Глава четвёртая
Киев. Май 1941год.
Андрей Штольцман не раз за время прохождения демонстрации пожалел, что взял с собой сына. Пятилетний Лёва так был обрадован, когда отец сказал, что с ним пойдёт на демонстрацию, но стоило пройти в колонне заводчан несколько кварталов, как малыш стал жаловаться на усталость. Пацану, конечно же были интересны эти массовые уличные шествия с красными флагами и атрибутикой, от которых рябило в глазах, но усталость давала знать о себе. Правда малышу надоело всякий раз отвечать на вопросы заводчан, что он сын Андрея Штольцмана, что ему пять лет и когда вырастет, будет токарем или сварщиком.
«И почему только мальчишки со двора хвастались тем, что могли пойти на парад, где можно увидеть танки, пушки, шагающих строевым шагом красноармейцев. Понятно, что отцы их могли взгромоздить себе на плечи, и они могли увидеть все эти красоты. А папке этого нельзя было делать. Он выполнял партийное поручение – нёс плакат с одной ручкой, который был больше похож на лопату для уборки снега».
Но отец не мог взять на плечи Лёвку. Он, действительно нёс портрет члена Политбюро, и всякий раз секретарь парткома делал ему замечание за то, что у него товарищ Молотов скосился набок или его несут не слишком высоко.
Сам Андрей Штольцман с удовольствием припрятал бы где-нибудь в парадной портрет товарища Молотова, а после демонстрации использовал бы древок как черенок для лопаты. Но об этом и подумать было страшно. Обвинения по статье 58 щедро раздавались гражданам органами внутренних дел особенно после таких демонстраций, где случайно сказанное ироничное или вульгарное слово расценивалось как оскорбление советского праздника и коммунистических вождей, и в конечном счёте как измена родине.
-Шо, Андрюха, задолбался товарища Молотова тащить? – услышал Андрей возле своего уха и от неожиданности съёжился.
- А это ты? – успокоился он, когда возле себя увидел своего заводчанина кузнеца Ивана Мулявку.
Лицо приятеля казалось загорелым, хотя весеннем солнце сорок первого не давало столько тепла для загара. Иван был алкоголиком. Об этом знали все заводчане, но придраться к нему не могли, ни начальство, ни идейные трезвенники. Он пил, как он часто заявлял, во внерабочее время и только под «гарнесеньку» закуску. Бывало, что и гарнесенька закуска у него появлялась и во время обеденного перерыва, и тогда ему приходилось несколько изменять своим принципам. Иван мог держаться на ногах и трудиться так, что редко кто мог определить его нелёгкое состояние. Иногда он мог себе позволить и выпить больше своей нормы. Тогда он просил кого-то из приятелей «сховать» его от чекистов. Чекистами он называл всех, кто мог донести на него начальству о его нетрезвом состоянии. Больше всех Мулявка доверял Андрею Штольцману.
«Ты самый лучший жид всех времён и народов», - всякий раз в сердцах заявлял Иван, когда Андрей прятал его в кладовой, ключ от которой начальство доверяло ему. В кладовой он час-другой отсыпался, а потом принимался за работу. Иван Мулявка уважал Андрея, но не мог сдружиться с ним. Слишком разными людьми они были.
- Когда же закончится это шествие? – спросил Мулявка, всем своим видом показывая нетерпение к затянувшейся демонстрации.
- Ваня, ты не очень проявляй свою пролетарскую несознательность. Парторг итак за тобой от костёла, что на Красноармейской до самой Бессарабки не спускал с тебя глаз, - сказал Андрей, стараясь не оборачиваться к собеседнику.
- Вот, сука. А я как раз за польской церковью успел отхлебнуть. Холодновато шось, хотя на дворе май месяц.
- Ну, смотри не подходи к нему близко, а то почует запах.
Иван ухмыльнулся, махнув рукой, и приподнявшись на цыпочки, с философским видом буркнул в ухо Андрею:
- Я гребу тех, кто выше меня ростом. И вообще Андрюха, я знаю одну хорошую парадную на Андреевском спуске. Завалим туда и отметим праздник усiх трудящихся.
- Не могу, Иван. Пацан будет хныкать, - Андрей кивнул на Лёвку.
- Не будет хныкать, ручаюсь, - Иван постучал себя по груди, глаза его казалось, выйдут из орбит.
После демонстрации Андрей сдал портрет Молотова секретарю парткома, бережно уложив плакат в кузов полуторки.
Иван достал из-за пазухи леденцового петушка и протянул его Лёвушке.
- Будешь хорошо вести себя, ещё получишь, - строго, но c улыбкой сказал он малышу.
Они расположились на подоконнике, на бельэтаже старинного дома. Отсюда во всем великолепии просматривалась Андреевская церковь.
Лёвка стоял лицом к окну и, посасывая леденец, рассматривал церковь. Иван поражал Андрея своими способностями по сервировке «стола». На подоконнике в течение нескольких секунд появилась бутылка самогонки, две рюмки, солёные огурцы с квашеной капустой, сало с мясными прожилками, цибуля, жареный карась, две большие вареные картофелины, несколько ломтиков хлеба. Андрей удивленно смотрел на приятеля, поражаясь как тот доставал продукты из недр своего плаща, вид которых мог вызвать аппетит даже у сытого человека.
Иван хлопнул в ладоши, оглядев импровизированный стол и улыбнувшись Андрею, гостеприимно вытянул две руки, приглашая присоединиться к предстоящей трапезе. Он ловкими движениями разлил в две рюмки самогонной водки.
- Ну, шо? – обратился он к Андрею.
Услышав шаги на верхнем этаже, Иван напряг слух, а потом торжественно произнёс:
- За нашего отца, товарища Сталина!
Андрей взял поспешно рюмку и осторожно чокнулся с Иваном.
- Правильный тост! За товарища Сталина!
Приятели выпили. Иван, выпив рюмку, скривился.
- Надо же, - усмехнулся Андрей, - каждый раз пьёшь, как будто б впервые.
Иван махнул рукой.
- Всё равно, за товарища Сталина хорошо пошла, - сказал он шепотом.
Вновь на ступенях послышались шаги. Показалась пожилая женщина. Она медленно спускалась по лестнице. Увидев приятелей, она приподняла брови, вероятно удивившись появлению незнакомцев в подъезде. Иван приготовился к извинениям за вторжение в чужие владения, но женщина, увидев замешательство Ивана, улыбнулась:
- С праздников, хлопцы!
Андрей слегка поклонился.
- Спасибо Вам! – Иван приложил ладонь к груди,- С праздником Вас! Хай Вам всегда щастит. Выпейте с нами!
- Спасибо Ванечка, - улыбнулась женщина.
Иван раскрыл рот от удивления.
- Вы знаете моё имя?!
- Ну, как можно не звать такого добряка. Ты ведь каждый праздник отмечаешь у нас в парадной.
Иван вмиг наполнил рюмку и предложил женщине.
- Ой, голова моя – два уха, - извинился Иван, - вы ведь нам стаканчики давали на ноябрьские. Выпейте с нами, не откажите в милости.
- Неудобно как-то перед малышом, - попыталась отказаться она.
- Мы ведь культурно отдыхаем, - оправдался Иван, - не матюкаемся, и тосты говорим правильные.
- Ну, если так, - женщина взяла рюмку, - малыш, чтобы не было войны.
Она выпила залпом и, поблагодарив приятелей, направилась к выходу из подъезда. Наступила молчание. Слышно было, как Лёвка посасывал леденцовой петушок, у которого уже растворилась голова.
- А шо это она про войну заговорила? – шепотом спросил Иван Андрея.
- Тост неплохой, но что-то многие нынче говорят про это.
Иван покачал головой, прищурив глаз, показывая, что он задумался о войне.
- Ты заметил, и генерал на параде уж больно интересно говорил.
- Кирпонос?
- Он самый. И в кинофильме «Трактористы» шось много говорят о войне.
Андрей махнул рукой.
- Смотрел я этот фильм и не раз. Ничего особенно.