Продолжение
17.
Фёдор с большим волнением ожидал приезда господ. С одной стороны, его очень тянуло пойти к «ангелочку» и придушить его собственными руками. Особенно это желание усиливалось, когда он видел, что его мама украдкой плачет после любой беседы с Дуняшей.
Можно сказать, что возвращение памяти к Дуняше никак не происходило. Ей нужно было знакомиться со всеми наново, из рассказов матери и сестры узнавать о своей прежней жизни. Имя «ангелочка» все, не сговариваясь, не употребляли, чтобы не пробудить каких не надо воспоминаний.
С другой стороны, Фёдору хотелось забыть всё как страшный сон, взять своих близких и уехать отсюда далеко-далеко, чтобы совершенно ничего не напоминало обо всех этих последних годах. Он готов был и сам потерять память, подобно Дуняше, полагая это наилучшим для себя выходом.
Меж тем Дуняша хорошо вспоминала мастерство рукоделия. В её руках коклюшки вновь стали мелькать с поразительной быстротой. И уже к вечеру дня прибытия купчихи Куприяновой был готов для неё большой кружевной воротник.
- Не пропадёт наша Евдокиюшка, не пропадёт, - рассматривала мать белоснежные узоры вологодских кружев.
- Благодарствую, маменька, - раскраснелась Дуняша от похвалы.
На дворе раздался шум колокольчиков, и все трое приникли к окошку, увидев, что к крыльцу подъезжает возок и из него вываливается прямо в руки Матвеича купчиха Куприянова. Вскоре по лестнице зашумело её широкое платье и громкий властный голос произнёс:
- Фёдор-то тут? Давай-ко их ко мне всех сейчас же. Да обожди с чаем. Всё потом, потом. Сыта я.
Фёдор с сестрой и матерью, не дожидаясь особенного приглашения, прямо из людской стали подниматься вслед за купчихой в гостиную. Куприянова уже расположилась в кресле, освободившись от салопа и сменив его на белую пушистую шаль.
- Давайте-ко, садитесь-ко рядочком вот тут, в углу.
Дождавшись, когда все трое уселись, купчиха торжественно встала, крупно перекрестилась на иконы и сказала:
- Объявляю вам благословение и волю старца. Чтобы никакой вражды и самовольных действий к знаемому нами лицу не было принято. Понял ли, Фёдор?!
Фёдор согласно, но недоумённо кивнул. Он полагал, что будет сообщён какой-нибудь хитрый план, чтобы наказать коварного лгуна.
- Не строй мне тут глаз. Я, может быть, больше тебя хочу расправы и возмездия. Но старец запретил настрого. Говорит, не сметь ни под каким поводом ничего предпринимать. Всё оставляем на волю Божию. Ну, креститесь на образа с обещанием. Все трое креститесь.
Мать и сын перекрестились с неохотой, а Дуняша перекрестилась, совсем не понимая, чему и зачем даёт обет.
- Ну и ладно. Идите к своим делам, а мне отдохнуть надобно, - и купчиха заразительно зевнув, махнула на них плавно ладонью и, крикнув горничной: - Банька готова?! - отправилась в спальню.
- Готова, готова, барыня. Хоть сейчас извольте.
- Ну, иди, чистое всё туда неси, да распорядись ужин накрыть лёгкий. После баньки-то не хочется тяжелого. Да киселька овсяного не забудь и морошки мочёной.
И купчиха, снова основательно зевнув и шурша юбками, окончательно скрылась в проёме дверей.
Спалось Катерине Петровне после баньки так сладко, как давно она уже не спала. И снился ей сон. Странный сон. Будто она сидит у ручья, ручей прозрачный такой, на дне белый песочек. В ручье плавает рыбка, красивая, цветная. А тут к этой рыбёшке кидается щука, хочет съесть. Катерина Петровна хватает палку и бьёт по воде, и щука уплывает в страхе, а рыбку выбрасывает на берег, и та превращается в девушку. Девушка стоит к ней спиной, лица не видать. На том и проснулась. Но после сна было у неё на душе как-то легко, как будто короста какая отодралась от души.
- Не поехать ли мне к Молотилову? Хоть он сейчас и в делах кипучих, а всё минутку мне уделит, да и его молчальница, может быть, разумение к моему сну приложит.
Купчиха позавтракала горячим шоколадом со свежеиспеченным рогаликом. Потом, махнув рукой на всякие воздержания, приказала с кухни ещё тёплых рогаликов и, разрезав их, щедро намазала поверх тающим прямо на белой мякоти сливочным маслом и принялась уплетать, запивая чаем и «прикусывая» всё это на серебряной ложечке вишнёвым вареньем. «Усидев» так ещё пару чашечек чаю и придя в совершенное довольствие, приказала запрягать к Молотилову.
У Молотиловых и без неё был переполох. Сегодня утром сообщилось известие о беременности дочки Молотилова, и вся семья в радости бессвязно перемещалась по дому то там, то сям, восклицая: «Радость-то какая!»
- Радость-то какая! - взревела со всеми в тон купчиха Куприянова, и, поймав в свои медвежьи объятия Молотилова, принялась его тискать как ребёнка.
- Отпусти, задушишь, - пытался вырваться от неё старинный друг, и, наконец, всё же вырвался. Однако «медведица» тут же поймала его тишайшую супругу. Та только пищала в её крепких руках, не в силах освободиться. В конечном итоге Молотилов отбил-таки свою жену, и вся утомлённая рать, включая молодых, приземлилась за круглым столом в столовой, который мгновенно был накрыт хрусталями, белоснежным текстилем и всевозможной красотой с шампанским.
Разгоревшийся Молотилов, давно мечтавший о внуках, сам, подобно купчихе Куприяновой, вскричал тост, высоко подняв бокал с шампанским и беспорядочно призывая к вниманию неутихающих домашних:
- За будущего наследника!
- Или наследницу, - некстати или же кстати вставила купчиха и залпом опрокинула своё шампанское.
- Да, что ж ты, матушка, шампанское аки водочку хлещешь, надо бы манерно пригубливать.
- Пусть твоя тихоня пригубливает. А я – женщина широкая, и мне это ни к чему, - на этих словах купчиха так же лихо опрокинула и второй бокал, который ещё после первого ей сразу наполнили. Закусив шампанское нежнейшей селёдочкой, Куприянова потянулась и за третьим бокалом.
- Да кто же шампанское селёдкой-то закусывает! - снова не удержался Молотилов.
- А, ты, братец, селёдку-то на стол не ставь тогда. Да и что у тебя это такое! Без замечаний гостье, ну, никак. То не так пьёшь, то не тем закусываешь! Тут и аппетиту-то не будет вовсе никакого! - и купчиха тут же опрокинула третий бокал.
- Пал Петрович, да что же это ты, и впрямь, разворчался. Кушайте, кушайте, дорогая наша и любезная Катерина Петровна! Вы у нас за столом – красота и экзотика, и цветок луговой.
- То-то! Да шутю я, дорогая моя, - и розовая купчиха полезла к супруге Молотилова обниматься, по дороге опрокинув широким рукавом и свой бокал и саму бутылку с шампанским, которую лакей опрометчиво не успел убрать из-под её руки.
После шумного обильного импровизированного застолья супруги Молотиловы провожали Катерину Петровну к дверям, спросили, к чему был её ранний визит.
Та, понимая, что на пороге сны не рассказывают, да и не к месту это было вовсе, махнула рукой:
- Да так, что-то захотелось вот. Нас, баб, разве поймёшь? – И, ещё раз крепко обняв обоих супругов, поехала домой.
Дома её ждала стеснительная Дуняша с подношением – кружевным воротником.
- Вот, барыня, примите в благодарность, - пунцовая Дуняша протянула ей кружевное чудо.
- Ой, девка, цены нет твоим рукам золотым! А дай я тебя поцелую! - и купчиха прижала тростинку-Дуняшу к себе и вдруг расслышала, как тонко бьётся внутри её лёгкое сердечко. «Чисто, как у цыплёнка», - подумала она, и стремительная, какая-то сладостная жалость пронзила сердце «медведицы».
- Ну, спаси тя Христос, рукодельница. Иди уж. За подарок спасибо. Иди-иди, - выпроваживала купчиха Дуню из комнаты, не желая, чтобы та видела её нахлынувшие слёзы.
Продолжение следует