43.
Десять тонн за двадцать восемь часов! Переливание воды всех измордовало и всем осточертело. Результат оказался нулевым.
А почему, собственно, нулевым? Двадцать восемь часов надежды! Двадцать восемь часов веры в спасение!
И вот отчаяние.
Как расшевелить людей? Опереться не на кого.
Замполит сдал. Идей не предлагает. Не рождаются у него идеи. Он не специалист. Он организатор. Нахватался верхов. Оратор.
Полный, с одышкой, ещё недавно он розовел лицом, когда поднимался с кормовых, теперь нижних отсеков в первый. Маленькие глаза его загорались, и зычным голосом он вещал о моральном состоянии, о том, что люди предоставлены сами себе, и всё пущено на самотёк.
- Сижу это я у себя, Пётр Васильевич, в каюте, работаю, и сквозь сон слышу, как матросы в отсеке матом ругаются. Я специально не вышел. Дай, думаю, погляжу, остановит ли кто-нибудь их, сделает замечание, призовёт к порядку? И что вы думаете, товарищ командир? Ни одна бл... Прошу прощения, ни один офицер, ни один мичман не посчитали нужным! Какая уж тут воспитательная работа?
Возмущённо пыхтел:
- Слышал разговор минёра со штурманом. При личном составе вслух высказывают мысль, что теперь вряд ли нас извлекут отсюда в живом виде... Я им напоминаю, что матросы все ваши мысли не только слышат, но и читают! По вашим глазам читают, по манере поведения. И заражаются от вас же неверием. А они не понимают.
Теперь сник. Здоровья не хватило. Или воли? Лицо отекло. Пугали неподвижные, лишённые живого блеска глаза. Они стали так непроницаемы, что даже трудно определить их цвет. Только усами обвисшими шевелит.
Старпом держится. Взбадривает народ, чувствуя ответственность. Крупно проштрафился. Вину искупает...
Самостоятельно мыслящий человек и способен принимать решения. А вот смотри ты... Допустил преступное разгильдяйство. Глупость каждый может сотворить. А всё та же гонка. Оглядываться и раздумывать некогда. Это, мол, дела второстепенные... Потом выясняется, что они и есть наиглавнейшие. Выяснилось, да поздно.
«Я готов понести любое наказание».
Наказание... Слово-то какое. Детский сад.
Механики на высоте. Казалось, что их промасленные организмы не могут жить без запахов солярки и ржавого железа. Что-то передувают, перепускают, переливают. Люди у них заняты.
И доктор не унывает. А что ему? Для него жизнь не жизнь, а так, физиологический процесс.
Голова раскалывается пополам от угарного газа. Стучат в висках молоточки. Уже не помогает анальгин.
Холод собачий. Только у приборов дожига водорода чуть теплее. На их раскалённых от химической реакции платиновых катализаторах окисляется выделяемый аккумуляторами водород. Надо следить, чтобы их металлические шторки были открыты.
Воздух перенасыщен зловонием и отравлен. Вентиляцию так и не наладили. Жизненные силы экипажа на пределе. Вахтенные в отсеках засыпают. Из последних усилий приходиться держать организацию. Вахту несут добровольцы.