Я никогда не жаловал особо людей, однако всегда интересно было наблюдать за ними. Так, например, едешь в автобусе и через щелки глаз рассматриваешь какую-нибудь дурочку, которая сосредоточенно сковыривает с ногтей кроваво-красный облупленный маникюр и скидывает эту шелуху под сидение. И вроде как содрогаешься от брезгливости, но испытываешь смутную радость от того, что девица на редкость противна, и что ты сам, слава богу, куда приятнее.
В одном фантастическом романе довелось вычитать про хитроумного правителя, который проколол себе веки и сквозь образовавшиеся дырочки наблюдал за подданными, притворяясь случайно задремавшим. С тех пор я часто мечтал о таких изумительных веках, чтобы проявлять неуемное любопытство, оставаясь незаметным. Однако, не смотря на весь мой интерес к проявлениям человеческой гнуси, я оставался убежденным мизантропом. Люди раздражали, но не как само понятие человечества, а только как нечто, существующее в непосредственной близости: громкий смех, кашель, детский визг, и все эти отвратительные запахи - от раскрытого пакета семечек в руках юного маргинала, до лекарственной вони, исходящей от морщинистого старика.
В итоге моя склонность к социопатии достигла критического уровня, и один только звук человечьего голоса заставлял содрогаться от ненависти. Если кто-то на улице толкался, дотрагиваясь до незакрытого одеждой участка тела, со мной могла случиться истерика. Играющий в чужих наушниках попсовый мотивчик, глупая болтовня по телефону, вопли ребенка, пивной перегар, воняющие падалью носки - все это было достаточным поводом к тому, чтобы без стеснения разразиться скандалом. Уже не сдерживая себя, потеряв всякий самоконтроль, я, как скучающая хабалка, устраивал ругань с людьми ежедневно. Без сомнения, я всегда выходил победителем, а потом долго смаковал у себя в голове каждое слово, воображая его верхом благочестия и апогеем сарказма.
Постепенно вылазки в общественные места становились реже: я устроился на одиночную ночную работу, за продуктами ходил поздно вечером, когда столпотворение у касс достигало минимума, перестал ездить в лифте, чтобы не столкнуться, не дай бог, с болтливой соседкой. Но и этого оказалось мало. В круглосуточных магазинах воняли пьянчуги, люди выводили собак, спускались вместе со мной по лестнице, а сторож из соседнего садового общества порывался заявиться с бутылкой, воображая, будто меня интересуют россказни о его беспросветной жизни.
Одиночество - любимое дитя эгоизма. Затарившись всем необходимым и оплатив услуги коммунальщиков на долгие годы, я взял на работе бессрочный отпуск, и закрылся, наконец, изнутри в прямом смысле этого слова. Поначалу еще включался телевизор, смотримый под мое презрительное брюзжание, но спустя некоторое время и он стал злить примитивными шоу, бездарными артистами и всей своей яркой, но бессмысленной мутью. Нет, я не разбил его, а просто вырвал из розетки раздвоившийся змеиным языком провод, и долго, до изнеможения лупил им обивку дивана.
После этого всякий контакт с людьми был потерян. Разумеется, они донимали меня и тут: перфорировали стены, слушали музыку, кашляли, чихали, храпели, ругались, а потом мирились и упоенно делали детей. Я, в свою очередь, посылал им сотрясающие разряды ударов по батарее, они испуганно замолкали, но не надолго. Я напихал в свои уши ваты, да так плотно, что навряд ли самостоятельно смог бы ее оттуда вытащить, но и не собирался этого делать, покуда жив. С тех самых пор по-настоящему утратилась моя связь с отвратительным внешним миром.
Дни волоклись со скоростью подыхающего животного, но я был относительно счастлив в уединении. Иногда желалось чего-то такого, чего у меня точно не было, например, овсяного печенья, но спускаться за ним в магазин не хотелось ни за что на свете. Что я делал? А практически ничего. Постоянно спал, прерываясь на вкушение пищи и испражнения, читал свои старые книги, где нет картинок, и слушал классическую музыку - совершенство, единственное, что не раздражало меня.
Однажды, проснувшись в неустановленный час, я зажег ночник и в ужасе завопил: по стене металась огромная черная тень. Я проморгался, вновь посмотрел на стену, но она была пуста. Тень переместилась на потолок и, размазавшись вокруг незажженной люстры, криво усмехалась. У нее была большая неправильная голова и сутулые плечи, а больше ничего не было. С тех пор существование превратилось в кошмар. Проклятая тень преследовала меня днем и ночью. Она сидела на обвалившемся кафеле, наблюдая, как я ем, давясь под её внимательным взором, свои макароны. Она лежала в ванной, свернувшись у моих ног, и смотрела, как я принимаю душ. Иногда у нее вырастали удивительно длинные ноги, и тогда она шагала по стенам, читала, сидя в кресле, мои книги, и качала головой в такт моей музыке.
Она наблюдала за мной, а я - за ней. Она повторяла все мои движения, а я старался делать все как можно гаже и извращеннее. Но потом я привык к ней и почти перестал замечать. Вместе с тем, присутствие этой мерзавки будто бы намекало, что абсолютное одиночество невозможно, пока рядом есть хоть кто-то, даже если этот кто-то… А впрочем, была ли она кем-то?
17.10.2011