Романс «Тебя любить, обнять и плакать над тобой» в исполнении Валерия Агафонова - это бриллиант не только в его творчестве, но и во всей культуре русского романса. С полной уверенностью можно утверждать, что лучшего исполнения этого романса на сегодня пока нет.
Очень близко к шедевру Валерия Агафонова звучит этот романс в исполнении Евгения Дятлова (р. 1963 г.), Андрея Свяцкого и Андрея Павлова.
В 1965 г. поэт и переводчик Анатолий Константинович Передреев (1932-1987) посвящает своему другу Вадиму Валериановичу Кожинову (1930 – 2001) критику, литературоведу и публицисту следующее стихотворение:
Как эта ночь пуста, куда ни денься,
Как город этот ночью пуст и глух...
Нам остается, друг мой, только песня —
Еще не все потеряно, мой друг!
Настрой же струны на своей гитаре,
Настрой же струны на старинный лад,
В котором все в цветенье и разгаре —
«Сияла ночь, луной был полон сад».
И не смотри, что я не подпеваю,
Что я лицо ладонями закрыл,
Я ничего, мой друг, не забываю,
Я помню все, что ты не позабыл.
Все, что такой отмечено судьбою
И так звучит - на сердце и на слух, -
Что нам всего не перепеть с тобою,
Еще не все потеряно, мой друг!
Еще струна натянута до боли,
Еще душе так непомерно жаль
Той красоты, рожденной в чистом поле,
Печали той, которой дышит даль...
И дорогая русская дорога
Еще слышна - не надо даже слов,
Чтоб разобрать издалека-далека
Знакомый звон забытых бубенцов.
Чувства, которые рождает романс «Сияла ночь, луной был полон сад» переполняют душу русского человека, той необыкновенной красотой, которая может родиться только на Русской Земле и может быть понятна только русскому человеку.
История этого романса достаточно хорошо известна, благодаря музе которой он посвящен – Татьяне Андреевне Берс (1846 – 1925), младшей сестры Софьи Андреевны, жены Льва Николаевича Толстого.
В 1867 г. Татьяна Андреевна вышла замуж за своего кузена юриста Александра Михайловича Кузьминского и в конце своей жизни написала воспоминания «Моя жизнь дома и в Ясной поляне», где в главе 16 «Эдемский вечер» она в частности пишет:
«В одно из майских воскресений в Черемошне (Щекинский район Тульской обл.) собралось довольно много гостей: Мария Николаевна с девочками, Соловьевы, Ольга Васильевна, Сергей Михайлович Сухотин, свояк Дмитрия Алексеевича, и Фет с женой.
Обед был парадный. Порфирий Дементьевич уже, поставив тарелку перед Дарьей Александровной, хлопотал у стола, не переставая говорить глазами, так как лакеи должны были быть немы.
Афанасий Афанасьевич оживлял весь стол рассказами, как он остался один, Мария Петровна уехала к брату, и он хозяйничал с глухой, старой экономкой-чухонкой, так как повар был в отпуску, и учил ее делать шпинат. А она приставит ладони к уху и повторяет:
- Не слишу.
Тогда я кричу из всех сил:
- Уходите вон! И сам делаю шпинат.
Все это Афанасий Афанасьевич представлял с серьезным видом, в лицах, тогда как мы все смеялись.
Я не знала за ним такой способности подражания. Милая Марья Петровна умильно глядела на мужа и говорила: - Говубчик Фет сегодня очень оживлен. Дарья Александровна, он любит бывать у вас в Черемошне.
После обеда мужчины пошли курить в кабинет.
Марья Николаевна села в гостиной играть в четыре руки с Долли. А мы, кто на террасе, кто в гостиной, слушали музыку. Когда они кончили, Долли стала наигрывать мои романсы, и меня заставили петь. Так как мы остались одни женщины, то я с удовольствием исполнила их просьбу. Как сейчас помню, я пела цыганский романс «Скажи зачем», и вдруг слышу втору мужского голоса - это был Дмитрий Алексеевич. Прерывать пение было и жалко и неловко. Все вернулись в гостиную. Мы продолжали дуэт. Окончив его, я думала больше не петь и уйти, но было невозможно, так как все настойчиво просили продолжать.
Мне было страшно петь при таком большом обществе. Я избегала этого. При том же я боялась критики Фета.
Ведь он так много слышал хорошего пения, хороших голосов, а я неученая, - думала я.
Мой голос дрожал вначале, и я просила Дмитрия Алексеевича подпевать мне. Но потом он оставил меня одну и только называл один романс за другим, которые я должна была петь. Долли аккомпанировала мне наизусть.
Уже стемнело, и лунный майский свет ложился полосами на полутем-ную гостиную. Соловьи, как я начинала петь, перекрикивали меня. Первый раз в жизни я испытала это. По мере того, как я пела, голос мой, по обыкновению, креп, страх пропадал, и я пела Глинку, Даргомыжского и «Крошку» Булахова на слова Фета. Афанасий Афанасьевич подошел ко мне и попросил повторить. Слова начинались:
Только станет смеркаться немножко,
Буду ждать, не дрогнет ли звонок.
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидеть вечерок.
Подали чай, и мы пошли в залу. Эта чудная, большая зала, с большими открытыми окнами в сад, освещенный полной луной, располагала к пению. В зале стоял второй рояль. За чаем зашел разговор о музыке. Фет сказал, что на него музыка действует так же сильно, как красивая природа, и слова выигрывают в пении.
- Вот вы сейчас пели, я не знаю, чьи слова, слова простые, а вышло сильно. И он продекламировал:
Отчего ты при встрече со мною
Руку нежно с тоскою мне жмешь?
И в глаза мне с невольной тоскою
Все глядишь и чего-то все ждешь?
Марья Петровна суетливо подходила ко многим из нас и говорила:
- Вы увидите, что этот вечер не пройдет даром говубчику Фет, он что-нибудь да напишет в эту ночь.
Пение продолжалось. Больше всего понравился романс Глинки: «Я помню чудное мгновенье» и «К ней» - тоже Глинки на темп мазурки. Обыкновенно этот романс аккомпанировал мне Лев Николаевич и замечательно хорошо. Он говорил: «В этом романсе и грация, и страсть. Глинка написал его, бывши навеселе. Ты хорошо поешь его». Я была очень горда этим отзывом. Он так редко хвалил меня, а все больше читал нравоучение.
Было два часа ночи, когда мы разошлись. На другое утро, когда мы все сидели за чайным круглым столом, вошел Фет и за ним Марья Петровна с сияющей улыбкой. Они ночевали у нас. Афанасий Афанасьевич, поздоровавшись со старшими, подошел, молча ко мне, и положил около моей чашки исписанный листок бумаги, даже не белой, а как бы клочок серой бумаги.
- Это вам в память вчерашнего эдемского вечера.
Заглавие было – «Опять».
Произошло оно оттого, что в 1862 году, когда Лев Николаевич был еще женихом, он просил меня спеть что-нибудь Фету. Я отказывалась, но спела.
Потом Лев Николаевич сказал мне: «Вот ты не хотела петь, а Афанасий Афанасьевич хвалил тебя. Ты ведь любишь, когда тебя хвалят».
С тех пор прошло четыре года.
- Афанасий Афанасьевич, прочтите мне ваши стихи - вы так хорошо читаете, - сказала я, поблагодарив его. И он прочел их. Этот листок до сих пор хранится у меня.
Напечатаны эти стихи были в 1877 году - десять лет спустя после моего замужества, а теперь на них написана музыка.
Стихи несколько изменены. Приведу текст, который был мне поднесен:
«ОПЯТЬ»
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна - любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб только, дорогая,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь.
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в ласкающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
А. Фет.
Я переписала эти 16 строк с описанием вечера Толстым.
Стихи понравились Льву Николаевичу, и однажды он кому-то читал их при мне вслух. Дойдя до последней строки: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой», - он нас всех насмешил:
- Эти стихи прекрасны, - сказал он, - но зачем он хочет обнять Таню? Человек женатый...
Мы все засмеялись, так неожиданно смешно у него вышло это замечание.
Странный человек был Афанасий Афанасьевич Фет. Он часто раздражал меня своим эгоизмом, но, может быть, я была и не права к нему. Мне всегда, с юных лет, казалось, что он человек рассудка, а не сердца. Его отношение холодное, избалованное к милейшей Марье Петровне меня часто сердило. Она, прямо как заботливая няня, относилась к нему, ничего не требуя от него. Он всегда помнил себя, прежде всего. Практичное и духовное в нем было одинаково сильно. Он любил говорить, но умел и молчать. Говоря, он производил впечатление слушающего себя.»
Какое впечатление на Фета могло произвести пение двадцатилетней Татьяны Андреевны можно прочитать у Л.Н. Толстого в романе «Война и мир». Главную героиню которого, «Наташу Ростову», Лев Николаевич, по его собственному заявлению, писал, в том числе, и с Татьяны Берс.
«… Когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили и только наслаждались этим необработанным голосом, и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственность, нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пения, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его».
Какие ассоциации рождались в душе Фета, под чарующим воздействием этого нетронутого академизмом девственного голоса, можно только догадываться. Но вот на то, что строки, вдохновленные этим пением, представляют собой несомненную параллель пушкинскому «Я помню чудное мгновенье...», многие исследователи творчества Фета считают безусловным.
В обоих стихотворениях говорится о двух встречах, двух сильнейших, повторных впечатлениях. «Два пения» Татьяны Берс, пережитые Фетом, и дали в соединении тот поэтический импульс, в котором личность певицы, ее пение, покорившее поэта, оказались неотделимыми от того любимейшего фетовского романса, который звучал в ее исполнении: «И вот опять явилась ты» — «И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь». Так родилось одно из самых прекрасных стихотворений Фета о любви и музыке — «Сияла ночь...», в котором фетовская музыкальность получила импульс от пушкинского лирического мотива, пережитого и «высказанного» толстовской героиней.
Есть и еще одна параллель стихотворения Фета с пушкинскими произведениями. Речь идет о «Египетских ночах» и знаменитой импровизации о Клеопатре. Начало ее звучит так:
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир...
Сходство с началом стихотворения Фета очевидно: тот же глагол («сиял»), та же синтаксическая незавершенность первой строки, и там и здесь речь идет о музыке. Есть и идея, которая является общей для двух произведений. Главным героем повести Пушкина является Импровизатор. Он в порыве вдохновения создает великолепные шедевры, которые покоряют и поражают публику. Именно эта неповторимость, сиюминутная вдохновенность вдыхают жизнь в строки. Ведь жизнь столь же быстротечна. Ни одна ее минута не повторяется дважды. Каждая из них уникальна. То же мы видим и в стихотворении Фета, а равно и в описании Толстого. Именно импровизационность, неповторимость звучания так покоряют слушателя. Именно это заставляет Фета и через четыре года помнить столь восхитившее его исполнение. В нем отобразилась самая суть жизни, которая импровизационна в своей основе.
Стихотворение Фета «Опять» является одним из самых ярких примеров философской лирики поэта. В нем отразилось не только конкретное событие, поразившее автора, но и его взгляд на природу и человека как на неразрывное единство. Стихотворение, обращаясь к пушкинским строкам, говорит об абсолютной ценности каждого мгновения, об уникальности каждой прожитой минуты.
То, что между написанием самого стихотворения и его публикацией прошло достаточно большой интервал времени, есть основание считать, что первая публикация была не в 1877 г., а 1883 г., связано с тем, что Фет продолжал работать над стихотворением, что нашло свое отражение в переписке с Львом Николаевичем.
Варианты автографа-тетради (в квадратные скобки заключены отвергнутые автором черновые варианты.).
Первая строка:
«[Царила] ночь. Луной был полон сад, - лежали» (окончательный вариант строки – такой же, как в печатном тексте);
Вариант шестой строки (в письме графу Л.Н. Толстому):
«Что ты одна любовь и нет любви иной».
Первый вариант седьмой строки:
«И так хотелось жить, чтоб вечно, дорогая»; второй - «И так хотелось жить, чтоб только, дорогая» (этот вариант содержится и в автографе из письма графу Л.Н. Толстому»);
Одиннадцатая строка:
«И [раздается вновь] во вздохах этих звучных» (окончательный вариант строки – такой же, как в печатном тексте);
Пятнадцатая строка:
«Как только веровать в ласкающие звуки» (этот вариант содержится и в автографе-тетради, и в письме графу Л.Н. Толстому).
(См. варианты в изд.: Фет А.А. Вечерние огни. С. 442).
Таким образом, первый вариант стихотворения имел следующий вид:
Царила ночь. Луной был полон сад, - лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна любовь и нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб вечно, дорогая
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь.
И [раздается вновь] во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в ласкающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
Как видим, оно несколько отличается от того, которое приводит Татьяна Андреевна в своих воспоминаниях. Скорее всего, к моменту написания своих мемуаров записка Фета была ею утеряна и она воспроизводила его отредактированную автором версию по какому-либо печатному изданию.
Сегодня бытует мнение, что это стихотворение написано 2 августа 1877 г., хотя Татьяна Андреевна однозначно указывает на 1877 г., как на год его первой публикации через 11 лет после её замужества.
События, описываемые ею в «Эдемском вечере», происходили накануне письма отправленного Толстым с описанием, как стихотворения, так и самого вечера. По её словам Толстой ответил на него 25 мая 1866 г. Если Толстой в это время находился в Ясной Поляне, то интервал между письмами мог быть от трех до семи дней. Следовательно, «Эдемский вечер» проходил между 18 и 22 маем.
Татьяна Андреевна уточняет, что вечер проходил в воскресенье. В 1866 году в мае воскресенье выпадало на 6, 13, 20 и 27 число. Следовательно, стихотворение «Опять» было написано 20 мая 1866 г.
К сожалению менее известен композитор, который переложил замечательные слова Фета на музыку и которая на сегодня считается лучшим музыкальным воплощением этого романса. По сохранившейся публикации 1911 г. известно только его имя – Николай Ширяев. Никаких биографических сведений о нем на сегодня, к сожалению нет.
К этому стихотворению писали музыку и другие композиторы: Б.В. Гродзкий (1891), А.Н. Алфераки (1894), Г.Э. Конюс (1898), М.Н. Офросимов (1901), Е.Б. Вильбушевич (1900-е гг.), но они не смогли передать музыкальный настрой фетовских строк так, как это удалось Ширяеву, поэтому и оказались на сегодня не востребованными.
Валерий Агафонов исполнял этот романс в музыкальном оформлении именно Николая Ширяева.
В этом исполнении удивительным образом слились таланты трех человек, одарив нас неисчерпаемым родником чувства прекрасного, возвышенного, непреходящего. Этот романс в исполнении Валерия Агафонова, я думаю, еще долгое время будет оставаться непокоренной вершиной РУСКОГО РОМАНСА.