные остатки слили обратно в бидоны и унесли в каюту механика.
После разбирательства комиссия флота признала экипаж невиновным. А заглушку со штуцером мы утром всё же прикрепили. И танкер сделал своё дело.
Контакт
В те далёкие славные незабвенные времена я ещё бы поглядел на того, кто попробовал бы пронести на борт подводной лодки фотоаппарат или кинокамеру. Про видеокамеры мы тогда и слыхом не слыхивали. Впрочем, ребята с голубыми глазами и в скрипучих сапогах очень быстро и в самых деликатных выражениях объяснили бы, какие дали видны из их кабинетов и куда они рекомендуют засунуть ваше желание иметь фото, скажем, верхом на турбине подводной лодки или в каком другом укромно-секретном месте. А тогда этот случай был просто чудом. Командир вызвал меня к себе в каюту и назначил нештатным фотографом экипажа.
И вот Норвежское море. Уже давно. Всё как обычно. В тревоги наигрались, экипаж втянулся в морской распорядок, и серые однообразные дни отличаются только датой в вахтенном журнале.
Всплыли на сеанс связи и определение места. Сравняли давление с атмосферным по шахте вдувной вентиляции. Боевой части – №1,№4, РТС – готовность №1. Остальным – готовность №2 надводная. Я, по тревоге, расписан в 8-м отсеке и давно сделал всё, что нужно. Но на этот раз со связью что-то не заладилось, раз мы сразу не нырнули. Заранее зная время всплытия и то, что в корме есть возможность спокойно побриться, я захватил с собой бритвенный станок. И точно, вода в тамбур-шлюзе была. В корме народ всегда живёт богато. Даже когда испарители засолятся почти полностью и весь экипаж будет ходить небритый, потому что в умывальниках не будет воды. Даже тогда турбинисты умудрялись устраивать себе душ под испарителем. Но я не об этом. Стою и намыливаю себе щёки. Красота, комфорт, водичка тоненькой струйкой течёт даже тёплая. И тут вдруг, как молотком по лбу, звучит команда по громкой связи: «Мичману Артемьеву прибыть на мостик».
И после небольшой паузы почти бред: «С фотоаппаратом».
Полсекунды я не верил своим ушам понимая, что про фотоаппарат знает только командир корабля, и только потом опрометью метнулся в свою каюту. Проскочив пять отсеков и прихватив из сейфа фотоаппарат, я оказался в центральном посту. Бегу и думаю: «Где я, а где мостик. И что же там, наверху происходит, если впервые за всю службу им понадобился фотоаппарат».
Но осмыслить происходящее не успел. В центральном посту замахали руками, мол, давай-давай, быстрее наверх. Через люк сверху тянет морозным ветром. Пахнет сыростью и солью. Пока мозги думали что да как, тело, в чём было одето, в том и добежало до ограждения ходовой рубки. Запросил «добро» на мостик и, не дождавшись ответа, выбираюсь наверх. Вбежал и осмотрелся по сторонам, привыкая глазами к темноте. На моё появление никто не обратил внимания, хотя спины присутствующих закрывали добрую половину линии горизонта. Полярная ночь и мириады звёзд на небе. Видимость исключительно замечательная для этого времени года. Верчу головой по сторонам, а руки автоматически расчехляют фотоаппарат и взводят затвор. Боцман сидит на руле, и его профиль подсвечивается желтоватым светом указателя курса, но голова повёрнута вправо. Пульсирующий свет проблескового огня выхватывает из тьмы спины и плечи нескольких человек. Все сгрудились на правом борту, и бинокль идёт по рукам. С левого борта висит чёткий полумесяц ночного светила, и мелкие морские волны в лунной дорожке мерцают фантастическим светом. Всё командование корабля здесь, ну и особист, конечно. Куда же без него. Скорость у нас невелика, и нос нашей лодки плавно раздвигает толщу моря. Белые пенные валы разбегаются в разные стороны и проскальзывают вдоль бортов. Командир, заслышав мой доклад, быстро повернулся и почти кричит: «Давай, Яковлевич, готовь свой аппарат и фиксируй всё».
А меня и торопить не надо, уже всё готово. Глаза начинают привыкать к темноте, и я различаю людей, стоящих на мостике. Понимаю, что они все в ватниках и полушубках, в зимних шапках, и все смотрят в одну сторону.
Несмотря на наличие несметного количества звёзд, тьма вокруг кажется густой на ощупь. За кормой тянется к горизонту светлый кильватерный след, и над головой холодный ветер треплет полотнище флага. Командир, уступая мне место у самого борта, показывает рукой на горизонт: «Строчку огней видишь?»
– Так точно, вижу товарищ командир.
– Снимай с упора на выдержке, плёнку экономь, оно нас догоняет. Боцман вовремя углядел.
И, щёлкнув рычажком переговорного устройства, вызвал центральный пост.
– Есть центральный. Металлическим голосом отозвалось переговорное устройство.
– Разведка, что видишь?
– Горизонт чист, товарищ командир.
– Акустик, как горизонт?
– Горизонт чист, товарищ командир.
Я опёрся локтями о край ходового мостика и навёл объектив на далекие огни.
Чёткая строчка огней через одинаковое расстояние светло-жёлтого цвета, и немного впереди – один ярко-зелёный. А замыкает кавалькаду яркий красный сигнал. Эти огоньки, выстроившись в ряд, двигались параллельным с нами курсом и догоняли явно нас. Щёлкает затвор «Зенита», но расстояние до огней ещё велико. И в видоискатель фотоаппарата почти ничего не видно. Привыкшими к темноте глазами ясно просматривается картина происходящего, как огни смещаются по отношению к звёздам, но разглядеть сам объект с такого расстояния пока не представляется возможным. Но на душе вдруг становится как-то неуютно. Тревожно и зябко.
– Для корабля высоковато, пожалуй, метров 250–300 над водой.
– А для самолёта слишком низко, да и скорость маловата.
– А размеры? Это ж ни в какие размеры не лезет, не меньше километра в длину.
– Да, пожалуй, побольше будет. Тут и два километра от зелёного до красного.
Командир снова запрашивает центральный пост.
– Разведка, что видишь?
– Горизонт чист, товарищ командир.
– Повнимательнее там.
И, обращаясь к старпому, сказал:
– Чёрт знает, что это за штука такая и чего от неё ждать. На приборах ничего нет ни в воде, ни в воздухе, а мы видим объект невероятных размеров невооружённым глазом.
И, обращаясь ко мне:
– Яковлевич, снимаешь? Что за плёнка у тебя?
– Немецкая, «Орвохром», для слайдов.
– Пойдёт, лишь бы получилось зафиксировать то, что мы видим.
– Ну и махина!
– Что же это за машина такая? Похоже на дирижабль. Смотрите, теперь уже видны полупрозрачные очертания корпуса.
– А сквозь очертания видны звёзды.
– Что же он, прозрачный, как мыльный пузырь?
– Похоже, он идёт по нашу душу. Вы только гляньте!
Строчка огней всё ближе к нам, и всё яснее видны очертания огромного аппарата. Теперь и без бинокля видно, что объект воды не касается. На воде никаких следов не видно. До объекта около восьми километров. Габариты точно просчитать сложно, но то, что видно обычным глазом, в сравнении с поверхностью моря и на фоне чёрного звёздного неба можно описать как громадный, обтекаемой формы, продолговатый полупрозрачный объект. Около двух километров в длину и около 300 метров в диаметре.
– Ну и колбаса! А как легко сбавил скорость!
– Похоже, он точно по нашу душу.
– Посмотрите, вроде нос вырисовывается, а корма чуть тоньше.
– Самолёт при такой скорости давно бы в воду упал.
– Ни винтов, ни открытого огня, ни звука. Но свет как из иллюминаторов самолёта или дирижабля.
– Я тут прикинул, если он железный, то в нём не менее полумиллиона тонн.
– И где же такие аппараты строят?
– Да чтобы висел и не падал?
И снова командир запросил центральный пост:
– Кто на журнале?
– Мичман Сапрыкин, товарищ командир.
– Записать дословно. Наблюдаю объект на дистанции пяти морских миль. Направление – Норд. Наблюдаю строчку огней около 50 штук ярко-жёлтого цвета. Передний – зелёный, задний – красный. Полупрозрачный силуэт по форме напоминает дирижабль. Шума двигателей нет, на радиообмен не отвечает. МРТ-75 объект не фиксирует. Габариты объекта - около двух километров в длину и до трёхсот метров в диаметре. Визуальный контакт ведут восемь человек. Фамилии впишете позже. Запросите радистов, как с квитанцией?
– Пока квитанции нет.
– Яковлевич, сколько кадров отснял?
– Десять, товарищ командир.
– И какая страна умеет такое строить?
– Похоже, что эта страна не здесь. Совсем не здесь.
Кто-то с грустью и надеждой в голосе произнёс:
– Вот бы поближе подлетел, хоть рассмотрели бы по лучше.
– И лунатики сделали бы нам ручкой, мол, привет, сердешные. Полетаем или в догонялки сыграем?
– И мы им тоже ручкой, мол, поныряем?
– Смотрите! Он скорость прибавил.
– Похоже, он нас уже сосчитал и мы ему больше не интересны.
– Боцман, курс?
– 270 градусов, товарищ командир.
– Центральный пост. Говорит командир. Объект увеличил скорость и уходит курсом 320 градусов.
– Яковлевич, фиксируй.
– Смотрите, как легко набирает скорость!
– И вроде разворачивается вправо.
Строчка огней как бы стала укорачиваться, и расстояние между огнями становилось всё меньше. И когда маневр поворота был почти закончен и огни почти слились в плотную строку, вдруг объект с невероятным ускорением и набором высоты устремился к горизонту. Как метеор чертил линию на небе при падении, так и здесь стремительно огни скрылись из поля зрения.
– Ну, и хрен с ними, с лунатиками. У нас и без них проблем хватает.
Переговорное устройство щёлкнуло, и металлический голос произнёс:
– Мостик. Центральный пост.
– Слушаю, командир.
– Товарищ командир, радисты получили подтверждение.
– Добро. Приготовиться к погружению. Надстройку и мостик к погружению подготовить.
– Яковлевич, сколько кадров отснял?
– 32, товарищ командир.
– Ну и добро. Сейчас нырнём. А после отбоя тревоги рапорта об увиденном должны лежать у меня на столе. И рот на замок.
И тут особист берёт меня за локоток и вкрадчивым, ласковым голосом говорит: «А плёночку отдайте мне прямо сейчас».
Из открытого люка послышались звонки учебной тревоги, и я вдруг почувствовал, как жутко продрог. Да так, что пальцы не гнутся, но плёнку вымотал и вручил особисту.
– Все вниз. Погружаюсь, – сказал командир, и мы поспешили в тёплое чрево лодки.
«Плавник»
Вот уже 20 лет прошло, а детали тех событий иногда всплывают в памяти, и чувство горечи заполняет душу. Сказано и написано про эту историю довольно много. Хочется рассказать свою версию происшедшего 7 апреля 1989 года в Норвежском море.
Наша лодка отработала с «Плавником» совместную задачу в одном из районов, и далее каждый экипаж пошёл своим путём.
10.45 – Объявили подъём первой боевой смене.
Умылся, и окончательно проснувшись, переодеваюсь в кремовую рубашку. Из пятого отсека пахнет борщом и солёными огурцами.
11.15 – Первой боевой смене обедать.
Столы накрыты, и еда выглядит даже аппетитно. Напротив меня за столом обычно сидел специалист ЗАС, и опоздание к столу не в его правилах. А тут задержался, и когда пришёл, то был мрачен и серьёзен. Откусывая большие куски хлеба и позвякивая ложкой о край тарелки, он сосредоточенно жевал и смотрел перед собой куда-то в пустоту. И вдруг, ни к кому, не обращаясь, тихим шепотом произнёс: «Кто-то рядом горит. Сильно горит. Передача шифрованная, не разобрать. Даже SOS кодированный».
Эта новость озадачила, но не лишила нас аппетита, и мы спокойно продолжили трапезу.
11.45 – Первой боевой смене приготовиться к заступлению на вахту и построиться на проходной палубе третьего отсека.
12.00 – Заступил на вахту и ушёл осматривать кормовые отсеки.
13.30 – Учебная тревога. По местам стоять. К всплытию.
Продулись и всплыли в надводное положение. Всё штатно, привычно и спокойно.
16.10 – Сменился с вахты и, запросив «добро» в центральном посту на выход наверх, поднялся в рубку. А тут солнышко сквозь тучки светит, ветер, и даже не очень холодно. На ходовом мостике собралось несколько человек. Народ курит, и какая-то необычная обстановка вокруг. Лодка ходит кругами на малом ходу, оставляя изогнутый кильватерный след на воде. И никто нас с мостика не выгоняет. Вахтенный офицер доложил в центральный пост о том, что с кормы курсом на северо-запад летят три гидроплана. А мы стоим и просто курим. По линии горизонта видно, что тем же курсом быстро движется большой надводный корабль. «Вероятно, затеяли очередное учение», – подумал я и, замёрзнув на ветру, спустился вниз. В центральном посту я увидел недоумение и растерянность на лице командира только что получившего приказ идти в базу строго в надводном положении и самым малым ходом. И брели мы в базу долго и медленно. В Оленей Губе шёл мелкий снежок, и беленький пирс гостеприимно прижал нас к себе, как любимое дитя. Командир ушёл в штаб бригады, а когда вернулся, то на нём не было лица. Нас собрали в кают-компании и объявили, что затонул «Плавник». Спасли из 96 человек экипажа только 41. Их на крейсере «Киров» доставили в Североморск, в госпиталь. Деталей пока нет. Горечь утраты стала просачиваться из мозга в душу, и мы, собравшись в каюте, обсуждали услышанное. И чем больше становилось известно, тем яснее вырисовывалась картина трагедии. И росло чувство личной вины за такие чудовищные последствия аварии. Простейшие расчёты показывали, что у нас был хоть и небольшой, но реальный шанс успеть к месту их гибели и помочь оставшимся в живых. Если бы им было позволено заявить о своей беде в прямом эфире. А нам было позволено идти их спасать. Нас разделяло менее 200 километров! За семь часов, пока они боролись за живучесть своего корабля уже в надводном положении, мы могли реально подойти к ним и снять людей с борта. И не пришлось бы им 1 час 45 минут находиться в ледяной воде. Если бы их учили пользоваться спасательными плотами. Если бы их учили пользоваться всплывающей капсулой. И ещё много-много этих если.
…А случилось вот что. Мы работали с ними в паре 4 и 5 апреля и утром 6 апреля расстались. Суперсовременная, цельнотитановая, самая глубоководная скоростная подлодка в мире. Чудо инженерной и конструкторской мысли. Оснащённая по последнему слову техники подводная лодка вдруг вышла из подчинения. И в тот момент, когда мы умывались и готовились обедать, у них в центральном посту в 11.15 не прошёл доклад об осмотре 7-го отсека. А вот не отвечает вахтенный 7-го отсека на вызовы, и всё. И пожарная сигнализация не сработала. Из центрального поста вызвали на связь вахтенного 6-го отсека мичмана Колотилина Володю, мол, сходи посмотри, что в 7-м отсеке происходит. Через полминуты мичман Колотилин доложил в центральный пост, что переборочный люк в 7 отсек не открыть, переборка горячая и через переборочные стаканы начинает брызгать гидравлика к нему в отсек.
– Какая гидравлика? Ты что там, совсем?
– Похоже, в 7-м отсеке пожар, и я подал туда ЛОХ без приказа.
Не мог он знать тогда, что ничего он в аварийный отсек не подал. Фреон даже из баллона не вышел. Давление в баллоне с фреоном 120 атмосфер, а в отсеке в тот момент было уже более 200 атмосфер и бешеная температура. Последний доклад Володи Колотилина оборвался на полуслове. Аварийная тревога так и не объявлена. Именно на этом проекте подводных лодок конструкторы решили разместить баллоны с воздухом высокого давления внутри прочного корпуса отсеков, а не снаружи, как на других лодках. Что явилось причиной возгорания, так и останется тайной, но ясно одно, что огнём была повреждена система ВВД и в очаг возгорания попала струя сжатого воздуха с давлением в 600 атмосфер. Ни в одной конвертерной железоплавильной печи такого мощного поддува не бывало. Стремительное повышение давления внутри горящего отсека привело к объёмному пожару и быстрому прогоранию переборочных кабельных стаканов. Участь турбиниста была решена в считанные мгновения. А дальше? Дальше началась война. Борьба за живучесть подводной лодки и за жизнь экипажа. Аварийную тревогу всё же объявили, хотя и с опозданием. Но аварийная защита реактора упала, и лодка лишилась хода. Создаётся рубеж обороны в 5-м отсеке. Температура на рубеже обороны растёт стремительно.
Почти во всех отсеках возгорания в электрощитах и полное задымление. Все механизмы обесточены. Вентиляция не работает. Глубина огромна, и без хода отсюда всплыть почти невозможно. Но и всплывать нельзя. Обнаружить своё присутствие в этих водах категорически запрещено. Это Норвежское море, и кругом враги. Чудом экипажу удаётся всплыть под перископ и выйти на сеанс связи. Командир запросил разрешение на аварийное всплытие. Шифровка ушла, а квитанции нет. Повторные запросы, а ответа нет. Штаб Северного флота не слышит. Наш специалист по засекреченной связи перехватил и по условному коду понял проблему, а на берегу – суббота. Снова и снова летит в эфир просьба бороться за живучесть в надводном положении, а ответа нет. И их услышала Москва. Пока расшифровали, пока доклад оперативному дежурному. Тот позвонил на Северный флот и спросил: «Кто там у вас горит?»
А в ответ: «А у нас такой информации нет».
Пока на берегу расшифровывали, выясняли кто и что, аварийная партия в 5-м отсеке, на рубеже обороны, от нестерпимого жара почти полностью погибла.
И командир всплыл без разрешения на свой страх и риск. Несколько попыток запустить дизель-генератор не увенчались успехом. Тогда в трюм спустился прикомандированный на этот выход командир второго дивизиона и помог мотористам оживить технику.
Запустили систему вентиляции, и над открытым рубочным люком появился столб дыма. В это самое время и пришёл нам почти истерический приказ – всплыть, ждать и не погружаться. И мы наматывали круги в полном неведении, что можем нырнуть, дать самый полный ход и реально помочь нашим.
В это время у них началась пурга, шторм до трёх баллов, и с ходового мостика командир видит, как над кормовыми отсеками кипит море. Но прочный корпус пока герметичен. Обстановка временно стабилизировалась. Из 5-го отсека эвакуировали тела погибших и обожженных. Новая аварийная партия заступила на рубеж обороны. Одного моряка, подававшего признаки жизни, с обожженным лицом перенесли в 3-й отсек, и доктор решил использовать всплывающую капсулу для баротерапии. Отравленного поместили в капсулу, создали в ней избыточное давление и повышенное содержание кислорода и забыли про него. Хочется отдельно сказать про всплывающую рубку этой подводной лодки. Пожалуй, впервые за всю историю подводного судостроения была в металле выполнена конструкторская идея всплывающей капсулы для эвакуации всего экипажа одновременно. На заводских ходовых испытаниях «Плавника» эту капсулу в море потеряли. Так ни разу фактически и не опробовав её в действии. На ходу её сорвало со стопоров, и она в первый раз затонула. Хотя конструкторы убеждали в её полной непотопляемости. С помощью аварийно-спасательного судна «Хибины» нашли и подняли со дна пропажу и приварили её к корпусу подводной лодки почти намертво, чтобы больше не терялась. Так и ходили в море с заблокированной системой спасения.
Вертолёт береговой охраны Норвегии появился с юга и сквозь снежную круговерть четко летел к советской подлодке, от ходового мостика которой стелился над морем шлейф черного дыма. Из боковой двери вертолёта велась видеосъёмка аварийной лодки. По радиосвязи норвежские лётчики предложили помощь, но тут над аварийной лодкой появился советский самолёт. Наши лётчики отогнали вражеский вертолёт подальше от лодки. И кружили над местом аварии, работая в режиме ретранслятора радиосвязи до тех пор, пока в самолёте не кончилось топливо.
Корпус аварийной лодки покрывался белым снегом, и только с бортов набегающие волны облизывали его до чёрной резины. Из носовых отсеков личный состав, не задействованный в борьбе за живучесть, вывели на корпус. И стояли они в репсе и тапочках на снегу и судорожно курили. Дифферент на корму стал понемногу увеличиваться. Команды готовить спасательные плоты за эти несколько часов так и не последовало. Отдельное спасибо надо сказать конструкторам за хитрую систему хранения и приведения в действие спасательных плотов. Она приводится в действие на этой лодке только из центрального поста при наличии электричества, гидравлики и прочих тонкостей. Но бывают на флоте люди, способные на всякую инженерную хитрость: достать из кармана отвёртку и сунуть её куда следует. Нашёлся и у них такой «сын рукодельницы». Пока суд да дело, он влез под лёгкий корпус и с помощью гаечного ключа раскрутил контейнер со спасательным плотом. И пока он там один упражнялся, все остальные стояли и безучастно смотрели. И он выволок на верхнюю палубу пластиковый цилиндр и дёрнул за пусковой фал. Да вот привязать конец фала забыл. Надувающийся плот соскользнул с верхней палубы в воду и, закачавшись на волнах, подгоняемый ветром, уплыл в море. И за ним никто не погнался вплавь.
А минуты обратного отсчёта побежали всё быстрее. Раздался сильный взрыв в кормовых отсеках, и покрытая клубами пара надстройка 7-го и 6-го отсеков скрылась под водой. Дифферент на корму стал резко возрастать. И вскоре достиг 15 градусов.
«Сын рукодельницы», вдохновлённый первым успехом и обозлённый первой неудачей, стал яростно раскручивать второй контейнер с плотом.
В это время пришла помощь с неба. Три гидроплана закружились над аварийной лодкой. Сесть на воду они посчитали невозможным и поэтому решили сбросить спасательные плоты поближе к корпусу лодки. Возможно, у штурманов на этих самолётах были проблемы со зрением, возможно, их этому никто не учил, но все три самолёта сбросили контейнеры с высоты меньше 50 метров и промахнулись мимо корпуса лодки на 300 метров. Причём сбросили контейнера с подветренной стороны, и они, так и ненадутые, подгоняемые волнами и ветром, уплыли прочь. И гидропланы, раздосадованные неудачей, улетели на базу.
В штабе Северного флота решали вопрос об оказании помощи терпящим бедствие. Приказали бороться за живучесть самим. Послали самолёт отгонять от суперсекретной лодки вражеские корабли и вертолёты. Потом послали гидропланы. Когда время было упущено, задали себе вопрос: «А кто там у нас ближе всех находится?»
И выяснили в министерстве рыбного хозяйства, что есть там неподалёку плавбаза «Алексей Хлобыстов».
Но на просьбу помочь подводникам последовал ответ:
– У нас забортное устройство в воде, и на его подъём нужно много времени.
– Ну что вы такое говорите, какое устройство? Ведь там гибнут наши моряки!
– Мы, конечно, можем отрубить троса и всё бросить, но кто заплатит за потерю оборудования?
– Какие деньги? Всё разговоры потом.
Но ведомства разные, и пока не договорились, плавбаза с места не сдвинулась. Но время катастрофически таяло.
Командир «Плавника» капитан первого ранга Ванин всё же отдал приказ вытащить на верхнюю палубу гидрокомбинезоны из носовых отсеков, но открыть контейнеры со спасательными плотами дистанционно так и не удалось. И не верили подводники до самого конца, что им придётся покидать свою лодку. Советские подводные лодки не тонут! К этому времени на верхней палубе на носовой надстройке собралось уже около 70 человек.
«Сын рукодельницы» отвинтил крышку контейнера, и второй плот аккуратно вытащили на верхнюю палубу. На сей раз привязали пусковой фал к рельсе «собаковода» и привели в действие механизм надувания. Двадцатиместный плот, надуваясь, соскользнул за борт и встал на воду крышей вниз, а днищем вверх. Такой плот переворачивается обученным человеком быстро и без больших усилий. Но экипаж увидел свой спасательный плот впервые в жизни.
Приказа покидать корабль небыло, и спасательный плот так и качался у борта в перевёрнутом виде.
Спустя семь часов с момента возгорания события стали развиваться быстро и страшно. Секретчик вдруг вспомнил, что выдал на руки членам экипажа много секретной литературы для самообразования, а сдавать её обратно в секретную часть никто не собирался. И командир отдал приказ: «Исполнителям сдать секретную литературу в секретную часть».
Продрогшие моряки вынуждены были спуститься в прочный корпус и в задымлённых потёмках искать свои сейфы, вскрывать их и нести документы в секретную часть. И все принесли и всё сдали под роспись. Когда десятки людей ещё бродили по тёмным отсекам, вдруг раздался сильный взрыв в корме, и вздрогнувшая лодка начала быстро погружаться кормой вперёд. Народ метнулся к выходным люкам 3-го и 1-го отсеков, и образовалось столпотворение. Моряки, стоявшие на верхней палубе, стали прыгать на гладкое и скользкое днище перевёрнутого плота, вдавливая крышу под воду. Цепляться на днище плота не за что, ну разве что за баллоны с углекислым газом и друг за друга. Как мог вместить на своё днище двадцатиместный плот почти 80 человек?
Дифферент на корму достиг 18 градусов и продолжал быстро увеличиваться.
С ходового мостика видно, как метр за метром корпус лодки уходит под воду, а в лодке ещё полно людей. Когда нос лодки задрался вверх и показался полностью из воды, не успевшие спрыгнуть на плот члены экипажа заскользили по корпусу и стали падать в ледяную воду. Кто в шинели, кто одетый только в репсовый тонкий костюм. К этому моменту лишь немногие успели надеть ИСП60 и были готовы к длительному пребыванию в воде. Спасательный плот, облепленный людьми, грузно осел в воду и не мог вместить всех моряков. Молодой лейтенант прямо в шинели упал в воду с большой высоты, едва выбравшись из люка 1-го отсека. Почти без борьбы и крика сразу скрылся под водой. Два-три десятка подводников барахтались в ледяной воде и пытались вплавь отгрести от тонущего корабля. Через рубочный люк продолжали выбираться наверх люди, но море подбиралось всё ближе и ближе. В какой-то момент кромка рубочного люка достигла воды. На головы ещё не выбравшихся из лодки моряков хлынул ледяной поток, и старпом захлопнул крышку верхнего рубочного люка перед лицом обречённого боевого товарища. Крышка встала на защёлку, но дожимать верхний рубочный люк уже было некому. В центральном посту остались шесть человек. Попытка добежать до люка 1-го отсека по вставшей вертикально на корму подводной лодке не рассматривалась всерьёз.
Вспомнили про всплывающую капсулу и решили попытать счастья в ней. В кромешной тьме, в дыму, во вставшем на дыбы отсеке, цепляясь за приборы и трубы, вскарабкались к люку и по очереди стали влезать внутрь. Где-то под ногами слышались взрывы и грохот ломающегося оборудования. Вода, заполнявшая кормовые отсеки, выдавливала наверх дым, гарь и копоть от горящей пластмассы. В этом грохоте стало слышно, что через переборочную дверь из 2-го отсека потоком полилась вода. Это значит, лодка полностью скрылась под водой. Внутри всплывающей капсулы обнаружили лежащего без сознания тяжело раненного моряка из аварийной команды 5-го отсека. Все попытки надеть на него шлем-маску ИДА-59 не увенчались успехом. Из-за избыточного давления и концентрации ядовитых газов попавшие в капсулу люди начали терять сознание и не все успели включиться в средства защиты. За стенами капсулы слышались грохот и треск ломающихся переборок, и в этот момент раздался стук по крышке входного люка. Послышался крик: «Мужики, пустите меня».
Это кричал командир второго дивизиона, остававшийся на боевом посту в трюме 3-го отсека у дизель-генератора до последней возможности. Он не слышал приказ покинуть корабль и исполнил свой долг до конца. Впустить его в капсулу не успели. Его крики и стук оборвал сильный взрыв. Глубиномер показывает 500 метров, и стрелка продолжает неуклонно ползти по кругу. Мичман Слюсаренко, ознакомившись бегло с инструкцией по отстыковке капсулы от корпуса, попробовал осуществить отделение. Но в вертикальном положении это сделать оказалось невозможно. Винтами вниз строго вертикально подводная лодка стремительно падала в пучину. На глубине 2100 метров произошло касание грунта, и, слегка замерев, в положении гигантской свечи лодка плавно опустилась на дно Норвежского моря на ровный киль. Облака донного ила вздыбились, заволакивая серой пеленой ещё горячий корпус. Пузыри воздуха и струи масла, выдавленные из систем, устремились через отверстия корпуса к поверхности моря. Экипаж капсулы лежал без сознания, не подавая признаков жизни. Но приведённые в действие пиропатроны системы отстыковки вдруг сработали, капсула обрела свободу и положительную плывучесть. Сначала плавно, а потом всё быстрее она понесла на поверхность ещё живых моряков.
Перегруженный телами спасательный плот качался на океанской зыби, и почти каждая новая волна, накрывая с головой людей, отрывала и уносила обессиленных и замерзающих. Бледные, синюшные лица, скрюченные пальцы. Они сцепили руки, они держали зубами за одежду быстро слабеющих товарищей. Уже спет «Варяг». Рядом лицом вниз плавают тела без признаков жизни. С неба летит безучастный снег…
Вдруг невдалеке на поверхности моря всплывает капсула. Это шанс для всех ещё живых. Но физических сил плыть к ней уже нет. Вот если в ней живые боевые друзья, ведь они не замерзли и смогут помочь. Но люк не открывается очень долго.
Всплывающая капсула достигла поверхности и закачалась на волнах. Первым пришёл в себя обожженный и тяжело раненный человек. Видимо, действие промедола на его организм закончилось и от боли он очнулся. Увидев на глубиномере «0» и добравшись до ручки выходного люка, он её дёрнул. Избыточное давление воздуха в капсуле, создавшееся перед её закрытием на глубине, сорвало крышку люка со стопора, изломало и вышвырнуло тело высоко вверх. Лежащего рядом с выходом мичмана Слюсаренко также потащило в люк, но давление в капсуле сравнялось с атмосферным. Очнувшийся мичман выбрался наверх и увидел море, снег, переполненный людьми плот, плавающие на волнах тела в комбинезонах и тех, кто уже лежал в волнах лицом вниз, и какой-то корабль, на большой скорости, приближавшийся к ним. Несмотря на дикую головную боль, он спустился вниз и пытался вытащить наверх командира. Тот не подавал признаков жизни, как и все остальные, лежащие в капсуле. Пока верхний люк был закрыт и внутри капсулы сохранялось избыточное давление, она спокойно могла оставаться на плаву. Но, вероятно, нижний люк оказался повреждён и дал течь. Капсула стремительно заполнилась снизу водой и уже во второй раз понесла тела погибших подводников на дно. Мичман Слюсаренко, единственный в мире подводник, всплывший живым с глубины 2100 метров, просто сошёл в ледяную воду и поплыл навстречу кораблю.
Плавбаза на ходу спускала шлюпки. Живыми из воды подняли только 41 человека.
Потом была заметочка в газете «Красная Звезда». Почтовая служба страны содрогнулась от шквала телеграмм на Север. «Плавник» вдруг стал «Комсомольцем». И вопрос по-тихому закрыли.
Всё случилось так, как случилось. Вины нашей нет, но только где-то в глубине души совесть тоненько звенит и просит прощения у тех, кто тогда не выжил.
ПСН
В том апреле трагически сложилась судьба наших боевых друзей, и Норвежское море упокоило на своём дне несколько десятков русских подводников. Бывало такое и раньше, но, пожалуй, впервые у наших подводников имелся реальный шанс спастись на спасательных плотах, если бы не одно, но очень существенное но.
Нас учили бороться за живучесть подводной лодки, бороться с огнём, с водой, с радиацией, учили выходить из отсеков затонувшей подводной лодки через торпедный аппарат и через боевую рубку, выполнять свою боевую работу в дыму, на ощупь, в отравленной атмосфере отсеков, без сна и отдыха. И ещё много чему учили, но вдруг обнаружился существенный пробел в нашем образовании.
Оказалось, мало иметь на борту спасательные плоты и отчитываться за их наличие и исправность. А вот чтобы ими уметь пользоваться фактически – этому научить забыли. Не стоит здесь вдаваться в детали гибели людей из экипажа «Комсомольца», хотя детальный разбор трагедии и привёл к событиям, о которых хочется рассказать.
Только в конце мая того года, когда мы в очередной раз пришли с морей, до нас дошёл слух, что грядут учения по посадке экипажа терпящей бедствие подводной лодки на спасательные плоты.
Нас учили, что лодка не тонет. Ну, то есть она, конечно, тонет, но сначала мы боремся за её живучесть, и если плохо боремся, то уходим на дно вместе с лодкой. А если хорошо боремся, то как минимум – всплываем, а как максимум – возвращаемся на базу. А спасательные плоты – это утешение паникёров. Всплыть в чужих водах и оказаться на виду у всех разведок мира – это равносильно измене Родине. Так уж повелось у нас – оружие врагу не сдавать. Уж лучше всем на дно, чем потом объясняться с голубоглазыми ребятами, прислушиваясь к скрипу их сапог.
Случайно вышло так, что я задолго до этих событий уже имел опыт обращения со спасательными плотами, хоть и в условиях сплава по горным рекам. Зная конструкцию и устройство плота, нет проблемы эти навыки применить в деле. И вот наш самый ходовой экипаж базы подставили под проведение учения.
Командир вызвал меня в центральный пост и произнёс с грустью в голосе:
– Похоже, дела наши обстоят так. Из всего экипажа ПСН 10М в сборе видел только ты. Вот ты и будешь отстаивать честь корабля. Иди, готовься.
И ведь как славно получается. В тот год отпуск намечался летом, и я уговорил пройти по горным рекам далёкой Камчатки ещё троих боевых друзей из нашего экипажа. И продукты уже были запасены. И старенький, списанный ПСН10 модернизирован и подготовлен для дальнего похода. Вот только у нас отсутствовал ручной мех для подкачки. Обычный ручной насос для накачивания плота вручную в условиях открытого моря. И купить негде. И одолжить не у кого. Проблема, однако. А тут появляется шанс утянуть его с демонстрационного плота.
По боевой трансляции объявили: «Большой сбор. Экипажу построиться на ракетной палубе для покидания лодки в спасательные плоты».
Мы с ребятами оделись в спасжилеты и выбрались через рубочный люк наверх, готовые куда угодно и на что угодно. Пока экипаж строился на корпусе, к пирсу подъехали автобус и несколько чёрных машин. Пирс озарился множеством больших звёзд и почернел от флотских шинелей и фуражек. Вот они, отцы-командиры. Те, кто всё знает, всё умеет и всему научит. Флагманские специалисты всех сортов и мастей. Сама крутизна, видевшая и чёрное, и белое, верх и низ. Способная вывернуть мехом внутрь любого и каждого.
Подъехал грузовик, и из кузова матросы выгрузили жёлтый пластиковый контейнер, накрепко перетянутый стальными полосками. Опломбированный и ослепительно новый. Чёрная надпись на контейнере говорила однозначно, что это ПСН 6М. Как говорится, муха в тапочках рядом не сидела. Новьё. Матросы внесли по трапу на корпус виновника торжества и вернулись на берег. Первичный осмотр показал наличие блестящих пломб и красиво уложенного и раскрепленного на контейнере белоснежного капронового пускового фала. Обе половинки пластикового контейнера стянуты так прочно, что кажется, нет силы, способной их разъединить. Конфетка, пирожок, почти спелая дыня – трогать жалко. Командир подошёл, все осмотрев лично, подозвал меня.
И вдруг спросил:
– А за что тут дёргать?
– Да всё просто, товарищ командир. Вот пусковой фал, тут его метров 20. Привязываем конец к рельсе собаковода и сталкиваем контейнер за борт. И всё. Слабину фала выбрать, дёрнуть, и плот сам надуется.
– Ну, вижу, ты всё знаешь. Действуй по команде.
– Но, товарищ командир, контейнер после раскрытия утонет.
– Ну и хрен с ним, с контейнером, не мелочись. Нам главное – продуться на этом учении, да и имущество не наше.
– Есть. Понял, товарищ командир.
Группа командования поднялась на борт и проследовала по ракетной палубе в корму.
Командир доложил командующему базой о готовности к проведению учения.
А мы вчетвером стоим вблизи контейнера в пилотках и тапочках, упакованные в спасжилеты, готовые прыгнуть по команде за борт даже и без плота. Я привязал конец пускового фала к рельсе и, оглянувшись на командира как бы в последний раз, молча спросил: «Бросать или обождать ещё?» Командир кивнул, и контейнер полетел в воду. С громким всплеском плюхнулся и тут же всплыл. До воды там недалеко, и мне пришлось выбирать излишки пускового фала, а в конце ещё и сильно дёрнуть его. Негромкий щелчок оповестил нас, что чека сорвана и процесс наполнения плота углекислым газом пошёл. Тихое шипение как-то вдруг разорвало блестящие стягивающие хомуты крепления половинок контейнера, и обе пластиковые продолговатые полусферы почти сразу пошли на дно. Чёрный резиновый плотный свёрток начал на глазах увеличиваться в размерах и как бы сам собой раскладываться. Яркий оранжевый домик раскрылся, надулся, и я его аккуратно подтащил к борту лодки. Оборачиваюсь к командиру и докладываю о готовности спасательного плота к приёму членов экипажа. И тут рядом послышался тихий гомон толпы.
С нескрываемой завистью и удивлением в голосе послышалось:
– Ух, ты какая штука!
– Ну и ну. Как ловко получилось.
– Какая удобная вещь.
– Ну, надо же, как всё придумано!
– Вот бы на рыбалку такой.
И я с ужасом понимаю, что большинство этих офицеров-подводников видят такую технику впервые за десятки лет службы на флоте. Что тут скажешь?
А учение тем временем продолжается. Мои помощники привязали шторм-трап к рельсе собаковода и сбросили его за борт. Первого бойца обвязали страховочным концом и начали спускать его к плоту. У самой воды, цепляясь одной рукой за шторм-трап, он другой рукой отстегнул и откинул полог входной двери. И неожиданно ловко головой вперёд нырнул в тёмный проём двери. Плот закачался, но привязанный пусковой фал не дал ему отойти от борта лодки. И вот уже концом освободившегося страховочного фала привязан второй боец. Через пару мгновений и он скрылся под крышей оранжевого чуда. Когда третий моряк занырнул внутрь – плот закачался, и крыша его задёргалась во все стороны. Радостный визг и хихиканье трёх здоровых мужиков, барахтающихся в надувном домике, огласили чуть ли не всю акваторию. Наконец, мой порученец высунул голову из плота и многозначительно закивал, улыбаясь до ушей. Значит, не без пользы перемазались в тальке. А тут и конец учению.
Представители штаба громко стали обсуждать увиденное чудо инженерной мысли. Кто, куда и как приспособил бы эту вещь в хозяйстве.
Постепенно шумная звёздная толпа перекочевала на пирс и с чувством глубокого удовлетворения от выполнения поставленной задачи загрузилась в автобус.
Пока мы вытаскивали плот из воды и отряхивали тальк с одежды, к нам на ракетную палубу забрался командир береговой базы и произнёс:
– Передайте верхнему вахтенному, чтобы охранял. И не дай бог что-то отсюда пропадёт.
Заглянул под крышу плота и, обращаясь к нему как к живому чуду, с придыханием и восторгом в голосе, поглаживая покатую крышу, сказал: «Какая вещь! Сейчас пришлю машину и отвезу тебя к себе на дачу».
Система координат
Давно привыкли к тому, что если человека послать, то он почти всегда идёт, и именно туда, куда послали. Иногда посылают очень далеко и обидными словами. Кто-то идёт, а кто-то лезет в драку. Потому что неправильно понял целеуказание. А ведь как придумано мудро. Мир поделили на четыре стороны света. Обозвали материки и страны. Придумали глубину и высоту, широту и долготу. Назвали города и деревни, на улицах домам присвоили чётные и нечётные номера. Раздают всем людям имена, да ещё и фамилии, а в довершение ещё и отчества. И всё расписано, и всё по полочкам, чтобы быстрее найти. Чтобы не затерялся.
Гренландское море. 14 ноября. 1985 год. 00.25.
Доклад с пульта ГЭУ в лабораторию КИП:
– Не проходит сигнал от ЭГБУ тип 4 системы РУЗ в 8-м отсеке.
– Есть. Понял. Иду устранять.
Прибежал в отсек. Нашёл. Осмотрел. Всё на месте, без повреждений. Вскрыл и тестером прозвонил. Сигнала нет. Значит, что-то с блоком усилителя. А где он расположен? А где резервные усилители? А откуда идёт питание? Бегом в киповскую. Там куча папок с документацией. Схемы на столе, как рулоны обоев в квартире перед оклейкой стен. Разобраться в хитросплетении таких электрических схем возможно, если знать принцип поиска. Истина проста: 90 из 100 – поиск неисправности и только 10 из 100 – её устранение. Хорошо знать, но знать, где узнать, тоже неплохо. Прошуршал бумажками, сбегал в отсек, толку нет. Снова рулоны схем раскатал по столу и, напрягая распрямляющиеся извилины, пытаюсь найти истину. А она, как известно, всегда где-то рядом. Знать бы только где. Управленцы торопят, а результат отрицательный.
Наконец, признаю свою некомпетентность и иду в каюту будить командира группы. Застаю его лежащим лицом в подушку. В такой позе может заснуть только смертельно уставший человек. Трясу его за плечо и в ответ на его мычание объясняю ситуацию.
Без секунды на размышление следует ответ:
– Восьмой отсек. Правый борт. Ниже газоплотного настила. 159-й шпангоут. Распределительный щит №56. Клеммная планка №8 в третьем ряду сверху. Перекинь провод с клеммы №86 на клемму №88. И не мешай спать.
Вот уж послали, так послали.
Бегу в отсек. Нахожу, открываю, переставляю, и работает.
Огонь, вода и трубы
Сначала была вода. Много воды. Иногда слишком много и слишком близко. И неважно, что не всегда звук медных труб встречал нас на пирсе.
Пришло время большого ремонта, и наша лодка оказалась в цеху на кильблоках. Её резали и потрошили в тот раз как-то особенно безжалостно. Огромный цех, где по ночам обитало гулкое эхо, вместил в себя две субмарины, густо опутав их многоярусными лесами. Авральных работ в ту ночь не было, и наша смена заступила на вахту как обычно – спокойно и обстоятельно. Всего несколько точек на корпусе нашей лодки, где велись пожароопасные работы, надлежало обеспечивать вахтенным. А мне, как помощнику дежурного по кораблю, периодически всех контролировать. Всё просто и ясно. Главное – не спать.
Отблески кислородной строжки озаряли стапель-палубу. Пахнет горелым железом и палёной резиной. Так всегда пахнет в цеху, где ведутся ремонтные работы. Чумазые работяги в сварочных робах бродят по лесам и таскают за собой свои длинные шланги. Матросы расставлены по местам и ночная смена началась. В центральном посту дремотная тишина и тихий шелест судовой вентиляции.
А тем временем какой-то торопыга из демонтажной команды решил ускорить процесс резки лёгкого корпуса нашей лодки. И не дожидаясь, пока матросы подтащат к месту работ огнетушители, включил кислородную строжку. Снопы искр и расплавленного металла полетели во все стороны. Гиперболоид инженера Гарина рядом с этой штукой выглядел бы игрушкой. И надо же ему было влезть туда, где всё пространство под лёгким корпусом битком заполнено гидроакустической резиной. Верхний вахтенный доложил о появлении дыма над 1-м отсеком, и я объявил аварийную тревогу. Дежурный по кораблю Костя Берёза сел на телефон, а я возглавил аварийную партию. И вперёд. Через минуту аварийная партия оказалась на верхней палубе над 1-м отсеком. Двое с левого борта, двое с правого борта, а я с двумя матросами – на лёгком корпусе над аварийным отсеком. Столб чёрного дыма поднимается к потолку из-под лёгкого корпуса, но открытого огня пока не видно. Очаг возгорания, вероятно, находится где-то в самом низу подводной лодки. Быстро размотали шланги цеховой системы пожаротушения и с трёх сторон потоки пены направили в дымящееся отверстие. Над 1-м отсеком лёгкий корпус почти полностью срезан, и сквозь чёрный дым хорошо была видна высокая горловина гидроакустической капсулы, шпангоуты и четко выделялась комингс-площадка вокруг люка 1-го отсека. Включаться в средства защиты было пока рано, и сверху хорошо видно, как по стапель-палубе бегают люди. Вдруг стало нестерпимо жарко ногам. Чёрные смрадные клубы дыма – столь густые и плотные, что кажется – протяни руку и ухватишь ладонью кусок. Мы льём желтоватую густую пену во все отверстия на корпусе, а она проваливается в чёрную бездну между прочным и лёгким корпусом. И вот уже видно сверху, как она вытекает и растекается по стапель-палубе во все стороны. И мне ясно, что на нижних шпигатах заглушки не стоят и пена течёт мимо очага возгорания. Двух подбежавших бойцов из подсменной вахты отправляю в 1-й отсек создавать рубеж обороны в прочном корпусе. У нас под ногами задымилась корпусная резина. Столб чёрного дыма поднимается строго вверх к далёкому потолку цеха и там расползается в стороны. Уже не видно мостового крана, и фонари цехового освещения едва пробиваются сквозь густую пелену. Вертикальный столб аспидно-черного дыма начал тихо, но грозно гудеть. Жар становится нестерпимым. Мы, поливая пеной корпус, медленно отступаем в корму. Вырвавшийся наверх громадный огненный язык опалил мне шапку и брови. Прикрывая лицо рукой, не прекращая поливать пеной, я вынужден был отходить всё дальше и дальше от нестерпимого жара огня. Наконец, рядом на лесах появились люди в касках и робах. Из притащенных ими шлангов ударили новые струи пены и накрыли с головой меня и моих людей. Не разбирая кто чей. С моей головы смыло шапку, и, по пояс в шипящей пене, я дал команду своим людям отойти с корпуса лодки на строительные леса. Столб огня уже гудел, как газовая горелка, и поднимался на десятки метров вверх. Больше дюжины метров в основании ярко-красный, с прожилками голубого и чёрного, он являл собой фантастическое зрелище. Освещённые этим сиянием люди и брандспойтами в руках казались мелкими и тщедушными рядом со стихией. Отступив на шестой ярус лесов, где пены тоже было по пояс, а дымящийся корпус лодки находился на расстоянии вытянутой руки, мы не прекращали лить пену в огонь. Над 1-м отсеком взметнувшийся огненный столб достиг крыши цеха. Фантастический цвет его стремительно менялся. Нестерпимый жар ударил в лицо, мокрые волосы на голове затрещали и, прикрываясь левой рукой, я отступил немного назад. По ногам ударила струя пены из дырявого шланга. Ценная пена утекает мимо и не достигает очага пожара. Передал деспергратор матросу и снял с себя репсовые брюки. Нырнул в пену и забинтовал ими протечку. Глаза щиплет от попавшей пены, а в глотке стойкий вкус жжёной резины. Сухой одежды давно уже нет. По настилу лесов к нам, разгребая пену и разматывая на ходу свои шланги, пробрался газорезчик. В том месте, где корпусная резина уже сгорела и громадное розовое пятно расползалось по стальному корпусу, он стал прожигать отверстие. Из образовавшейся дыры вырывается яркое красное пламя. Ярко-оранжевый раскалённый стальной кругляш проваливается внутрь, и я в отверстие направляю струю пены. Цвет огненного столба всё время изменяется. Из ярко-красного с оранжевыми прожилками он становится розово-голубым. И внутри этого огненного столба стремительно летят вверх яркие шары и на высоте взрываются, как салют. Гулкий рокот и протяжный вой бушующей стихии заглушили почти все команды. Стало ясно, что остановить пожар невозможно, и тогда стали поливать все вокруг, спасая остальное. Уже создан рубеж обороны в 1-м отсеке. В нашем центральном посту давно развёрнут штаб по борьбе с пожаром. Службы цеха стали открывать вороты для вентиляции цеха в атмосферу, а там морозная зима. Начали готовить кильблоки для транспортировки горящей лодки из цеха. Прибежал вахтенный и передал приказ нашей вахте отойти с рубежа и уступить место пожарной команде. По пояс в пене, мы отошли, и я спустился с докладом в центральный пост. Мой доклад на полуслове оборвал незнакомый офицер: «Он в шоке! Убрать его немедленно отсюда».
Глаза щипало от попавшей пены, и с этим надо что-то срочно делать. Раз тут я больше ничем помочь не могу, то можно заняться собой. С сухой одеждой для переодевания как–то не сложилось. И тогда я побрёл в цеховой медпункт в чём был. Мокрый, закопченный, с обгоревшей чёлкой и, как потом выяснилось, без бровей. На стапель-палубе громоздилась многометровая толща пены и морозный ветер дул в лицо. Уже было утро, ибо сквозь распахнутые цеховые ворота виднелся серый рассвет. Семь часов борьбы с огнём как-то незаметно промелькнули. В медпункте, в белоснежной тишине и чистоте добрая медсестра закапала мне атропин. После этого глаза мои чуть не вылезли из глазниц от боли. Придя в себя, я позвонил в центральный пост и получил разрешение уйти домой. На улице мороз далеко за двадцать градусов, и вся моя одежда почти сразу покрылась льдом. У выхода из цеха в снегу на коленях стояли трое пожарных, и их сильно рвало чем-то чёрным и густым. К моему удивлению, на КПП контролёры замахали руками и даже пропуск у меня не спросили: «Давай проходи. Только ничего руками здесь не трогай». А когда я, полностью обледенелый, дошёл до гостиницы, то отгадку их странного поведения я разглядел в зеркале.
Двойной булинь
Пришли в Северодвинск и швартуемся к 16-му цеху. Руководит процессом новый старпом. После гибели 219-й его только что перевели к нам, и он учил нас Родину любить. Стоя на ходовом мостике с мегафоном в руках, благим матом орёт на всю акваторию. Шанс публично продемонстрировать свои знания и опыт. Но по всему было видно, что в этот раз он своими приказами явно мешает слаженной работе носовой швартовой команды. Стоящий у пирса дебаркадер стал помехой нашей подводной лодке, и надо было шпилем немного подтянуть лодку кормой вперёд. Но докинуть бросательный конец до пирса в том месте, где стоял свободный кнехт, не удавалось. И когда очередной неудачный бросок лёгкости в сторону пирса не достиг цели …: «Что у тебя с руками, урод? Как ошибалась твоя мама, считая тебя своим счастьем. Набрали на флот неизвестно что, и мучайся тут с вами. Ну как ты сматываешь? Кто тебя этому учил?»
Звук громкоговорителя разносится далеко, и рабочие, курившие на пирсе, с интересом стали прислушиваться к репликам с мостика.
Старпом ещё не знал матросов по фамилиям, и руководить дистанционно, с мостика ему показалось мало. Тогда он спустился на корпус и стоя в двух шагах от матроса, в мегафон кричал: «Эй, ты! Да, ты! Иди сюда! Дай сюда! Иди отсюда!»
И приказал командиру носовой швартовой команды лично бросать конец на пирс. После удачного броска наш стальной швартовый конец утащили к берегу бойцы береговой швартовой команды и довольно ловко завели на кнехт.
– Ну вот! Якорь вам в клюз. Жвака-галсы внематочные. Ну что стоите? Выбирайте шпилём слабину. Кто вас учил швартоваться? Я научу вас Родину любить – мать вашу!
И лодка стала тихонько смещаться назад. Видимо, довольный собой, старпом направился в корму оценить обстановку лично. А мы уже давно завели на пирс два швартовочных троса, но не рассчитывали, что лодка будет смещаться вдоль пирса. Троса изрядно провисли и стали уходить под поверхность воды. По мере движения корпуса лодки назад боцман шпилем выбирает слабину одного конца. И вдруг второй дополнительный трос оказывается заведённым под кормовой горизонтальный руль правого борта. Все наши попытки вытащить трос из-под руля терпят неудачу. Старпом кроет нас матом, вызывая бурную реакцию зрителей на пирсе: «Да я вас, папуасов, под суд! В трюмах сгниете, албанцы. Тяните сильнее налево. Якорь вам в клюз! Ну кто ж так тянет?»
Трос на береговом кнехте перехлестнулся и затянулся очень туго. Слабины оттуда не дождёмся. Надо нам с корпуса вытравить слабину. А затем, заведя бросательный конец скользящим узлом как можно дальше от корпуса, вытащить трос из-под руля. Объяснять это другим – только время терять. Тем более что старпом исходится криком, не выпуская из рук мегафон.
В носу лодки уже установили трап, и я перебежал на пирс. Толпа зевак всё прибывала. Я притащил с собой бросательный конец и стал привязывать его к швартовому тросу скользящим узлом.
Завидев меня на пирсе, старпом закричал:
– Что вы там ползаете по пирсу, как беременный таракан? Кто учил вас так вязать узлы? Что вы там вяжете?
– Двойной булинь, товарищ капитан третьего ранга.
Вдруг повисла мхатовская пауза. По лицу старпома пробежала тень задумчивости. Гримаса мыслительного процесса исказила его физиономию. За всё время руководства швартовкой ему ещё никто слова не сказал в ответ.
И вдруг, опустил мегафон и произнёс неожиданно спокойным голосом: «А-а-а, ну тогда другое дело». Повернулся и ушел, помахивая мегафоном.
Через минуту мы вытащили трос из-под руля, и боцман выбрал слабину. Есть швартовка!
«Не мешайте людям работать»
Октябрь 1988 года.
Лодка заметно, с дифферентом на нос уходила в глубину, и это ее нормальное состояние.
Я сидел в своем отсеке и ждал отбоя тревоги, как вдруг резко, с грохотом открылся люк в газоплотном настиле и из турбинного помещения выскочил матрос, глянув на меня круглыми от ужаса глазами, и, не сказав ни слова, оттолкнув меня с прохода, опрометью бросился в смежный отсек. Переборочный люк за ним захлопнулся, и тут я подумал: «А куда это он? Что же там такое случилось, что привело его в ужас?» Я только что вернулся из отпуска, в горах сильно повредил левое плечо, поэтому ходил по отсекам аккуратно. А тут бросился в машинное отделение и сразу увидел, что заставило матроса в панике сбежать. Поперек отсека мимо маневрового устройства била мощная струя забортной воды с бешеным давлением. Высунувшись обратно наверх, я прокричал: «Аварийная тревога! Поступление воды в машину!” И, захлопнув люк за собой, сорвав со щита кувалду и сосновую коническую пробку, я метнулся к пробоине. С громким шумом, перекрывая гул работающих турбин, вода разлеталась во все стороны, заливая приборы и механизмы. Ледяная струя больно стеганула меня по лицу, но я подобрался к отверстию. В системе охлаждения вырвало протекторную защиту, и теперь море влезло к нам в отсек ревущей струей. Я, орудуя кувалдой ,начал сбивать стальные уголки, мешавшие добраться до пробоины, и, когда кронштейны удалось отогнуть, попытался подобраться к пробоине. Сосновая коническая пробка, припасенная для заделывания отверстия, вертелась в руках, и никак не удавалось направить её в отверстие. Напор слишком силён. Ее швыряло и откидывало в стороны, а я получал всю силу струи в грудь и в лицо. Наконец, изловчившись, я загнал пробку в дыру и забил ее кувалдой, но из неплотностей веером летели мелкие струи, орошая все вокруг. Это давало некоторую передышку. И тут вбежал старшина турбинной команды с перекошенным лицом. Он притащил дыхательные аппараты и раздвижной упор. Вдвоем мы подготовили пластырь и установили пяту раздвижного упора в удобное место. Тогда я выбил пробку, и она, струей воды вырванная из рук, больно ударила меня в живот. В лицо жгуче хлестала ледяная вода, но понемногу пластырь удалось завести на место и удерживать, пока я, обдирая руки, крутил ручки раздвижного упора. Они брякали, но упор напрягся, уменьшая течь, и вскоре шум воды окончательно стих. Со всех сторон капали брызги. В трюме слышался плеск нескольких лишних тонн воды, но опасность была ликвидирована. Я вспомнил про плечо и с удивлением выпустил из рук кувалду, которой проверял прочность установленного пластыря.
Мы стояли со старшиной команды турбинистов, глядя друг на друга. Отрывисто дыша, мокрые с ног до головы, ещё не веря, что справились. Замелькали тапочки по ступеням вертикального трапа, и к нам суетно подбежал командир группы турбинистов. Толстоватый самодовольный человек. Он, похоже, спал в своем отсеке, и неизгладимый отпечаток подушки был виден на его лице. Неожиданно он сел в лужу и стал брызгать на себя воду, зачем-то схватил в руки кувалду и гаечный ключ. В этот момент в отсек спустились командир и с ним целая свита сопровождающих. И Сергей Юрьевич, сидя в луже, помахивая кувалдой, доложил, что они устранили течь и все в порядке. И, обернувшись ко мне, сказал: «А вы что тут делаете? Не мешайте людям работать, идите отсюда». Я в недоумении пожал плечами и, раскрепив остатки аварийного инструмента на щите, ушел из отсека.
Ремонт реактора ползком
Для чего нужен на подводной лодке мичман? Чтобы техника всегда была в строю. На то он и корабельный человек, чтобы всё его железо служило исправно.
На том выходе уставшая техника стала давать сбои. До десятка замечаний за сутки группа КИП устраняла, но меньше их не становилось. Забыли про сон и чистую одежду. То в масленых парах, то в жутких неудобицах под испарителем или холодильной машиной. Все крысиные норы наши. То за шиворот капает ледяной конденсат, то перегретый пар не позволяет прислониться к паропроводу. Впрочем, всё как всегда. К технике у техника взаимная привязанность. До базы далеко, и конца морям не видать.
Механик вызвал в центральный пост всё группу КИП и с суровым выражением лица поставил задачу: «Есть проблема с датчиком температуры воды первого контура в реакторе левого борта. Без его данных управлять реактором крайне опасно». Поговорили и пошли в реакторный отсек смотреть что да как. В аппаратной выгородке всё блестит и сияет начищенной нержавейкой. Почти приятный прохладный воздух дует из воздуходувок, но специфический запах реакторного отсека неистребим. Светло и очень чисто, только ровный звук работающих насосов напоминает, что под ногами мощь десятков тысяч «лошадей».
При детальном осмотре стало ясно, что голова датчика находится за пределами досягаемости человеческих возможностей. Длины рук не хватит, чтобы дотянутся с отвёрткой или с ключом. А разбирать реактор на ходу и под водой – это абсурд. Через подошвы тапочек стало припекать пятки. На ощупь крышка реактора горячая, но, переступая с ноги на ногу, потерпеть можно. В отсеке появились командир корабля и с ним старший на этом выходе капитан первого ранга Петелин. Приняли решение реактор левого борта выводить. И идти в базу на реакторе правого борта. Надо докладывать о срыве боевой задачи со всеми вытекающими последствиями. У народа настроение ниже висящего кортика. А до базы ещё дойти надо. Я стоял чуть в стороне и, прислушиваясь к их беседе, неотрывно смотрел на крышку реактора, на целый частокол приводов, стержней и решёток. Ах, молодость! Какие там авторитеты и что значит «невозможно дотянуться»? Это целому человеку сверху невозможно, а по частям, снизу и сбоку, возможно, и удастся. Я запросил разрешение у командира группы попробовать по-своему добраться до датчика.
Разулся и разделся почти догола. Постелил на крышку реактора свою куртку и, протиснувшись под короб с кабелями, лёг на левый бок. Просунул левую ногу между приводами, а правую оставил снаружи. Согнулся и протиснул голову ближе к центру крышки реактора. Левую руку, царапаясь об оплётку кабеля, протянул и на ощупь достал до головы датчика. Левому боку становилось горячо, но уж раз одна рука достала, то и вторую надо попытаться протиснуть к цели.
Вдруг мои манипуляции заметил уже направившийся к выходу командир и, вернувшись, с интересом стал наблюдать за моими потугами. На ощупь, обхватив с десяток разных приводов и стержней, я сумел дотянуться до головы неисправного датчика и по чуть-чуть открутить верхний колпак. Вскоре колпак повис на цепочке, открыв доступ к клеммам. Теперь уже все сгрудились на крышке реактора, советовали и подавали торцевые ключи. В этот момент левому уху и щеке стало нестерпимо горячо. Изогнувшись, как засохший кусок сыра, как старый скукожившийся башмак, обливаясь потом, торопливо пытался выдернуть открученный кабель из головы датчика. Затем наступил перерыв. Извиваясь, как гидра, высовывая по очереди разные части тела из механизма, смог выбраться наружу почти целым. Меня отправили к доктору обработать левый бок от лёгкого ожога. Тем временем реактор стали выводить из действия, чтобы снизить давление в нём. Достали запасной датчик, блестящий и длинный, как удочка, и теперь осталось совсем немного. Выкрутить старый и установить новый на его место. Доктор меня помазал чем-то белым и холодным, и я снова годен. О том, что придётся вынимать из реактора голыми руками датчик, почти 20 лет находившийся в рабочей зоне, я старался не думать. Сняли с кресла вахтенного спецтрюмного чехол – и обратно в аппаратную выгородку. Второй раз было проще и меньше зрителей. Подстелил чехол на горячую крышку реактора. Заполз, втиснулся, дотянулся, выкрутил, вытащил. Подали новый, вставил, прикрутил, долго заправлял на место кабель и закрутил на место крышку нового датчика. Всё. Зачёт. Работает как часы. Подняли давление в реакторе и продолжили работу по плану. А грязный и ломаный датчик при первом же всплытии выбросили за борт.
Бедоносец непотопляемый
Когда он впервые предстал перед нами, за ним уже тогда тянулся хвост. А мы приняли его как обычного человека. С первых минут появления его в нашем экипаже вроде бы и не изменилось сильно ничего вокруг, но это было только на первый взгляд.
Экипаж построили, и командир представил нам нового старпома:
– Прошу любить и жаловать моего нового старшего помощника. Человек он бывалый, опытный. Переведен к нам служить после трагических событий, связанных с гибелью 219-й подводной лодки в Атлантическом океане. И мы, я надеюсь, узнаем от него детали и подробности тех событий.
Ох, лучше бы командир этого не говорил.
Человек стоял перед строем и, глядя сквозь нас, чуточку улыбался краями тонких, плотно сжатых губ. И от нервного подергивания уголков рта как-то нелепо вздрагивала и щетинилась на его лице тонкая полоска редких усов.
И жизнь завертела колесиками по своим правилам.
После ремонта и модернизации нашего корабля прошло уже несколько лет, и нас все это время усиленно готовили к большому походу. Людей собрали с разных кораблей, стоящих в ремонте, и выдрессировали экипаж для выполнения особо важного правительственного задания. Самый ходовой подводный крейсер Северного флота, имея на тот момент на своем счету уже несколько сотен погружений и всплытий, принял в свои ряды «человека с хвостом».
Собака виляет хвостом – это нормально, но когда хвост такой, что виляет собакой?
А работы столько, что некогда голову поднять и осмотреться. Да ладно, что там, разберёмся по ходу дела.
За эти несколько лет мы не просто стали экипажем, мы научились работать и доверять друг другу. В дыму пожаров и в бешено рвущейся в прочный корпус забортной воде. Через аварии и поломки, через недосып и бесконечные тревоги мы крепко сдружились, сработались и притерпелись друг к дружке.
С приходом нового старпома началось обычное «закручивание гаек». То матросу объявит арест, то мичмана снимет с вахты. Бывало и раньше такое, но вскоре стало очевидно, что придирчивость старпома имеет и не виданную нами доселе грань.
Он приказал писать объяснительные записки, адресованные на его имя, по любому поводу. За опоздание в строй, за нарушение формы одежды, за внешний вид. И так лихо организовал это эпистолярное творчество, что вскоре докладные записки стали пухлыми стопками ложиться на его стол. Его черный блокнотик стремительно наполнялся фамилиями виноватых.
Сначала эта мышиная возня вызывала недоумение в экипаже, а вскоре стали возникать раздоры и недовольства в нашем некогда дружном коллективе.
Мы собирались в каютах и дружно обсуждали происходящее, но что мы могли сделать на самом деле?
Новая метла по-новому метет. Но что-то гнетущее вдруг стало витать в воздухе вокруг нас.
Высокомерно и почти презрительно отдавались приказы. И вскоре стало очевидно, что арест, как форма наказания, – это его излюбленный конек. Подготовка к большим морям и так довлела над нами. За бесконечными тревогами и проверками света белого не было видно. Забыты отпуска и выходные. А тут за пару месяцев половина экипажа либо уже отсидела на гауптвахте, либо собиралась туда. Недоумение росло, но что можно было сделать с сыном Главного штурмана ВМФ СССР? И в училище его приняли за папины заслуги. И, по слухам, никогда и ничего не учил, но зачеты всегда получал. Уже будучи лейтенантом, на действующем подводном крейсере потерял чемодан с секретными документами. Любой смертный поставил бы крест на карьере и тихо удавился бы в гальюне. А этого перевели на другую лодку, на должность помощника командира, хотя и объявили на партийном собрании строгий выговор с занесением. И в новом экипаже он быстро прославился. Однажды, по возвращении с берега, будучи в состоянии легкого подпития придрался к верхнему вахтенному своего корабля и, отобрав у него автомат, устроил стрельбу. Есть на флоте пословица: сгореть на службе можно только на трех вещах - на секретах, на оружии и на бабах. Но снова строгий выговор с занесением и перевод с повышением по службе. И вот он уже капитан третьего ранга и назначен старпомом на К 219. Вскоре на этой лодке возникает авария с гибелью личного состава. Подводный крейсер тонет посредине Атлантического океана. Но, перед тем как лодка ушла на дно, одним из первых он оказался на борту подоспевшего на помощь болгарского сухогруза, с кортиком и партбилетом. И первое, чем решил заняться благополучно спасшийся старпом на борту сухогруза, – провести занятия по строевой подготовке среди спасшегося личного состава.
Капитан второго ранга Британов, командир К 219, идет под суд, а наш герой получает третий выговор с занесением и перевод к нам. И этот хвост он притащил с собой.
У нас по плану боевой подготовки к большим морям несколько коротких выходов в море, и всем становится очевидно, что наш новый старпом абсолютно не знает устройство подводной лодки. И не стремится ее изучать. Зато папка с объяснительными записками в его руках пухнет день ото дня. Все попытки коммунистов экипажа на партийных собраниях указать товарищу на его просчеты натыкались на надменный взгляд и стену презрения. И вскоре его рапорты с жалобами на придирки к нему пошли в политотдел бригады, потом базы, а потом и флота.
Случилось так, как и должно было случиться. Раздробленный и затравленный экипаж, видя полную невозможность повлиять на действия старпома, тихо роптал по углам. Все попытки нашего командира избавиться от этого субъекта не увенчались успехом. И только один человек в экипаже воспринял как личное оскорбление тот факт, что в морях, сменяя командира в центральном посту, подводной лодкой управляет человек, не знакомый с ее устройством. Несмотря на звание и должность, на флоте ценится специалист. А наш главный механик, всегда открыто отстаивавший свою точку зрения, после очередной стычки со старпомом вдруг почувствовал себя очень плохо и слёг в своей каюте. Напряжение последних месяцев предпоходовой подготовки и нервозность обстановки в экипаже спровоцировали микроинсульт. Почти полностью перестала двигаться левая нога, и кровяное давление зашкаливало. Доктор суетился и делал что мог. Очередные моря шли, казалось, своим чередом. До грядущего кругосветного плавания оставались считанные дни.
Командирская вахта закончилась, и старпом по-хозяйски расположился в командирском кресле. Теперь, в преддверии «похода за орденами», его уже ничего не сдерживало. Секретчик, сидевший на вахтенном журнале, был почти сразу «схвачен и отфигачен». Старпом объявил ему 10 суток ареста и выгнал из центрального поста. Через пару минут такая же участь постигла офицера БИП. Следом арест был объявлен еще нескольким вахтенным центрального поста, и они в недоумении и растерянности сгрудились на проходной палубе 3-го отсека. Такого еще не бывало, чтобы в морях кому-то объявляли арест и выгоняли с боевого поста. Боцманенок сидел на рулях и, как заворожённый, неотрывно смотрел на приборы.
Старпому вдруг показалось, что лодка очень медленно движется. Вахтенный механик, отстраненный от вахты, не мог вмешаться в процесс. Старпом сам связался с пультом ГЭУ и приказал управленцам дать самый полный вперед. И те, естественно, четко отработали приказ. Подводная лодка устроена так, что из центрального поста можно осмотреть все отсеки через систему видеонаблюдения, а за тем, что происходит в центральном посту, наблюдения нет. Довольный собой старпом расположился снова в командирском кресле, положил ноги на стол и задремал.
Командир спит, механик больной в каюте, старпом дремлет, и никто не смеет его будить, а подводная лодка, набрав полный ход, не разбирая дороги, несется вперед.
Я заступил на вахту и ушел осматривать кормовые отсеки. Слышал, как турбинисты увеличили ход до полного и вскоре это уже чувствовалось во всем. Под ногами завибрировала палуба.
Возившийся со своим железом техник-химик вдруг распрямил спину и спросил меня:
– А куда это мы разогнались?
– Да, нормально все, в центральном знают, куда и как.
Спустился в трюм 8-го отсека и быстро заменил неисправный датчик на забортной арматуре и уже собирался покинуть отсек, как вдруг дефферент на нос стал увеличиваться как-то особенно быстро.
– Крутовато заложили ребята, – проронил химик и ухватился за ближайшие приборы.
– Похоже, наиграться все не могут никак, – сказал я, упершись ногой в стенку электрощита.
Слышится мат старшины команды турбинистов, уже с трудом сидящего в кресле оператора пульта.
И в самом деле, происходит что-то странное. Связь молчит, сигналов нет никаких, а лодка носом зарывается стремительно и страшно. Химик изменился в лице и прошептал: «Похоже, все. Неужели теперь нам конец?» А счет уже действительно шел на секунды.
Механик лежал в своей каюте в болезненном забытьи, когда каким-то седьмым чувством почуял близкую беду. Подводник до мозга костей, он в трусах и майке выскочил из каюты и, волоча за собой непослушную ногу, ринулся в 3-й отсек. Растолкал сгрудившихся у трапа людей с повязками вахтенных, взобрался в центральный пост. Боцманенок на рулях с круглыми глазами и спящий старпом в кресле командира. Механик метнулся к пульту управления системой «Вольфрам» и продул носовую и среднюю группы цистерн главного балласта. Развернувшись на месте, ударил своим кулачищем в лицо еще не проснувшемуся старпому, а вбежавшие следом офицеры и мичманы не дали механику затрясти насмерть болтающееся в его руках тело старпома.
Старпом очнулся и, расценив нападение механика как разбой, полез за пистолетом. До пистолета ему добраться не дали. Перезвон аварийной тревоги сорвал с коек всех подвахтенных и разметал их по своим отсекам. Но связь общекорабельная молчит. Экипаж в полном неведении о происходящем. Вбежавшие за механиком люди своё дело знали. Рули – на всплытие, турбинам – реверс, пузырь в нос и в среднюю, а лодка по инерции еще валится вниз, и до удара о дно Баренцева моря остается меньше 10 секунд. Сработала аварийная защита реакторов обоих бортов, и мы остались без хода. Прибежавший командир приказал арестовать старпома и запереть его в каюте. В секретном вахтенном журнале наискось краснела запись, сделанная рукой механика. Все, что было на душе, не стесняясь в выражениях, и подпись.
Мы всплыли и пришли в базу. И был разбор ситуации. Лодка получила повреждения, не совместимые с кругосветным плаванием. На все наши рапорты и объяснительные записки старпом ответил пачками из своих запасов. Мы исключили его из рядов КПСС, но политотдел объявил ему четвертый строгий выговор, и все же старпома убрали из экипажа. И он ушел от нас с видом обиженного и не понятого. Ушел, волоча за собой свой длинный хвост. А куда ушёл? Да кто бы сомневался в его возможностях? Конечно же, в Москву, на повышение.
Не наш человек
Святая простота. Не чувствуя за собой никаких грехов, я лез в такие дыры, куда простой смертный и за большие деньги не полезет. Пригласил как-то раз меня в гости давний дружок, знакомый еще по срочной службе. Он закончил лесотехническую академию и получил назначение под Ленинград. В те края, где когда-то проходил Лужский оборонительный рубеж. Приехал. Ночь. Электричка дошла до конца, и все пассажиры вышли из вагонов и дружно пошли мимо маленького здания вокзала куда-то во тьму. Вокзал закрыт, и подождать до утра негде. Я прогулялся вслед за народом и, уткнувшись в сильно охраняемое КПП, повернул назад. Ранняя осень. Листва только начинает падать. Дождик накрапывает, но не очень холодно. Я приехал налегке и не планировал ночевку в лесу. Но, немного побродив вокруг закрытого вокзала, присел под густое дерево и спиной прислонился к стволу. Никого вокруг нет, и надо ждать утра. Накинул капюшон на голову. Свернулся калачиком и задремал прямо на голой траве. Сумерки только начали отступать, и поутру зажгли привокзальное освещение. Это первое, что я увидел, раздирая слипшиеся веки, когда чья-то сильная рука затрясла мое плечо. Три пары сапог стояли надо мной, а выше сапог видны ряды блестящих пуговиц и портупея.
– Ваши документы?
– А в чем дело?
– Что вы здесь делаете?
– А вы не видите? Конечно, сплю.
Я поднялся на ноги и, откинув с головы капюшон, протянул офицеру свое удостоверение личности. И отпускной билет.
– Ну, вы даете товарищ мичман! Да разве ж так можно? Валяться под забором секретного предприятия на голой земле.
Записали все мои данные и отпустили с миром. Добрался я до своего товарища к обеду, и он мне показал такие места, где с войны все осталось нетронутым. Так что можно сказать, что съездил не зря.
А за год до этого пограничный патруль наткнулся на меня в Крыму. Я там спал на берегу моря слишком близко к даче министра обороны. Городок Фрунзенское, что лежит у подножья Аю-Дага, попался на моем пути, когда я пешком решил пройти по всему южному берегу Крыма. Очень вежливо разбудили и проверили документы. Не забалуешь.
На следующий год пограничники меня задержали на Сахалине у мыса Крильен. И опять все мои данные ушли в первый отдел. После приключений Сахалина я вернулся в экипаж загорелый и отдохнувший, и командир дал команду всем свободным от вахты собраться в кают-компании на просмотр моих слайдов и фильма. Народу набилось битком, и, конечно, наш особист присутствовал и живо интересовался подробностями. А я рассказываю взахлеб и про медведей, и про рыбу, и про пограничников, и про ураганы. Наши экипажные любители рыбалки обзавидовались. А после просмотра особист вежливо приглашает к себе в каюту на беседу. Поговорили о снаряжении, о подготовке к таким походам. Поговорили о музыкальных пристрастиях. Поговорили о горах и скалах, о моем увлечении подводным плаванием. Поговорили об аквалангах и ночном ориентировании. О голодном переходе по Сахалину и умении обходиться без сна и питьевой воды. Я тогда так и не понял, чего же хотел узнать от меня этот человек. Мы тепло расстались.
Через год на Камчатке меня со сломанной ногой допрашивают милиционеры и люди в штатском. Когда я утопил почти все снаряжение в горной реке и еле выбрался из тайги к людям. И снова их докладная ушла в первый отдел. Я, довольный собой, возвращаюсь из отпуска в часть. А проживал я тогда вдвоем с радистом. И вдруг обнаруживаю в своем гостиничном номере учебное пособие, на котором радисты повышают свое мастерство.
Ранняя осень. Первый этаж. Окна нараспашку. Поздний вечер, и тишина на улице особенная. А я в наушниках сижу у окна и увлеченно работаю ключом. Морзянка разлетается далеко вокруг. Вдруг без стука открывается входная дверь, и на пороге появляется наш особист.
– А, так ты и радиоделом увлекаешься?
– Да вот, тренируюсь, пока радисты не слышат. А то засмеют.
Потом еще наш замполит подлил масла в огонь. Встал на партийном собрании и, показывая на меня пальцем, сказал, как отрезал:
– А непьющий человек вообще подозрителен.
И только в последний день моей службы, когда приказ о моем увольнении в запас был уже подписан, командир мне рассказал, как сильно я расстроил особиста. Мы же готовились в кругосветку и испытывали сверхсекретные железки. А тут такой шанс выявить шпиона. Не пьет, не курит, занимается фотографией, скалолазанием, интересуется штурманским делом, лучший легководолаз экипажа, учится радиоделу, и каждый отпуск пограничники его ловят вблизи госграницы в самых разных концах страны. Имея допуск к секретам, не ищет ли он выход за рубеж? Не пора ли дырочку для ордена ковырять на тужурке? Ну по всем приметам не наш человек... Какая досада.
«Курейка»
Доживал свой век у пирса очень старый корабль. Сквозь густую пелену коричневой ржавчины чёткими рядами проступали заклёпки. Надстройка и ходовой мостик, где ещё торчал большой деревянный штурвал, возвышались над грустным ржавым остовом, еще белели остатками краски. Но участь корабля была давно предрешена. Хоть и грустный на вид, но всё же достаточно прочный корпус, пришвартованный на самый дальний край мелководного причала, поскрипывал проржавевшими стальными тросами. Широкие скулы и высоко вздёрнутый нос говорили о том, что когда-то, он отважно бросался на волны и выходил победителем из бесчисленных схваток. Но теперь ему наглухо заварили грузовыё трюма листами железа. И совсем уж портили былую красоту строгих линий верхней палубы две большие горловины для слива жидких радиоактивных отходов. Ржавые замки висели на виду и своим присутствием говорили случайному прохожему, что делать на борту этого корабля нечего. К тому же жёлтые треугольники с красной трёхлучевой звёздочкой в центре убедительно показывали всю серьёзность момента. Корабль как бы исподлобья смотрел якорными клюзами на мир и ждал свой последний поход.
Буксиры прижали нас к пирсу на Южных Яграх в полдень пятницы. И к ночи с выводом реакторов было в основном закончено. Уставший народ тихо покинул прочный корпус, и светлая белая ночь, пропитанная запахом моря, скрыла их удаляющиеся спины. Вахта заступила по береговому расписанию. Впереди выходные, и те, кому нечего делать на берегу, могут наконец отоспаться в своей каюте.
Свободные от вахты матросы разбрелись по берегу и от нечего делать стали ловить с пирса рыбу. Кусок лески на палец, мидию от пирса оторвут, раздавят и на крючок. И навага пошла, и корюшка, только вынимай. А чем ближе к ржавой «Курейке», тем крупнее рыба. Вскоре с десяток бойцов с неподдельным энтузиазмом тягали рыбу, бодро обсуждая размеры добычи. Вопрос о том, а куда это всё потом девать, не стоял.
Начало рабочей недели, как сказали бы трудящиеся, начался с чудесного солнечного утра. Экипаж построился на пирсе на подъем флага, а потом с легким гомоном привычно направился на лодку проворачивать оружие и технические средства. Почти весь день ушел на устранение замечаний после морей и как-то быстро и незаметно подошёл к концу. Перед уходом экипажа на базу в отсеках, разгоняемый судовой вентиляцией, витал легкий и чуть странноватый запах. И вот настало утро вторника. Заспанное лицо дежурного по кораблю встречает нас на пирсе. Опять торопливо вбегаем на скользкий от росы обрезиненный корпус лодки и спешим к ходовой рубке. И едва мы взбежали по трапу к рубочному люку, как стало ясно, чем это вчера вечером припахивало. Нестерпимо гнилостный запах тухлой рыбы, поднимавшийся из люка, был столь силён, что спазм перехватил горло. И чем дальше я бежал в жилой отсек к своей каюте, тем нестерпимее становилось дышать. И как здесь вахта ночевала? Судорожные звонки учебной тревоги почти перекрыл отборный мат старпома по включенной боевой трансляции. Кнопочку нажал вахтенный механик, чтоб объявить тревогу, но потом, поняв по запаху, что не показалось, замешкался. И всё, что происходило в центральном посту, вдруг стало достоянием гласности. Не успела дозвенеть учебная тревога, как заиграли аварийную. Прошла команда: «Осмотреться в отсеках». И вот тут быстро выяснилось, что весь пятничный, ночной улов обнаружен развешенным многометровыми гирляндами в закаютном пространстве 4-го и 5-го отсеков. Наши доблестные матросы захотели наладить массовое производство воблы и тарани, но с технологией изготовления не заладилось. Весь улов не просто стух, а как-то откровенно загнил и потёк. Выяснилось, что этот богатый улов выловлен в непосредственной близи от «Курейки»!
Жалкой насмешкой выглядят брачные игры и топот диких слонов в джунглях Индии в сравнении монологом механика на проходной палубе 4-го отсека.
Минарет
Ночная дремотная тишина повисла в центральном посту, и очередные доклады об осмотре отсеков собраны. Записи в вахтенный журнал сделаны. Можно теперь спокойно откинуться на спинку качающегося кресла и пролистать растрепанную газету. Подвахтенные спят, и ночных работ на лодке сегодня нет. Слышно даже тиканье часов.
Ремонт лодки вступил в ту стадию, когда вырезать из корпуса уже нечего, а для установки нового оборудования еще только чертят линии разметки на палубах и переборках. По отсекам развешены гирлянды временного освещения, и гулкая пустота отзывается эхом из дальних темных углов. От ракетной шахты №16 осталась только ее верхняя часть, превращенная строителями в некое подобие минарета. Излюбленное тайное укрытие матросов-первогодков. Они свили там себе гнездо, предварительно притащив туда кучу матрасов и ватников. И даже свет туда провели, чтоб почитать перед сном. Грамотные, аж спасу нет.
Раздался сухой щелчок в системе связи, и верхний вахтенный вырвал нас из сонного марева.
– Над 5-м отсеком наблюдаю клубы дыма белого цвета.
– Есть. Понял. Оповести соседей. Я вызываю АСГ (аварийно-спасательную группу).
И, щелкнув клювиком на «Лиственнице», я громко сообщил:
– Аварийная тревога. Пожар в 5-м отсеке. Аварийной партии прибыть в центральный пост.
Прерывисто нажимая на тангету аварийной сигнализации, кричу вахтенному центрального поста:
– Прибежит дежурный по кораблю, скажи, что я в 5-м отсеке. Пусть с аварийной партией подключается к борьбе за живучесть.
И, выхватив из ячейки ИП-6, опрометью метнулся в горящий отсек. Бежать недалеко и через пару секунд я уже у переборочного люка 5-го отсека. А из него нехотя, медленно и как-то непроглядно густо вытекает клубами белый дым. Не смешиваясь с воздухом 4-го отсека, а просто неспешно расползаясь по проходной палубе. Слишком густой, чтобы быть водяным паром, и слишком белый, если бы горела резина кабелей. Не раздумывая, проскакиваю через люк и пытаюсь оглядеться в отсеке вокруг себя. Но что можно увидеть, засунув голову в бидон с молоком? Чувствую правой щекой жаркое тепло и отработанным движением натягиваю маску противогаза на лицо. Срываю чеку с пускового патрона, и струя горячего кислорода наполняет носоглотку. А руки шарят вокруг в поисках огнетушителей. Попробуй найди, если сам их в кассеты не укладывал. Повезло. На этот раз повезло. А жар открытого огня и красно-оранжевое сияние горящих тряпок вдруг оказываются слишком близко. Пылающий открытым огнем минарет через раскрытый нижний люк выплевывал на палубу горящие клубки матрасов и ватников. Струя пены, направленная в огненное чрево, теряется в его глубине, не причиняя вреда сиянию пламени. Вентиль второго огнетушителя открыл и с размаху зашвырнул баллон прямо в распахнутый люк. Белое марево вокруг немного рассеивается, и теперь видно, как часть дыма уходит куда-то влево и поднимается из отсека через технологический вырез прямо вверх. Уже слышны на строительных лесах крики аварийной партии и топот бегущих по отсеку людей. Они тянут шланги и гремят огнетушителями. Стеклянные глазищи и гофрированные хоботы вынырнули из белой пелены и сноровисто включились в работу. Через пару минут все было кончено. У нас не забалуешь.
Похвала
Баренцево море. В кают-компании собрана вся партийная организация экипажа. Обсуждали вопросы боевой подготовки в свете поставленной перед нашим экипажем особо важной задачи. Мы тогда готовились в кругосветное плавание. И это накладывало свой отпечаток на все мысли и дела. Поговорили про «любимое железо» и, конечно, о будущей зарплате, о жилье и о семьях, остающихся на берегу.
И тогда поднялся командир БЧ-5 капитан 2-го ранга Владимир Иванович Орлов и сказал:
- Если мне понадобится отправить человека на верную смерть, за борт в ледяную воду или чинить реактор, я не буду долго сомневаться и выбирать. Я знаю, кого послать. Мичман Артемьев пойдёт, всё сделает и ничего взамен просить не будет.
Большей похвалы в свой адрес я не слышал за всю жизнь.
«Курск»
Версия
Вечный покой морякам затонувшего «Курска».
Вечный позор адмиралам, покинувшим их…
А.Городницкий
Уже теперь об этом почти не говорят. Еще несколько лет пройдет, и эта рваная рана даже на душах подводников начнет затягиваться тонкой пеленой времени. Начнут стираться из памяти детали и мелочи, понятные только специалистам. Память о них останется, но слова воспоминаний будут произноситься уже не так горько и жестко. Уйдут очевидцы и участники тех событий, и только где-то в пыли архивов будет молча лежать правда об этой трагедии.
…Работа в Средиземном море для такого корабля, как «Курск», – это задача для профессионалов высшей квалификации. Глубины и интенсивность движения в том регионе таковы, что спрятаться и подобраться близко к базам врага на такой громадине не просто сложно, а почти нереально. Это как если бы слон зашёл в маленькую лавку стекольщика. Куда ни повернись – либо разобьёшь, либо раздавишь. Но экипаж капитана 1-го ранга Лячина справился с задачей на 5 баллов. Зашёл туда, куда хотел, и увидел то, что хотел увидеть. И так же, незамеченным, тихо покинул район патрулирования и прибыл в базу. Как говорят на Востоке, провели верблюда сквозь игольное ушко. За хорошую работу командира представили к Герою России, и экипаж также должен был получить своё. Они пришли с автономки усталые и довольные. Сейчас в отпуск. Потом ордена и медали. Жизнь, кажется, налаживается. И часть людей из экипажа уже уехала в отпуск, а остальные пакуют чемоданы. А тут Северный Флот решил провести учения в Баренцевом море.
И в штабе Лячину заявляют:
– Ну что, Герой! Сходи на три дня в море и – в отпуск.
– Да у меня уже люди в отпуск уехали. И боекомплект не выгружен ещё.
– А ты возьми народ из второго экипажа. А боекомплект выгрузите после морей.
– Да как я с ними пойду? Там народ сто лет в море не ходил, забыли всё, что и знали. Нет хуже вести в море несхоженный экипаж.
– Да ладно тебе. Прикомандируем людей с «Орла» и «Белгорода». Правда, они тоже уже давно в море не ходили, но орлы. Не дрейфь. Всего на три дня и делов-то.
Район запланированных учений представлял собой квадрат моря с глубинами около 100 метров, где если и можно погружаться такой лодке, как «Курск», то очень осторожно. Без резких телодвижений. Больших учений на Севере уже давно не проводили. То продуктов нет, то топлива для надводных кораблей не хватает. А тут Москва сказала, что нужны учения, и все побежали. Хромые и убогие, неучи и бестолочь. Всех в море. Мы научим вас Родину любить. Тут вам не здесь, тут думать надо. И согнали в один квадрат 21 вымпел. А чего далеко ходить? Пусть тут, неподалёку, на виду друг друга попугают. Постреляют, наиграются, и дом рядом. А супостат не дремлет. Их «Орионы» встревоженно гудели, как осы, и, развесив свои электронные уши, с явным интересом глядели на эти милитаристические потуги. А вдруг у этих русских появилось что-то новенькое? Или они опять на своём ржавом железе вышли пугать сами себя?
В 100 милях к западу за всем этим шевелением русских внимательно наблюдали подводные лодки американцев и англичан. Их любопытные носы рассекали тёплые воды Гольфстрима и с явным интересом пытались подойти поближе к происходящему. К тому же ещё выше, над всеми висело всевидящее око спутников, и шёл полный радиоперехват в эфире.
И вот когда чужая лодка пошла на сближение, то ее наверняка и видели, и слышали на «Курске». Приборы позволяли получить всю информацию об обстановке вокруг и адекватно на нее отреагировать. По плану учений «Курску» надлежало произвести учебную стрельбу по крейсеру «Петр Великий» торпедой нового образца. Чужим же очень хотелось записать все параметры нового вооружения. А для этого желательно подкрасться поближе. Что они и сделали. На «Курске» видели все эти перемещения. Конечно, видели, что чужие очень близко подошли и пора уклоняться от назойливого противника. И в этот момент чужие потеряли «Курск» из виду и поняли, что идут вслепую. И, прекрасно осознавая, что лодки находятся слишком близко друг к другу и слышат в это время всех, кроме того, кто наиболее опасен сейчас, командиры обеих лодок принимают решение идти на перископную глубину и там осмотреться. АПЛ «Курск» могла поднять перископ с глубины 20 метров, а для чужого перископная глубина – 13 метров. Наши подняли почти все выдвижные устройства, чтобы, вынырнув, осмотреться качественно и всесторонне. Чужие, двигаясь встречным курсом, тоже решили осмотреться. Но их лодка меньше по толщине и, следовательно, оказалась ближе к поверхности моря на несколько метров. Касание корпусов на встречных курсах произошло почти у поверхности, и хотя скорости были и невелики, но инерция таких объектов, как «Курск», огромна.
Чужая лодка передней частью своего киля протаранила стеклопластиковый обтекатель ГАС. Самая прочная часть любого корабля - это его киль. И как лезвие топора эта железная конструкция начала сминать и разрывать переднюю верхнюю часть лёгкого корпуса АПЛ «Курск». Наползла своей нижней скруглённой частью носа на верхнюю палубу нашей лодки, и почти сразу заминается выходной люк 1-го отсека и срываются две первые крышки с ракетных шахт правого борта. В прочный корпус 1-го отсека начинает поступать вода. На второй секунде столкновения на головы торпедистов 1-го отсека обрушился поток забортной воды. Киль чужой лодки продолжает движение вперед и срывает часть легкого корпуса над 2-м отсеком. Второй отсек пока герметичен, и только жуткий металлический скрежет сверху заставляет подводников поднять всем головы вверх. От взаимного удара корпусов скорость обеих лодок немного уменьшилась. Ещё бы самую малость – и чужой корпус закончил бы свое скольжение по корпусу «Курска». Но кормовой вертикальный руль чужой лодки находился значительно ниже киля. Удар вертикальной стойки кормового руля пришелся в крышку снаряженного торпедного аппарата, и снаряженная торпеда сдетонировала. От взрыва первой произошла детонация трех соседних торпед готовых к стрельбе. В результате этого взрыва прочный корпус 1-го отсека раскрылся вперед в виде чудовищного цветка, и ударная волна, вырвавшись наружу из прочного корпуса пришлась как раз под ходовой винт и кормовые рули чужой лодки. От этого удара в корму с правого борта снизу вверх чужая лодка, повинуясь законам физики, клюнула носом слева направо вниз. И правым рубочным рулем нанесла сильный удар в район выходного люка 9-го отсека «Курска». У чужих от взрыва под их кормой упала аварийная защита реактора и, лишившись хода, с вероятными повреждениями прочного корпуса они легли на грунт на расстоянии 400 метров по корме. На «Курске» столь мощный взрыв, а это около 1 тонны в тротиловом эквиваленте, сорвал полностью переборку между 1-м и 2-м отсеками и далее двигал ее как поршень, по цилиндру сминая технику и людей в плотный конгломерат. Не устояли переборки 3-го и 4-го отсеков. Все оборудование носовых отсеков подводной лодки оказалось в 5-м отсеке. Только прочность реакторного отсека не позволила взрыву дойти до кормы. Видимо, взрывная волна огромной силы толкнула корпус назад так сильно, что он почти остановился в воде. Пустая труба прочного корпуса, мгновенно заполнившаяся водой, с растопыренными в передней своей части во все стороны обрывками толстого железа повалилась на дно. Сначала медленно, а потом, набирая скорость падения, аварийная лодка с большим дифферентом на нос приблизилась ко дну Баренцева моря. Пробив 11-метровый слой донного ила, вонзив в него растопыренные обрывки носовой оконечности, лодка, казалось бы, замерла. Но от удара о гранитное основание дна произошла разгерметизация аккумуляторной ямы №1. Взрыв водорода не заставил себя долго ждать. Довершая начатое разрушение подводной лодки, третий взрыв почти полностью разорвал остатки прочного корпуса в нижней части носовой оконечности. Жизнь 97 членов экипажа оборвалась столь стремительно, что понять происходящее они вряд ли успели. Чего нельзя сказать о моряках, оставшихся в кормовых отсеках лодки. Эти люди находились на своих боевых постах по тревоге и наверняка ничего не знали о том, что творится вокруг их лодки. В центральном посту, куда стекается вся информация, картина происходящего вокруг корабля частично понятна присутствующим, а в корме народ выполняет любой приказ не спрашивая.
Они наверняка почувствовали удар в корпус и даже, наверное, чувствовали длительную вибрацию от таранного наезда. А потом раздался сильный взрыв где-то в носу, и их разбросало по отсекам. Синяки и ссадины. И кое-что по мелочи. Все живы, и слышно, как турбины на выбеге теряют обороты, а потом – тишина. Связи с центральным постом нет. Аварийная защита реакторов упала. Загорелся аварийный свет. Люди кричат и пытаются понять, что произошло и кто живой. После падения лодки на грунт и третьего взрыва оставшимся в живых становится ясно, что шанс выбраться из подводной лодки у них только один. Носовые отсеки не отвечают на стук в переборку, это значит, что выйти через 3-й отсек не удастся. Они наверняка услышали и почувствовали сильный удар по корпусу где-то над 9-м отсеком. Командиры отсеков принимают решение собрать весь личный состав в 9-м отсеке и приготовиться к выходу из затонувшей подводной лодки. Быстро перетащили туда запас продуктов и пресной воды. Перетащили регенерацию и ИСП-60 (водолазные комбинезоны). И принесли много всякого аварийного имущества. Времени на подготовку к выходу у них было много.
Возвращаюсь к лодке чужих. Хода нет. Всплывать нельзя – международный скандал. После падения на грунт реактор не запустить. Что с ходовым винтом, неизвестно. Они в ловушке. Но, видимо, создали подпор воздуха в отсеках, и поступление забортной воды у них прекратилось. Жить можно дальше. На взрыв такой силы сбежались все 20 оставшихся кораблей и сканируют дно. Над их головой. Чужие выпускают аварийный буй и просят своих о помощи. Командующий флотом страны адмирал Куроедов заявляет с экрана телевизора, что обнаружена терпящая бедствие подводная лодка «Курск», а рядом на дне лежит вторая лодка и мы скоро узнаем, чья она. И весь мир узнает, кто виновен в аварии. И тут начинаются чудеса.
Глубина 108 метров. Незначительное придонное течение. Видимость у дна с фонарем до 15 метров. Подошедший к месту аварии крейсер «Петр Великий» встал на якорь примерно в миле от буя, обозначавшего точку нахождения «Курска». На любом водолазном катере в Мурманске имелись старые, проверенные трёхболтовки. И в них реально возможно работать на 120–150-метровой глубине. И гражданские водолазы Мурманского морского порта предлагают свою помощь, но получают категорический отказ: «У нас все есть, нам ничего не надо». Мурманские дайверы были готовы на своем снаряжении опуститься к аварийной подводной лодке и помочь продуть цистерны главного балласта, благо они почти все сохранились целыми. В этом случае нос лодки остался бы на дне, а корма показалась бы над водой почти на 5 метров. Или хотя бы наладить вентиляцию отсеков через выгородки ЭПРОН.
– А вдруг сдетонирует оставшийся боезапас? А вдруг сделаете хуже?
Адмирал Попов заявляет:
– Слышны стуки из лодки, и с экипажем налажена связь. Они там лежат и берегут силы и воздух.
Журналист Мамонтов ведёт прямой репортаж с борта крейсера «Петр Великий»:
– Вот вы видите там, на горизонте, корабль – это охрана района аварии от вероятного противника. А вон там, видите, на воде качается буй – там лежит «Курск». Ведутся работы по спасению членов экипажа.
– Вот придёт спасательное судно «Рудницкий» с батискафом, вот тогда…
И на экране видны стоящие без дела матросы и… никакого движения на воде.
Два десятка подводников собрались в самом маленьком отсеке подводной лодки и стали готовиться ее покидать. Этому подводника учат с первого дня службы. Водят на тренажёры и в барокамеру. Учат надевать на себя средства спасения на время и без посторонней помощи. Вероятно, из них выбрали самых опытных и сильных в первую тройку спасающихся. Им предстояло хотя и трудное, но выполнимое дело. Проложить дорогу наверх. Выбраться из лодки через люк. Прикрепить карабином за скобу трос буй-вьюшки и далее, соблюдая режим декомпрессии, всплывать от мусинга к мусингу до самой поверхности. Предварительно захлопнув за собой верхнюю крышку люка. Пристыковали выходной трап и открыли крышку нижнего люка. Включились в ИДА-59, и первый, взяв в руку карабин с привязанной верёвкой буй-репа, полез на самый верх шахты к крышке выходного люка. Второй с буй-вьюшкой в руках полез следом. Третий, поднявшись по трапу, упёрся головой в сапоги второго. Трап убрали и задраили за ними люк. Их этому учили, и они должны были это знать и уметь делать. Верхний боец открыл клапан, и забортная вода стала заполнять шахту. И когда светящийся циферблат показал, что давление сравнялось с забортным, пришло время повернуть маховик и открыть верхнюю крышку. И вот тут и выяснилось, что крышку не открыть. Она замята сверху чудовищным ударом руля чужой лодки. Если бы удар пришёлся на 200 миллиметров в сторону, то у них был бы шанс. Как упирался головой и толкал плечом и спиной этот первый? В чернильной тьме под бешеным давлением. Мы этого не узнаем. Теперь их шанс на спасение упал до нуля. Первый закрыл клапан забортной воды и, открыв другой клапан, слил около трёх тонн воды из шахты на головы тех, кто ждал их в отсеке. Открыли нижнюю крышку и спустились из шахты по трапу в отсек. Последний выход блокирован. Подводники задраились в отсеке и остались в нём до конца. К ним у живых имеется много вопросов, ответы на которые могли бы спасти других. Имея почти полный запас ВВД, не создали подпор воздуха в кормовых отсеках. Почему аварийное освещение погасло через два часа и других источников не смогли найти? В кормовых отсеках аварийных переносных фонарей должно быть с десяток. Почему не дышали из ШДА, а все включились в ИДА-59? Почему к концу первого часа пребывания в 9-м отсеке уже зарядили РДУ? Да так, что оно, скорее всего, упало в растекшееся турбинное масло и объемный пожар убил всех и сразу?
А ведь можно было бы их спасти, если бы адмиралы стали делать то, что должны были сделать. Отечественные подводные диверсанты высадились на корпус «Курска» и осмотрели там всё намного раньше, чем о том говорит официальная хроника. И навели на место гибели лодки надводные корабли. И они легко могли подключить в эпроновской выгородке штуцер шланга со сжатым воздухом, спущенный с борта любого надводного корабля спасателя. 120 метров шланга и компрессор. К штуцеру подачи воздуха в 9-й отсек прикрутил, а соседний штуцер для стравливания открыл, и всё. Сидели бы ребята в отсеке хоть до второго пришествия. Адмирал Попов ещё неделю твердил с грустным лицом, что стуки слышны и они просто там внизу экономят силы. Министр обороны Сергеев на третий день заявил, что вторая обнаруженная на дне, рядом с «Курском» подводная лодка неожиданно бесследно исчезла. Кто и с кем договорился и проплатил коридор отхода? Похоже, что на третьи сутки чужие получили разрешение оторваться от грунта и тихонько отдифферентовавшись, на гребных электродвигателях, в малошумном режиме по-тихому ушли из района. И это на глазах почти 20 кораблей, сканирующих дно моря. Наверняка экипаж по возвращении в базу получил по «Пурпурной звезде» героя Америки на каждое лицо и подписку о неразглашении. И пополнение личного счета за нанесение русским невосполнимого ущерба.
А что же наши голуби сизокрылые? На четвертые сутки заявили, что у нас нет глубоководного снаряжения и надо просить англичан. А ещё надо пригласить норвежцев, говорят, что они молодцы в этом вопросе. А ещё у англичан есть подводный аппарат для спасения подводников, но есть очень серьёзная проблема. У них диаметр переходного люка в дюймах, а у нас в миллиметрах. И как они будут состыковываться? И поехали три трёхзвёздных адмирала в город Брюссель переводить одно в другое. А времечко бежит. Все при деле, и лица озабоченные с экрана вещают о том, как наш батискаф с борта «Рудницкого» в 15-й раз пойдёт на помощь и не сможет сесть на люк. Там криво, косо, неровно расположена полированная комингсплощадка у люка, течение, темно и холодно, и аккумуляторы разрядились, и переходного резинового уплотнительного кольца у них нет. Позже появятся норвежские глубоководники и лебёдкой откроют верхнюю крышку люка 9-го отсека, и столб воздушных пузырей устремится к поверхности моря. Но через люк в отсеки не пошли. Вскрыли прочный корпус 8-го отсека и проникли внутрь. За переборочной дверью 9-го отсека обнаружили тела погибших. Достали троих и остановились. Затем прорезали корпус над рубкой шифровальщика, а там пустая труба. Ни секретов, ни самой рубки. Потом вскрыли корпус над 5-м отсеком и, поняв, что там сплющено в одну кучу всё оборудование из носовых отсеков, быстренько свернули все работы по спасению экипажа.
А с телеэкрана слышны причитания:
– Ах, 80 миллионов долларов на подъём нам не найти. Ах, мы бедные и несчастные.
Адмирал Куроедов, заламывая руки, в телевизоре вещает, что у него уже 30% доказательств против тех, кто виноват в гибели наших моряков. А вот уже 50%. А вот уже 75%. А на дне наши водолазы (и откуда взялись вдруг) обнаружили фрагмент корпуса чужой подводной лодки такого размера, что в Мурманске нет такого мощного крана, чтобы поднять такую тяжесть. Но поднимут и тогда…
И вдруг полная тишина. Позже норвежские глубоководники и свежее обученные наши спокойно начнут пилить нос «Курску», и будут его подъём и буксировка в Мурманск. А потом пригонят «Мстислав Келдыш» с двумя «Мирами» и соберут в том месте со дна 450 тонн мелкого железного хлама. Взрывами выкопают на дне огромный котлован и похоронят в нём навсегда остатки 1-го отсека. И все остальное. Да так, чтобы на поверхности дна даже ничего не торчало. Чего никогда раньше не делали ни свои, ни чужие. Это же не узкий фарватер, а открытое море. Но заровняли качественно. Вот уж действительно – концы в воду.
В те дни русские подводники с горечью в голосе говорили:
– Никто и никогда в новейшей истории так выгодно свою жизнь не продавал. Ни раздавленные шахтёры, ни погибшие в Чечне, ни летчики-испытатели, ни разные другие погибшие на службе. Это ж надо! Матвиенко сказала, что компенсация семьям составит по два миллиона рублей за каждого погибшего. Да если такую кучу денег положить в банк под проценты, то жёны будут получать в месяц доход больше, чем зарплата командира подводной лодки. Не считая пенсии по потере кормильца. На 118 погибших выделили 136 квартир там, где пожелают, справки детям для поступления с любой вуз страны. И по мелочи кое-что. И с чего это вдруг такая щедрость? А мы тут без жилья и зарплаты из морей не вылезаем. Да лучше погибнуть в море, но обеспечить семью на всю их жизнь и жильём, и деньгами...
Командировка в Чечню.
Май 1986 года
Не успели мы бросить чалки на берег, как с базы позвонили. Им нужен человек для поездки за молодыми. Детали не уточняли. Просто нужен, и все. Выбор пал на меня. Через час я был в штабе. Получив бумаги, отправился на сборный пункт на инструктаж. Там долго и нудно объясняли, что и как надо делать, кому и куда ехать. Страна большая, и пополнение нужно собирать из самых дальних закутков. Обычно группы комплектовались из трех-четырех человек, а меня почему-то послали в далекий город Грозны одного. Обнадежили тем, что по пути следования меня будут встречать представители местных комендатур и помогут во всем. Задача простая – туда и обратно без проблем.
Апрель выдался холодный. Но самолет быстро меня перенес сначала в Москву, а оттуда в Чечню, где уже стояло настоящее лето. Я просто изнывал от жары. Добрался до военкомата и доложил о прибытии. Меня вызвал военком и спросил: «А где старший?» На что я ответил: «Я приехал один». «А оружие где?» «Нет, – говорю, – не выдали. Да и зачем?» Военком странно хмыкнул и сказал: «Отчаянный ты мужик – хочешь в одиночку 28 человек довести до Севера и без оружия». Вся подготовка требовала времени, и меня определили на ночлег в пустую часть здания. Ни воды, ни света, но зато бодро голосит радио. Потом пришли еще два офицера: пехотинец и летчик. Вот с ними мне и предстояло вместе провести эти несколько дней. Купили неподалеку пару бутылок минеральной воды и умылись с дороги. Потом решили погулять по городу, благо погода позволяла расслабиться. По радио сказали, что горит какая-то Чернобыльская АЭС, а мы разделись до рубашек и пошли гулять. Жаркий, пыльный город в преддверии Первомая уже расцветился флагами и транспарантами. Чертовски приятно было болтаться по улицам в рубашке, пить квас из бочки, мысленно сравнивая душные отсеки подводной лодки, снег и ветер и это голубое небо с запахом зацветающей сирени. За городом набрели на озерко, где водились черепахи и раки. И это тоже было забавно. Рядом нашли родник с вкусной водой и расположились позагорать. Вскоре подъехали несколько машин, и толпа молодых людей заполнила весь берег. Нас пригласили к костру, накормили шашлыком и свежестями с огорода. Все много и шумно говорили. Обстановка в целом была непринужденная, если не считать, что в глаза бросались сильно загорелые бородатые парни, ни слова не говорившие по-русски. Почему-то, часто глядя на нас, они проводили ребром ладони по шее и повторяли слово «Афганистан». К ночи, изрядно набравшись, хозяева стали звать нас в гости, пить за мир и дружбу.
Возвращались мы под утро, блуждая по ночному городу, распугивая кошек и ежиков, шныряющих по улицам. И снова радио толковало о пожаре в Чернобыле, но пора было приниматься за работу.
Объявили большой сбор на плацу, где я впервые увидел своих людей. Долго выходили, долго строились, считались, равнялись, пока наконец не замерли, вслушиваясь в слова военкома. Тот говорил недолго, напирая на слова: «Мужчины», «Честь отцов», «Долг Родине». Когда всех отправили по кабинетам для собеседования перед дорогой, я с удивлением увидел, что на плацу краснеет несколько десятков военных билетов. Их просто выбросили на землю, толком не зная, зачем эти бумажки нужны. Для беседы я выбрал тактику престижа и красоты морской формы. Моряки – это не пехота, и я повезу вас на флот, а вы - лучшие из лучших. Говорил, искренне веря в свои слова. Двадцать восемь пар глаз внимательно смотрели на меня, и показалось, что я их убедил. Отправка должна состояться сегодня, осталось получить личные дела и паек. Меня вызвали на КПП. Здоровенный мужик в бурке взял меня под руку и, отведя в сторону, предложил десять тысяч за то, чтобы я отдал ему его сына. «Овец некому пасти, отпусти, командир». Я же, преисполненный желанием честно сделать свое дело, долго объяснял пожилому человеку, что служба сделает из парня мужчину, и флот этому только способствует. Когда время пришло грузиться в автобус, то я несколько удивился процедуре, предшествующей этому. Милиционеры обыскивали призывников, досматривали их вещи и бросали в специальный мешок изъятые ножи и кинжалы, обрезы и револьверы. От такого количества я, признаться, несколько опешил. Но милиция свое дело знала. В автобусе я всех пересчитал, а портфель с документами крепко сжал в руках. Дали сигнал: «К отправке», и вся ватага завопила благим матом, раскачивая автобус и вылезая по пояс из окон.
Когда нас привезли на вокзал, я снова всех пересчитал. Но почти сразу мои подопечные разбежались и растворились в толпе провожающих. Поезд подошел с опозданием, и в нужном вагоне совсем не было мест. Тогда мне пришлось зычным командирским голосом «выровнять» проводника и полвагона пассажиров. Милиция собрала с перрона остатки моих людей, и наконец поезд тронулся. Пересчитав в очередной раз группу, я убедился, что в вагоне все. Развернув свои баулы, проголодавшиеся новобранцы набросились на домашнюю снедь. В Минеральные Воды мы прибыли поздно ночью. Нас никто не встретил. Пришлось загнать группу в дальний угол вокзала, а самому искать комендатуру. Там все спали. А поняв в чем дело – помочь отказались. Пришлось чуть ли не силой арендовать автобус до аэропорта. И там нас никто не встретил. И снова я рыскал в окрестностях, пытаясь найти коменданта. Наконец к утру я пристроил своих подопечных в палатку, где лежали на нарах сырые матрасы. Несмотря на колючую проволоку и охрану, мой народ разбрелся по всему аэродрому в поисках приключений. Я их собирал, приводил в палатку, пересчитывал, и они снова ускользали. Так продолжалось до вечера, пока вестовой не принес билеты на самолет. Уставшие, невыспавшиеся молодые люди хмуро побрели на посадку, задирая охрану и пассажиров. Я без конца пересчитывал это стадо. По ходу заметил и отобрал здоровенный кинжал, который был спрятан в галстуке. Отдал милиционерам. Далее уже без досмотра, но под охраной местной милиции нас пустили в самолет.
С удивлением я обнаружил, что многие из моей группы не видели самолета вблизи и страх явственно проступал на их лицах. Пришлось рассаживать по местам, пристегивать и объяснять на ходу, что можно, а что нельзя. После взлета толпа начала бродить по салону самолета и дергать за все ручки аварийных люков. Пришлось бить по рукам и уже силой усаживать одуревших балбесов на места. Потом была посадка в Ульяновске на два часа. И снова стадо неудержимо разбрелось по всему аэропорту. После двух бессонных ночей я чувствовал себя довольно уставшим, но пришлось терпеливо сгонять моих людей в одну кучу, тревожно ожидая посадки в самолет. И на сей раз обошлось. Мои сели все.
К вечеру нас принял Архангельск. Поземка переметала взлетную полосу, морозик бодрил затуманенный мозг. Нас опять никто не встретил. Прямо на взлетной полосе мои новобранцы вдруг собрались в кучу и, выкрикивая гортанные звуки, закружились, подпрыгивая в танце, отбивая ритм руками и стуком в невесть откуда взявшийся бубен. Это напоминало танцы индейцев, вышедших на тропу войны. С трудом удалось выгнать их со взлетной полосы. Затолкал их в подошедший рейсовый автобус, пересчитав в очередной раз, оплатил билеты из своего кармана. Поздняя ночь накрыла Северодвинск, когда моя шумная ватага вывалилась из автобуса на привокзальную площадь. Наш путь на сборный пункт лежал прямо через город. Стадо голосило и задирало всех встречных прохожих, ломая кусты и деревья по пути. Недооценив ситуацию со встречной парочкой влюбленных, я не успел встать с нужной стороны, прикрывая их собой. Завязалась драка. Пришлось расшвыривать озверевших призывников. Отбить парня удалось, и почти пинками я погнал своих подопечных к воротам сборного пункта.
Я просто валился с ног от усталости, когда мне приказали вести их в баню, и только спустя три часа я уложил их спать в бараке. До утра оставалась еще пара часов, и, предупредив вахту на КПП сборного пункта, я решил сходить в свою гостиницу, хотя бы умыться в душе. Пришлось снова идти пешком через полгорода. После душа остался еще почти час на сон. Я завел часы и уснул. Проснулся от стука в дверь. Вестовой из штаба сообщил, что позвонили со сборного пункта и сказали, что я людей привез и бросил, а сам ушел. Оказалось, мой отзывчивый сосед по гостинице перевел часы на полдень, заботясь о моем сне. И я влип. По всем инстанциям прошла информация, что я бросил людей, не доделав дело до конца. На сборном пункте мне сразу дали бумагу для объяснительной записки. Я взял три листа и сел писать все свои похождения. Старший начальник встретил меня однозначно: «Что же ты, сволочь, людей своих бросил и сбежал? Давай сюда объяснительную!» Я стоял и смотрел, как он читал. Сначала откинувшись в кресле, потом выпрямился, и, взяв в руку карандаш, стал подчеркивать строку за строкой. Дочитав до конца, он поднял на меня глаза. Потом вдруг встал, вышел из-за стола, протянул руку и сказал: «Извини, брат, спасибо тебе, я этого не знал».
К вечеру я сдал своих подопечных с рук на руки. И вернулся в часть получить выговор за плохо проведенную операцию.
Рома
Он с первого взгляда чем-то обескураживал. Тщедушный, чернявый, немного странноватый матрос. Тихий, невзрачный и какой-то нездешний. Про таких на флоте говорят: «Ни украсть, ни посторожить». И папа у него какой-то сильно умный физик, и мама чуть ли не профессор математики, да и родом он из Москвы, а всё у него не так. Вечный гальюнщик Рома, первый год службы не вылезал из трюмов. Вечно в нестираной робе, зачуханный и чумазый машинист-трюмный. Как он сдавал на самостоятельное управление боевым постом – остаётся только догадываться, и первое самостоятельное общение с секретным устройством гальюна не заставило себя долго ждать. У подводников это устройство изучает каждый оказавшийся внутри прочного корпуса. Секретные чертежи подводного гальюна ещё довоенной разработки хранятся в святая святых – в секретной части крейсера. Шедевр военно-морской мысли и вершина санитарно-технического дизайна. В крошечной кабинке на стене размещены несколько разноцветных маховиков на клапанах и изящное хитросплетение трубочек. Светящиеся манометры, латунные шильдики с надписями, ну и главный элемент секретного устройства – потомок генуэзской чаши с хитрой педалькой слева внизу. В деревянной рамочке – подробная инструкция по применению и эксплуатации изделия. Тут вам не здесь… Не в смысле размышлять в процессе о большом и светлом, а думать, как и дела сделать и не ошибиться в последовательности открытия и закрытия этих разноцветных клапанов. А уж как давить на педаль, чтобы нога в тапочке не соскользнула? А пружина педали тугая, и захлопка на дне чаши иногда возвращает неофиту то, что он только что туда положил. Но не об этом речь. Интересные дела начинаются тогда, когда баллон гальюна наполняется доверху и специально обученный боец, совершив тайный обряд общения с секретным механизмом, стравливает содержимое баллона за борт. Перед выходом в моря продуктов грузится несметное количество, и чем больше моря, тем больше еды. Море любит сильных, а сильные любят поесть. Рано или поздно, но почти всё загруженное в базе оказывается в известном месте. Ну, чистая физика – если где-то убыло, то где-то обязательно прибавится. А сила действия точно равна противодействию. Мы всплыли в позиционное положение, и прошла команда: «Осушить трюма, выгородки и продуть баллоны гальюнов». Отбой тревоги, я прохожу по жилому отсеку и вдруг слышу громкий хлопок в районе гальюна изолятора. И мгновенно густая тёмно-коричневая аэрозоль стала заполнять отсек. Резкий запах аммиака ударил в нос и вызвал спазм в горле. Всё вокруг стало скользким, липким и совсем не комильфо. И почти мгновенно истошный вопль нашего добрейшего доктора прорезал тихую размеренную жизнь отсека: «Ро-о-о-о-ма! Гнида ты казематная!» И из кают стали выскакивать полуголые обитатели отсека. Скользя по проходной палубе, стараясь не дышать вовсе, народ метнулся вон из отсека через открытую переборочную дверь. Из-за железной двери гальюна изолятора в загадочно приглушенном свете отсечного освещения выбрался коричневый монстр в тапочках на босу ногу. Вот это и называется – в говне как в крепости. Рома, как коренной московский интеллигент в третьем поколении, достойный сын своих физико-математических родителей, продул баллон гальюна в отсек. Перезвон аварийной тревоги разметал экипаж по отсекам. И всплыли, и вентилировались в атмосферу. И была бо-о-ольшая приборка.
Арест
Опять отложили выход в море. Уже в который раз. На наших планах не один агент империалистических разведок застрелился. Вот, кажется, разведал, всё выяснил, доложил в Центр, что русские подводники выходят в море, а они – эти непредсказуемые русские – раз, и передумали. Никто никуда не идёт. И реакторы введены. Экипаж на борту. Схода нет. Осталось только чалки отдать. В который раз швартовую команду вызывали наверх, а в последний момент опять отбой. И снова ждём неизвестно чего. А солнышко светит так чудесно. И даже греет. И травка кое-где из-под бетона торчит. И тучки весёлые такие тихонько плывут куда захотят. Пахнет водой и йодом, креозотом и нагретой резиной. Эх, красота! Наш настрой – на выход в море. И все дела на берегу уже не наши. Готовность №2 надводная, и можно спуститься на пирс покурить. Ко мне подошёл мой хороший приятель Сережа Кожемякин, наш радист, и мы разговорились. У нас с ним разные боевые смены и в море почти не видимся, хотя и каюты рядом. Всегда есть о чём поговорить с хорошим собеседником. И стоим мы на пирсе, дышим воздухом. Одеты легко, без изысков: репс, тапочки и пилотки. В чём из отсека вылезли, в том и стоим. Любуемся солнечными отблесками на воде. Наслаждаемся теплом и тишиной. Безвременье затянулось. А вокруг и присесть негде. Побрели мы к краю пирса безмятежно и не спеша. А там, на берегу, у самой воды песочек мелкий, жёлтенький такой. И волна на него тихонько набегает, гладит и, искрясь солнечными бликами, откатывается назад. Чайки летают, едва не касаясь мелких волн. Мы спустились к воде и тихонько побрели по самой её кромке. А неподалёку от берега на песке валяется много разных диковинных железок.
Вот мы приблизились к одной сильно разрушенной удивительной конструкции. Серо-серебристый титановый хвост самой длинной подводной лодки в мире. Этот хвост лежит здесь, а всё остальное – в Ленинграде. Ну не диковина ли? А мы бредём по самому бережку тихонько, не спеша. Солнышко греёт всё сильнее. Мы сняли куртки, разулись и босичком по водичке. И отошли-то совсем рядом от пирса, а как будто в отпуске оказались. И неважно, что вокруг горы искорёженного железа и всяких обломков. Босые ноги слегка утопают в мокром песке, и прохладная вода настойчиво возрождает во всём теле почти забытые ощущения. Как-то незаметно для себя упёрлись в стену из стальной сетки, уходящую от берега далеко в воду. Дальше берегом не пройти, да и не очень хотелось. Чуть поодаль стоит высокая деревянная вышка наблюдения, но на ней никого не видно. Мы с Серегой повернули обратно и все так же не спеша, с тапочками в руках направились к своему пирсу. А чайки кричат. А солнце просто сияет. Море голубоватое, тихое и безмятежное у самых ног. А вон какой-то грузовичок подъехал невдалеке. И из него люди выпрыгивают. Резво так выпрыгивают. Явно не без спортивных способностей ребята. А мы бредём, улыбаемся и с любопытством начинаем приглядываться к происходящему. Спортивного вида мужики и тётки разделились на две группы и, растянувшись в цепь, резво бегут в нашу сторону. Молча и быстро. Даже как-то сосредоточенно. А куда это они так быстро бегут? Но размышления мои резко оборвались. Слышно, как захрустел песок под их сапогами, и вдруг крик: «Руки вверх! Стоять на месте! Стрелять буду!»
У меня от неожиданности, наверное, глаза полезли на лоб, потому что вживую увидел подбегающего к нам человека с настоящим маузером в руке. Пожилой одноглазый, курчавый здоровенный мужик с деревянной кобурой на поясе, опережая остальных, просто нёсся к нам. Вид революционного матроса с длинноносым маузером в руке весьма логично дополняли вооружённые наганами остальные загонщики. Когда обе группы окружили нас плотным кольцом, мы так и продолжали стоять босиком по щиколотку в воде и с тапочками в руках.
Курчавый гигант у них был явно главный, и, размахивая перед моим лицом своим маузером, он грозно сказал:
– Вы арестованы. Ваши документы? Руки держать на виду.
– Ребята, да мы вот с этой лодки, и нам сейчас в море выходить. А пропуска и документы – в отсеке, в сейфе. Давайте мы их сейчас принесём вам.
– Хватит болтать – сказал курчавый.
– Грузите их в машину.
Окружавшие нас тяжело дышащие, раскрасневшиеся бойцы ВОХРа, тыкая стволами наганов в спины, погнали нас к дороге.
Пинками затолкали в пыльный кузов и в окружении десятка вооружённых людей куда-то повезли.
Начальник охраны был явно доволен. Он даже встал из своего мягкого кожаного кресла, когда курчавый гигант докладывал об успешном задержании нарушителей. В его кабинете стояли два босых субъекта в одежде подводников, без документов и глупо улыбались, всё ещё не веря в происходящее. Присесть нам даже не предложили, а сразу сказали, что мы опасные враги и с нами никто церемониться не будет...
Потом звонили, выясняли, договаривались с командиром о нашем наказании. Меня оставили заложником, а Серегу отвезли на лодку за пропусками и документами. Начальник ВОХРа потребовал от командира копию приказа о нашем наказании, и вернувшийся мой товарищ принёс все нужные бумаги. Только потом нас полностью отпустили.
Через час мы вышли в море, а оно, как известно, всё спишет.
Трюмная война
Баренцево море. 1990 год
В отсеках подводной лодки оборудования, пожалуй, больше, чем шестеренок в наручных часах. И все должно работать исправно. Мои датчики, сотнями разбросанные по отсекам, находились в самых невероятных местах, и к некоторым из них подобраться практически невозможно. Привести их в чувство, заставить работать (чего бы это ни стоило) – вот моя задача. Труднодоступных мест на лодке много, но однажды мне особенно пришлось извернуться.
Когда Баренцево море пустило нас в себя и уже очень много дней мы не видели солнца, погасли сразу две сигнальные лампочки на пульте в одном из отсеков. Это не давало возможности автоматике своевременно запускать насосы, и из переполненной цистерны стал вытекать рассол. Наверху изрядно штормило, и народ с зелеными лицами ходил по отсекам от стенки к стенке. В самом низу трюма, где стоит грохот от работающих насосов, где полно мокрых холодных труб, где сверху на тебя капает дождь из конденсата и разных протечек, – темно, скользко и трудно дышать. Подслеповатые фонари лишь кое-где подсвечивали средние проходы, а туда, где мне предстояло работать, надо было вползать боком и, согнувшись в три погибели, попытаться добраться до датчиков. Те, кто строил эту лодку, о такой мелочи и не думали. Поверх датчиков протянули несколько труб и установили столько оборудования, что дотянуться до цели можно лишь на вытянутых руках, а увидеть ее или тем более открутить гайки практически невозможно. От давно работающего испарителя все отходы стекали в цистерну. И эти высококонцентрированные солевые растворы теперь вытекали через край. Если их не откачать, то испаритель не сможет давать пресную воду, а значит, экипаж сначала перестанет умываться, а потом перестанет пить и нормально есть. Так что – чини, техник, свое железо, чего бы это ни стоило.
Я повесил переноску, одну ногу засунул под себя, вторую – просунул между трубами, где была хоть какая-то точка опоры. Почти лежа на спине, протиснул голову в узкую щель между механизмами и осмотрелся. За долгие годы эксплуатации весь крепеж заржавел так основательно, что стронуть гайки можно было лишь в тисках, да и то предварительно отмочив ржавчину в керосине. Видимо, всплыли под перископ, потому что стало качать очень сильно, и почти сразу из переполненной цистерны на меня потекло маслянистое, черное, вонючее месиво. Отплевываясь и матерясь, стараюсь выкарабкаться из узкостей, но руки скользят по вибрирующим механизмам, а ноги только мешают. Пережидать шторм нельзя, как долго он продлится – неизвестно, а пресная водичка расходуется очень быстро. Надо спешить. Дышать масляными парами и этой вонючей грязью невыносимо, но датчик снять необходимо. И, плюнув на холод и грязь, я начинаю откручивать крепление транзитных трубочек, идущих вверх. Сначала самые близкие и доступные, затем - все дальше и дальше. По промасленным рукавам уже льется черная жижа, а головой даже шевелить нельзя – тесно. На ощупь откручивать заржавевшие гайки неудобно, и после каждой из них я меняю положение тела. Ноги затекли, а грязь затекает в глаза, в уши и в рот. Удалось немного отогнуть трубки и отжать кронштейны крепления кабелей. Это дало возможность почти вплотную приблизиться к креплению одного датчика. Меняя положение, я лежал то на боку, то на спине, то тянулся, как эспандер, за падающими вниз ключами. Время шло незаметно. Случайно забравшийся сюда матрос, увидев меня, очень удивился. Его вахта уже кончается, а он не видел, чтобы я проходил мимо. А это значит, что прошло 6 – 7 часов с начала моей «теплой» работы. Никакие сигналы и команды в такие закутки не проходят: грохот механизмов заглушает все на свете. Я пропустил уже и завтрак, и сон, а обо мне так никто и не вспомнил. Только приблизившись к цели ремонта, я вылез к турбине, грязный с ног до головы. Масло и черная грязь стекали с волос за шиворот, пришлось вытираться ветошью почти полностью. Прихватив на пульте ржаной сухарь, твердый, как наждак, я пошел докладывать о ситуации. Меня изматерили и приказали поторопиться с устранением замечаний. Поспать и поесть не удалось. Нырять мы не могли: что-то не заладилось со связью. А шторм разыгрался жуткий. В гальюны не войти – все вокруг в рвотных массах. Вахтенные в креслах, покачиваясь со скрипом, глядели на меня осоловевшими глазами. Переодеваться в чистое не имело смысла. И я снова полез в трюм. Надо было действительно спешить, пока не начались проблемы с водой.
Немного отогревшись у турбины, спускаюсь вниз, захватив с собой целлофановую пленку и ветошь. Уже почти привычным движением запихиваю свое тело в грязную узкость. Засовываю конечности в разные отверстия и над головой раскрепляю целлофан. Теперь хотя бы в лицо не льет. Холодный вибрирующий металл со всех сторон массирует тело, но я все ближе продвигаюсь к цели. Все чаще срываются и падают вниз ключи, и каждый раз надо лезть в самый низ трюма. А затем снова вползать в укзость. Когда я уже вконец разодрал в кровь пальцы и захотел есть, дело все еще не было сделано. Меня передавали с вахты на вахту, а в трюм из цистерны продолжала сливаться грязь. Старпом сделал замечание трюмным, что они без конца гоняют насосы осушения трюмов, а откачать не могут. Сразу напрягли механика, а он своих офицеров. А дальше просто послали гонца ко мне в трюм сказать, чтобы я скорее закончил ремонт. Но сказать легко, а помочь мне никто не смог бы - тесно. Так тесно, что одному места нет, а двоим и вовсе не влезть. Разве что упавшие ключи из грязи поднимать.
Когда я обессилел и проголодался окончательно, удалось наконец стронуть одну из гаек крепления датчика. Бессчетное количество раз наставляя ключи, подбираясь с разных сторон к этой проклятой гайке, я уже даже не ругался, а просто свирепо раз за разом пробовал открутить. Обедать в другую смену не принято, и, дождавшись ужина, я снова вылез из трюма. Отмываться перед посещением кают-компании пришлось долго. Набегавшись голым по отсеку и надев чужую рубашку, я все же успел к ужину. От меня пахло черт знает чем, но никому до этого не было никакого дела. Наевшись до отвала, я снова влез в грязную одежду и спустился в трюм. Лодка наконец нырнула, и болтанка прекратилась. Стало чуточку легче работать. Втиснувшись в ставшее уже привычным лежбище, я вскоре открутил первый датчик. Вокруг меня скользким было все: и холодный корпус лодки, и кабеля, и ключи. Заканчивались первые сутки, когда наконец на пульте загорелась лампочка. Но это был датчик верхнего уровня, а на цистерне был и второй датчик. До него добраться было практически невозможно. Я долго провозился, восстанавливая трубы, исковерканные мною при демонтаже первого датчика, а как подступиться ко второму, даже не знал. Сном пришлось пожертвовать. Я с остервенением отгибал трубы – где ломиком, где руками, расчищая путь к этому проклятому датчику. Конечно же, его тоже залило этой черной маслянистой грязью. Пальцы замерзли, а по спине тек пот пополам с конденсатом.
Здесь гайки придется срубить. Но не размахнуться молотком, зубило не приставить, все далеко, темно и тесно. Уже ломит поясницу, все локти в синяках, оцарапаны уши и шея, а изодранные пальцы еле держат ключи. Я вырвал этот проклятый датчик, и поток отстоя из цистерны ледяным фонтаном хлынул на меня. Оказалось, клапан не держит. На мне давно уже не осталось ни одной сухой нитки. Я барахтался в этой грязи из последних сил. Бросив датчик, заткнул отверстие ветошью и подпер молотком. Это дало немного времени, чтобы открутить провода и выбраться на свет для ремонта. Соленая грязь нещадно щипала порезанные пальцы. Шли вторые сутки купания в этом холодном масляном душе, но дело близилось к концу. Промыв спиртом, заменил прокладку на кабельном вводе и, закутав датчик целлофаном, запихнул его обратно на место. В завершение меня еще раз окатило жидкой грязью, но тут сверху прибежал матрос сказать, что лампочка на пульте загорелась. Все работает, и можно осушать цистерну и запускать испаритель. Я сидел у турбины и счищал с себя грязь. Волосы протер уайт-спиритом, долго отмывался хозяйственным мылом. Сняв всю одежду, в одних промасленных трусах и сырых тапочках побрел в каюту переодеваться. На подходе к жилому отсеку я наткнулся на старпома. И он, уставившись на меня, спросил: «Почему в таком виде?» Я открыл рот, намериваясь доложить об устранении замечания, но он, не дав даже начать говорить, отрезал: «Я вас не спрашиваю, молчать! Почему без одежды? Где носки? Кто разрешил ходить в таком виде?» Я снова открыл рот, силясь вставить хоть слово в этот монолог, но старпом закончил тираду просто и ясно: «Пригласите сюда своего комдива. Он, видимо, плохо объясняет своим подчиненным, в каком виде надо ходить на подводной лодке». И я, пачкая линолеум промасленными тапочками, побрел в каюту комдива. Тот, конечно, спал и спросонья не сразу понял, в чем дело. Мы предстали перед старпомом, и теперь комдив слушал все, что тот о нем думает. Когда же старпом ушел обедать, я услышал от своего непосредственного начальника фразу, поразившую меня как гром среди ясного неба: «Да лучше бы ты еще сутки просидел в трюме и ничего не починил, но только бы не попадался в таком виде старпому».
В умывальниках воды не было, и по-человечески умыться мне не удалось. Пресную воду надо экономить. Я обтер все тело чистой ветошью и через час заступил на очередную вахту.
Зачистка
Октябрь 1986 года
Мы встали в завод на ремонт. Прошел слух, что надо чистить цистерны биологической защиты. Завод запросил с флота бешеные деньги за эту работу, а флот решил сэкономить. Командир, построив нас, сказал просто и ясно: «За эту работу – всем по 10 суток отпуска. Отказа не потерплю. Работать по 45 минут в сутки. За неделю управимся».
Нас разбили на группы и погнали переодеваться. В помещении дебаркадера валялась куча старого матросского белья и сапог. Мы переодевались быстро и, зная, куда полезем, завязывали и застегивали все, что можно. Каждый получил переноску, скребок и сметку. Я надел респиратор, защитные очки и резиновые перчатки, сверху – комбинезон, затянул поверху резиночки, чтобы не подтекало внутрь. На голову – белый медицинский колпак. Дозиметр прицепил на карман – и вперед. Лодка стояла в доке, на кильблоках… Огромная черная сигара парила над землей. В самом низу этой махины вскрыты лючки. Выложенная линолеумом дорожка привела нас к входу. Подключив переноску, мы по очереди влезали в узкий люк, в темное, грязное, холодное подбрюшье. Мне достался левый борт. От самого верха до самого низа между двух шпангоутов надо было соскоблить отслоившуюся краску и зачистить до чистого металла, убрав всю грязь и ржавчину. Мрачное узкое пространство, сплошь перегороженное железом, заполнилось людьми и стуком. Наш руководитель на последнем инструктаже сказал, что не стоит затягивать удовольствие от этой работы на несколько дней: «Сделайте за один раз – и в отпуск». Уровень радиоактивного загрязнения нам не сказали, да мы и не спрашивали, залезая внутрь. Непроглядная пыль висела в воздухе, и только переноски мерцали во мраке. Мы скребли и терли, подметали и очищали, опускаясь все ниже и ниже. В респираторе хлюпала вода, очки запотели окончательно. Спустя несколько часов я добрался до самого низа и вымел свою кучу грязи к выходу. Одежда на коленях и локтях оказалась протертой до дыр, а в перчатках пальцы просто плескались в поту. Тогда каждому дали кучу ветоши и емкость с дезактивационным раствором, и мы опять полезли на самый верх этой преисподни. Одной ветошью смачивали и терли, отмывая ржавчину, а другой – протирали досуха. Давно смолкли шутки и насмешки. Отовсюду слышались только тяжёлое дыхание и хлюпающие звуки. Несколько раз я спускался за своей порцией ветоши и раствора, и только к вечеру, когда сумерки стали сгущаться над док-камерой, вся группа получила разрешение покинуть объект.
Вместе с потоками жидкой грязи и комками мокрой ветоши мы выпадали на улицу. Нас подхватывали под руки и, чавкая по луже ржавой воды, подводили к блестящему контейнеру. Помогли снять очки и респиратор. Я увидел свет и коричнево-ржавого цвета чудовищ, выбирающихся из чрева лодки. Казалось, лодка метала икру, и эти икринки очень напоминали монстров. Меня раздевали гражданские в масках. Стащили колпак с головы и куртку комбинезона, помогли снять гидроштаны. И все полетело в контейнер. Пересадив на соседнюю скамеечку, меня заставили снять всю одежду и, совсем голого, направили прямо по улице в душ. Стояла поздняя осень, снежинки сыпались на голое тело, и было странное ощущение. Вроде мы четко сделали работу, но что-то с нами происходит не так.
В душ на дебаркадере нас набилось много. С веселым гомоном мы отмывались от пота и ржавчины. Горячая вода после такой духоты и грязи – это счастье. Умывшись, я пошел к аппарату проверки загрязненности, и контроль меня не пропустил. И еще трижды я возвращался в душ и тер себя мочалкой, но дозиметрический контроль так и не пропустил нас ни одного. Мы истерли все мыло, и не было уже смеха и шуток, а только шум воды и возня голых тел. Потом дали разрешение выходить и одеваться. Я обратил внимание, что аппарат дозиметрического контроля отключен. Наши личные дозиметры нам так и не вернули. Руководитель работ, похлопывая каждого по плечу, пожелал всем хорошего отдыха и отпустил домой. К утру вторая группа подчистила за нами все остатки. И только позже выяснилось, что в этих работах принимала участие лишь половина экипажа. Но в отпуск, хоть и не сразу, съездили все.
Падение в трюм
Март 1991 года
«Делать вам нечего, товарищ мичман, ну никто по ночам не осматривает лодку, только вам это надо. Да что с ней будет, ведь железо одно». Это я выслушивал каждый раз, когда заступал на вахту и среди ночи шел осматривать отсеки снаружи и внутри. Мы стояли в цехе, и лодку изрядно распотрошили ремонтники. Повсеместно появлялись все новые технологические вырезы. Этот плавучий бидон стал напоминать дуршлаг. После трудового дня, да еще после получки, да под выходные дни лодку просто необходимо было осмотреть. Не тлеет ли где-нибудь ветошь или еще какая-то дрянь? Я брел из отсека в отсек, шаря глазами по сторонам. Тусклое освещение скрадывало разрушения, и только пустые фундаменты говорили о том, что здесь были механизмы и приборы, а сейчас сквозит пустота. Меня не предупредили, что в одном из отсеков прорезали все три палубы и сделали технологический вырез до самого трюма. И лишь слегка прикрыли его досками. В полумраке отсека, уворачиваясь от свисавших кабелей, я наклонился и наступил на доски настила. Они разъехались в стороны неожиданно быстро. Я провалился в дыру. Тело, согнувшись вперед, нырнуло головой вниз, и, загребая упавшие доски, я стремительно полетел вниз головой с высоты четырехэтажного дома. Мне отчетливо были видны мои тапочки на фоне удаляющегося потолка. Я сыпался вниз, хватаясь за все подряд, но руки срывались с обрывков кабелей, глубокий промасленный трюм неумолимо приближался. Оттуда, из этого мрачного железного подвала, видимо, вытащили насосы, и теперь вверх торчали острые шпильки и кронштейны, густо усеявшие все пространство внизу. Пролетая очередную палубу, я заметил, как промелькнули вверх фонари, и почти сразу ударился затылком и левым плечом о железо. Следом шмякнулись на край цистерны широко раскинутые руки. И лишь затем тело грузно опустилось на ровную металлическую поверхность размером с половину газетного листа. Там все было залито черным маслом, и, перевесившись с края цистерны, я свалился теперь на самое дно. В черное, липкое месиво. Еще летели сверху бумажки, выпавшие из моих карманов, и пара досок с настила в довершение всего накрыла меня плашмя. Основной удар при падении пришелся на затылок и шею, и вот теперь я лежал на самом дне этого колодца и смотрел вверх. Встать из масляной лужи не представлялось возможным, и я беспомощно царапал пальцами холодный металл. Сильная боль в позвоночнике говорила о серьезном повреждении, но голова, хоть с трудом, но шевелилась и держалась на плечах, а значит, шею я окончательно не свернул. Левое плечо отказалось управлять рукой, и, опираясь на правую, я все же попытался встать на ноги. Спиной больно ударился о кронштейн, но крови не было. Барахтаясь в масляной луже, я наконец встал и осмотрелся. Связи отсюда нет, кричать бесполезно, вахта далеко, не услышат. Рабочие придут сюда только утром, в понедельник. Так что надо выбираться отсюда самостоятельно. Вертикальный трап оказался отстыкован и лежал рядом. А чтобы его повесить, нужны два болта. Невероятным усилием я поднял этот трап и с грехом пополам установил крепеж. Тело мелко дрожало, и боль стала нарастать. Масло пропитало одежду и холодными липкими струйками стекало в брюки. Карабкаясь по трапу с одной рукой, я помогал себе спиной и ногами.
Выбравшись из этой западни, я притащился в центральный пост. Вахтенный матрос ахнул, увидев меня. Потом помог переодеться и вытер с меня масло. Голова трещала, а шея перестала гнуться. Левая рука опухла, затекла и висела как плеть. До конца смены оставалось немного времени и я, пригревшись, дождался дежурного по кораблю. А он вызвал «скорую помощь».
В госпитале был выходной, и дежурный врач лишь бегло осмотрел меня. Сделали пару снимков плеча и головы и сказали, что все это мелочи. Помазали царапины йодом и отпустили домой. Шея сильно болела, но, отлежавшись несколько дней, я почувствовал облегчение.
Вскоре был отпуск. И я с тяжелым рюкзаком уехал на Камчатку. Ушибы давали о себе знать, но эмоций было так много, что я не обращал внимания на боль. И только к зиме шея вдруг заболела так, что больше не оставалось сил терпеть эту адскую боль. Снимок позвоночника показал консолидированный перелом позвонка в шейном отделе. Вот тут в госпитале и забегали, выясняя, кто меня осматривал, кто виноват и вообще, почему с такой травмой человек ходил на Камчатку. Вместо паралича и операции – трехнедельный поход по тайге. Прибежали извиняться, что недоглядели, что, хоть и неправильно, но срослось и со временем боли стихнут. И я простил их, добрая душа.
Теперь хожу и мучаюсь.
Нестандартное решение
1989 год
Мы давно не вылезали из морей, и какому-то новому проверяющему захотелось поиграть в командира подводной лодки. По десять-четырнадцать тревог за сутки доводили мужиков до исступления. И затуманенные мозги уже ничего не хотели думать. В центральном посту сменялись и сменялись руководители учений, а мы без конца бегали по отсекам, вот уже несколько суток. Лодке задавали разные режимы движения, и мы то погружались, то всплывали, то мчались вперед, то давали турбине реверс. И, видимо, одуревший матрос, обслуживающий турбину, не докрутил нужную гайку до конца. При очередной команде дать задний ход раздались страшный грохот и скрежет. Под ногами заскрежетало, и показалось, что копилку с монетками кто-то трясет сильной рукой, как бы проверяя, а сколько денежек там внутри. А «денежек», одетых в погоны, было чуть больше сотни. И в первую секунду никто ничего не понял. Когда жуткий скрежет смолк, я увидел лицо старшины команды турбинистов, метнувшегося вниз в одной майке. Он вообще человек нервный, а тут его лицо выражало такую гамму чувств, какая обычно бывает у того, кто видит давящий его грузовик. Матюки перекрывали звук работающей техники, а слюни летели во все стороны. Не поняв, в чем дело, с пульта управления дернули турбину еще раз. И снова жуткий грохот потряс всю лодку. Тогда в отсек повалили начальники всех степеней. Их набилось так много, что выйти из отсека стало практически невозможно. Посовещавшись, они решили, что надо идти домой (на одной ноге). А уже в базе – полный демонтаж и, конечно, разбор ситуации в поисках виновного. Весь дивизион загнали в отсек, как будто наше присутствие там могло хоть чем-то помочь сломанной турбине. Чтобы добраться до места поломки, необходимо провести демонтаж целой кучи оборудования. Но это можно сделать только на базе. И сидели несколько десятков подводников в аварийном отсеке, виноватые лишь в том, что один из них не докрутил дурацкую гайку. В отсеке душно и жарко, а мы разместились, кто, где смог пристроиться. Отсидели мы как арестанты несколько часов. И уйти нельзя, и помочь ничем не можем. Механик, злой как собака, велел не показываться на глаза. Моих железок в этом механизме не было вовсе, и помочь я им ничем не мог. Но сидеть «за компанию» должен. Мне довольно быстро это занятие надоело, и, подойдя поближе, я решил помочь командиру дивизиона в его тщетных попытках добраться ключом и ломом туда, где заклинило механизм. Комдив, обливаясь потом, дергал и дергал лом, но провернуть несколько десятков тонн железа в одиночку практически невозможно. Видя его тщетные усилия и понимая невозможность попытки что-либо сделать, я предложил ему отдохнуть и послушать меня. Рвать жилы ему изрядно надоело, но что-то делать надо. Механик наговорил комдиву много нелестных эпитетов, и тот, чувствуя свою вину, старался ее искупить. Умаявшись, он все же присел и стал меня слушать. Под грохот работающих механизмов я начал рассказывать ему историю о двух слесарях, старом и молодом. Струйки пота стекали по лицу комдива, а он, переводя дух, слушал дурацкую сказку: «Как-то утром двум слесарям дали чертежи и задание разобраться и сделать хитрую железку. Оба кивнули и ушли в цех. Только молодой пошел к верстаку, а старый – в курилку. Молодой испортил первую заготовку, потом – вторую, потом – третью. При этом он матерился, как заправский сапожник, а пожилой сидел в курилке до самого обеда. Начальник приходил несколько раз, но картина не менялась. И только к вечеру, когда у верстака молодого слесаря валялась куча испорченных заготовок, к соседнему верстаку подошел пожилой слесарь и в полчаса сделал то, что требовалось. Без видимых усилий и нервотрепки».
Комдив выслушал, а потом, резко вскочив, сказал: «Ну и пусть я буду молодым, но делать что-то надо». Тогда я попросил объяснить, в чем дело и что вообще там сломалось. Утирая пот, комдив объяснил, что есть внутри три больших хитрых винта, по которым скользят бронзовые втулки. Вот один из них согнулся и заклинил весь механизм. А чтобы свернуть этот винт, надо провернуть бронзовую втулку, но добраться туда можно, только разобрав пол-отсека. И потом срезать винт газорезкой, заменив его на новый. По-другому никак. Очень уж глубоко это все находится. Впрочем, в маленькое окошечко, если туда опустить переноску, видны этот винт и втулка, но залезть туда невозможно. Я спросил комдива: «А если втулку убрать, то винт повернется?» На что он ответил: «Во втулке-то все и дело». Идея родилась сразу, и я только уточнил: «Что за резьба на винте? Если я ее чуточку попорчу, не повредит ли это?» Ответ был предельно прост: «Винт все равно согнут, нужно ставить новый. Если бы не было втулки, то механизм можно было бы провернуть, винт приблизился бы к окошечку, и с ним удалось бы справиться. Но в море это сделать невозможно, так что сидите тут и не рыпайтесь, умники».
Сидеть было скучно, я начал действовать. Спросил у комдива разрешения попробовать убрать втулку по-своему. На что тот ответил: «Делай, что хочешь, все равно ничего не выйдет». Я принес миниатюрную электродрель и выпросил у боцмана ручку от метлы. Приволок свою переноску, изоленту и маленькую кувалду. Разложил рядом на тряпке маленькие сверла, мягкую проволоку и крошечный наждачный круг. Толпа сидела и молча смотрела на эти нелепые приготовления. Я опустил переноску на самое дно механизма, потом взял напильник и стал точить тонкий конец лома. У комдива мои действия вызвали только смех, но я молча делал свое дело. Заточив кончик лома, я просунул его в окошечко и, опустив до самого конца, приставил к втулке. Прицелился и, прижав заостренный кончик лома к округлой поверхности втулки, попросил комдива ударить кувалдой. Все еще не понимая зачем, комдив сделал это. Несколько ударов оставили на втулке цепочку вмятин поперек всей ее ширины. Теперь пришла очередь деревянной ручки от метлы и дрели. Я прикрутил проволокой дрель к одному концу палки. К курку привязал веревочку и, вставив тонкое сверло в патрон, всю конструкцию опустил в окошечко. Прицелившись, я приставил сверло к вмятинам на втулке и, навалившись на палку, потянул за веревку. Вот так я начал сверлить отверстие в бронзе на недосягаемом для рук расстоянии. Вскоре с десяток отверстий уже блестело поперек втулки, и только тоненькие перешейки еще стояли на пути к успеху. Я вытащил дрель наверх и привязал ее не вдоль палки, а поперек. Раскрепил в ней маленький наждачный круг и с его помощью стал канавкой соединять отверстия во втулке, тем самым окончательно уменьшив сечение стенки.
На эту операцию ушло несколько часов, и на успех моего предприятия все еще никто не надеялся. А я заточил длинный лом как зубило и двумя ударами кувалды расколол втулку. Еще несколько мощных ударов – и обломки втулки полетели вниз, полностью освобождая винт. Комдив удивился и, заглянув в окошко, начал все детально осматривать. Потом запросил по связи центральный пост и сказал: «Можно пускать турбину и давать лодке полный ход. Мы все починили». Там никто не поверил. А мы тем временем в две минуты провернули механизм и выкрутили согнувшийся винт, заменили на новый. И тут сбежалось все начальство. Они долго не могли понять, как это удалось сделать.
Вскоре мы пришли в базу, и, неслыханное дело, меня вызвали в центральный пост и чуть ли не самого первого отпустили на берег. Домой, спать! Стояла тихая светлая ночь. Пахло травой и сырой землей, я брел в гостиницу, и на душе было хорошо и спокойно.
Часть 3. День великой жажды.
ОКТЯБРЬ 1993 года
Москва
Москва готовилась отмечать 500-летие Арбата. Уже заканчивалось строительство сценических площадок, когда в праздно гуляющей толпе оказался и я. Праздник намечался помпезный и шумный. Наверняка можно будет увидеть какие-нибудь известные лица вблизи, а не по телевизору. К обеду зазвучала музыка, и праздник начался. Стоять на одном месте наскучило, и я пошел прогуляться по Старому Арбату. В этот момент и заметил черный дым, столбом валивший с Садового кольца. Вокруг собралась толпа и что-то громко кричала. Горели автопокрышки, но стоящие рядом пожарные почему-то не гасили возгорание. И когда я подошел поближе, то увидел вообще невероятное. Оцепленная плотным кольцом милиции толпа крушила иномарки кусками труб из разобранных строительных лесов. Это напоминало массовое безумие, но почему-то представители власти не останавливали его. Зевак не подпускали близко к этой толпе три цепи солдат со щитами, в бронежилетах и касках. Рядом со мной послышался тихий голос, недовольно говоривший как бы сам с собой: «Сволочи, бьют рабочих, на кого руку подняли, мы терпеть не будем». И все громче и громче, и все в таком же духе. И вот ему уже вторит группа пожилых людей, явно провоцирующих солдат на ответные слова. Но те молчали. Тогда в них с нашей стороны полетели камни. Цепь солдат сдвинулась с места и, стуча дубинками по щитам, начала оттеснять нас с улицы в переулки. Мне, не видавшему массовых беспорядков, это было в диковинку, уходить не хотелось. Слышать и видеть вблизи профессиональных провокаторов за работой – это зрелище почище любых актеров и певцов. Отходя к Арбату, я оглядывался назад, но издалека это уже не впечатляло.
Желание посмотреть разрушения, нанесенные толпой, привело меня сюда и на следующий день. При выходе из метро я наткнулся на группу милиции, заполнившую проход. Ничего не понимая, протиснулся на улицу. В переулке было многолюдно, а по Садовому кольцу вправо текла людская река от края до края. Над головами торчали куски труб, палки и обрезки досок. Красные флаги и транспаранты раскрасили это людское море. Изуродованные машины на обочинах смотрели на него выбитыми окнами и глазницами фар. Под ногами людей сплошным ковром лежали камни, каски и битые стекла. С тротуара было видно, как толпа, смяв сопротивление милиции и солдат, стремительно движется по Смоленскому бульвару и, сметая все на своем пути, заворачивает к Белому дому. Неподалеку, почти поперек дороги, стоял автобус с выбитыми стеклами, и озверевшие люди тыкали в оконные проемы прутьями арматуры, стараясь попасть в лежащих между кресел. А те пытались прикрыться щитами. Подойдя ближе, я увидел, что колеса проколоты, а из кабины свисает тело мертвого водителя. Видно, в салоне оказались с десяток молоденьких солдат, и их добивали со всех сторон. Чуть в стороне в луже крови лежал труп человека, укрытый до головы красным флагом, а рядом какой-то мужик с пафосом в голосе, указывая на труп, кричал в телекамеру: «За эту кровь рабочих мы отомстим!» При этом глаза его светились каким-то безумием. Здесь всюду валялись армейские каски, обрывки бронежилетов, разбитые очки и множество камней. Продвигаясь дальше по Садовому кольцу, я видел, как грабили киоски и били стекла витрин камнями. На углу стояли милицейские «Жигули», битком заполненные людьми. С четырех сторон мужики с яростью тыкали в них кто ломом, кто прутьями арматуры, а изнутри слышались визг и крики умирающих. Чуть поодаль, на Новом Арбате, текла нормальная жизнь, как будто ничего не происходило, – и это было поразительно. Издалека раздался звук автоматных очередей, похожий на звонок плохого будильника. На площади у Белого дома шел штурм. Подходя ближе, я заметил, что в переулках и дворах много солдат и милиции. Они, прикрываясь щитами, не вмешивались в драку. Колонна поливальных машин была раздвинута, бетонные блоки раскиданы по сторонам, и все пространство у стен Белого дома заполнено людьми. Оттуда еще слышались отдельные выстрелы, и было непонятно, что же там сейчас происходит. Мощный автоматный огонь заставил меня метнуться в подворотню и прижаться к стене. Когда же стрельба стихла, я решил подойти поближе. На площади валялись милицейские фуражки, кровавые бинты, обрывки одежды и куча мелких камней. Пока я выбирал место, где легче пересечь это поле битвы, ко мне подошел возбужденный пожилой человек: «Как мы их, а? Что же вы здесь стоите, молодой человек, идите вперед, помогите штурмующим!» А рядом совсем молодой парень, вырвав из земли бетонный поребрик, пытался разбить его об асфальт. Куски помельче он запихивал в противогазную сумку.
На подножку поливальной машины вскочил какой-то полоумный и начал бить стекла в кабине. Неподалеку лежали, видимо, мертвые тела, около них суетились телевизионщики. Медиков не было, а вот люди в папахах и фуражках сновали повсеместно. За Домом правительства были видны палатки и подобие лагеря. Красные знамена и транспаранты колыхались над толпой. Каких тут только не было призывов! Все были радостно взволнованны и обнимались друг с другом, празднуя победу.
На двор Белого дома выходил балкон, и с него через мегафон выступали ораторы. Внизу на стенах висели стенгазеты и карикатуры на президента и его людей. Вдруг сверху посыпались листовки с подписью «Президент России Руцкой». И он сам вышел к народу. Его прикрывали каким-то разборным бронещитком. Руцкой сказал, что это только начало. Теперь надо штурмовать мэрию, а потом – Останкино. И призвал всех молодых и здоровых мужчин перейти на левый фланг, построиться в колонну и получить оружие. Открылись стеклянные двери, оттуда вышли люди в черных комбинезонах, увешанные доселе невиданным оружием. Стали вытаскивать и раздавать автоматы налево и направо. Я подошел, посмотрел на это дело, глянул в глаза тех, кто выдает и берет оружие. Сомнения стали развеиваться: пора отсюда уходить. Одуревшая толпа жаждет крови. Мелькнула мысль, что сейчас весь народ перейдет влево и, получив оружие, обнаружит, что я здесь чужой на этом празднике страстей.
На фоне всего этого шабаша резко выделялись молодые, подтянутые, вышколенные бойцы. В глаза бросались свастика на рукавах и явная готовность выполнить приказ старшего. Баркашова я не видел, но эта группа заметно отличалась от толпы. В тот момент, когда я оказался почти у мостика с красивыми перилами, вдруг спереди, у здания СЭВ, началось перестроение людей. Я полагал, что мэрия находится на улице Горького и колонна восставших пойдет туда, а это далеко. А оказалось, что мэрия находится в здании бывшего СЭВ. Огромная раскрытая книга, сверкая окнами раскрытых страниц, возвышалась над всем этим безобразием. И тут баркашовцы открыли огонь из автоматов по солдатам у подножия здания. Пули засвистели у меня над головой, и я упал на землю. Сверху, от входа в здание, ответили огнем. По такой толпе, что была вокруг, промахнуться было невозможно. С воем и ревом людской поток хлынул через меня прямо на автоматный огонь, а солдаты быстро забежали внутрь и закрыли двери. Я, как и десятки невооруженных людей, пополз с площади к набережной, уходя из сектора огня. На время стрельба прекратилась, и я увидел, как стоящий на верхней площадке перед входом в здание человек со свастикой на рукаве сменил рожок на автомате, передернул затвор и с живота, не целясь, стал длинной очередью поливать весь фасад высотного здания. Неподалеку короткими очередями из крупнокалиберного пулемета огрызался БТР. Под него затолкали кучу резиновых покрышек и подожгли. БТР, объятый пламенем, задрал ствол пулемета в небо и долго стрелял. И никто оттуда так и не вылез.
Я перебежал проспект и встал на площади перед Домом правительства. Ко входу в мэрию подскочил человек в камуфляже и из гранатомета выстрелил в стеклянную дверь. Внутри грохнул взрыв, послышался звон стекол. Грузовик въехал на площадку перед входом в мэрию и с разгона протаранил двери. Оттуда послышались автоматные очереди, машина заглохла и застряла в проходе. Расстрелянный водитель обвис на руле. Подъехал второй «ЗИЛ» и зацепил тросом фаркоп первой машины. Оттащив ее немного в сторону, вторая машина, развернувшись задом, стала на скорости бить по дверям входа. И снова изнутри открыли огонь из автоматов. В этот момент произошло нечто трудноописуемое. По всей длине витринных окон первого этажа одновременно грохнуло, обрывки жалюзи и толстые обломки стекол полетели наружу. Вылетели стулья и столы, обрывая остатки жалюзи, а следом стали выпрыгивать солдаты и милиционеры. Всего в 20–30 метрах от стреляющих баркашовцев. И вдруг солдаты стали строиться в колонну, пытаясь равняться, а в это время им в спины уже поливали с живота, не целясь, двое автоматчиков. Солдаты, подхватив раненых, спешным шагом стали удаляться в сторону Арбата.
Когда стрельба стихла, толпа хлынула внутрь здания мэрии, и было видно, как оттуда вытаскивают на руках компьютеры, какие-то коробки и всякую технику. Начался грабеж. Я переместился к Садовому кольцу и обнаружил там плотную толпу, ждущую команды идти на штурм Останкина. У американского посольства стояла густая цепь солдат со щитами и дубинками. А сзади них – еще цепь бойцов в сером камуфляже с автоматами. Перейдя Садовое кольцо у Посольства, я встал на тротуар. И тут из толпы восставших выехал с развевающимся красным флагом «УАЗик», набитый людьми. На подножках снаружи висели люди с оружием. Цепь солдат их пропустила, и машина остановилась рядом со мной. Навстречу этой группе подъехали люди в форме и о чем-то начали договариваться. Вскоре под радостные крики и улюлюканье толпы из-за угла выехал автобус, битком набитый солдатами срочной службы. Неподалеку автобус остановился, и стриженные наголо пацаны выходили в разорванных ватниках, с разбитыми лицами, строились в колонну по двое и, как побитые собаки, уходили за цепи своих. Рядом кто-то злобно кричал: «Пацанов послали против нас! Да мы их десятками уложить можем». И вдруг, как по команде, цепи солдат стали отступать от бушующей толпы. Милиции не было видно вообще. А во внутреннем дворике в это время сидели на лавочке старушки и мирно разговаривали. И это всего-то в десяти шагах от улицы!
У меня в запасе времени было много, и я решил пройти обратно к Белому дому, но уже у американского посольства. На его балконах морские пехотинцы в бинокли рассматривали происходящее. За ограждением наша милиция стояла и озиралась, не вмешиваясь ни во что. Совсем рядом какой-то многозвездный генерал просил подростков вскрыть черную «Волгу». И те, разбив боковое стекло, сделали это. Чуть ниже по спуску догорал БТР с закрытыми люками. На площади шла погрузка людей в автобусы и грузовики. Развешивали красные флаги, транспаранты, а из разбитых окон всюду торчали автоматы. Я прошел по верхней дорожке и вернулся к входу в мэрию. Там шел грабеж, суетились люди. Хотя уже были попытки навести порядок, кто-то пытался отогнать любопытных от трупа водителя, все еще сидевшего за рулем. Лужа крови и бензина растекалась по асфальту, и люди с оружием стали оттеснять нас в сторону. Разбитые пулями окна тянулись на много этажей вверх. За витринами сквозь рваные жалюзи виднелись трупы и ломаная мебель.
И тут началось движение колонны, едущей в Останкино. «УАЗик» с красным флагом шел впереди, потом автобусы и грузовики, забитые людьми до отказа. На подножках висели самые отчаянные, размахивая автоматами и что-то крича. Мне в глаза бросилось лицо Эдуарда Лимонова. Он сидел у окна в первом автобусе и, помахивая рукой, приветствовал толпу. А людская масса приветствовала их и материла власть на чем свет стоит. Перешагивая через неубранные трупы солдат, я снова вышел на Садовое кольцо. Колонна пожилых людей, сплошь увешанная портретами Сталина, дико кричала и скандировала призывы к свержению власти. Все шли мимо американского посольства и дружно орали: «Янки, гоу хоум! Убирайтесь прочь!»
Меня «умиляло» поведение ветхих старушек в колонне. Заметив под ногами сорванный щит рекламы американских сигарет, они топтали его с такой злостью и яростью, что казалось, будто давили тараканов на своих кухнях.
Долго идти в этой толпе мне наскучило, и я сошел на тротуар. Свернув к метро, я вскоре был на вокзале. А на следующий день из новостей по телевизору узнал, куда дошла эта колонна и как прошел штурм телецентра Останкино, как танки стреляли по Белому дому и чем все это кончилось.
ЧМТ
(Черепно-мозговая травма)
Октябрь 1994 года
Мы повстречались случайно. Два десятка лет не виделись, но узнали друг друга сразу. Жизнь разбросала пацанов по стране, и дров было наломано много. Желание встретиться и поговорить оба восприняли как данность. Руки одного украшали татуировки, на груди у второго звенели медали. Но общая юность взывала к общению.
Дешевый ночной бар, а точнее обычная забегаловка, где работал мой старый знакомый, стоял на отшибе, по ночам сюда забредали редкие посетители. Разговор затянулся далеко за полночь, когда к входу в бар подъехал мотоцикл. Трое молодых людей в состоянии легкого подпития потребовали водки. Они ввалились, не снимая касок и пиная стулья, матерились, на чем свет стоит. Я еще подумал, ну как здесь можно работать по ночам, да еще с такой публикой? А мой старый знакомый попытался поставить их на место. И это вызвало их возражение в резкой и неожиданной для меня форме. Один из гостей достал из-под куртки обрез охотничьего ружья, прицелился в нас, требуя водки и немедленно. Мы находились за небольшой стенкой в маленькой комнатке, заваленной ящиками и коробками так, что места для маневра не оставалось совсем. Страха не было, а скорее чувство неловкости, что оказался свидетелем такой ситуации. С нами еще был подросток, цыганенок, бездомный сирота. Пока шла перебранка, мой знакомый отправил его через заднюю дверь за подмогой. Сзади хлопнула дверь, и мальчик растворился в темноте ночи, а двое посетителей, размахивая оружием, полезли в наш закуток. Отступать некуда, да и все еще не веря в происходящее, я попытался объясниться с нападавшими. Но тут мне в живот уткнулся ствол пистолета, а это в корне меняло дело. Словесная перепалка уже переходила на повышенные тона, когда мне удалось отвести своего собеседника почти к двери и, убедив его, что я не опасен. И вдруг сзади нас завязалась потасовка. Мой знакомый ловко ухватился за ствол обреза, нажал пальцем на рычажок, и механизм откидывания стволов сработал, превращая оружие в кусок железа. Я тем временем стоял уже в коридорчике и, постоянно чувствуя упирающийся в меня ствол, уговаривал противника не вмешиваться в драку. Хотя это довольно странно, но я уговорил его убрать пистолет в карман. И, потеряв из виду свалку человеческих тел, он вдруг как-то озадачился и пошел за третьим своим подельником. Я же подскочил к дерущимся и увидел, что патроны вывалились из стволов, а значит, надо эту свалку просто растащить. Не сразу, но это удалось сделать, распинав под ящики патроны. Словесная перепалка продолжалась, а напавший искал по карманам еще патроны. Перемещаясь по комнатке, мы все оказались вблизи двери, выходящей во двор. И тут, размахивая пистолетом, в разговор вмешались оба его приятеля. Численный перевес опять был на их стороне. Очень узкие проходы мешали нападавшим, вновь образовалась свалка, и мой знакомый выскочил через дверь в ночь, оставив меня наедине с тремя вооруженными людьми. Теперь заряженные пистолет и обрез смотрели мне в лицо, а я распинался о том, что ничего не имею против них. Они плотно обступили меня, в маленькой кухоньке почти не осталось места. До сих пор я еще никого из них не ударил, и они стали успокаиваться, не видя во мне обидчика. Уговаривая их выйти на улицу и уезжать, пока не подъехала милиция, я оказался в углу, около умывальника. Они уже спрятали оружие и, выкрикивая в раскрытую заднюю дверь обещание еще приехать и разобраться, уже начали выходить в зал. И тут послышался топот бегущих людей. Это вызванная цыганенком охрана примчалась из соседнего бара на разборки. В дверном проеме кухни появилось сразу несколько здоровенных мужиков с ломиками в руках. Ко мне подскочил высокий, атлетически сложенный человек с автомобильной монтажкой в руке. И с воплем: «Ну, кто тут самый здоровый?» – он ударил меня по голове. Я, прикрываясь руками, крикнул в ответ: «Я – свой, я гость, я здесь случайно!» Но нападавший бил, не разбирая. Бил ломиком, чтобы убить. Рядом слышался треск ломавшихся костей, чавкающие и хлопающие удары. Кровь брызнула во все стороны. Разбитые вдребезги каски уже не укрывали головы, а болтались обломками на ремнях. Шестеро нападавших забивали нас с удалью молотобойцев, с оттягом и хеканьем. Дополняя удары железом, в ход пустили пустые бутылки. Их вдребезги разбивали о головы, вминали куски стекол в тела, уже распластанные на полу. Подпрыгивая вверх, напавшие двумя ногами проламывали грудные клетки. Отчетливо слышался хруст ломающихся ребер.
Второй удар пришелся мне уже не только по руке, но и достал голову. Вжимаясь в угол и все еще прикрываясь руками, я получал и получал удары по голове. Я сполз по стенке на пол и оказался в луже чужой крови, видел только бьющий меня ломик и искаженное злостью лицо. В дверях мелькнул мой старый знакомый. Метнувшись ко мне, он перехватил руку добивавшего меня амбала. Удары прекратились. Я лежал на полу и смотрел, как ошметки мяса и струи крови разлетаются по сторонам от тех троих, что лежали рядом. Уже не было видно ни лиц, ни одежды, а только кровавое месиво, булькающее и хрипящее, по которому все еще методично били стальные прутья. Запах испражнений перебил стойкий запах кухни. Видимо, из них выдавили, выбили не только мозги.
Когда я попытался приподняться, руки и ноги заскользили по крови и дерьму. Глаза заливало густое теплое марево, голова нещадно болела, но я встал, озирая всю картину бойни сверху. Агонизирующие тела трепыхались в конвульсиях, а их палачи, вымазанные кровью, поглядывали на меня, удивляясь тому, что я еще стою. Они готовы были продолжить свою работу на мне. С ломиков падала кровь, а кто-то обыскивал исковерканные тела в поисках оружия. Меня вывели на улицу, и я присел на ступеньки у входа. Прохладный ветер приятно холодил лицо, нестерпимо жгло левую руку и голову. Тело дрожало мелкой противной дрожью, а что-то горячей струйкой стекало между лопаток по спине. Я просто истекал кровью. Из дверей вышел тот, кто сделал это со мной, и, подойдя сказал: «Извини, так получилось». И ушел обратно доделывать свою работу. Потом выскочили цыганенок и еще двое жлобов. Они перевернули и подожгли мотоцикл. А я понял, что пора отсюда уходить, вспомнив, что приехал сюда на велосипеде и теперь хорошо бы его забрать из здания. Зайдя внутрь, увидел, что кровавыми следами заляпан весь пол в зале, а у кухни стоят победители и решают, что делать с телами. Я тихонько выкатил велосипед на улицу. Перевернутый мотоцикл горел жарко и дымно, освещая площадку перед входом. И я поехал в ночь.
Город уже погасил фонари, и мрак осенней ночи был непрогляден. Пустынные улицы были безжизненны. Боль во всем теле усиливалась, и вскоре я уже не мог крутить педали. Сильно хромая, я брел в приемную Скорой помощи. Навстречу посреди дороги шла шумная, веселая компания молодых людей. Их было слышно, но почти не видно. И, поравнявшись со мной, они потребовали закурить. Но, осветив мое лицо светом зажигалки, они, ужаснувшись, шарахнулись в сторону. Чем-то я им не приглянулся. Дверь в приемный покой долго не открывали, но потом, поняв в чем дело, пустили внутрь. Оказавшись на свету, я по лицам медсестер понял, что им не очень-то нравится возиться с разной побитой пьянью. Объяснять, что уже десять лет я не имел ни капли спиртного во рту, бессмысленно – не тот внешний вид. Раздеваясь для осмотра, в капюшоне своей куртки я обнаружил громадный сгусток крови. Тельняшка на спине до самого пояса была пропитана кровью. Левая рука висела как плеть, и локоть хрустел и опухал на глазах. Мою голову залили перекисью водорода и по ходу расспрашивали, что и как произошло. Какой-то мужик в белом халате осмотрел голову и сказал: «Пустяк, заживет». И между делом вызвал милицию. Отпираться было бессмысленно, как говорится, факт налицо, и очень скоро меня, даже не перевязав, усадили в милицейскую машину. Десяток бойцов в бронежилетах повезли меня обратно к ночному бару. Оцепили территорию по всем правилам военной науки и, огибая сожженный мотоцикл, вломились в дверь. Внутри обнаружили одно еще хрипящее тело и следы побоища. Мой знакомый лепетал всякую чушь, тихонько стоя у стены. Подъехавший следователь, быстро поняв бессмысленность разговора с ним, взялся за меня. А я не мог взять в толк, чего еще от меня хотят, и попросил отвезти меня в больницу. Сознание временами мутнело. Меня не отпускали до утра, а потом привезли под дверь больницы, высадили из машины и уехали. Я долго звонил в дверь, пока заспанная нянечка не впустила меня. Тут видели всякое и церемониться со мной не стали. Появился заспанный доктор, сказал нянечке готовить инструменты. А мне велел раздеться и повел на рентген. Меня слегка покачивало из стороны в сторону, из зеркала смотрело бело-зеленое лицо. Потом меня положили животом вниз на жесткий топчан. Под голову подсунули жесткую подушку, накрыв ее клеенкой, и, подложив правую руку, я уткнулся в нее лицом. Звенели инструменты. И доктор велел нянечке обрить мне голову вокруг раны. Было не совсем понятно, что они хотят делать со мной, ведь сказали же в Скорой, что «пустяк, заживет». Тупая опасная бритва заскребла около темени, и струйка крови потекла к моему лбу на клеенку. И я заскрипел зубами, прося полегче со мной обходиться. Но доктор сказал тоном, не терпящим возражений: «Терпи, на пьяных новокаин не действует». И, звякнув железом, уперся коленом мне в спину. Холодные ножницы коснулись кожи у раны, и я услышал как захрустела отстригаемая кожа. Разможженные края было решено отстричь, чтобы лучше срослось. Ручей крови стал толще, и перед моими глазами пошли темные круги. Рука, вминавшая клеенку на подушке, оказалась погруженной в лужу теплой крови. Я тяжело и шумно дышал. А доктор делал свое дело размеренно и не спеша. Звякали инструменты, и только скрежет зубов сдерживал мой крик. Он стриг и стриг живое тело, как бумагу. Со лба стекали кусочки кожи и волос, и я понимал, что дырка на голове становится все больше. Потом он взялся за кривую иголку и стал протыкать кожу с одной стороны и поддевать с другой, протаскивая нитку. Несмотря на одуряющую боль, я почувствовал, что кожу на голове тянут к темени и даже уши туда сдвинулись. Кровища текла, и боль во всем теле притупилась, заслоненная болью в голове. Сколько это длилось, сказать трудно, но, залитый перекисью водорода и забинтованный, я, оглядываясь мутным взглядом, наконец-то был отпущен домой. Открыли дверь на улицу и сказали: «Иди отсюда».
Субботнее утро только начиналось, и улицы были пусты. Добравшись до милиции, я забрал свой велосипед. На прощание уже знакомый мне следователь мне сказал: «Разборчивее надо быть в выборе друзей».
Двое суток я отлежал дома, не вставая, без помощи. Потеря крови вызвала общую слабость. И в понедельник на подходе к поликлинике я упал, потеряв сознание. Воображение поплыло куда-то в сторону, и койка реанимации приняла меня холодными объятиями. Той памятной ночью из множества ударов, полученных мною, головы достигли три. И, видимо, кто-то свыше сделал так, что человек, проделавший такое со мной, спустя совсем немного времени получил три пули в голову и уже кормит собой червей.
А я стал осмотрительнее и разборчивее в связях.
Дуня
Байдарка легко скользит по речной глади. Размеренно и монотонно опускаются весла в прозрачную вязкую воду, сдвигая ее назад. А когда взлетают вверх, то строчкой капелек чертят на отражении неба изогнутые линии из множества мелких кружков. Иногда упавшие с весла капельки не желают возвращаться в родную стихию и, превратившись в маленькие переливающиеся шарики, разбегаются по поверхности воды во все стороны. Река, плавно изгибаясь, открывает для просмотра все новые, невиданные дали. Неспешное скольжение вниз завораживает, и хочется петь в этом безмолвии и тишине.
Звук над водой разносится далеко, и не сразу понимаешь, чей он. Слышится протяжный далекий призывный крик, но слов не разобрать. Приземистые домики, разбросанные на высоком правом берегу, повернулись к речке спиной и огородами, обратив свои фасады на пыльный проселок. Деревушка на круче позволила себе десятком бань приблизиться к воде, но, как бы стесняясь собственной смелости, высокой, некошеной травой застенчиво укрыла не только сами бани, но и тропинки к ним. А на левом берегу дремучий лес и непролазный кустарник у самой воды. И снова слышится певучий выкрик над рекой. Ближе и громче. Протяжно окающий и распевно родной.
И уже можно разобрать слова:
– Дуня-я-я-я гони-и-и ч-о-о-л-о-о-о-он.
Стена неприступных кустов в одном месте чуточку расступилась, и у самой воды, мы увидели женщину средних лет в платке и с корзинкой. И сложив ладони у рта как рупор она звала с другого берега какую-то Дуню. Чтобы та, на деревянном челне перевезла ее обратно в деревню. Мы поздоровались и проследовали своим путем, но еще долго слышался сзади ее протяжный и громкий зов.
День великой жажды
Июль 1990 года
Мечты сбылись. Мы прилетели на Камчатку. Четверо молодых, здоровых, сильных. С погодой повезло. Конец июля, солнечно, тепло. Рюкзаки приятно тяготили спины запасами еды и снаряжением.
На третий день похода мы достигли точки, где начиналась пешая часть пути. Ночь прошла тихо, и только за стенкой палатки равномерно гудело на разные голоса несметное скопище комаров. Экономя в весе, мы взяли чуть тесноватую палатку, а это сразу дало о себе знать. Растет на острове Шикотан травка такая, одно прикосновение к которой вызывает ожоги на коже. Местные жители знают это и называют ее «ипритка». Палатка наша, сшитая из парашютного шелка, почти прозрачная, тонкая, отделяла нас от озверевших насекомых скорее условно. Одно неловкое прикосновение к стенкам, потолку, и рука судорожно отдергивается, укушенная одновременно доброй сотней комаров. Особенно страдал от этого Гена. Его руки и лицо распухли от укусов настолько, что глаза походили на щелки, а кисти рук – на топинамбур. Хотя не это тяготило его. Утром отсутствие накомарника и мази пришлось компенсировать толщиной одежды. Чтобы не достали острым жалом охотники до нашей крови. И пришлось на жаре, во влажной духоте одеваться потеплее и потолще. Нам предстояло за ходовой день дойти до другой реки, текущей с гор всего в двух десятках километров к востоку.
Каменно-березовый лес плотно обступал со всех сторон. И то, что на карте выглядело совсем рядом, теперь предстояло преодолеть. Мы ушли от воды рано утром, промочив обувь и брюки до колен о росистую траву. Взвалив тяжелые рюкзаки на спины, мы шли ходко. Через каждый час пути был привал. Местами трава доходила до плеч, а то и скрывала с головой. Колючий подлесок и хаос упавших деревьев вынуждали нас за час проходить всего 1500-2000 метров. Я знал, что если мы засветло не дойдем до воды, то будет очень плохо. От духоты и жары пропотели насквозь и тельники, и штормовки. У Гены и с рукавов падали капли пота. Опытный охотник Саша нес самый тяжелый рюкзак и отмахиваться от комаров не всегда успевал. Его защитная повязка на лице походила на кровавые бинты. Опыт сказывался, и он уверенно шел вперед. Могучий Толя пробовал на ходу есть чернику, не снимая накомарник, продавливая ягоды через ткань. От этого его внешний вид был весьма живописен. Во флягах плескалась живительная влага, и это обнадеживало. Солнце нещадно пекло сверху. Время перевалило за полдень, и был большой привал. Рюкзаки сброшены, и уставшие тела распластались по траве, как после расстрела. По расчетам выходило, что половину пути прошли и до воды осталось не так много.
Фляга идет по кругу. Один глоток – и пересохший рот принимает тепловатую горечь шоколада, слизанную с фольги. Инстинкт подсказывал, что воду надо беречь, но, окрыленные чувством преодоления, мы к нему не прислушались. В резерве осталось всего полфляги, и мы снова грузим друг другу на плечи поклажу. И снова пот заливает глаза. Карта и компас все чаще мелькают перед глазами, и кажется, что до реки осталось совсем чуть-чуть. Слюна загустела, и на губах запеклась горечь. Через сетку накомарника виден густой рой, снующий над спинами ребят. Вот Гена замер, прислушался. Где-то в долине слышен звук работающего трактора. Но это всего лишь комары. Их просто очень-очень много. За повязками лиц не видно, но понимаю, что все устали, сильно вспотели. А встать на ночлег нельзя, ибо нет воды.
Под ноги подлетела птица и бесстрашно уставилась на меня. Что-то странное было в ее поведении. И только через объектив фотоаппарата я увидел, что в голове у птицы дырка, на краях которой сидели комары. А там, где должен быть мозг, – черная пустота.
Лямки рюкзака давят на плечи, ремень фотоаппарата перепиливает шею. Правая рука занята ружьем – близкое присутствие медведей угадывается почти на каждом шагу: разбитые трухлявые пни, измятый ягодник ежевики, потоптанная трава на их тропах. Понимаю, что с грузом скорость движения уменьшается значительно. Принимаю решение: привал, разведка налегке. Цель – вода. Солнце сделало почти полный круг по небу и теперь светило в спину. Я оставил двоих с рюкзаками отдыхать, а сам с Толей почти бегом ушел вперед. Мы шли час, потом еще час, потом еще… Слюна исчезла, высох и захрустел тельник, солнце почти село, а реки все нет. Мы шли вперед: ну еще немного, еще, но… нет. Уже и подножие гор. Разум и сознание подсказывают: возвращайтесь к рюкзакам. И реки, наверное, нет, и карта врет. Но как не хотелось в это верить! Мы остановились, глядя друг на друга. В мозгах крутится мысль – еще вперед, но ее побеждает желание пить. А вода есть только там, где мы были утром. Восемь часов хода с грузом или пять налегке. Толя готов подчиниться любому варианту. И мы возвращаемся. В начинающих сумерках приходим к ребятам. Они все на нервах, с ружьем в руках. Просидели почти шесть часов, увидели нас без воды и … сломались. Я предложил «сухую» ночевку, а завтра достичь воды по утренней росе. Но Саша настоял на возвращении обратно. Без груза, налегке. Только палатки, котелки и провизия на сутки. Рюкзаки завалили ветками, и я не заметил, как Гена с Сашей ушли. Все тело ломило от усталости, и очень хотелось пить. Я разулся и отдал комарам на съедение истертые в кровь ноги. Толя лежал рядом, его накомарник тяжело поднимался и опускался при дыхании. Время неумолимо шло к ночи, и нужно было догонять ребят. Толя встал и пошел, я же остался обуваться. Заклеил березовым листом мозоли и побежал догонять ребят. Гонимые жаждой, отдохнувшие, парни быстро ушли в отрыв. Могучий Толя и то смог их догнать уже у самой воды. Я отстал, и наступила ночь. Компас светился, указывая направление, но в таком лесу и днем тяжело, а в темноте и подавно. Пробираясь сквозь чащу, спотыкаясь и постоянно падая, я быстро терял оставшиеся силы. Началась настоящая гонка за жизнь. Попытался кричать, но только хрип вырвался из глотки. Язык царапался о запекшиеся губы. Дойти. Во что бы то ни стало… Но сил не осталось. Я упал в траву и в бессилии попытался заплакать. Но даже слез уже не было. Враждебный темный лес сгрудился вокруг, и вдруг стало все равно. Пусть сожрут звери, раз ребята бросили.
Звон комаров заглушал все другие звуки, и, перевернувшись на спину, я увидел звезды. Холодные и блестящие, как глаза волка. Отлежавшись, я отругал себя последними словами за слабость, за глупость, за все-все. И пошел, натыкаясь на деревья и царапаясь о колючий подлесок. Пытался петь, но уши слышали лишь вой и хрип. Наступило завтра. Чернильная тьма стала густой и упругой на ощупь. Ноги заплетались в траве, ветки били по лицу наотмашь. Зеленая точка на стрелке компаса вела меня к воде. Обида и ярость, злость и упрямство гнали меня вперед. В очередной раз упав, я пополз на коленях, утыкаясь в колючие кусты лицом. Сдохнуть, но дойти, а лучше дойти и не сдохнуть. О боже, как хочется пить и спать! Горят стертые ноги, нестерпимо болит шея, похоже, я сломал позвонок. Вот это попал! Где-то рядом заревел медведь, огласив окрестности недовольным рыком. Мои шансы упали почти до нуля. Он хозяин – я гость. И я зарычал на него, на себя и на весь белый свет. Адреналин в крови закипел. Мы разошлись, каждый своей дорогой: он спать – я к воде. Боль притупилась, и мысли о воде погнали меня вперед. Я шел, полз, карабкался, хрипел и рычал. Что-то дикое проснулось во мне. Из глубин сознания явилось то, о чем я и не подозревал. Перед глазами проплывали картины моря, бассейны, фонтаны, дожди, но изображения разлетались в брызги от очередного удара о дерево. Казалось, этому не будет конца. Сознание временами меркло, ноги шли сами по себе.
Как ни ждешь, а это происходит вдруг. Я ступил в пустоту и упал в воду. Рядом заплескались и закричали ребята. Вода обожгла тело, сквозь одежду протекая в самые потаенные места. Глотка, судорожно скрипнув, пропустила первый глоток, второй, а потом пошло наполнение водой. Толя принес сахар. Ледяная вода быстро выгнала на берег. Отпиться было невозможно. Живот раздулся как мяч, но жажда не исчезла. Пить уже не хотелось, но жажда не проходила. Наскоро отжав одежду и забинтовав стертые ноги, мы уснули…
Знакомство с Камчаткой
Май 1989 года
Случилось это во время первого посещения Камчатки. Заканчивалась весна, но на склонах гор еще лежал снег. Лес был прозрачен и сер. Под широкими лапами елей остался лед. Голодное время для зверя. Одноместная лодочка, повинуясь быстрому течению, несется в даль на Север. Я полулежа расположился внутри лодки и обвешался кино- и фотоаппаратурой. Ледяная вода тащила огромные деревья вместе с корневищами, строя из них живописные завалы и заторы. Безветрие и солнце обеспечивают комфорт и полное наслаждение увиденным. В блаженстве и восторге прошли два дня. И был третий день. Утро выдалось морозное, и ледяные закрайки затянули прибрежную воду. Солнце вставало из-за гор, день обещал быть на редкость удачным. Подгребая лопатками весел, я отошел от берега, превратив звонкий ледок в крошево. Река гнала по дну мириады песчинок и камешков, совершая свою привычную работу, и этот шорох эхом отдавался во всем корпусе лодки. Последнее жилье осталось далеко позади, белоснежные склоны гор обещали приключения. Хотелось петь и кричать от переполнявших чувств. И вот, когда солнце приблизилось к зениту, на повороте реки открылся живописнейший по красоте и первозданному хаосу завал. Река, огибая его, подмыла правый берег, отгрызая от суши громадные куски земли и деревьев. На самом верху завала сидел огромный черный ворон и смотрел на меня. Такое он видел впервые. Маленькая лодочка, доверху заваленная резиновыми мешками, бесстрашно мчит прямо на завал. Я увлекся фотосъемкой. Виды просто потрясающие, но тут в голове мелькнула крамольная мысль: «А когда же, наконец, начнутся приключения?» И они начались. Подводный острый сучок вспорол левый борт, и жуткое шипение заставило покинуть мир радужных иллюзий. Лодка обмякла, и ее бросило в завал. Туда, где осклизлые узловатые корневища торчали как копья. Упругая опора подо мной исчезла, и я выпал за борт, пытаясь зажать дырку руками.
Отбойное течение закручивало меня, стараясь затянуть в глубину, под завал. Но воздух в гидрокомбинезоне собрался пузырем на спине и держал меня на плаву. Тяжело груженная лодка тонула на глазах. Я пытался зажать пробоину покрепче, закручивая ткань корпуса в скрутку, но течение с огромной силой вдавило меня между корневищами. Поддерживая лодку на плаву, я старался оттолкнуться от страшных деревянных объятий, но течение было сильнее меня. Бешено болтая ногами и одной рукой, смог продвинуться вниз по течению. Левый борт лодки накренился, и незакрепленные фотоаппараты поползли в воду, следом скользнули кинокамера и топор. Меня ударило о подводное бревно, и я чуть не выпустил лодку из рук. В это время она наскочила на торчащее из завала бревно, и течение протолкнуло меня под ним, вынудив протащить туда и обмякшую лодку. Мешки с грузом оказались в воде. Лодка окончательно спустила и стала тянуть меня на дно. Задача усложнилась, но сдаваться и бросить все – мысли не было. Завал цеплялся за меня и за лодку. Это напоминало борьбу со спрутом из фильма ужасов. Наконец, оглядевшись, понимаю, что завал позади и меня уносит под правый берег. Туда, где лишившиеся опоры деревья со страшным грохотом одно за другим падают в воду. Гребу одной рукой к левому берегу, подтягивая обмякшие остатки лодки. Еле-еле уворачиваюсь еще от пары торчащих со дна корявых стволов и через полкилометра достаю наконец-то ногами дно. Низкий галечный островок с редкими кустами, вдоль которого я плыл, принял меня на свой берег. Два громадных темно-бурых медведя стояли поодаль и смотрели на мокрое зеленое чудо, тяжело дышащее и тянущее за собой разноцветные обрывки снаряжения. Видимо, шок не дал возможности оценить встречу. Я откровенно проигнорировал их присутствие и, вытянув на берег остатки лодки, снова кинулся в реку за уплывающим резиновым мешком. Быстро догнал и огляделся в надежде увидеть еще что-нибудь. Увы, река взяла себе дань. Поверхность реки была пустынна. Вернувшись на остров, увидел только спины уходящих медведей. Мое соседство им явно не понравилось. Итак, в наличии остались аптечка, спальник, карта, спирт, сгущёный кофе и гора фотопленки. Осмотрев лодку, понимаю, что ремонту она не подлежит. Сгоряча решил доныряться до утопленного снаряжения под тем бревном, где лодка перевернулась в первый раз. Но это ни к чему не привело. Выбравшись на берег, я неожиданно почувствовал боль в левой ноге. Почти смирившись с потерями, я решил, как заправский кораблекрушенец, хлебнуть спирта. Он застрял в горле, обжигая язык и глотку. Пришлось выплюнуть и довольствоваться водой из реки. Левая нога все настойчивее давала о себе знать. Разувшись, увидел кровоподтеки и понял, что это перелом костей в ступне. Костер развел с трудом. Дрова сырые и толстые, но спирт и клей сделали свое дело. Пока бинтовал ногу, почти полностью сгорели кеды. Наконец, я понимаю, что надо перестать дергаться и спокойно осмотреться. Я жив, и это уже интересно. Дальше плыть невозможно, а до людей три дня пути, нога опухает, и надо спешить. Принимаю решение бросить лишнее и идти к людям. Выпиваю банку сгущенного кофе, привязываю к ногам подошвы от кед и перехожу вброд с острова на берег через мелкую протоку. Медвежьи следы указывают мне путь. Непролазный колючий подлесок больно царапает колени и локти. Домой, к врачам, и быстрее, пока совсем не обезножел. Спустя несколько часов, с трудом наступая на пятку и подобие костыля, делаю привал. Полагая, что заслужил еду повкуснее, чем почки и щавель, выпиваю и вторую банку сгущенного кофе. Не тащить же такую тяжесть дальше. И вдруг в голове зашумело. Сердце забилось в истерическом ритме, причем во всем теле одновременно. Чувствую, что пульс почти запредельный и, еще не поняв причину этого, – холодок пробежал по спине. Свет померк, звон в ушах, и страх пополз в душу едва ли не впервые. Понял, что меня здесь никто и никогда не найдет. И это заставило встать и идти вперед. Подумалось, что на ходу, под нагрузкой организм быстрее одолеет чрезмерную дозу кофеина. Но как я ошибся! Тело не справилось с задачей. Через полчаса оно упало, исчерпав весь запас сил и терпения. Сознание покинуло меня и вернулось только ночью, когда мороз заставил хрустеть прошлогоднюю траву. Звездное небо молча взирало на распростертое тело, неподвижно лежащее вот уже несколько часов. Сознание, вернувшись, проверило тело на прочность и осталось очень недовольно. Нога горела, и малейшее движение отдавалось во всем теле. Но пульс выровнялся, и это обнадеживало. Мороз стал проникать внутрь, пропотевшая одежда только холодила тело. И тут я вспомнил все. Всю свою жизнь в деталях, в красках, в звуках. Проклиная свою глупость и самонадеянность последними словами, влезаю в спальник. Уснуть невозможно, хотя очень хочется. Только изматерив себя от всей души, забылся в тяжелой зыбкой дреме. С рассветом – в путь.
Без костыля идти невозможно, нога - как бревно. Кормить это тело не стоит, да и все равно нечем. Дойдешь до людей, будет тебе еда. Я ковылял по дремучему лесу, вспоминая все, что подходит для такой ситуации. И выбрал одно – вперед. Только вперед, ибо промедление смерти подобно. Из кустов вышла оранжевая лиса с огромным пушистым хвостом и бесстрашно глядела на меня. За моей спиной – целый ворох фотопленки, но снимать нечем. Так мы и расстались. Лишь к вечеру мне повезло – наткнулся на грунтовую дорогу. И вскоре я уже ехал к жилью в машине с рабочими с соседней лесосеки.
Меня привезли в гостиницу лесорубов, где мой внешний вид вызвал подозрение. Я этим обстоятельством пренебрег, и то, что меня вежливо впустили, дали койку, но заперли снаружи, ничуть не смутило. Сон свалил меня почти сразу. Как вдруг я чувствую, что меня кто-то будит. Открыв один глаз, я увидел над собой милицейскую фуражку и очень серьезное лицо. Открыв второй глаз, я увидел остальных. В маленькой комнате у окна стоял капитан, майор – за столом, двое в штатском – в дверях, и еще один – у моей кровати. Такого оборота я не ожидал никак. Я был похож на оборванца в странной одежде, странный резиновый мешок вместо рюкзака, давно не брит и в бинтах. И был допрос. Майор – про документы, я – под подушку за ними. А меня – за руку и выкручивать ее. И началось. Как в кино: «Кто, куда, зачем, почему и сколько». И, о чудо! Мозг заработал, как корабельный хронометр. Я выдавал даты, числа, время, цвет и форму пережитого. Вопросы сыпались вразброс с разных сторон и обо всех этапах моего пути. Профессионалам было явно жаль упускать упавшего к ним с неба шпиона. Когда они шли сюда, вызванные заведующей гостиницей, наверное, им уже виделись дырочки на мундирах для орденов за пойманного диверсанта. И все-таки я убедил их, что я – это я. И, явно разочарованные, они сказали: «Ну, мичман, ты даешь!!!» Уходя, добавили, что больше ничем помочь не могут.
А завтра был автобус, вечером – больница и гипс. А послезавтра – новая обувь и билет на теплоход до Владивостока. Потом Охотское море и шторм, касатки и дельфины, Курильские острова в дымке на горизонте. Потом Владивосток и цветущая сирень.
И был билет на самолет домой.
Адамыч
Август 1991 года
Выбрать напарника на такое дело всегда сложно. Ну кто согласится ехать за тысячи километров в тайгу, в край медведей и вулканов? Выбор пал на Адамыча. Коммуникабельный, грамотный и физически очень сильный человек, но есть одно слабое место в анкете – он дитя асфальта. Вырос в городе и о лесной жизни знал не много. Долгими зимними вечерами мы сидели за чашкой чая, мечтая о походе. Я пытался прощупать его готовность к тяготам и лишениям походной жизни. Казалось, он легко обходился без комфорта и удобств, мог терпеть отсутствие сна и еды. В ближайшем парке с легкостью забирался на деревья без сучков и веток, прямо по голому стволу. Время отпусков совпало, и мы вдвоем полетели на Камчатку. Для меня это была третья экспедиция в эти края. Я знал, куда мы идем. Лето было в самом разгаре, и тучи комаров висели у воды. Катамаран легко и послушно мчал нас вниз по реке. В намеченной точке водная часть пути закончилась, и дальше надлежит двигаться пешком через первозданный ле,с по азимуту. Этот район я немного знал, и двигались мы довольно быстро. Очень высокая трава и необычно кривые березы так густо переплелись, что временами видимость уменьшалась до длины вытянутой руки. После очередной ночевки я второпях уложил рюкзак так, что ружье оказалось зажатым чуть ли не в самом низу. Математические способности Адамыча требовали применения, и он считал количество шагов, пройденных нами в час, и все цифры записывал в дневник. По всему было видно, идет он легко, темп держит. Сквозь накомарник слышится его ровное дыхание. Комариный гул временами напоминает звук работающего вдалеке мотора. Первые дни всегда так: еды вдоволь, усталости ноль. Настроение боевое, и хочется скорее достичь цели.
На очередном привале мы сидели, скинув рюкзаки. Над пропотевшими штормовками кружилось скопище комаров. Они облепили колени и рукава, а по сетке накомарника, перед самым носом, бродят сотни кровососов, просовывая свои хоботки в надежде дотянуться до заветного лица. Неожиданно Адамыч стал чихать без остановки, и я весело пожелал ему здоровья. Когда встали и пошли, чихание прекратилось. На этот счет в моей аптечке не было ничего, пришлось намочить накомарник. Ему стало легче.
Все чаще стали попадаться медвежьи тропы и лежки, где прямо на глазах распрямлялась трава и лежали свежие следы жизнедеятельности животных. Это заставляло озираться по сторонам и смотреть под ноги, ибо в такой траве наступить на медведя можно запросто. Спустя несколько часов, усталые и голодные, мы остановились на перекус. Скинув рюкзаки, блаженно растянулись на траве.
Вдруг хрустнула ветка. Громко зашелестели кусты и трава. Слишком густой подлесок не позволял ничего разглядеть. Сразу отправляю напарника на ближайшее дерево, и он легко взбирается почти на верхушку. Листва полностью перекрывает ему обзор. А я, судорожно достав ружье, соображаю, где у меня картечь. Зверь ломился сквозь чащу прямо на меня. Встав наизготовку, я осмотрел пути отхода и ничего подходящего не увидел. Фотоаппарат болтался на шее, и мелькнула дерзкая мысль: «Что сначала? Стрелять или снимать?» Но по мере приближения хруста я остановился на первом. Зверь, заеденный комарами, шел, низко опустив морду в траву. Я его слышал, но видеть все еще не мог. Заросли жимолости трещали, послышалось сопение. Считанные метры оставались, когда я решил выстрелить вверх. Только бы не задеть того, кто совсем рядом прет, как бульдозер. Двенадцатый калибр грянул в тишине леса, как гром. В нескольких метрах из травы вздыбился медведь. Встав на задние лапы, глянул на меня сверху вниз и стремглав прыгнул в сторону, подминая заросли и круша на ходу трухлявые пни. Я разглядел только длинную косматую спину, прыжками удаляющуюся в глубь леса. В азарте прицелился в сухое дерево чуть выше и дальше по ходу зверя и выстрелил. Кусок бересты и древесины оторвало от ствола дерева, гулкое эхо прокатилось по лесу. Медвежий рык огласил окрестности зычно и страшно. Но он бежал и не останавливался. Не успел я стреляные гильзы сунуть в карман, как из ветвей раздался голос Адамыча: «А в кого ты там стреляешь?» Он так ничего и не увидел.
Вскоре добрались до реки, пересекавшей наш путь, встали на ночлег. На берегу нашли свежие следы медвежат, а следы их мамы не закрывали и четыре ладони. Ночью, когда стемнело и грозовая туча повисла над долиной, в свете молний и грохоте небесных колесниц совсем рядом с палаткой послышался медвежий рев. Наша палатка стояла на единственном ровном пятачке в зарослях папоротника, как раз на медвежьем водопое. Заранее брошенные на медвежью тропу стреляные гильзы и пропотевшая одежда, развешанная неподалеку, предупредили зверя о нашем появлении. Довольно долго мы таращились во тьму, размахивая оружием и подкладывая дрова в костер. Медведица, ломая подлесок, ходила вокруг, но так и не рискнула приблизиться. Адамыч с ножом в руке терпеливо перенес это противостояние. Утром мы взяли азимут на перевал и пересекли реку. Двигаясь в сторону гор по пересохшему руслу ручья, я мог с уверенностью сказать, что дно, как дорога, доведет нас до гор. За ходовой день еще несколько раз где-то неподалеку трещали кусты и слышался медвежий рык. Густо заваленная деревьями траншея, по которой мы двигались, временами скрывала от нас даже небо. По дну еле сочилась чистая вода.
К обеду следующего дня мы достигли подножия горного хребта. Из узкого ущелья шумно вырывался ручей, образуя водопадики. Звериная тропа уходила вверх – значит, и мы пройдем. Теперь мы шли по мокрым камням, перепрыгивая с берега на берег. Вверху, уже совсем рядом, виднелся перевал, и только густо упавшие деревья сдерживали нас в пути. Пришлось топором прорубать проходы сквозь жесткие сухие ветки. Дойдя, наконец, до чистого места, мы сделали привал.
Пот ручьями струился по спине, и темные пятна отпечатались на рюкзаках. Настроение было чудесное. Сознание того, что через пару часов мы выйдем в тундру и кончится этот тяжелый лес, просто толкнуло меня вперед. Адамыч тяжело дышал и молча лежал на траве. А я тем временем достал котелок и, заполнив его водой, повесил на сучок. И говорю: «Вари, Адамыч, кашу, а я ухожу наверх, на разведку». И, прихватив с собой ружье, пошел к перевалу. Густая трава опять укрыла меня с головой, и, раздвигая ее стволом ружья, я быстрым шагом поспешил наверх. Путь был близкий, но довольно крутой и сложный. Налегке идти проще, и вскоре я дошел до небольшого снежника, лежащего на теневом склоне. Довольно странно было лепить в июле снежки.
Поглядывая на часы, я просчитал, что ночевка сегодня может быть уже за перевалом. Вот поедим и не спеша штурмуем этот склон. До кромки перевала оставалось совсем немного, дальше склон становился пологим. Небольшие снежники кое-где белели между камней. Здесь мы с легкостью пройдем, а значит, мне можно возвращаться к месту привала. Положив в капюшон два снежных комка, я поспешил вниз обрадовать Адамыча. На подходе к стоянке я с удивлением увидел, что костер не горит, каша не сварена, а Адамыч спит. Я положил ему на грудь снег в надежде обрадовать, но он, открыв глаза, вдруг озадачил меня словами: «Пошли домой». Не поверив ушам своим, я рассмеялся. Мы стоим, можно сказать, в двух шагах от цели. Дальше путь немного легче и ровнее, а он говорит такое. Уговоры не помогли. Ему вдруг стала противна манная каша, подкрашенная соком черной смородины. Его раздражало все: погода, комары, еда и я со своим необъяснимым словом: «надо!» «Кому надо, зачем? Еще на службе это надоело, теперь и здесь то же самое. Все, хватит, пошли обратно». Я не верил своим ушам. Каприз начал разрастаться на глазах. И это не было истерикой. Это был бунт. Явное раздражение всем, что бы я ни делал, ни говорил и ни предлагал. В группе я – старший, и решение должен был принимать я. Привал затянулся надолго. Самая вкусная еда и длительный отдых не смягчили настроение Адамыча. Он требовал возвращения. К ночи мы спустились к подножию горы и разбили лагерь. Я решил сутки выждать, сменив пищевой рацион на вкуснятину из НЗ. Адамыч был непреклонен. Пять лет подготовки, две неудачные экспедиции... А сейчас есть реальный шанс достичь Долины гейзеров за двое суток. Четыре дня пути до ближайшего жилья – и такой бунт. Призадумался я над ситуацией. Уговоры не действуют, бить нельзя, заставить подчиниться, не унизив чести боевого морского офицера, невозможно. И утром я повернул назад. Душа разрывалась на части от осознания проигрыша. Нельзя же отправить его одного назад, а самому рвануть к цели. Один он не выйдет, а значит, горечь собственной ошибки придется испытать до конца. Я сам выбрал напарника, и я в нем ошибся. Загубленный цивилизацией человек не выдержал психологической нагрузки. Гроза, медведи, непроходимый лес, комары и манная каша странного цвета выбили его из колеи. Это потом, несколько месяцев спустя, он с болью в голосе скажет, что я должен был его заставить идти вперед. Пинать и тащить, гнать и бить, если придется. Но это все были слова, сказанные в цивилизации. А там вопрос стоял ребром. Как, не усугубляя положения, вывести его к людям? К горячей воде, к электричеству и телефону, запрятав поглубже собственные амбиции и планы? Мне стало очевидно, что еще раз я в эти края вряд ли попаду.
Адамыч шел молча, разговор никак не клеился. Гнетущая тишина давила на психику, а деться было некуда. Его надо вывести к людям. За день пути до первого жилья, на очередном привале, я вдруг увидел странное зрелище. Неподалеку из чащи леса вышел полуголый человек с огромным рюкзаком и ружьем. Туча комаров висела над ним, но он даже не реагировал на них. Я обозначил свое присутствие и пригласил к костру. Следом из леса вышли еще шестеро здоровенных мужиков с рюкзаками. И вскоре выяснилось, что они шли тем же маршрутом, что и мы. Полуголый зачитал всем молитву из книжки, они съели по куску хлеба с сыром. Вскоре, навьюченные, как верблюды, они скрылись в лесу. Судьба искушала меня. А не пойти ли мне с этой группой? Адамыч теперь и сам дойдет, не заблудится. Но я задавил в себе сомнения и желания. Через сутки мы вышли к людям.
Камчатка-2003
Одиночный поход такого уровня – это сгусток невероятных эмоций и переживаний. В этот раз подготовка к походу была не просто серьёзная, а походила на приготовления к заброске в тыл врага. Хотя по сути так оно и было. Напарник не смог пойти со мной, и я без колебаний стал готовиться к одиночному походу по Камчатке. Чем-то она меня зацепила с первого знакомства и не отпускает до сих пор. Есть в тех местах какая-то непостижимая красота, столь удивительная, что если единожды увидел её, то всё остальное обязательно сравнивается только с ней.
Вопросы подготовки к старту пришлось решать очень быстро. Дата начала отпуска определилась в последний момент, и теперь всё зависело от авиабилетов. Заранее предполагались две недели подготовки тела и снаряжения для такого похода, но судьба распорядилась как всегда по-своему. Отсидеть год за компьютером, почти не вставая и тяжелее авторучки не держа в руках, вдруг замахнуться на такое. Небольшой избыточный вес и психологическая усталость стали на первых порах серьёзной обузой. Накопленных средств хватало только на билеты туда и обратно и на продовольствие. Причём без деликатесов и изысков типа сырокопчёной колбасы. Приобрёл в Москве три упаковки пайка для экстремальных походов по 250 граммов каждая, а всё остальное либо готовил сам, либо докупил в самом конце заброски.
Итак, авиабилеты. На Ленинградском вокзале нашёл авиакассу и, ни на что, не надеясь, зашёл.
Милая девушка долго искала мне билет подешевле и, узнав,что я ветеран Вооружённых Сил России сказала:
– Два раза в неделю «Аэрофлот» даёт по два места для ветеранов чуть дешевле обычного тарифа. Давайте ваше ветеранское удостоверение.
А я его как на грех не захватил с собой. Пенсионное удостоверение взял, а ветеранское забыл.
– Так что же вы мне голову морочите целый час? – вскричала она за окошечком.
– Отложите на сутки для меня. Я сейчас съезжу домой и привезу всё, что вы просите.
Уговаривал я её не очень долго, и, наконец, скривив губы, она согласилась.
– Ну, смотрите. Только сутки. И не часом больше.
Вариантов вылета было два. Один предлагался через неделю и дороже, а второй – завтра вечером и дешевле. Размышлять некогда. Ближайший поезд до Окуловки – и автобусом домой.
На полу в каминном зале ровными рядами лежали приготовленные вещи и части снаряжения. 140 наименований. Сначала бегом на вокзал – и билет на Москву на сегодняшнюю ночь. А потом бегом укладывать рюкзак в дальнюю дорогу. Первая попытка всё уложить в рюкзак привела к тому, что он оказался неподъёмный. Тогда в силу вступило первое правило подготовки к походу. Брать только то, без чего нельзя обойтись. В сторону отложены тёплая одежда и тяжёлые штурмовые ботинки. Часть посуды и диктофон с запасом батареек. И главное – ружьё и патроны. Теперь рюкзак имел подъёмный вес, и снаряжение для водной части пути уместилось вместе со снаряжением для гор. Утром поезд привёз меня в Москву, и вскоре уже на руках был заветный авиабилет в один конец.
12 июля.
13.00 – Аэропорт «Внуково». Я одет в новый камуфляж и белые кеды. Забился в дальний угол вестибюля и жду, когда объявят посадку. Туго набитый рюкзак сиротливо прислонен к стене.
15.50 – Вылет. Дождик накрапывает, и мелкие капельки рябью покрывают лужи. Начинать движение в дождь – это к удаче. Самолет «Боинг». Я на таком ещё не летал. Удобные кресла, и в салоне висит большой экран для просмотра фильмов и путевой информации. Выдали наушники и плед. Сижу во втором салоне, в среднем ряду у прохода. Неужели всё начинается? 10 лет ожидания с последней попытки пройти намеченным путём – и вот я снова на старте. Перелёт до Камчатки будет долгий. Сохрани и спаси меня, Господи, от неудачи.
13 июля.
05.00 – Подлетаем к Охотскому морю. Это видно по карте, что высвечивается на экране. Спать не хочется совсем.
09.00 – Произвели посадку в аэропорту города Елизово. В Москве сейчас час ночи, а здесь уже вовсю начинается новый день. Так что сном придётся пренебречь. Белоснежные вершины Корякской и Авачинской сопок всё так же прекрасны и величественны, как и много лет назад.
09.30 – Получил свой багаж и на автобусе №1 еду на автовокзал города Елизово. Смена часовых поясов начинает сказываться. Пыльные улицы и разбитые дороги. Маленький, изрядно обшарпанный автовокзал с поломанными креслами в зале ожидания.
10.00 – Кассирша позволила оставить мой рюкзак у нее в закутке, и я пошёл гулять по городу до прибытия транзитного автобуса.
11.00 – По дорогам едут сплошные японские автомашины всех цветов и разновидностей. Солнечно и довольно тепло. Робко выглядит яркая реклама на грязных стенах жилых домов. В аптеке купил по списку все необходимые медикаменты и мыло.
12.30 – Начал движение на север полуострова в автобусе «ПАЗ». Хочется спать, но взгляд не оторвать от покрытых лесом горных хребтов. Они проплывают за окном автобуса куда-то назад и теряются в облаках жёлтой пыли.
17.30 – Прибытие в посёлок Мильково. Это 310 километров к северу от Елизова. С последнего раза здесь многое изменилось. Следы запустения и редкие пятна яркой рекламы. Ищу продовольственный магазин.
18.00 – Закупил сахар, чай, растительное масло, свежий хлеб, соль, овсянку и быструю лапшу.
18.30 – В поисках тихого места на берегу реки набрёл на древнюю кочегарку. Горы шлака и ржавого железа вокруг, но в 120 метрах отсюда медленно протекает один из притоков реки Камчатки. Первые комары и слепни начинают свою работу.
19.00 – Заросли акации и тополей. Поставил палатку и очень хочу спать. Всё остальное – завтра. В Москве сейчас 11 часов утра. Надо спать и перестроить организм на местное время.
14 июля. Время местное.
09.00 – Подъём и монтаж катамарана. Солнечно и много комаров. Сказывается близость воды. Завтрак – остатки вчерашних пирогов из Елизова и чай.
10.30 – Сходил в ближайший магазин и купил фонарик, резиновые сапоги и бутылку газированной воды.
12.30 – Отошёл от берега на весле. Течения почти нет, и это немного странно.
17.30 – Пришлось перетащить гружёный катамаран через грунтовую плотину, и только потом вышел в быструю воду реки Камчатки. Течение быстрое. Цвет воды голубоватый, с небольшим количеством взвеси. В русле реки попадает много очень крупных деревьев с растопыренными корнями и ещё зелёной листвой. Видимо, совсем недавно они упали в реку с подмытых стремительным потоком берегов. Тепло. Русло извилистое со множеством перекатов и стремнин. Справа, по линии горизонта, синеет крутыми склонами Восточный хребет. Где-то там вскоре будет виден ярко выраженный вход в ущелье, и судя по карте, из него вытекает река Китильгина.
19.00 – Достиг подножия горы Генералка. И, замешкавшись, проскочил удобное место швартовки. Правда, там стояли на берегу рыбаки, а мне с ними встречаться совсем не хочется. На левом берегу видны немногочисленные строения деревни Кирганик, и это, я надеюсь, последнее жильё на моём пути. Завидев приметный ручей на правом берегу, захожу на весле в его устье. В 90-м году мы с группой здесь уже были. И, протащив на буксире катамаран по руслу вверх около километра, наконец, застрял в непроходимых завалах. Кристально чистая вода в ручье тихо журчит сквозь ветви лежащих вповалку кустов и деревьев. Пришло время разбирать катамаран и дальше двигаться пешком. Раскрепленное на катамаране снаряжение укладываю в рюкзак и пытаюсь выбраться из русла ручья. Берега круты, обрывисты и сплошь покрыты колючими кустами. Оболочки катамарана висят на ветках, и с них стекает вода тонкими струйками. Продираюсь с рюкзаком сквозь трудно-проходимые заросли подлеска и вскоре натыкаюсь на остатки мостика через этот ручей. Мы ночевали когда-то возле этого мостика, а Гена Копылов даже раскопал в береге родник и, облагородив его, назвал своим именем. Бросил свой рюкзак на еле заметную в высокой траве тропу и вернулся к оставленному катамарану. Теперь, зная наверняка, как пройти с непросохшими оболочками сквозь дебри, не спеша проделал ещё раз этот путь. Вскоре уже стояла палатка и горел костёр. Дабы не уминать жёсткую траву и мелкий кустарник, я расположился прямо на тропе. Расчистил изрядно заиленный Генин ключ, умылся и, довольный собой, лёг спать. Ну наконец-то я один и поход начинается. Фонарик – справа от выхода. Нож охотничий – справа у колена. Пусковое устройство «Сигнал-2» заряжено и готово к действию. Жёлтая ткань стенок палатки, подсвеченная светом гаснущего дня, чиста и туго натянута. Выгороженное пространство кажется уютным и отделено от гудящей тучи комаров и маленьких мух.
15 июля.
00.30 – Слышу странный звук за ручьём. С той стороны, откуда я пришёл, послышался ясно различимый топот копыт.
Удивлённый голос прозвучал из тьмы:
– А это что здесь такое? Кого тут чёрт принёс? Да это вроде палатка? Эй! Кто здесь? Отзовись.
Судя по стуку копыт и фырканью, лошадей несколько. А это значит, что идёт скрытно группа людей. А идти здесь могут только браконьеры или хитники, что моют золото в горных ручьях. И тем и этим я не нужен как свидетель. Но я лежу в спальнике у них на дороге, и кони остановились, уткнувшись своими мордами в тамбур палатки. На улице тьма египетская, и обойти меня мешают густые кусты.
– Здравствуйте! Здесь Артемьев Валерий Яковлевич. Путешественник-одиночка. Иду на перевал Осиновский.
Говорю спокойным и ровным голосом, а сам в это время уже сижу на расстегнутом спальнике в напряжении, держа нож в правой руке, а «Сигнал-2» – в левой.
– Вот как? Не ожидали тут кого-то встретить. Мы идём рыбу ловить на Китильгину. Остановимся на ночь метров за 300 отсюда. Предлагаю идти утром вместе.
Тональность голоса поменялась, а отсутствие мата и грубости в речи обнадёживает.
– Да, согласен. Спокойной ночи.
И совсем близко к палатке протопали копыта и шаги двух человек. Я выдохнул из груди напряжение и с явным облегчением разложил оружие по местам. Сон навалился с удвоенной силой.
08.00 – Несмолкаемый звон комаров за стеной палатки. Прохладно и сыро.
09.00 – Быстрый завтрак из лапши и чая. Очень густая роса на траве. Сразу обулся в новые болотные сапоги с высокими голенищами и стал укладывать вещи в рюкзак. Пришло время проявить своё умение в компактной укладке полного комплекта для похода. Оболочки катамарана висели на соседних кустах и обильно покрылись росой. Забросить рюкзак на спину с первого раза не удалось. Общий вес превышает 55 килограммов. Пришлось сесть на землю на краю глубокой колеи, а рюкзак поставить на кочку. При попытке подняться пришлось вначале встать на колени, а уж потом, хватаясь за дерево, подняться в полный рост. Многовато набралось, да ещё на переход два литра воды питьевой в бутылке от лимонада.
09.20 – Дошёл до стоянки ночных гостей. Гнедая лошадь уже осёдланная, и крупный жеребёнок рядом. Мужик в ватной телогрейке и девушка лет 16, одетая по-городскому, сидят у догорающего костра. Я подошёл и поздоровался.
– Здравствуйте. Меня зовут Костя, а это моя племянница Оля из города на рыбалку приехала. Давно ждём вас. Давайте ваш рюкзак повесим на луку седла, а нашу поклажу для равновесия с другой стороны. Помогите поднять.
Вдвоём поднимаем на спину лошади груз, и она заметно прогнула спину от тяжести поклажи. Путь нам предстоит долгий и трудный. 25 километров пешком по тайге. На заре освоения геологами этих мест, видимо, проехал по лесу гусеничный транспортёр-тягач и оставил колею. Вот только за десятки лет заросло тут всё.
11.00 – Высокие голенища резиновых сапог не спасают от росы. Страна высоких трав. И росные метёлки хлещут по плечам и накомарнику безжалостно и обильно. Вскоре одежда на мне промокла полностью. Струйками сырость начала стекать по груди и животу в брюки. Вот уже и в болотных сапогах зачавкала вода. Натёр обе ноги в районе нижней части ахиллесова сухожилия. Портянки перемотал, да поздно. Каменно-берёзовый лес с множеством упавших стволов. Лохматыми кудрями свисает береста. Лошади идут без остановки вот уже второй час.
12.30 – Движение монотонное и безостановочное. Ах, как удачно подвернулась лошадь. А то бы я на такой жаре и половины пути ещё не прошёл. Костя дорогу знает хорошо, и я успеваю, забегая вперёд, немного снимать наш караван на видеокамеру.
14.30 – Горячий и душный зной аласа сменился на заросли гигантской крапивы. А это верный признак поймы реки. Мы достигли, наконец, берега реки Китильгины. Быстро находим место для переправы и отдыхаем на берегу у самой воды.
16.00 – Ребята уговорили меня изменить мой маршрут и сходить с ними на 6 километров ниже по течению. Там у Кости свой стан и присмотрено рыбное место. С собой взял палатку и спальник, а остальное снаряжение в рюкзаке поднял и привязал с помощью верёвки высоко над землёй.
18.00 – Реку перешли босиком и по непроходимой крапиве выбрались на алас, что расстилался на правом берегу. Аласом здесь называют ровное открытое пространство – почти без деревьев, но густо заросшее жёсткой травой и колючими стелющимися кустарниками. У приметного тополя свернули обратно к воде и оказались на крутом повороте реки. Кристально чистая вода и галечное дно. Мелководье, идеально подходящее для нереста нерки. С высоты изрядно подмытого водой берега видны несколько крупных рыбин, вяло шевелящих плавниками у самого дна. Они стоят парами, не догадываясь, что за ними пришли.
18.30 – Короткий, но очень прочный спиннинг с большой катушкой, дюжина метров толстой лески и невероятных размеров крючок. Скорее тройной якорёк с детскую ладошку с грузилом в центре. Костя сноровисто забросил и тут-же вытащил первую рыбину на берег. Костёр, уха и, конечно, красная икра-пятиминутка. Мы едим икру столовыми ложками из котелка и заедаем её крупными кусками розового рыбьего мяса. В первые минуты этого пира кажется, что насыщение не наступит никогда.
23.00 – Проговорили долго, и кое-что интересное удалось узнать об Осиновском перевале. Костя сказал, что это просто: «Пять часов– по аласу до ущелья и два дня идти конём до перевала, и всё».
16 июля.
08.30 – Завтрак из горячего чая, чёрного хлеба и большого количества красной икры.
09.20 – Я покинул ребят и направляюсь к своему рюкзаку. Мне подарили большую рыбину и около полукилограмма икры.
11.00 – Второй завтрак у снятого с дерева рюкзака, и я начинаю движение вдоль берега реки Китильгины к горам. На место, где снял с руки перчатку мгновенно садится около полусотни комаров и мух. Иду по заваленному тополиным пухом илу, оставшемуся здесь после разлива реки в половодье. Заросли папоротника местами на метр выше моей головы. Рюкзак невероятно тяжёл и громоздок. Пот льётся ручьями, и вскоре вся одежда прилипает к телу. Через накомарник дышать трудно. Но без него существовать здесь невозможно. Временами ноги проваливаются в зыбкую чёрную бездну. Продавив сапогом почти без сопротивления сгнившую древесину, тут же судорожно хватаюсь за ближайшие стволы деревьев, чтобы не упасть. Слева тихо плещется речка, цепляясь за наклонившиеся ветви и за торчащие из подмытого берега узловатые корни. Становится ясно и понятно, что с моим грузом скорость движения в таком лесу – около 800 метров в час.
13.00 – Перешёл на правый берег реки по упавшему стволу тополя. Место приметное и очень памятное для меня. На этой галечной отмели в 1990 году моя группа из четырёх человек останавливалась на днёвку. Именно здесь после невероятно тяжёлого, безводного перехода мнения в нашей группе разделились, и мы не пошли в горы, а ушли отсюда вниз по реке до деревни Долиновка. Гена Копылов сказал тогда простую, но ёмкую фразу: «Можно делать любые подвиги – была бы вода». Тела подводников оказались не готовы к длительной жажде и предельным нагрузкам. Я стою в точке принятия важного решения. Несколько лет подготовки к той экспедиции в этом месте пошли прахом. Очень сильный удар по самолюбию. Но спустя 13 лет я снова здесь, и решимости мне не занимать.
13.15 – Переобулся в кеды. Начал движение вдоль реки против течения. Несколько десятков метров чистой щебёнки сменяются густым кустарником. Всё чаще натыкаюсь на невероятно толстые стволы тополей, преграждающих мой путь. Корни где-то в дебрях за стеной листвы, а крона деревьев лежит в реке, создавая собой труднопроходимый завал. С рюкзаком не перебраться.
Прислоняюсь к лежащему стволу спиной и расстёгиваю пряжки рюкзака. Удерживая в равновесии своего захребетного друга, перебираюсь через ствол и с другой стороны, развернув его за лямки, подставляю спину под погрузку.
15.45 – Начинается мелкий дождик. Попытка обойти через кусты очередной ствол привела к тому, что в зарослях гигантского папоротника провалился в заполненную жидким илом яму. Сделав очередной шаг вперёд, нога не встретила опоры, и я, не успев среагировать, повалился вперёд. Руками загребал всё, что попалось на пути, но рюкзак дожал меня в жидкую грязь, окунув с головой. Видеокамера отлетела в сторону и почти не пострадала. Обескураженный и слегка расстроенный происшедшим, выбрался из грязи. Двигаться дальше возможно только непосредственно по мелкому руслу реки и медвежьим тропам, протоптанным вдоль воды. Даже сама мысль, что можно остаться без питьевой воды пугает. Прихлёбывая воду из горстей через сетку накомарника, иду, выбирая путь от одной отмели к другой. Завалы из упавших деревьев становятся забавным приключением. С первого взгляда ясно просматривается траектория прохода через препятствие. В обход, через верх, под стволами на четвереньках, а то и ползком на животе по мокрому щебню. Сколько прошёл – не понять. Ориентиров нет. Вокруг – стеной высокий лес, но понятно одно, что, двигаясь по руслу, я не промахнусь. И выйду в ущелье.
18.30 – Очередной завал решил оставить на завтра. Здесь буду ночевать. Идёт мелкий дождик. Жутковатые, причудливо изогнутые сучья и толстая кора, испещрённая глубокими трещинами, создают антураж домика Бабы Яги. Жуть сказочная. На ужин – суп из горсти вермишели, сваренной в бульоне от большого куска рыбы. Чёрный хлеб и столовая ложка красной икры.
19.15 – Дождь стучит по палатке, и уставшее тело просится в мягкий уют спальника. Первая ночёвка вдали от людей. Уже сейчас никто не знает моего месторасположения. Спать. Завтра надо добраться до гор. Изрядно устал. Болят шея и большая ссадина на левом плече.
17 июля.
08.00 – Утром сознание включается быстро. За шумами быстрой воды пытаюсь услышать подозрительные звуки, но всё вокруг спокойно. Только после этого одеваюсь в палатке и выползаю на свет божий. Корявые сучья завала не пугают, а скорее настраивают на преодоление. Быстрый завтрак из икры и хлеба запиваю чаем и– вперёд. Вскоре среди зелени, далеко впереди, мелькнуло, что-то интересное и необычное. Двигаясь по колено в воде против течения, только иногда выбираюсь на кромку берега. Наконец взору открывается настоящий камчатский угор. Крутой обрывистый берег, подмытый быстрым течением, нависает над стремниной.
11.00 – Рельеф начал заметно меняться, и приходится всё чаще взбираться на пригорки. Сквозь непроглядную зелень всё ещё не видно гор. Речка вдруг резко уходит вправо, делая большую петлю, и чтобы не продираться сквозь дебри по сложной кривой, пойду дальше по азимуту. Погода облачная, но тёплая. Пот заливает лицо, и прерывистое дыхание заставляет всё чаще останавливаться на отдых. Рюкзак не снимаю, а, просто наклонившись вперёд, опираюсь руками в колени. Сетка накомарника – мутная от капелек пота. Кеды начали быстро разваливаться на части. Это происходит от воды и нагрузки на них. Нагрузка действительно очень велика, но надо потерпеть пару дней. Пока «домашние пирожки» не выйдут из организма.
11.15 – Ухожу от реки к горам с двумя литрами воды. Заросли лабазника столь густы, что протянутой ладони не видно. Почти плыву брассом в этом густом зелёном супе. Сырость под густой листвой густо наполнена насекомыми всех сортов и мастей. Слизни во множестве налипают на сетку накомарника и штормовку. Соскребаю их перчатками с одежды, и очень скоро обзор сквозь сетку уменьшился до крайности. Одежда и так сырая и липкая, а теперь ещё и покрылась слизью. Жажда начинает напоминать о себе. Воды с собой мало, и начинаю жалеть, что оторвался от русла. Три маленьких глотка – и двигаюсь дальше. Направление движения выдерживаю строго по компасу, но рельеф местами выдаёт неразрешимые задачи. Сухие русла рек пересекают мой курс и напоминают скорее извилистые противотанковые рвы в зарослях высоких трав. Одно неловкое движение – и можно упасть на дно, усеянное валунами.
15.15 – Воды остался литр. Предгорий нет. Сердце стучит в горле, и спина уже болит откровенно и постоянно. Лежу под деревом и не вижу неба. Не вижу гор. Рельеф если и поднимается вверх, то как-то совсем неохотно. А лес не просто дремуч, а как-то особенно дик и недружелюбен. Ах, как мало воды!
Ах, как хочется пить и спать! Гудение густой тучи комаров почти забивает шум леса. У рюкзака мокрая задняя стенка. И лямки промокли от пота. Похоже, что зря ушёл от реки.
18.45 – Вода давно закончилась, и рот пересох окончательно. Лежу у крутого подъёма и понимаю, что карабкаться тут можно только на четвереньках. Верхний край закрыт стеной зелени, и не понятно, то ли это уже склон горного хребта, то ли очередной увал.
А сил, похоже, больше нет. Так вляпаться! Вот дурак! Мечтал найти место, где бы не было людей. Ты его нашёл. Можешь реально тут и остаться. И никто и никогда искать тут не будет. Решил спрямить маршрут, а тело к подвигу не готово. Значит, терпи.
19.30 – Дошёл до ущелья реки Китильгина. И даже нашёл тропу вдоль берега к перевалу. Ты смог! И неважно, что в шею как будто забит гвоздь. И ноги одеревенели. Костёр из тополиной коры и быстрый сладкий чай. Ты сделал этот переход! Теперь есть и спать. Кеды развалились совсем, а в сапогах идти не дают стёртые костяшки. Нужно выспаться и восстановиться. Завтра начинается горная часть пути, и пора вспоминать навыки скалолаза. Чуть выше по склону виден кедровый стланик. И всё-таки ты молодец!
18 июля.
08.00 – Сознание вернулось, а тело боязно и трогать. Ступни обеих ног от малейшего движения сводит судорога. Поясница, намятая рюкзаком, гудит и не хочет поднимать тело. Шея ноет, и голову не повернуть набок. С добрым утром, страна! За стеной палатки громко журчит вода, и пересохшая глотка просит пить. Надо перед сном бутылку с водой укладывать рядом в изголовье. Комариный гул напоминает о том, что пора их кормить. Надо отрезать голенища от резиновых сапог и из них сшить новый верх для развалившихся кед. На днёвку вставать, наверное, рано, отремонтировать одежду и снаряжение имеет смысл.
09.00 – Чай, хлеб, икра. Туманная дымка рассеялась, и видны склоны гор. Сплошная стена из кедрового стланика издалека кажется нежно-зелёной и даже мягкой на ощупь. Речка здесь шириной около 20 метров, и вода стремительно скачет прозрачными потоками по камням в зелёную долину.
11.00 – Выстирал и просушил у костра комплект белья. Сшил новую обувь. Гибрид состоит из подошвы от кед и шнуровки, а всё остальное – выкройки из голенища резинового сапога. Стельки из толстой бересты. Чудная получилась обувка. Палатка просохла после ночного тумана, и тело достаточно хорошо себя чувствует.
13.30 – Начал движение в горы по тропе, вьющейся по правому берегу. Обед съеден и очень хочется, наконец, начать движение к перевалу.
14.35 – Узкая тропочка, извиваясь по крутому склону, завела меня в непроходимые дебри кедрового стланика. Застрял на скале. Тропа оказалась медвежья, а они ходят без рюкзаков. Боясь потерять тропку, заполз и затянул волоком свой рюкзак в такое место, что и вперёд нельзя, и назад нельзя, слева – крутой склон, а справа – вертикальная скала до самой воды. Ослепительное солнце, пот ручейками затекает в глаза, смола от стланика ароматно пахнет. Похоже, что не все тропки в этих краях пригодны для человека. Видны следы медвежьих когтей, и на коре висят ворсинки меха. Им тут тоже несладко ползать.
16.35 – Прошел, вероятно, около двух километров. По руслу реки. Кедровый стланик впечатляет своей упругой гибкостью ветвей, густотой зарослей и труднопроходимостью. Пришлось перейти реку вброд несколько раз. На каждом повороте русла есть прижим течения и скала, но есть и отмель. Вот по этим отмелям, где до метра глубина, и удалось передвигаться. Скальные стенки из красноватой горной породы, обрамлённые густой зеленью, фантастически хороши собой. Чувство такое, что до меня здесь не ступала нога человека. Столь дика и первозданна тайга вокруг. Склоны окрестных гор высоко вздымаются в небо, и точно вычислить своё местоположение трудно. Да и не особенно хочется. Из этого ущелья путь только один. И заблудиться здесь нельзя. Рюкзак тяжёл, но его содержимое позволяет надеяться на успех всего предприятия. Упасть в воду на переправе нельзя. Подвернуть ногу на скользких камнях нельзя. Нельзя простудиться, нельзя пропустить опасность и подставиться под лавину или оползень. Нельзя ночевать в русле горной реки при вероятности дождя. Но главный враг – это, конечно, люди. Не все, разумеется, но в таких местах можно набрести на очень интересные подвиды человекообразных. Обитают они в самых труднодоступных местах. Ведут обособленный, скрытный образ жизни. Встречаться с чужими не хотят и всячески скрывают своё местонахождение. Одни из них моют здесь золото, другие копают изумруды. Кто-то добывает платину, а в основной своей массе эти представители человечества добывают здесь красную икру. Незаконно, конечно. Тони устраивают так искусно и скрытно, что с вертолёта ничего не видно. Живут в схронах и держат связь с внешним миром только через ходоков-носильщиков. Ходоки приносят в тайгу соль и еду, а уносят мешки с икрой. И ходоки, и хитники большей частью живут без документов. Среди них много беглых заключённых и прочих изгоев. Вопрос скрытности для них не пустой звук. Они сначала стреляют, а потом спрашивают, кто ты. Зачем им лишние глаза?
На сегодня, пожалуй, хватит. Дров навалом. Место для ночёвки приличное. Штаны от химзащиты хорошо выручают при форсировании реки. Запястья опухли от укусов. Какая-то летающая тварь укусила в левый глаз, и он полностью заплыл. Плечи гудят от усталости. Очень хочется спать. Перед сном разделся догола и умылся в реке. Размахивая накомарником у входа в палатку, разогнал ненасытную тучу кровососов и, вскочив в приоткрытую палатку, блаженно растянулся в спальнике. Предварительно быстро закрыв вход в своё убежище. Выводы ходового дня: в кедровый стланик забираться нельзя. Идти дальше придётся по воде, делая броды. Организм болит весь, но пока терпеть можно. Темнеет здесь рано. За шумом воды не слышно почти ничего. Нож и фонарик – у входа. Мокрые носки – под спину, шнуровка на кедах раскрыта и обувь готова к быстрому одеванию. Обезболивающие препараты беречь на будущее. Ладони и запястья намазать кремом. Вода для питья в наличии.
19 июля.
08.45 – Ночь прошла спокойно. Солнце освещает вершины гор. Смотрю сквозь сетку двери палатки. Спина плохо гнётся, и во рту всё пересохло. Теплопотери и потоотделение на переходе очень значительны. Густые заросли ольхи и кустарников подобрались к самой воде, не оставляя прохода. Только кое-где на поворотах русла явно прослеживается утоптанная медвежья тропа. Пора натягивать на себя мокрую, пропотевшую одежду и вылезать на воздух. Весьма неприятное дело – это утреннее одевание, а вылезание из палатки крайне уязвимый момент для путешественника. В момент выхода из палатки подставляешь спину и затылок под возможный удар противника. Если он затаился рядом и, не зная количества своих потенциальных жертв, ждал моего появления на свет. И только осмотревшись вокруг, понимаю, что заметно стихает пульс и что вокруг никого нет. Ставить палатку прямо на медвежьей тропе рискованно, но других приличных мест вокруг не видно. Пора начинать действовать со всей осторожностью.
09.30 – Завтрак съеден. Икра закончилась, и свежий хлеб уже не столь свежий. Рыба давно сварена и съедена. Движение к перевалу надо начинать с перехода через реку. Вырезаю себе посох из подходящего ствола ивы и начинаю форсировать реку. Стремительный поток бьёт по ногам и вымывает щебень из-под подошв. Пробую опираться посохом против течения и приставным шагом, очень аккуратно, удачно перебираюсь на левый берег. За ближайшим поворотом – обратный переход на правый берег. Скалы вокруг становятся почти отвесные и местами нависают над водой.
11.30 – Позади восемь бродов. Мокрая от пота спина и разодранные о посох перчатки. Проход перегородили гранитные ворота, вертикально уходящие в небо. Русло здесь сузилось до нескольких метров, и глубина под скалами обозначена бирюзовой бездной. Хрусталь воды здесь не может предъявить миру дно. По руслу не пройти, и, вероятно, придется, используя скальную технику, взбираться на стену и втаскивать туда на верёвке рюкзак. Какая мощь! Гранитные ворота в другой мир. А как же здесь проходили лошади с грузом? А как медведи здесь идут в Долину гейзеров? Должен быть проход.
12.00 – Перехожу реку в брод по ближайшей к воротам мели и, сбросив со спины свою ношу, лезу на скалу налегке. Вскоре обнаруживается место на скале, где за много лет накопилась большая куча медвежьих экскрементов. Они здесь от натуги вынуждены продуваться и царапаясь за голую гранитную скалу, взбираться вверх. Значит, я на правильном пути. Когда река остаётся далеко внизу, обнаруживаю несколько следов работы топора на стволах кедрового стланика. Похоже, это и есть проход.
13.00 – Подъём на скалу с рюкзаком почти сразу приводит к проблеме. От резкого удара рукой о скалу разбились наручные часы, и стекляшки, сверкнув на солнце, осыпались в воду. Придётся идти без времени.
14.00 – Как же здесь ходят медведи? Мокрые кеды скользят по скале, и рюкзак всё время норовит утянуть меня за собой к далёкой прозрачной воде. На всех подуступах залежи медвежьих отходов. И в основном это растительные фрагменты. А значит, медведи здесь рыбы не ловят. А значит, голодные.
15.30 – Гранитные ворота позади. Обе голени – сплошной синяк. Ладони – в смоле от стланика. От перчаток остались одни манжеты. Выпил, наверное, два литра воды. Какое счастье, что рядом река. На вертикалях выше ворот сплошным слоем лежит кедровый стланик, и его стволы настолько переплелись, что всё это напоминает километры запутанного резинового кабеля с хвоей. Интересное растение.
Вечер. За ходовой день – 15 бродов. Запястья опухли от укусов комаров. Начинается дождь, и пора становиться на ночлег. Пережидал дождь на острове под густым кустом. Да тут и решил заночевать. Тесно и неровно. Зато сухо.
Выложил из камней лежак под спину и на него поставил палатку. До воды рукой подать, а всё равно питьё в палатку уложил. Тяжёлый день.
20 июля.
Ранее утро. Опух и почти не открывается правый глаз. Вероятно, мошка укусила в особо чувствительное место. Дождя нет, и можно по-сухому собраться в дорогу. Свежий хлеб почти закончился и превратился в крошки.
Первый привал. Шесть бродов пришлось сделать, и река заметно мелеет. Пересёк несколько крупных ручьёв, вытекающих из соседних ущелий.
Шум воды забивает все шумы, и постоянно приходится озираться.
Второй привал. На приготовление обеда ушло 8 минут. Река растекается на несколько рукавов. На одном из поворотов русла открылся вид на пройденный по ущелью путь. Соседние вершины гор уже не кажутся далёкими, а некоторые и вовсе уже ниже меня.
Третий привал. Обнаружил нерестилище красной рыбы. Река здесь растекается на несколько мелких рукавов, а чуть выше переката – мелкая лагуна со слабым течением и хорошо просматриваются сквозь воду несколько громадных рыбин. Солнце ещё не коснулось вершин гор, и сквозь густую листву подсвечивает золотистое дно. Сброшен рюкзак и быстро собираю острогу. Это не рыбалка – это охота на рыбу. На большую рыбу. Опыта работы с острогой нет, зато азарта хоть отбавляй. Видеокамера оставлена у рюкзака, а я крадусь почти бесшумно по медвежьей тропе к воде. Первый бросок остроги не достигает цели, и она со скрежетом зарывается в щебень дна. Рыба вяло и неохотно уходит под другой берег. Следом за ней по перекату туда перебираюсь и я. С наклонившегося над водой ствола дерева наношу второй удар по рыбе и прошиваю её насквозь. Прижимаю рыбину ко дну, но встречаю сопротивление такое, что удержать рукоятку остроги невозможно. Падаю с дерева в воду и пытаюсь прижать добычу ко дну. Кровавая пена и брызги летят во все стороны. Одно неловкое движение, и я упал боком в воду, поскользнувшись на мокром камне. Рыбина изворачивается и срывается с остроги. Поспешно вскакиваю на ноги и… тут понимаю спинным мозгом, что я здесь не один. Кручу головой по сторонам, но ничего не изменилось. Только на затылке волосы вдруг встали дыбом, и волна страха обдала с ног до головы. Выбираюсь из реки и на подходе к рюкзаку вдруг замечаю движение в траве, совсем близко. Стою на ровной площадке, сжимая в руке острогу, а из высокой травы поднимается громадная голова бурого медведя. Вот оно и свершилось. Переглядки и оценка противника. Крупняк! Ему до меня – один прыжок. Он выше меня на метр. Мне отступать некуда – вокруг галечный островок. Я зарычал и, оскалив зубы, громко заматерился. Секунды растянулись до бесконечности – наконец, голова скрылась в траве. Было слышно, как он грузно опустился на все лапы. Он шёл с перевала мне навстречу и, рыкнув негромко, проследовал своим путём. Пальцы, сжимавшие древко остроги, я разжал с трудом.
Правило Камчатки. Если ты ловишь рыбу, то обязательно запомни. Придёт хозяин и запросит половину. Если ты поймал рыбу и чистишь её на берегу, то помни, придёт хозяин и потребует половину. Если ты съел рыбу и вымыл посуду в реке, то обязательно придёт хозяин, живущий ниже по течению, и потребует половину. Хозяин может быть всюду. Вот теперь сиди и озирайся по сторонам. Реального укрытия от медведя здесь нет.
Встаю на ночлег здесь. Со всех сторон натянул верёвки и развесил пропотевшую одежду. Помочился на кусты в местах вероятного появления противника. В пустой котелок положил несколько мелких камушков. На этом оборона закончилась.
Снова движение в русле реки с той стороны, откуда я пришёл. Медведь почти чёрного цвета движется прямо по воде ко мне. Не видит. Ветер ему в спину. В двух десятках метров он резко остановился и зарычал. В холке чуть больше метра. Я перегородил ему привычный путь. Блестящая шерсть и мощные лапы. Долго ходил вокруг моего лагеря, а я гремел погремушкой и бросался камнями, стараясь не попасть в медведя. И тут появился третий медведь. Бурый и не очень большой. Этот обошёл меня левым берегом и особенно не докучал. К сумеркам движение стихло, и пора ложиться спать. А как уснуть на проходной тропе? Когда гости-хозяева толпами бродят вокруг.
За ходовой день – десять бродов, три медведя и маленький горностай, который, пробежав мимо палатки, скрылся в завалах деревьев.
21 июля.
Ночь прошла спокойно, и я ещё жив. На завтрак – горсть быстрой вермишели в виде супа и две капли растительного масла в кипящую воду. Кружка чая с добавлением местных трав.
Первый привал. Изнурительный подлесок. Густые кусты и высокая трава не дают сделать полноценный шаг. Падал несколько раз, запнувшись за ветки. На правом бедре – синяк с ладонь. Иду прямо по медвежьей тропе. Десятки раз переходя с берега на берег. Рельеф заметно изменился. Горные вершины уже почти все вровень со мной, и только перевал ещё не виден. Растительность измельчала. Самый толстый ствол дерева – толщиной с руку. Но трава всё такая же высокая и густая.
Второй привал. Речка стала делать по двадцать поворотов на километр пути. Непроходимые кусты заставляют идти, наклонившись до земли. Или задирать ноги до пояса. Котелок с камешками – в руке, и я потряхиваю им постоянно. Оповещаю других идущих о своём присутствии. Медведь опасен, если его застали врасплох. Он обижается и от отчаяния, что проглядел опасность, атакует обидчика. Услышав опасный звук, он умело уклоняется от контакта с человеком. Горные вершины остаются далеко позади, но крутая скала закрывает собой перевал.
Третий привал. Уже почти сумерки, приличного места для ночлега нет. Сегодня спать на перекрёстке медвежьих троп не хочется. Ищу приличное укрытие. До перевала – около пяти километров по прямой.
Ночлег устроил на вертикальной скале под нависающими лапами кедрового стланика. Снизу – река, сверху – непроходимые заросли, с боков – вертикальные стены из гранита. Площадка позволяет поставить палатку криво, и спать я буду с мыслью – не скатиться бы со скалы во сне. Очень болят позвоночник и ушибы. Хватит ли еды на весь маршрут?
22 июля.
Проснулся в густом тумане. А точнее в облаке. Тут до перевала рукой подать, вот облака и ночуют здесь. А где ещё должны ночевать настоящие облака?
Первый привал. Пошли альпийские луга. Черемша и дикий лук. Лилия даурская и золотой корень. Разнотравье богатое и разноцветное. Речка превратилась в ручеёк и, вероятно, скоро совсем иссякнет. Жую черемшу на ходу.
Второй привал. Сижу в сотне метров от перевала. Сушу одежду на солнце. Ветер тёплый и сильный. Даже снял накомарник. Чёткая тропа, к перевалу уходит, извиваясь сквозь кусты. А я смотрю на пройденный путь. Ущелье с крутыми склонами, там, внизу, плотно сдвинулось, образуя русло реки Китильгина, и очень густо заросло зеленью. Рыбак Костя сказал: «Два дня идти конём». Хотел бы я взглянуть на того коня.
Перевал Осиновский. Я дошёл. Густой мох и реперный знак на трёх ножках. Пустая металлическая бочка, и самое главное – это вид на заснеженные вершины вулканов. Открылся путь туда, куда я стремился больше двадцати лет. Восторг переполняет душу, и хочется кричать и петь. Видна сказочная страна, и где-то там Долина гейзеров. Теперь дойду. Точно дойду. Фото на память и бегом по тропе к воде. Ведь должна же она где-то там быть.
Ночлег устроил на высоком обрыве. Ручеёк и правда показался, и течёт он в реку Левая Жупанова. Лес почти полностью из берёзы Эрмана. Стволы кривые и с лохматой берестой. Необыкновенный душевный подъём. Заходящее солнце освещает покорённый перевал, а слева белоснежным шпилем сияет сопка Унана. Здесь свирепствует мошка. Очень болит позвоночник. Ноги гудят, как испорченный водопроводный кран. Палатку поставил на перину из мха. Хороший день.
23 июля.
Ночевал опять в облаке. И было холодно. Но мягко и как-то спокойно. Странно жить без часов. Проснулся и живешь весь день как хочешь. И никто не одёрнет и не потребует отчёта. Свобода. Самая настоящая свобода.
Первый привал. Почти бегом сбросил высоту и уткнулся в крутой обрыв. Ручеёк с перевала уходит вправо, а мне надо налево. Значит, нужно забраться наверх и выбрать направление движения. Толщина мха почти полметра. Ноги тонут и не достают земли. Солнце печёт, и, наконец, я выбрался на берег реки Левая Жупанова. Крошечный островок и старое кострище. Здесь царствуют слепни. Точка на маршруте ключевая. Сварил сытный обед и переложил снаряжение. Оставляю здесь в схроне всё, что нужно для сплава по реке, и запас продовольствия. Всё прячу в герметичный мешок и, пройдя по воде, переношу вещи на соседний остров. Там зарываю в землю и посыпаю схрон головешками. Тщательно умываюсь и готов начать переход в горы.
Второй привал. Солнце печёт сильно. Рюкзак полегчал на две трети и уютно едет на моей спине. Тропочка вывела меня на крутой берег быстрого притока реки Левая Жупанова. Местечко называется Верхний Стан. Иду к вулкану Тауншиц. Великолепная панорама заснеженной сопки. Мощь и величие.
Неожиданный ночлег. Перегрев всех систем. Сердечная аритмия. Головная боль и слабость. Похоже на переутомление. Ша! Никто никуда не идёт. Но какая красота вокруг! С трудом ставлю палатку и падаю без сил.
24 июля.
Ночь прошла спокойно. Под утро слегка озяб. Но выспался и готов к бою и походу. Сквозь сетку палаточной двери сияет сопка Унана. Первые лучи восходящего солнца осветили белоснежный пик, и он просто светится на фоне голубого неба. Красота! За один такой вид из палатки стоило вытерпеть и не такие трудности.
Быстрый завтрак. Тропа затерялась в кочкарнике, и, похоже, придётся идти по ориентирам. Карта очень мелкая, и многого на ней нет.
Первый привал. Иду в направлении вулкана Тауншиц. Кочкарник часто сменяют топкие болота и обводнённые низины. Вокруг густыми зарослями топорщится кедровый стланик. Все попытки пройти сквозь небольшие заросли приводят к изнурительному преодолению непроходимых зарослей. Лучше обойти несколько сотен метров вокруг, чем пытаться по короткому перешейку пробиться сквозь эти дебри. Воистину: прямо – пять, а кругом – четыре. Идёт постепенный набор высоты.
Второй привал. Безветрие и очень жарко. После очередного подъёма по склону вошёл в хаос из крупных гранитных валунов. Идти между ними - видно только небо. Перепрыгивать со скалы на скалу - можно остаться без ног. Колотые розовые гранитные глыбы рассыпаны по земле равномерно и густо. Напоминает разбросанную мозаику или пазлы. Вот только каждый элемент – размером с автомобиль. Какая мощь! Какой масштаб!
Обед. Неожиданно выбрался на самый край гранитного хаоса. Внизу узкой полоской сверкает озеро, но спуск к нему отсутствует. Температура далеко за +30 град. С, и солнце нещадно печёт. Хвоя в костре горит стремительно и жарко. Накомарник хочется снять, но комары и мошка не дремлют.
Третий привал. Берег горного озера. Похоже, что людей здесь не было никогда. Фантастическая, первозданная красота вокруг. В душе – восторг и радость преодоления. Из зеркальной глади воды торчит несколько скал, оплетённых кедровым стлаником, а корни свисают к воде как тонкие щупальца. Вода кристально чиста, и водорослей на дне не видно. Над всем этим идиллическим великолепием возвышается заснеженная громада вулкана Тауншиц. Купание голышом в прогретой воде высокогорного озера – это не просто удовольствие. Выходить из озера не хочется. Блаженство неслыханное. Вымылся весь и обсох на солнце. Даже слепни не беспокоят.
На дне – тонкий слой серой взвеси, похожей на ил. Камни под водой и на берегу имеют очень острые грани. Гранит кололся от воздействия высоких температур и контакта с водой. Покидать это место не хочется.
Вечер. Озеро наказало меня за беспечность. Решил в самом узком месте озера перейти в брод на другой берег и купился на чистую воду. Дно видно, и до берега рукой подать. Поднял рюкзак на голову и пошёл. Когда вода дошла до шеи и стала заливаться в рот, то до берега оставались считанные метры. И, подняв рюкзак на вытянутые руки, вдохнул побольше воздуха. И пошёл вперёд на задержке дыхания. Вдруг дно резко пошло вниз, и вскоре рюкзак коснулся воды, а я всё шёл и шёл вперёд по дну в надежде на скорое уменьшение глубины. Пришлось толкнуть рюкзак к берегу и всплыть на поверхность озера. Берег рядом, а дна под ногами нет. А в рюкзаке нет герметичных упаковок. И вода заливается внутрь. Наконец выплыл и вытащил рюкзак на берег. Стремительно вытряхнул содержимое на камни, но это помогло только отчасти. Спальник подмок сильно, палатка немного, а вот быстрая еда оказалась полностью в воде. А это беда. Размазал по гладкой скале вермишель на просушку. Хлебные крошки превратились в кашу. И их размазал по скале на просушку. Остальные питательные смеси пострадали незначительно. Сплавал обратно за видеокамерой на другой берег и начал устраиваться на ночлег.
Ужин. Суп из мокрых хлебных крошек и черемши. Три капли масла в котелок. Почти всё снаряжение просохло на прогретых камнях. По расчётам, до вулкана Узон два дня пути, а еды – на пять раз. Ошибка в расчётах? Или ем часто и много? Но какая вокруг красота! Про еду буду думать завтра, а сегодня день выдался просто шикарный.
25 июля.
Ночью опять было очень холодно. Спал плохо. Солнце ещё не взошло и не коснулось заснеженных вершин. Похоже, тело начало втягиваться в режим. Болят оба голеностопа, и ушибы на теле приобретают желтоватый оттенок. После купания в озере – плотный завтрак. Пластырь – на мозоли, крем – на ссадины, снарягу – в рюкзак, видеокамеру – на шею, и вперёд. Воды с собой два литра. День предстоит жаркий, а ближайшая вода на ледниках.
Первый привал. Нестерпимый зной. Воды не видно. Выпил три глотка из запаса. Набор высоты плавный, но постоянный. Указанные на карте ручьи пусты. С ледников сюда вода не добегает.
Второй привал. Очень душно и жарко. Запас воды около литра. На каждой остановке пью по три глотка. Снежники ещё очень далеко. Тауншиц, как бастион, закрывает собой полнеба. Огромная серая сопка изрезана глубокими трещинами, и до ближайших грязно-серых снежных языков около четырёх часов хода вверх. Слюна закончилась. Впереди по ходу движения, но чуточку ниже виднеется строение. Иду к нему.
Третий привал. Похоже на базу вулканологов или оленеводов. Покинута давно, но внутри вид приличный. Нашёл немного растительного масла и несколько раздавленных пачек быстрой вермишели, перемешанной с сухими мухами. Удача. В подсобке на потолке подвешен мешочек с ячневой крупой. Частично заплесневела, но кое-что выбрать можно. В моём положении это большая находка. Здесь есть баня, но нет воды. Совсем нет. Судя по старым газетам, народ ушёл отсюда лет семь назад.
Четвёртый привал. Пекло нестерпимое. Задыхаюсь в накомарнике, а снять нельзя. Воды осталось меньше стакана. Набор высоты постоянный и изнурительный. До снега ещё очень далеко.
Пятый привал. Воды остался последний глоток. Нестерпимый зной. По горизонту голубая пелена, как будто от дальних лесных пожаров. Иду по южному склону вулкана Тауншиц на восток. Выпотел весь так, что даже штормовка просохла и захрустела от соли. До ледника метров триста вверх.
Давно так не хотелось пить. Внизу необозримая панорама долины Верхнего Стана и верховий реки Левая Жупанова.
Вечер. Палатка стоит у самой кромки ледника. Журчит маленький ручеёк. Заросли кедрового стланика и странная разновидность комаров. Они в два раза мельче и не садятся на тело, а жалят, продолжая висеть в воздухе как птичка колибри. Пью не переставая, а напиться не могу. Бегал голышом по снежнику, катался с ледяной горы на пеноковрике. Обтирался снегом и сосал кусочки льда, как леденцы. Какая вокруг красота! Над головой громоздится почти километр вертикальных скал Тауншица, а внизу голубая пелена закрывает линию горизонта. Солнце нещадно печёт, и я, совсем голый, стою на леднике и ору от удовольствия. Есть вода, дрова, трофейная еда, и завтра я достигну своей цели. Остро пахнет прогретой хвоей и разнотравьем. Как же я сегодня устал!
26июля.
Проснулся от холода. Вставать совсем не хочется. Совсем раннее утро. Очень плотный завтрак из двойной порции быстрой вермишели и смеси снега и сгущёнки. Линии горизонта нет. Нет и чётких ориентиров. Хотя и так ясно, что соседняя сопка – это и есть Узон. Сбрасывать высоту жалко. Обходя сопку справа, я уйду опять от воды, а этого делать не хочется. Значит, пойду прямо через перевал между вулканами Тауншиц и Узон. И с самого верха определюсь, где спуститься в Долину тысячи дымов.
Первый привал. Подошёл к нижней кромке ледника. Голый лёд и торчащие из него каменные глыбы. Придётся в кедах подниматься по крутому ледовому языку метров 400 или больше. Вместо ледоруба – посох. И здесь, на такой высоте, невозможно снять накомарник.
Второй привал. До перевала осталось немного. Иду вверх, вбивая край обуви в протаявший лёд. Ах, как хочется взглянуть в Долину! Вместо воды кусочек льдистого снега катается в накомарнике возле рта. Серые скалы и белый снег. Голубое бездонное небо уже почти рядом. Опять палящий зной, но от ледника тянет прохладой.
Третий привал. Я на перевале, но ничего похожего на кальдеру Узона не вижу. Озадачен, смущён и немного растерян. Горизонт не просматривается.
Вижу внизу маленькое озеро изумрудного цвета. На моей карте его нет.
Четвёртый привал. Обходя озеро с севера, набрёл на чёрные остроконечные скалы. Похоже, я сбился с пути. Сопка Кихпиныч в голубом мареве почти не видна, а сопка Узон вообще непонятно где. Здесь нет воды и дров, а значит, надо срочно сбрасывать высоту по восточному склону. Вероятно, озеро закрыто лесом.
Пятый привал. Почти два часа бежал вниз по сухому руслу каменной реки. В надежде достичь берега озера. Но потерял высоту, заблудился в лесу, и здесь совсем нет воды. Лес густой и непроходимый, сумрачно тёмный и как-то угрюмо притихший, а у меня осталось два глотка воды. Я сильно ошибся, и сил на исправление ошибки почти нет. И времени до темноты осталось мало. Надо идти к ледникам Кихпиныча. Круто вверх по непроходимому лесу и без воды.
Шестой привал. Кончились слюна и моча. Лежу в густой траве без сил. Нет сил подняться на ноги и заставить себя идти. Лес вокруг по-особенному дик и угрюмо дремуч. Темнеет прямо на глазах. Или это в глазах уже темно?
Ставлю палатку и падаю на спальник без сил. Так бездарно ошибся! Ночёвка не раздеваясь. Без еды и воды.
27 июля.
Пробуждение чудовищно. Слюны так и нет. Холодно от пропотевшей одежды. На сетчатых окошках палатки серой массой сидят комары. На траве густая роса. Пытаюсь собрать влагу с тента палатки. Слизывать с тента неудобно и привкус пластмассы, а в углублении собрались капельки вперемешку с насекомыми. Эта пара глотков не спасает от жажды. Сбор росы с травы пакетом и тельняшкой неэффективен.
Первый привал. Иду по шею в росной траве. Сырой весь полностью. А мысли только о воде и о вчерашней ошибке. Сквозь блики солнца на сетке накомарника ясно вижу фонтаны, ручьи и голубые озёра. Вскрыл пакет экспедиционного питания и достал арахис. Жевать его без слюны странно и невкусно. А проглотить вообще сложно. Иссох изнутри изрядно.
Второй привал. Палящий зной и духота. Иду на злости и терпении. Набор высоты постоянный и изматывающий. Вчера толком не обедал, не ужинал и сегодня полдня без еды и воды, под нагрузкой, на жаре. Заметил сквозь густую малахитовую зелень снежник на склоне сопки Кихпиныч. До него, наверное, час хода. А может, и все два часа. Подъём становится всё круче, а сил всё меньше.
Третий привал. Неожиданно обогнув очередную высотку, заметил снежник совсем неподалёку. Сбросил рюкзак и с котелком в руках направился к источнику жизни. Снег почти протаял до земли и покрылся красноватой пылью, но его было достаточно, чтобы я его весь не съел за раз. Стоя на коленях, ел снег и глотал его, не жуя. Зубы ломит, и царапаются дёсны. А когда умыл лицо и наполнил котелок до краёв снегом, то понял, что не вижу своего рюкзака. Не вижу, откуда пришёл, и не видно примятой травы на пути к снежнику. А это уже слишком – стоять с котелком снега в дремучей тайге и не знать куда идти. Обошёл высотку по кругу и случайно нашёл свои следы. А затем и потерянный рюкзак. Костёр и манная каша с изюмом. Ставлю приметную вешку у самого рюкзака и опять иду за снегом. И, отпившись сладким чаем, продолжаю движение к перевалу сопки Кихпиныч.
Четвёртый привал. Жара почти невыносимая. Лабораторный немецкий градусник, припасённый для гейзеров, показывает в тени +37 град С. Поднялся на перевал и опять ничего не вижу. Кручусь с картой в руках во все стороны, а ориентиры все скрылись в голубом мареве. Где-то очень сильно горят леса. Обильный обед – как компенсация энергопотерь, но явный подрыв стратегических запасов.
Пятый привал. Набрёл на многометровый слоёный ледник в каменной пустыне. Много пил и умывался струйками воды с привкусом дистиллята. Состояние утомлённого путника. Хочу спать. Тупая боль в затылке и шее.
Шестой привал. Я посреди каменистой пустыни. Весь горизонт в дымке. Тауншиц громоздится справа. Кихпиныч слева. На горизонте еле просматривается сопка Зубчатая. А вокруг меня – зной, песок и следы давно протекавшей здесь воды. Я растерян и очень устал. А где сопка Узон?
Ночёвка. Лежу в палатке неизвестно где. Злой на самого себя. Сил нет пошевелиться. Еды осталось на два дня. Поиск Долины гейзеров – это, наверное, ещё сутки. А если там нет людей? И дозаправиться не удастся? Обратный переход вокруг сопки Тауншиц займёт не меньше двух дней. А впереди сплав по двум рекам и две недели приключений. Обидно до слёз, но придётся возвращаться в точку начала водной части похода. Решение принято. Я возвращаюсь, не достигнув намеченной цели. Тело болит почти везде. Но особенно ноги и позвоночник. Ах, как же я зависим от воды!
28 июля.
Очень раннее утро. Тело болит и снаружи и внутри. Смешанные чувства в душе. Половина меня настаивает на продолжении поиска, а вторая часть – настойчиво гонит к воде. Распутье. Точка возврата – и всю жизнь жалеть, или точка принятия решения – и вероятность больших проблем.
Завтрак. Чай из топлёного снега и засохших листьев черники. Двойная вермишель с мясом. На небе ни одного облачка. Видимо сегодня будет ещё жарче, чем вчера. Сижу у маленького снежника, а вокруг знойная пустыня. И всё-таки я иду назад.
Маршрут выбрал самый короткий, но через горы. Огибать сопку Тауншиц с южной стороны у самого её основания – это двое суток пути. Я там уже был. Обходить с севера – это десятки глубоких каньонов, а между ними непроходимый лес. С обеих сторон на этой высоте нет воды. Значит, надо подняться к самой вершине, к самым ледникам и обогнуть её по самому малому радиусу и спуститься с сопки с противоположной стороны. На такой высоте нет дров, но, вероятно, есть небольшой шанс уложиться в ходовые сутки.
Первый привал. Первый час набора высоты прошёл нормально, если не считать встречи с тремя медведями на расстоянии броска камня. Смешанный лес и кривой кустарник. Три глотка талой воды из бутылки – и снова вверх.
Второй привал. На этой высоте редкие кусты и низкорослые кособокие берёзки. Вышел в зону альпийских лугов. Подъём становится всё круче, и стали появляться каменные осыпи. Футболка противно липнет к спине и животу. Голубая дымка заволокла горизонт с юга. Мелкие камешки часто попадают в кеды, и приходится останавливаться.
Третий привал. Стою у нижней кромки ледника. Над головой знойное небо. Серый снеговой язык заполнил собой узкий глубокий каньон, и скатившиеся огромные валуны чернеют на светлом фоне. Зелёное, как сукно игрального стола, лесное море – далеко внизу, и отсюда хорошо видно, как прорезают сухие русла горных рек это плотное покрывало подножия сопки. Изнурительная жара и большая высота заставили снять накомарник. Без него значительно легче дышать. Кусочек шоколада из экспедиционного питания со снегом – и вперёд. А если медведи нашли мой схрон на реке и уничтожили катамаран? Как отсюда выбираться?
Четвёртый привал. Каньоны и высокие осыпи из вулканического пепла. Неосторожное движение на склоне и съезжаешь вместе с камнями на десятки метров вниз по склону. И тогда всё начинается заново. Прыжками вверх с валуна на валун. Пересохшая трава закончилась, и вокруг только серые неустойчивые камни, вулканический пепел и прохладные языки ледников в ущельях. Надо спешить. Слева вертикальные скалы цепляются за голубое небо, а справа – круча каменного хаоса, готовая рухнуть вниз от дуновения ветра. Местами из-под ног уползают в бездну бесшумно глыбы с автомобиль размером и увлекают за собой лавину камней. При движении всё время смотрю наверх, чтобы избежать камнепада с верхних скал. Наткнулся на сброшенные громадные оленьи рога. Размах до двух метров. Всё чаще ем снег и обтираюсь ледяным крошевом. Спасает, но ненадолго. Знойный ветер гонит со склонов мелкую пыль в глаза. Она скрипит на зубах и налипает на потную одежду. Четвёртый день нет следов пребывания людей. Возможно, их тут и не было никогда. Да и что людям тут делать? Дикая красота и величие скал. Пространство вокруг без людей. Не затоптали здесь ничего. Пока не затоптали!
Пятый привал. Сижу, свесив ноги со скалы где-то у самой вершины сопки. А под ногами около километра вертикаль. Жую арахис и заедаю снегом. Солнце слепит глаза. Рюкзак брошен на склоне. За спиной виден край кратера вулкана, но туда не добраться. Усталость какая-то особенная. Изнуряющая и тягостная. А перевал вулкана Унана так и не показался. Хотя сама сопка уже торчит из-за бастиона стен Тауншица. Ноги очень устали и гудят немилосердно.
Видеокамера бесстрастно фиксирует всё это великолепие, но комментировать увиденное уже нет сил. Высмотрел для себя очередной маршрут по склону, чтобы и каньон преодолеть, и высоты не потерять. Рядом завывает ветер в торчащих вверх черных базальтовых останцах. Их чёрные выразительные лица смотрят на меня безучастно. Что им я, когда за их спинами – вечность. Тут и идолы с острова Пасхи, и Святогор, и всё буйство фантазии вместе взятые. Устал сильно, но солнце садится и надо спешить.
Шестой привал. Верхняя граница кустов. Напился сладкого чая и съел галеты у последнего ручья на северном склоне сопки Тауншиц. Идёт штурм перевала Унана. Сумерки накрывают долину, и очевидно, что здесь ночевать нельзя. Сил нет совсем, но иду вверх. Опять густые кусты и непроходимый кедровый стланик.
Ночёвка. Добрался до маленького горного озера глубокой ночью при свете луны. Утолить такую жажду невозможно. Переход по горам занял около 14 часов. Вот так я еще в жизни не уставал. До схрона с продуктами не дошёл. Сознание меркнет.
29 июля.
Уж лучше бы я и не просыпался вовсе. Сказать, что всё тело болит, – это не те слова. Из еды только горсть вермишели и три куска сахара. Пакет экспедиционного питания, запаянный в плёнку на случай, когда совсем будет плохо. И мешочек подгнившей крупы из домика вулканологов.
Завтрак. Котелок кипятка делится как всегда на части. В крышке вермишель, а в котелке - сладкий чай из брусничного листа.
Первый привал. Палящий зной, но путь проходит вдоль маленькой речки с голубой водой. Уже видна приметная гора Верхний Стан. Натёр вчера ноги в паху. При движении жжёт немилосердно. Не уследил за собой.
Второй привал. Добрался до реки Левая Жупанова и перебрался на островок, где несколько дней назад сделал свой схрон. Всё снаряжение цело, и можно устроить пир. Мыться, стираться, лечить тело и спать вволю. Закончился горный этап похода. Дальше путь пролегает по воде, и нагрузка будет на руки, а вот ноги пускай отдохнут. Для себя делаю выводы. Качественная карта и запас продуктов – вот слагаемые успеха. Собрал катамаран для завтрашнего сплава.
30 июля.
Только проснулся – и сразу пить. Усталость последних дней сидит в теле, и уходить не собирается. А мне, наверное, пора готовиться вставать на воду.
Речка равномерно шумит, перекатываясь через камни, и её звук плавно уходит направо, за кусты.
Завтрак. Пока закипала вода в котелке, попробовал выкупаться в речке. Вода несколько часов назад была льдом на сопке Унана, а я погружаю в неё своё облепленное слепнями тело. Глубоких мест здесь нет, и приходится, просто лёжа на дне, плескаться в стремительном бодрящем потоке.
Готов начать сплав. Лёгкое волнение перед началом, ибо неизвестно, что там за поворотом реки ждёт меня.
Первый привал. Речка пока несложная, и катамаран ведёт себя очень хорошо. Множество поворотов и низко склонившихся к воде кустов. Местами русло дробится на рукава, и приходится быстро на это реагировать. Ошибка приводит к тому, что через несколько поворотов вода выливается на довольно широкое каменистое плёсо и тихо фильтруется сквозь камни. А мне приходится на спине перетаскивать снаряжение в соседнее русло. Течение несёт очень быстро, и приходится только немного подруливать веслом. Вот это мне начинает нравиться.
Второй привал. Только что видел бурового медведя на берегу. В холке чуть больше метра. Увидев меня, он стремительно прыгнул в кусты. Знает человека и не доверяет ему. Дрова в костре сильно стреляют угольками. На костер и обед уходит не более четверти часа. Очень тепло и тихо. На душе благодать. Горьковатый дым от костра почти вертикально уходит вверх. В каждом костре горят дрова от разных деревьев и кустов. Цвет пламени, запах дыма, и цвет углей разный. Немного тянет сыростью от нависающего над водой подмытого толстого дёрна. Камешки на дне чистые и почти без налёта. А про медведей надо помнить. Обнаружил спущенный баллон катамарана. Оказалось, что отскочивший от костра уголёк прожёг оболочку. Ремонт занял десять минут.
Третий привал. Неожиданно заметил под катамараном рыбу. Потом ещё и ещё. Собрал острогу и с третьей попытки добыл красавца кижуча. И почти сразу неподалёку заревел медведь. Я в азарте охотника, и делиться с хозяином мне почему-то не хочется. Стремительно прыгнул на катамаран и отошёл от берега на быстрину. А рыбина хороша, и пора её откушать.
Четвёртый привал. Видел двух оленей на правом берегу. Вид у них неряшливый и слегка облезлый. А вот четыре медведя на разных берегах – это уже очень интересно. Готовлю обед. Встал на открытой местности. Продувной мыс, и неожиданностей не должно быть. Сварил целый котелок рыбы. И позволил себе поесть рыбьего мяса в охотку. Чтобы по щекам текло и с подбородка капало. Чудесный вкус свежайшей красной рыбы. Выплёвывать крупные кости в костёр и при этом оглядываться по ветру. На запах жди гостей. В котелок битком вошла только половина рыбины, а остальное – с собой. Жизнь налаживается. Здесь, на Камчатке, всё живое тянется к воде и рыбе. Рыба является основным источником питания для всех. Это в горах медведи питаются черемшой, лабазником да слизняками, а набирать вес на зиму идут к рекам.
Ночевка. Ранний вечер. Сегодня чудный ходовой день. Два оленя, пять медведей и большая рыба для еды. Палатку ставлю на стыке трёх медвежьих троп. Мочой пометил все подходы к палатке. Повесил пропахшую дымом одежду за двадцать метров по течению и выше стоянки. Чтобы не стать ночью для медведя неожиданностью. После ужина сидел на берегу и смотрел на воду. Сытый, довольный и только немного уставший. Последние кусочки рыбы закопал до утра в щебёночное дно реки. А рядом положил две головешки. Запах – штука тонкая. Говорят, что хорошо здесь работает обычная хлорка. Да где ж её тут взять? Через мелководный перекат вверх проскочила огромная рыба. В плеске и шуме длинное серебристое тело стремительно перепрыгнуло через перекат. Вероятно, это была царица красной рыбы – чавыча. Полтора метра грации и мощи. Довелось узреть вблизи. Готовность к ночному визиту медведей. Сиглал-2, фонарик, нож, котелок-погремушка и видеокамера.
31 июля.
Ночь, туман и хруст щебёнки. Чьи-то шаги. Слух обострился до чрезвычайности. За шумом воды метров за сто услышал идущего ко мне медведя. Сквозь приоткрытую дверь палатки видно, как вдоль воды, из тумана неспешно вышагивает приличный экземпляр. И палатку он не видит. Катамаран вытащен на берег и перегораживает подступы с берега. Спокойно идёт и осматривает реку. Как вдруг замер и, подняв голову вверх, стал принюхиваться. Обнюхал воду и камни на берегу и, пройдя ещё несколько шагов, снова замер. Он увидел мою палатку шагов за двадцать, и, как мне показалось, взгляды наши встретились. Пауза длилась бесконечную секунду. Мне почудилось, что я слышу, как крутятся колёсики в его голове. Он спокойно развернулся и не спеша ушёл обратно в туман.
Утро. Туман над рекой и над всей долиной. Плотный завтрак вчерашней рыбой, и весло привычно ложится в руки.
Первый привал. За неполные два часа четыре медведя по берегам и один лось-гигант. Великолепный экземпляр. Подпустил близко и ушёл на берег неохотно. Стоял в воде, спасаясь от гнуса, и солнце слепило его, когда я подходил к нему по течению на катамаране. Добыл на еду две кеты и самца горбуши. И вдруг послышался далёкий выстрел. А это уже серьёзно. Похоже, что меня впереди ждёт встреча с людьми.
Второй привал. Неожиданно для себя обнаружил цивилизацию на берегу. Несколько деревянных домиков и человек с собакой. Встретил меня с карабином в руке и весьма настороженно. Оказывается, река выкуплена для флайфишинга и через два часа хода по воде построены кордоны. Разговорились, и выяснилось, что просто сплавиться по речке здесь уже нельзя. Рыбу ловить нельзя. Только клиенты за большие тысячи «зелёных» денег могут тут попытать счастья в ловле большой рыбы. Да и то на крючок без заусенца. Прилетает заморский рыбак из американского Анкориджа на Камчатку, а его вертолётом привозят сюда. И семь дней его на рафте сплавляют и сопровождают пять человек. Кормят, поят, развлекают. На траву наступать нельзя. Все строения на берегу соединены деревянными дорожками. Душ, туалет, холодильник и прочие блага цивилизации. Вот выйдет такой рыбак на берег и забросит свою снасть в воду. А рыба схватит наживку – и начинается борьба. На берегу удачливый рыбак достает специальную рулеточку и замеряет длину трофея. Запишет данные в книжечку, а после бросает рыбу обратно в реку. Настоящий член Международной ассоциации дикого лосося никогда не ловит рыбу на еду. Это ниже его достоинства и чести. А вернувшись домой, в узком кругу ограниченных людей скажет, сколько погонных метров лосося он добыл в этом сезоне. Здесь человек со спиннингом - враг. Я сказал честно и откровенно, что у меня нет спиннинга. И ружья у меня нет.
По связи охранник доложил обо мне в центр и получил разрешение меня пропустить. От щедрот своих вытащил из-под лежака буханку чёрствого черного хлеба и подарил мне на прощание. За минуту до моего отхода стало ясно, что на ближайшем повороте реки в воде по самое брюхо стоит огромный медведь. С явным презрением повернулся к нам своим тылом и ловит рыбу. Мне его по воде не обойти.
Охранник с лёгким раздражением в голосе сказал:
– Совсем страх потерял зверюга. Стреляю, а он не уходит. Сейчас стрельну в воду с ним рядом, и он, наверное, тебя пропустит.
Собака изошла на лай, а медведь и ухом не повёл. Пожелал охранник мне удачи, и мы расстались. Через минуту, когда я почти уткнулся в тушу медведя своим катамараном, зверь раздражённо зарычал и с явной неохотой отошёл к берегу, пропуская меня.
Третий привал. На втором кордоне меня уже встречал человек с карабином прямо в реке. Чтобы я случайно не прошёл мимо, он зашёл в воду на средину реки и, размахивая оружием, пригласил в гости. Отказаться было неприлично. И вскоре мы пили чай с вареньем, и я угощался мясом лося и оленя. Человек охотно рассказал, как встречался здесь с первым президентом России, с бывшим директором ЦРУ, с Чубайсом и прочими известными людьми. Он здесь явно скучал по общению и нашёл во мне хорошего слушателя. На прощание он попросил передать на следующий кордон батарейки и какой-то свёрток. Узнав, что я иду без времени, снял с руки свои часы и подарил мне.
Четвёртый привал. Швартовка на правый берег. Охранник радушно встречает меня и ведёт в большой шатёр. Получив батарейки и свёрток, очень обрадовался содержимому. Травка на деревянных дорожках выщипана, а вокруг соблюдается режим дикой природы. Свисает кудрями береста. Трава некошена. Домики встроены в природу. Под сучок наклонившегося дерева, под кусты. С учётом рельефа и особенностей берега. Столовая на десять человек. Холодильник битком заполнен спиртным и едой. Чистота и порядок везде. Живут эти егеря здесь с мая по октябрь неотлучно, а зимой промышляют охотой на пушных зверей. И здесь проговорили долго и расстались мирно.
Речка набирает силу и скорость. На одном перекате наткнулся сразу на пять медведей. Они все стояли мордами по течению и не видели меня. Рыбалка для них была куда как интереснее большой оранжевой креветки с блестящей железкой в лапках. Течение неумолимо несло меня на них, и видеокамера тихо фиксировала происходящее. Мой оранжевый комбинезон сиял на зелёном фоне леса как апельсин, и увидели они меня поздно. А когда поняли, что кто-то нагло идёт на них, бросились из реки врассыпную. Горы брызг и мокрые туши бегущих на оба берега медведей в лучах заходящего солнца. Какой насыщенный день! 24 медведя, один лось. Три рыбы на еду. Три собеседника. И столько нового сумел узнать о Камчатке.
21.00 – Ночёвка на скалистом утёсе. Ноет позвоночник, и болят плечи. Обработанные мазью ноги заживают. Сегодня был воистину медвежий день. Егеря в один голос пугают перевалом реки Гаванки.
1 августа.
07.30 – Проснулся от холода. Под утро здесь почти всегда прохладно. Далеко на левом берегу что-то громыхает, и как будто даже земля вздрагивает слегка. Гранитные скалы нависают со всех сторон, и в сетчатую дверь видно, как первые лучи солнца осветили соседние горные хребты. Тело просит пощады, и это бывает особенно требовательно утром. Но обычно удаётся с телом найти общий язык. Я и пришёл сюда за согласием в душе. Через непомерный труд и реальный риск понять, на что же годен.
09.00 – Готов продолжить движение по реке. Отварная рыба съедена с размоченным чёрным хлебом, и отвар хвои кедрового стланика на закуску.
10.00 – Очередной кемпинг, и разговор о жизни в лесу. Егерь явно удивлён моему маршруту и полному отсутствию у меня оружия. Такие здесь не ходят.
Подарил мне американскую гермоупаковку на 25 литров. Удобная вещь.
12.45 – На очередном кордоне меня ждали старик со старухой. Оба давно на пенсии, бодры и гостеприимны. Угостился я у них местным мёдом и чуть не закричал от невероятного вкуса. Видимо, на моём языке вкусовые рецепторы ожили и очистились и стали воспринимать натуральный вкус мёда как что-то запредельно вкусное. Хотя мёдок и, правда, был хорош. Про Гаванский перевал сказали такое, что появились сомнения, найду ли я вообще туда дорогу. Ориентиры на берегах дают самые противоречивые.
14.30 – Заметил впереди медведицу и двух маленьких медвежат. Причём медведица, не видя меня, переплывала через реку на левый берег, а медвежата остались одни на скалистом правом берегу. Принимаю решение подойти близко и заснять маленьких медвежат вблизи. Им отступать некуда, а в воду они боятся залезать. В момент моей швартовки на правый берег медведица подплыла к левому, но далеко от меня и ниже по течению. Понимаю, что у меня есть шанс запечатлеть неплохие кадры, высаживаюсь на берег и снимаю. Тем временем медведица увидела меня и всё поняла по-своему. Гигантскими прыжками она пыталась преодолеть реку в обратную сторону, а тем временем медвежата, поскуливая, суетились у моих ног. Медведицу подхватило течение и понесло ещё дальше от меня. Но вскоре она достала лапами дно на отмели и рванулась на берег. Дикий рёв пронёсся над водой, и стало ясно, что у меня нет больше времени на съёмку. Треск прибрежных кустов и хруст веток ясно указывали на то, что мать за своих детей со мной церемониться, не станет. Не договоримся. Прыгаю на катамаран и на предельной скорости ухожу на стремнину. Там глубина, сильное течение и медведице меня не достать. За спиной слышится рёв обиженной матери. Она подбежала к детям, а я уже вне досягаемости. Расчёт оказался верный. До последней секунды спокойствие не покидало меня, и встреча прошла чисто. Взрослый медведь на Камчатке может с берега сделать прыжок на 8 метров, и если достанет дна, то ещё на 8 метров. А вся река в том месте меньше 15 метров шириной. Перед прямым контактом с медведем надо просчитать пути отхода.
15.45 – Ещё один кордон. После разговоров подарили буханку свежего хлеба.
18.30 – Похолодало, и очень резко. Карымская сопка, вероятно, проснулась, и началось извержение. Но мне с воды этого не видно. А ветер западный и дым от вулкана относит в Тихий океан. Высадился под высоким утёсом. Фигурные лестницы по крутому склону забираются очень высоко. Здесь меня никто не встречает.
2 августа.
10.15 – Всю ночь проговорил с егерем Олегом о жизни. Поспать он не предложил, вот и пили чай всю ночь. На улице дождь и холодный ветер. Очень хочу спать. Отошёл на километр и выкинулся на галечную косу. Дождь усилился, и сильно заболел позвоночник. Подарили банку говяжьей тушёнки и буханку хлеба.
21.15 – Проспал весь день под шум дождя, лишь изредка просыпался и, отрезав краюшку хлеба, намазывал её тушёнкой. Съедал, запивая сырой водой, и снова спал.
3 августа.
Спал, ел и снова спал. Дождь проливной и сильный ветер.
4 августа.
08.00 – Дождь перестал, но прохладно и серо вокруг. Сухих дров нет. На берегу трава выше моей головы.
12.15 – Обед в пустом кемпинге. Он совсем свежий, и нет тут никого. Совсем. Знал бы раньше, спал бы тут два дня. Дождик моросит и низкая облачность. Вершины сопок уходят в облака, и лохматые обрывки туч проползают по склонам, цепляясь за деревья. Где-то впереди должны быть Лебединые скалы на левом берегу, а от них есть тропа на Гаванский перевал.
17.15 – Выбросился на берег, вероятно, вблизи устья реки Кедровая. Вижу большой дом и забор. Вижу людей, но подходить и спрашивать ничего не хочу. И так ясно, что Лебединые скалы я пропустил, и теперь придётся идти к перевалу прямо по руслу реки Гаванки. На правом берегу бесстрашно бродят два медведя и явно охотно позируют перед видеокамерами туристов. Перебираюсь к медведям и возвращаюсь вдоль берега обратно, против течения, к вероятному устью реки Гаванки.
19.00 – На бечеве протащил с полкилометра против течения свой катамаран и вошёл в мелководное русло Гаванки. Гнус и комары в неограниченном числе. Сырость и низкое место. Дремучий лес и свежие следы медведей кругом.
5 августа.
Спал плохо. Поплавки катамарана обтекали всю ночь, вися на ветках, но легче от этого не стали.
09.00 – Закончен сплав по реке Левая Жупанова, и начинается пеший этап похода. Где-то впереди Гаванский перевал, а за ним река Авача. Сыро. Холодно и душно в накомарнике. Придётся идти по азимуту, ибо ориентиров в этом лесу нет. Плотно сомкнулись кроны деревьев, и подлесок закрывает обзор полностью.
13.00 – Проливной дождь. Сухого на мне ничего нет. Лес труднопроходимый. Периодически останавливаюсь и выливаю воду из резиновых сапог. По мокрым брюкам она стекает вниз за голенища и противно чавкает между пальцами ног. Отжимаю портянки, обуваюсь и иду дальше. С удивлением обнаруживаю, что при такой сырости даже береста не горит.
14.20 – Нашёл ярко выраженный след от тракторных гусениц. Это удача. Он выведет меня к перевалу. Ем галеты на ходу и прихлёбываю воду из мелких ручьёв. Рюкзак очень тяжёл, и плечи ноют всё сильнее. Меновазин уже не помогает. Ибуклин надо беречь на крайний случай.
16.00 – Пересёк речку под названием Киркяная. А это значит, пройдено около 12 километров по непроходимому лесу. Дождь усилился и превратился в ливень. Пора вставать на ночлег. Но место выбрать сложно. Реки рядом нет. Дров сухих в этом лесу нет. На терпении иду дальше. Шея болит нестерпимо. Подсунул посох под левую лямку рюкзака и перенёс тем самым её вес на правое плечо.
17.15 – Гусеничный путь потерялся в дебрях. Вышел на открытое место и наткнулся на медведей, и похоже, что они убегать не намерены. Укрытия здесь нет. Стою и жду, у кого нервы крепче. Кто уйдёт с поляны первым. Похоже, что медведица с сеголетком кормятся жимолостью. И я им мешаю это делать спокойно. Рычат, но не подходят. И я зарычал и замахал посохом. Напугал кота сосиской. Когда медведица встала из травы на задние лапы, то стало ясно, что она в два раза выше меня. И вид маленького человека с зубочисткой в ручках её умиляет. Зарычала так, у меня по спине мурашки побежали с зайца величиной. Но я устоял. Ни шагу назад. И медведица не спеша отошла в сторону.
19.00 – Ночёвка на болотистом берегу реки Гаванки. Самая худшая стоянка на пройденном пути. Одежда сырая, и сушить её нет сил. Видеокамера просигнализировала, что в такой сырости она работать не будет, и тихо умерла. Натянул тент и поставил палатку в густой сырой траве. Рядом – упавший тополь невероятных размеров. Внутри полусгнившего ствола нашёл сухую древесину, и жизнь наладилась.
6 августа.
Спал в сухом спальном мешке и чувствую, как ступни ног горят от длительного пребывания в холодной сырости.
09.15 – Дождь продолжается, и поэтому начинаю движение по лесу в гидрокомбинезоне.
11.00 – Сижу где-то в лесу под берёзой. Комбинезон изорвал о колючий подлесок и опять весь мокрый. Только что нос к носу встретился с медведем. Вдруг почувствовал внутри себя какое-то внутреннее напряжение и стал озираться. И почти сразу понял, что опасность рядом. Крупный медведь, весь мокрый и грустный, брёл по густой траве и случайно вышел на меня. Глаза встретились. И начались переглядки. Я сижу, а он стоит в пяти метрах и думает. Я зарычал тихо и угрожающе, не отводя взгляда. Внутри меня спокойная собранность и готовность выхватить нож. Бесконечные мгновения – и он уходит своей дорогой.
13.30 – С медведем получилось круто. Только сейчас осознал, как могли развернуться события. Дождь и холод. Трава выше головы. Тропа опять пропала. Разгребаю посохом стену из мокрого лабазника и шаг за шагом продвигаюсь вперёд. Опять полные сапоги воды.
14.15 – С пути сбился и сижу в диковинном лесу на крутом склоне. Деревья незнакомые. Силы кончаются, и я решаюсь вскрыть последний пакет экспедиционного питания. Грызу арахис и запиваю водой из широкого листа, похожего на лопух. Мокрая одежда холодит всё тело сразу. Зато нет перегрева.
15.00 – Лежу под деревом на краю болота. Весь в грязи до подбородка. Неожиданно вышел из леса на чистое место. Ярко выраженный след гусениц отпечатался на мху, и похоже, что это верховое болото. Цвет травы ясно указывает места со слабым дёрном. Это не закрывшиеся до конца «окна».
Почти в самом конце болота одно такое «окно» я пропустил. И с ходу провалился вперёд и вниз до самых подмышек. Реакция помогла положить посох перед собой поперёк, и на него пришёлся основной удар моего тела. Под ногами густая жидкая бездна, и рюкзак тихо начинает сползать по спине вниз и затягивать меня в трясину. Зубами закусил посох вместе с грязью, а левой рукой расстегнул пряжку на поясном ремне. А скинув с плеч рюкзак, выполз на дёрн. В соседней луже смыл большую грязь с одежды и рюкзака и вот теперь перевожу дух. Вот ведь гадость какая. Стоило на секунду отвлечься, и чуть не убрался, как Лизавета Бричкина.
15.30 – Наткнулся на охотничью избушку. Из густой травы виднелись только крыша и труба. Под непрекращающимся дождём влез внутрь избушки и растопил печь.
17.00 – Уже через полчаса и обед готов, и одежда почти просохла. Удачно зашёл и обсушился. Дождик перестал, и только низкая облачность на сильном ветру проносится над лесом. Надо идти к перевалу.
19.00 – По пути встретились чудный теремок с надписью «Гаванка» и заросшая вертолётная площадка рядом. Людей здесь нет, и это хорошо. Поднялся довольно высоко к перевалу, и лес сменился редколесьем и лугами. Опять проливной дождь и сильный ветер. Ищу место для ночлега. На склоне очередного увала придётся ставить палатку и спать по-сырому, но без питьевой воды. Тяжёлый день, и заканчивается он неудачно. В рюкзаке промокло всё. Место неудобное, но всё же ближе к перевалу.
8 августа.
Просыпаться не хочется. Борьба противоположностей. Сознание понимает, что придётся опять натягивать на себя полностью мокрую одежду, и пробует договориться с ленивым телом о важности и нужности этой процедуры. Стук капели о крышу палатки прекратился, и внутренние дебаты резко закончились.
08.00 – Завтрак галетами и шоколадом. Вода – из глубокой впадинки на неровно натянутом тенте над палаткой.
10.00 – Купание в горном озере где-то на Гаванском перевале. А тут совсем недурно. Вода тёплая и чистая. И вот туман рассеялся, и впереди показались заснеженные вершины Срединного хребта. Слепни вялые и кусают редко. Солнышко снова радует глаз. Густые заросли жимолости.
12.00 – Перевал пройден. Уклон пошёл вниз. Переобулся в кеды и быстро спускаюсь вниз. Склоны становятся всё круче. Бегу по склону, цепляясь за тонкие стволы.
14.00 – Остров посредине реки Левая Авача. Я сделал это! Какой чувствуется духоподъёмный момент! Перевал позади. На промытой гальке разложено всё снаряжение и одежда. После купания в глубокой яме под упавшим деревом начинаю сборку катамарана. Варю обед и надуваю поплавки. Течение сильное, а русло реки очень извилистое. Вероятно, впереди много завалов. Эмоциональный подъем, и я пою песни в голос.
18.30 – Ночёвка на песчаной гряде рядом с устьем реки Вершинной. Мошка свирепствует, и впереди очень сложный прижим под завал. Выгрести будет крайне сложно. Прошёл по реке шесть завалов и один раз перетаскивал снаряжение по частям более 50 метров через вообще непроходимый завал. Заросли крапивы выше головы. Повсюду на берегах следы лосей и медведей. Душа поёт.
9 августа.
07.30 – Тело готово к бою и походу. Я его чувствую, и оно в хорошем состоянии. На завтрак – последняя манная каша с добавлением кожуры плодов дикого шиповника.
09.30 – Опять по берегам попадаются большие медведи. Заметил на высоком берегу двух медведей, и рельеф местности позволяет скрытно к ним приблизиться. Швартуюсь на левый берег и обхожу сопку по другому склону. Вскоре оказываюсь в десятке метров выше мирно «пасущихся» в зарослях жимолости медведей. От избытка чувств хочется пошалить. Включаю видеокамеру и издаю громкий свист. Толстые увальни опрометью бросились по травянистому склону вниз и кубарем упали в реку. Прыгали по отмелям и плыли на правый берег, а там вертикальная круча и не забраться с воды. Шутка удалась, но, глядя на тщетные усилия медведей выбраться из воды на кручу, я их немного пожалел.
11.30 – На пути стали попадать серьёзные пороги. Косые валы с обратным подворотом около метра высотой. Прижимы под скалы и водопадные сливы. А когда над водопадом на скале стоят два медведя? Тут или грести, или снимать. Продолжительные пороги до километра длиной, и некогда головы поднять и рассмотреть скальные берега.
12.45 – На подходе к маленькому острову заметил медведицу, обучающую двух медвежат лазанию по деревьям. При моей швартовке рядом с ними медведица зарычала и прыгнула через протоку на берег, а малыши, усвоившие науку свободного лазания по стволам, рванулись к самому большому дереву и друг за другом полезли наверх. Когда я подбежал к ним, босые пятки нижнего медвежонка были ещё на уровне моего лица. И он, толкая головой в пятки верхнему, сосредоточенно карабкался следом за братом. В десятке метров за мелкой протокой, в дремучих зарослях кустов и травы грозно рычала и металась медведица. Убедить медвежат и дальше позировать на видеокамеру не удалось.
14.45 – Река набирает скорость и мощь. Водопадные сливы и протяжённые шиверы часто чередуются со скальными воротами. Забыл и про боли в позвоночнике. Решил после обеда почистить котелок от сажи. Уж больно место красивое. Ручеёк впадает кристальный, и песочек намыло отборный. Скоблил и тёр кусочком дёрна, а потом пригляделся к песку, а он странный какой-то. Все песчинки как песчинки – гранёные и блестящие, а в одном месте течение намыло кучку жёлтых округлых песчинок разного размера и формы. Матовый жёлтый блеск не оставлял никаких сомнений, что это оно самое и есть. А я им котелок чищу. Просчитал варианты. Смысла вывозить по-тихому нет. А задержаться и попробовать мыть – нет опыта. Да и проблем можно получить по максимуму.
16.00 – А медведи всё не кончаются. На длинном повороте разглядел крупного медведя почти за километр и решил рискнуть. Медведь идёт по левому берегу против течения и меня не видит. Берег крутой и густо зарос кедровым стлаником. Проход между скалой и водой меньше метра. Швартуюсь и втаскиваю катамаран в дебри. Прячусь в густом лапнике и жду подхода медведя. А он идёт и ни о чём не подозревает. Ох, красив! Могуч и осанист. Снимаю его приближение и вдруг понимаю, что мне самому отступать некуда. Спина упёрлась в скалу, а нож глубоко под комбинезоном. Ракетница вообще под штормовкой. А медведь подходит всё ближе. Он смотрит на воду и не обращает внимания на густые заросли на своём пути. Как вдруг мгновенно замер и пригнул голову к камням. Глянул на меня так из-под насупленных бровей, что все мои сомнения показались ненапрасными. Но вдруг произошло чудо. Через мгновение, круто развернувшись на месте, мохнатый гигант, скользя когтями по мокрым камням, рванулся назад. Да так, что камни полетели в мою сторону. И пробежав полсотни метров, он вдруг круто прыгнул в чащу и там заревел громко и обиженно. Затрещали деревья и кусты, и было слышно, как падают камни с обрыва. Испугал бедного медведя, и он обиделся на меня за свою трусость. А ведь мог бы и съесть меня.
18.00 – Травит правый поплавок. Несколько мелких царапин снизу. Скалы на прижимах колючие. Появились во множестве высокие белоснежные водопады. Они стекают с береговых скал кристальными струями и дождиком падают в реку. Как же здесь красиво. Очередной медведь, что-то поедал на берегу. Я вылез на берег и внаглую стал его снимать. А он тощий, облезлый и старый какой-то. Поглядел на меня и вдруг молча направился в мою сторону. И стало мне ясно, что этот убегать не будет. Он голоден, но ещё достаточно силен, чтобы разобраться со мной. Отход от берега был стремительный.
19.30 – На ночёвку выкинулся на маленький островок. За ходовой день – 20 больших порогов и много маленьких. 14 медведей. Обнаружил коровьи навозные лепёшки на острове. Недоумение полное. И откуда здесь коровы?
10 августа.
00.30 – День рождения, однако. Пока готовил себе ужин, внутренним чутьём понял, что я здесь не один. И точно. Спустя четверть часа, уже в сумерках, заметил движение в кустах на берегу. Ко мне перебрался с берега человек в резиновых сапогах и ватнике. Познакомились и разговорились. Он был очень удивлён моему появлению здесь. Сказал, что учуял дым моего костра в своём жилище, что стоит в двух километрах ниже по течению, и пришёл проверить свои догадки. Сергей Максимович – потомственный эвенк. Закончил МГУ, факультет журналистики. Воевал в Корее и на Кубе. А теперь живёт в тайге и помогает советами метеорологам и вулканологам. Мы славно поговорили, и он пригласил меня утром к себе в гости.
09.00 – 43 года, однако. И пора идти в гости.
12.00 – Удивительный человек Сергей Максимович. И он, и его супруга потомственные эвенкийские шаманы, и живут они здесь уже давно. Большое хозяйство. Выращивают лимоны, и есть своя пасека. Одна тетрадь с расчётами вулканической деятельности на полвека вперёд чего стоит. А он ещё и член Союза писателей СССР, и т.д. и т.п. Накормили и подарили целую вязанку копчёного гольца. Из красной рыбы на Камчатке себе на еду ловят именно гольца и чавычу, а остальное – на корм собакам. Коптят такую рыбу на дыму от редких трав и можжевельника. Вручили на память зуб медведя-людоеда. И я уже почти уходит от этого гостеприимного берега, как вдруг, подошла ко мне пожилая хозяйка и, положив свои руки мне на голову, замерла на несколько мгновений. Потом, как будто вернувшись в себя, улыбнулась и сказала несколько слов обо мне такого, чего знать она никак не могла. Глянула мне в глаза, и возникло ощущение, что до затылка проник её взгляд.
Ещё раз улыбнулась и сказала:
– Иди. Всё будет хорошо. Я вижу.
15.30 – Снова дождь, и резко похолодало. Пью козье молоко из бутылки и ем свежий хлеб. Подаркам нет числа. До финиша – 25 километров по воде.
По берегам стали появляться одинокие рыбаки. Зовут в гости, но я иду дальше. Рельеф изменился, и скалы громоздятся почти над головой.
18.00 – Сотни людей стоят по берегам и крючьями выгребают рыбу из реки. Местами на мелях лежат десятки рыбин, из которых изъяли только икру. Смрад гниющей рыбы становится, невыносим.
19.00 – Иду сквозь людской коридор. Крюки падают в воду вокруг меня. Местами люди стоят по колено в гниющей рыбе. Береговая черта просто завалена рыбьими тушами. Дождь и собачий холод. Понимаю, что на ночёвку здесь встать не удастся. Впереди бетонный мост и дорога в город Елизово. А там аэродром. Но где же переночевать?
20.45 – Выкинулся на берег. Десять метров шёл к берегу по колено в гниющей рыбе. И это после белоснежных ледников. Идёт дождь, очень холодно и сыро. Разбираю катамаран прямо в толпе рыбаков. Перемазался в гниющей рыбе весь. Сполоснуть вещи негде. Вот так я ещё никогда не швартовался. Это даже не помойка – это гниющие отвалы рыбного завода. Узнал у мальчика про гостиницу. А что делать, если палатку поставить негде, и дров нет, и вообще сырость везде.
21.30 – Не снимая гидрокомбинезона, перешёл вброд протоку, забитую гниющей рыбой, и побрёл по чёрным лужам в поисках ночлега. За спиной рюкзак, из которого течёт струйка воды и торчат вёсла. Когда набрёл на отель, то сомнения шевельнулись внутри. Кованая ограда и зеркальные стекла. Пластиковые окна и ряд дорогих автомобилей, не оставляющих никаких сомнений, кто здесь ночует. Когда я глянул на своё отражение в двери, то сердце сжалось от увиденного. А когда охрана открыла мне дверь, то стало ясно, что и шага внутрь я сделать не смогу. Недельная небритость на лице. Грязный гидрокомбинезон и такой же вонючий, протекающий рюкзак за спиной. А за порогом – нежно-голубой палас с длинным ворсом, картины на стенах в дорогих рамах и блестящие перила лестниц, уходящих куда-то в фешенебельную высь. Но деньги делают своё дело. И с днём рождения поздравили, и кофе предложили, а я стою на самом краю порога и боюсь сделать шаг по паласу в резиновых сапогах, вымазанных порченой рыбой и чёрной водой из местных луж. И с рюкзака уже натекло, и струйка с порога пошла на палас. А стены белоснежные с серебряным отливом. Я беру рюкзак в охапку и в сапожищах поднимаюсь по зеркальной лестнице в свой номер. Открываю дверь и замираю на входе со своей ношей в руках. Голубой палас с длинным ворсом покрывает весь пол. Дорогие портьеры и люстры. Ослепительные стены и шикарная мебель. Белоснежное бельё на постели и кожаные кресла. Отодвинул сапогом палас и поставил на пол рюкзак. Запер дверь изнутри и… начал готовить место для жизни. Палас засунул под кровать. Достал из рюкзака верёвки и, зацепив их за систему отопления, стал развешивать для просушки свои вещи. Оболочки катамарана и поплавки отнёс в душевую кабину. А там три голубых полотенца, дорогой шампунь, и всё блестит. В шикарной душевой кабине вымыл с шампунем оболочки и поплавки катамарана. Песок и траву с пола выгреб горстями, а вот запах от одежды не подлежит описанию. Но вскоре весь номер был завешан выстиранным бельём и снаряжением. Неистребимый запах дарёного копчёного гольца удалось загасить американской гермоупаковкой, а остальное завернул в гидрокомбинезон и приготовил к выносу на помойку.
Проблема в том, что чистой, без запаха одежды для выхода в цивилизацию не сохранилось. Как, впрочем, и обуви тоже.
11 августа.
09.00 – Голубым полотенцем из ванной комнаты вытер лужи на полу. Приборка в номере сделана быстро и тщательно. Палас – на место и с люстры уже ничего не свисает. Выбрит, вымыт и переодет в чистое. Мусор – на помойку и за авиабилетами.
10.00 – Всё сложилось удачно. Вылет в Москву сегодня в 17.40. Ил-96.
Полетели домой.