Тункинские Гольцы Восточного Саяна. Среднее течение ручья Безымянного. Небольшой посёлок разведчиков Саган-Сайрского отряда Мондинской ГРП (геологоразведочной партии). На не сильно высокой первой террасе правого берега, среди двухметровых снегов, аккуратно расчищенных в жилой зоне, виднелись «Белый дом» (дом начальника отряда, совмещённый с камеральным помещением во второй половине), сдвоенная общага (справа для ИТР, слева для рабочих), столовая, просторная баня, технические помещения.
Стояло полное безветрие, а так как температура перевалила за минус сорок, то дымы из железных труб уходили в небо строго вертикально стройными чуть-чуть колеблющимися змейками и только на уровне окрестных перевалов по высоте начинали расслаиваться в тонкие горизонтальные слоистые «облачка». Тайга на переходной зоне к границе леса выглядела хиловато-поредевшей: заваленными вниз ветками лиственниц и редких сосенок со свисающими тут и там «сетями» заиндевелого мха; согнутыми снегом в дугу тоненькими и чахлыми берёзками и осинками; сугробами округлых «кустов» кошкарника и рододендрона; звенящей морозной тишиной еле слышно нарушаемой мерным тарахтением дизель-станции – чем-то в совокупности визуального восприятия она ассоциировалась толь с небезызвестным «миром белого безмолвия» Джека Лондона, толь с берендеевским царством.
До Нового Года оставалось ровно пятнадцать суток.
Солнце достигло обеденного максимума.
Молодой начальник отряда Александр Травин, всего-то как три года назад закончивший обучение в Иркутском политехническом институте, за большим рабочим столом у окна камералки сосредоточенно вычитывал последние главы годового отчёта, периодически делая пометки или красным, или синим, или черным карандашами. Маркшейдер и два техника-геолога, буровой мастер и взрывник уже завершили свою часть работы и неторопливо и почти бесшумно резались в карты в противоположном углу, стараясь не мешать. На полке, на грани ощущения звука, вещал что-то за «жизнь на большой земле» старенький ВЭФ. Две лампы (потолочная «люстра» и настольная в зелёном абажуре а-ля «лампа Ильича») светили вполнакала и изредка заметно мерцали. Соляры оставалось немного. Зимник занесло постоянными буранами и надеяться, что до Нового подвезут топливо, не приходилось. В связи с этим дизель-генератор работал едва на треть своей мощности. Как и не приходилось надеяться на пополнение продовольствия, почту, письма, а уж тем более на новогодние «подарки» от начальника партии Рогочёва, хотя последнее было неочевидным на уровне надежды.
Александр перевернул последнюю страницу предпоследней главы и только собрался спокойно перекурить это дело, как дверь в камералку с грохотом распахнулась, и в помещение ввалился, сопровождаемый клубами морозного тумана, дизелист Вася. Высокий, худой, нескладный, одетый абсолютно нелепо – сварочные широченные и перепачканные маслами грубые брезентовые штаны; рваный и когда-то зелено-красного цвета свитер с вывязанными оленями, с рогами, переплетёнными в брачной стойке, из дыр и растянутого ворота которого виднелся десантный тельник; в замурзанном с латками-заплатками китайском синтепоновом «пуховике» остаточно бледно-фиолетового цвета; в расхристанной вытертой кроличьей ушанке, одно ухо которой болталось с изгибом вниз, а второе с симметричным изгибом вверх. На ногах хлябали безразмерные обрезанные валенки на тракторном ходу. Василий, пошатываясь и мелко семеня ногами, переместился к скамейке вдоль рабочего стола и буквально плюхнулся на неё напротив начальника.
Александр, так и не закуривший, с сигаретой в левой руке и приготовленной зажигалкой в правой, молча и недоуменно смотрел на Василия. Мало того, что его вид был, так сказать, вызывающе жалок, так ещё и перепачканное в копоти лицо было явно бледным. Глаза лихорадочно блестели. Губы тряслись в почти беззвучном и прерывистом всхлипывании, из глаз скатывались слезы, которые оставляли заметные следы потёков на щеках. Весь вид Василия излучал несчастье и полное душевное отчаяние. Он лихорадочно пытался раскурить частыми вдохами с причмокиванием потухшую и уже заслюнявленную смятую папиросу... Александр напрягся всей душой, ожидая дурной новости.
– Начальник...! Не могу я..., начальник... Начальник, день же всего..., а ведь херушки полные... Нетути..., нихерашечки нетути... Начальник... – и снова раздались нечленораздельные всхлипывания, а слезы потекли буквально потоком.
– Василий, – Александр, наконец-то, прикурил сигарету, – отставить сопли, что за хрень несёшь? Ты белочку словил? Чего нетути-то? Что за нихерашечки? Ну-ка, давай, докладывай, что случилось. Только вот без этого душещепания..., я сопливчиков для сопленосых тут не держу...
– А я что делаю? Говорю же, днюха же у меня завтра, начальник... Днюха...! А я забыл намертво..., Савотеич вот напомнил с подковырками..., а я что..., что я теперь могу-то....? Я же... – и снова погрузился в причитания вне распознаваемого текста...
– Так, Василий, – Александр встал, подошёл к буржуйке, раскрыл дверцу и стал подкидывать ровные берёзовые полешки, – или ты чётко докладываешь, или топай отсюда со своими соплями, пока я тебе их цвет с сизого на красный не поменял. Тоже мне, развёл тут детский сад при встрече мамзелек двадцать лет спустя...
– А я что делаю-то, начальник? А же говорю – днюха у меня завтра... – Василий совершенно не обращал внимания, что он как заезженная пластинка крутил кругом одну фразу, – А дорога накрылась? Накрылась... Вертушка не предвидится, и тебе не сообщали..., да и ночь уже скоро, а завтра уже поздно будет... Все, начальник, пропал я... Хана-а-а-а...! мне полн-а-а-а-я..., завтра и порвут меня, как тузик тряпку, и все..., кранты мне... Проходу тут не дадут..., да и потом... Пропал я, начальник! Совсем я пропал..., вот... А я что делаю? Говорю же, днюха же у меня завтра, начальник... Днюха...! А я забыл намертво... – и всхлипывания понеслись совершенно с угрожающей скоростью...
– Ну все, Василий, достал. Варежку закрыл, понял? И молчи, блин ты комом. Мужики, – Александр закрыл дверцу буржуйки, снял с вешалки свой короткий офицерский овчинный полушубок, накинул на плечи, – пойдёмте в столовую, перекусим да и спросим, что стряслось-то, а то от Васи сейчас, как от козла молока, толку никакого. Так и будет сопли кругами размазывать вокруг да около, – резко открыл дверь и растворился в клубах ворвавшегося в помещение морозного воздуха. Мужики потянулись за ним. Василий побрёл следом, все ещё шмыгая носом и продолжая бормотать, – Так я же..., а чего я-то..., все же понятно..., жопа мне..., полная мне жопа... Я же говорю – днюха у меня...
До столовой было всего-то сорок метров, но минус за сорок, оно и есть минус за сорок. В распахнутом полушубке, без шапки, Александр сразу же почувствовал, что накопленное тепло отлично прогретой камералки мгновенно начало покидать организм, а дыхание спёрло обжигающим лицо и гортань морозом. Максимально быстро преодолев искомое расстояние, Александр вошёл в столовую, плотно прикрыл за собой дверь и... остановился. Червячок предчувствия какой-то толь напряжённости, толь неизвестной опасности засосал под ложечкой. В столовой, по обеим сторонам двух длинных обеденных столов, на лавках сидели все без исключения работяги отряда. Горела только одна центральная лампочка. Во главе правого стола, в тельнике с закатанными рукавами, оперевшись локтями на стол, а ладонями подперев подбородок, сидел бригадир Савотеич. На мощных пальцах кистей отчётливо темнели наколотые перстни «регалий» жизненного статуса. В полусумраке буквально нависала напряжённая, если не сказать – зловещая тишина.
Александр скинул полушубок и бросил его на пристенную лавку слева от входа. Прошёл и сел на табуретку, стоявшую у противоположного конца стола, аккурат напротив Савотеича.
– М-да..., мужики, однако... Короче, Савотеич, колись, что случилось. А то сначала Вася со своими соплями слёзными и хрен что от него поймёшь. Теперь вот тут... собрание партактива перед поминками не пойми по кому. Блин, что происходит-то, Савотеич?
Савотеич вздохнул, опустил свои не руки, а буквально лапищи, наделённые нечеловеческой силой от природы, и тихо, впрочем, как и всегда выдавил из себя, – Дак это, Саша, днюха у Васи..., вот и кумекаем, как выкручиваться-то будем...
– Бляха муха, Савотеич, да что ж такое-то... Чего вы все причитаете – днюха-днюха..., – Александр достал сигарету и прикурил, пододвинув пепельницу из пустой банки из под сгущёнки, – И что? Какая тут к едрёной воши трагедия-то? Я ни черта не пойму... О чем базар-то?
– Так Васька-то, урод пальцем струганый, – Савотеич по примеру Александра закурил беломорину, – забыл про днюху-то..., и заначку свою тайком ещё на той неделе всю выжрал. Ведь как фриц в засаде, падлюка, в дизельной зараз три пол-литрухи укушал, четвертую не осилил..., разбил, гнида позорная. Сутки потом шлангом прикидывался. А каравана не было, у тебя спирт месяц как кончился. Брагу мы не ставили, караван ждали, да и план надо было добить в честняг. Ведь Рогачёв никогда под Новый-то не кидал мужиков. Вот и получается, Ваське сороковник, а отметить нечем. Впрямь мечта Лигачёва в натуре. Вот такая мадама у нас вытанцевалась..., начальник...
– Тьфу на вас, недобитки общественные, – Александр отмяк и заметно повеселел, – И это все!? И по этому поводу вот такой вселенский траур-комеди по безвременной кончине трезвых душ? Аль пьяных? Черт, я аж запутался! Ну и херушки, Савотеич? Перебьётесь, делов-то! А на Новый все будет. Рогочёв реально не сволочь, не караваном, так вертушкой все под ночь новогоднюю подкинет. Не..., во дают, паразиты. И из-за такой-то лабудени меня чуть труса праздновать не заставили. Да в стиралке скороспелку (1) заварганьте, впервые что ли. Я против не буду, только без бардака пьяного, конечно же. Работу вы сделали. План есть. Металл есть. Отчёт готов, только почистить мне его немного. Так что нашли, о чем Богу об стол башкой стучать!
– Дак давно бы все жужжало, думали мы уже, – Савотеич смачно затушил остаток беломорины в банке, – но сам же знаешь, нет у нас стиралки... И даже моторчика электрического завалявшегося нет. Ну не к дизелю же бадью под бражку приспосабливать..., эх!
– Господи! – Александр, уже окончательно повеселевший, что все обошлось вне всяких там ЧП, – Да вон у Али флягу молочную возьмите и катайте её по полу туда-сюда хоть до утра! Вот и все пирожки! Чем не стиралка-то?
– Погодь, начальник! Погодь-погодь..., как ты сказал – фляга..., туда-сюда..., катать... Вот ведь, бля...! если не сказать во всю душу... Да уж, век живи век учись. Факт – не зря тебя столько лет учили. А вы что уши развесили, олени непуганые? Не уразумели что ль? Али! – Савотеич встал во весь свой богатырский рост, – Ты понял, стряпуха? Мухой, флягу чистую – это раз. Кипячёной воды под завязку – это два. Все что надо для затравки – это три. А вы, недоделки семейного перемирия мамашек-папашек, что зеньками хлопаете, недомерки по всем измерениям? Марш на улицу! Нехер нам тут по полу баночку катать..., и места мало, и неэффффективно, – Савотеич аж поперхнулся на последнем слове, – вот ведь, Васька засранец, до чего довёл, як я выражаться-то стал..., и откуда только что и вылазит... Так вот, гвардия мультяшная – марш на улицу и быстро коридорчик с террасы на русло натоптали. Сверху спускать будем, как ни как метров сто пятьдесят кувыркаться будет, да и скорость будет ещё та! Наверх на горбушках, по очереди! Всем понятно? Вперёд! А ты, дятел долбаный, – Савотеич увидел переминающегося у двери с ноги на ногу Василия, – дуй в своё хозяйство и тащи пару старых ватников, кусок брезента покрепче-поцелее, чтоб флягу молошную можно было плотно обернуть, чтоб о камни не побилась, и верёвки или ремней брезентовых поболе захвати...
Александр обалдел! Он ну никак не ожидал, что его слова вызовут такое волшебное действие! Вот она движущаяся сила любых революций! Вовремя вброшенная в тяготящееся ожидаем манны небесной или желаниями мающегося сердце благая мысль может творить чудеса!!! Всё и вся мгновенно преобразилось! Зажгли полный свет, на кухне подбежавшие помощники остервенело драили дочиста молочную флягу, а кто-то уже кочегарил печь материализовавшимися казалось из воздуха сухими и мелко поколотыми дровишками. Чистый 50-ти литровый артельный котёл был наполнен кипячёной чистейшей водой для подогрева. Али, по-восточному несуетливо, уже расставил на столе необходимые ингредиенты – сахар, дрожжи, и методично мелко нарезал отмытые и размягчённые изюм, чернослив, яблоки и груши из утренней заготовки замоченных сухофруктов для компота.
Остальные менее чем за час расчистили склон. В результате получилась шикарная горка длиной около двухсот метров. С приличными утрамбованными бортами, которые не дадут фляге улететь в сторону. С конечным валом-уловителем, с боковой тропинкой с чётко набитыми ступенями.
Наконец все было готово. Фляга залита-заправлена. Крышка с уже врезанным клапаном для сброса излишков давления намертво закреплена и проволочными стяжками, и невесть откуда взявшимся небольшим амбарным замочком. Сверху она любовно была укутана двумя старыми ватниками, трижды обёрнута куском жёсткого и толстого брезента и плотно оплетена сеткой из шестимиллиметровой капроновой верёвки. Уже разгорячённые, почти все нараспашку, мужики стояли у края террасы. Савотеич спокойно положил кокон фляги набок, перекрестился и изрёк, – Ну, голодранцы, с Богом! – катнул кокон вниз по склону. Изначально нехотя тот перевернулся вокруг оси три-четыре раза и... полетел! набирая бешеную скорость и вращаясь при подскоках в воздухе, как заправская юла ровнёхонько между ограничительных бортов. Через десяток секунд он воткнулся в конечный вал-сугроб и замер. Его тут же подхватили скатившиеся с горки следом как горох мужики и первым, взвалив его на загривок, в гору побежал Вася. И закружилось! Полет кокона и забег с ним в горку очередного мужика! Савотеич засек время и непрерывно заработало живое кольцо страждущих мужиков-муравьёв.
Ровно шесть часов без секундного простоя работал живой конвейер энтузиазма человеческой надежды и веры в чудеса! Стопудово – Стаханов с его организованным пропагандистским рекордом мог смело изображать в гробу от бессильной злобы-зависти пропеллер истребителя времён второй мировой. От мужиков валил пар, как от загнанных лошадей. Многократно отражаясь от скал противоположного берега ручья, по распадку вверх и вниз рикошетило эхо «речёвок» дожидающихся своей очереди, – Давай-давай-давай! Хэя-хэя-хэя-хэя!!! Васяяяя!!!!! Поднажми, мать твою в раскирдык! Вперёд, мужики! Победа будет за нами! – Никого и никак не надо было подгонять. Все пёрли в максимум, а многие и за пределами своих возможностей.
На вершине горки величественным монументом возвышался Саватеич и стоявший сбоку начальник Александр, который хоть уже и продрог основательно, но никак не мог заставить себя уйти в тепло. Небывалая картина кипящей энергии идеи, овладевшей массами, не отпускала и его. Саватеич же чётко и жёстко раздавал приказы, – Так, Петька, пропусти свою очередь, передохни, темп сбиваешь..., пусть молодняк подменит..., Колян – пошёл! – в этом собственно всегда и заключалась его роль – руководить процессом. Сам он не работал никогда, что подразумевалось однозначно и его двадцатипятилетним стажем сидений в качестве «бандеровца с шестилетнего возраста», и тем положением и статусом, запечатлённым изыскано и высокохудожественно в сине-фиолетовой гамме на большей части его тела. За это, за идеальное умение организовать любой рабочий процесс на участке без сбоев, его и уважали в экспедиции. И ещё его уважали за колдовское умение подойти к любой все ещё работающей технике, но уже «занемогшей» внутри скрытым от всех недугом, чуток послушать её тарахтение и вынести однозначный диагноз – что и где надо срочно делать. За свой 20-ти летний стаж работы в экспедиции он не ошибся ни разу. Любой начальник отряда готов был прибегнуть к любым ухищрениям, только бы заполучить Савотеича к себе. Потому как, то, что он сам не работал, никого не волновало. Зато порядок на участке и план были гарантированы.
Всему и всегда приходит конец. Через пять часов пятьдесят пять минут самого что ни на есть отчаянно-самоотверженного труда на границе возможностей человеческого организма Саватеич скомандовал, – Василий, ты последний, поднимешься и тащи конфетку в столовую! Сниму пробу и всем до завтра спать!
Василию не надо было повторять дважды. И откуда только силы остались. Он гуттаперчевым ванькой-встанькой слетел вслед за коконом, совершившим последний полет, подхватил его и фактически бегом понёсся на горку с 50-ти килограммовой ношей и не менее быстро подбежал к столовой. Все уже толпились у входа. Кокон был бережно и торжественно установлен в центре залы. Столы сдвинуты к боковым стенам. Оплётку из верёвки не развязывали, а лихорадочно срезали. Моментально были скушены все проволочные закрутки, отвёрткой варварски прокручена личинка замка и он жалостно и тихо стукнул по осевшему на пол брезенту. Крышку открыли. Густая жёлто-коричневая пена мгновенно перелилась через край и стала стекать по бокам фляги. Терпкий дрожжевой запах с причудливыми оттенками запахов сухофруктов резко ударил по носам и заполнил все окружающее пространство.
– Ах...! бляха-муха..! получилось...! ну, слава тебе, Господи..., – понеслось со всех сторон. Саватеич нарочито неторопливо подошёл к фляге с табуреткой и спокойно и основательно сел. Повыше закатал правый рукав тельника. Тщательно протёр уже помытые руки чистым и смоченным тёплой водой полотенцем. Принял от повара Али правой рукой большую алюминиевую кружку, а в левую взял маленький плотный маринованный помидорчик из неприкосновенного запаса закуси на Новый Год, услужливо протянутый им же. И под алчные взгляды сгрудившихся плотным кольцом мужиков запустил кружку в пену по самый локоть.
Извлекал на свет Божий кружку он медленно и торжественно. В твёрдой и могучей руке она выглядела как заветный Священный Грааль! Излишки густой пены стекали по её бокам. Под заворожёнными взглядами Савотеич поднёс кружку к губам и малюсенькими глоточками начал священнодейственный процесс снятия пробы. По мере увеличения наклона кружки он, со странной улыбкой тронувшей уголки губ, закрыл глаза. Из-под верхнего края ворота тельника, как у хамелеона ожила и стала подниматься по шее сначала красноватая, а потом и уж вовсе бордово-малиновая волна кожных пупырышек, которая очень быстро покрыла все лицо и проникла под короткий седой ёжик шевелюры. На скосах лба вздулись и явно пульсировали височные вены.
– Ух ты...! Мужики..., едрит твою в Бога душу мать..., видать бражка-то забористая...! Однако..., братва! – живём! – волна нетерпеливого ожидания «приговора смаку» достигла своего апогея.
Савотеич так же медленно допил содержимое кружки до конца, как и начал. С грацией медведя отвёл руку и перевернул кружку вверх дном. Из неё на пол упало несколько жалких капель. Не открывая глаз и не меняя выражения лица, он целиком отправил в рот помидорку и стал медленно пережёвывать, склоня голову и оперевшись могучими руками в расставленные колени. Даже Александр смотрел за действом, достойным кисти импрессионистов и пера фантастов, как заворожённый...
– Савотеич, отец родной, сокол ты наш, не томи душу-то! Как она!??? – Вася сучил ногами, как бы в последней стадии терпения при недержании.
Савотеич очень плавно, чуть подёргивая веками, открыл сначала один глаз, затем второй и поднял на мужиков тяжёлый свинцовый взгляд..., и стал «печатать» каждое слово:
– Б-л-я-д-и! Н-е-д-о-у-м-к-а-м-и р-о-д-и-л-и-с-ь, н-е-д-о-у-м-к-а-м-и и п-о-м-р-ё-т-е...! – и в мгновенно обвалившейся тишине зачеканил коду-фразу, как последний гвоздь в крышку гроба –
К-Т-О... С-А-Х-А-Р... З-А-Б-Ы-Л... П-О-Л-О-Ж-И-Т-Ь???????
Все.
Занавес упал.
Мужики, после потрясшего их до самого основания душ ступора, давясь матами-слезами-смехом, стали от греха подальше исчезать из столовой с непостижимостью и ловкостью Гуддини.
Гоголь, с его финальной сценой из «Ревизора», завистливо улыбался.
Александра от реальной смерти в припадках безудержного истеричного хохота и болевых колик в животе спас повар Али, который вовремя принёс ему крепкий свежезаваренный чай с сахан-далёй. Но он ещё очень долго, когда в дальнейшей жизни заваривал-наливал себе чай, а пил он его всегда без сахара, не мог удержаться и, хохоча, вопрошал в Небеса, – Кто... сахар... положить? И снова и снова хохотал до слёз...
Василия не могли утешить до самого прилёта вертушки.
Рогачёв же, как и всегда, оказался и Начальником, и Мужиком.
Всё привезли, и всё было!
И Новый Год – удался!
А выжившая в борьбе за смертный грех чревоугодничества фляга заняла своё почётное место в «красном уголке», вместо «иконы», и Василий, до самого конца работы участка заходя в столовую, косился на неё и обязательно ругался через плечо, – Тьфу на тебя, падла подлая...! Чтоб тебя сплющило!
1 – скороспелка в стиралке, это бражка «мгновенного» приготовления, получаемая в стиральной машине. Процесс занимает от трёх до шести часов. В воду закладывают увеличенное количество дрожжей (классических, современные «быстрые» дрожжи не годятся) и сахара. Для «аромата и смака» добавляют размоченные и мелкопорезанные сухофрукты или томатную пасту, реже «солидол» – яблочное или сливовое повидло в пятилитровых жестяных банках, короче – кому что по «вкусу личной дури». В отличие от бытующего мнения, что надо долить растительного масла, чтобы сократить процесс «окисления» за счёт масляной плёнки на поверхности, делать этого не следует. Напиток и так получается крайне вонючим, а с маслом – тошнотворно вонючим, но в обоих случаях весьма и весьма забористым. По субъективным ощущениям некоторые умельцы достигали не менее 12-14 градусов «искомого счастья». Удовольствие в ситуации наличия отсутствия «промышленного допинга» – гарантированно, включая и незамедлительно наступающее «удовольствие» для слабых желудков, неспособных переварить залповый «взброс» сладких дрожжей! Принцип «идеи» прост и неоднократно апробирован в присутствии автора, элементарная физика восьмого класса – любую химическую реакцию можно ускорить в разы повышая температуру реакции, что в случае браги запрещено, или увеличивая «площадь реагирования», что в конкретном случае достигается высокой скоростью перемешивания ингредиентов реакции.