Продолжение
16.
Фёдор слушал рассказ купчихи Куприяновой, молчал и только незаметно сжимал кулаки.
- Так вот, голубчик, что наделал этот твой бывший дружок.
- И ваш, прошу заметить, тоже.
- Это да, это ты прав, голубчик. Ну, делать нечего, нужно тут как-то управить всё. Так-то оставлять этого нельзя.
- Да, так оставлять нельзя, - подтвердил Фёдор и решительно направился к выходу.
- Э-э-э... Не так, не так, голубчик. Ишь чего удумал с голыми-то кулаками. Мы тут имеем существо подлое до крайней степени, на любую ложь готовое. Ещё и самого тебя в острог возьмут, коли с кулаками-то пойдёшь разбираться. Тут, милый мой, план надобен. Надо бы Молотилова позвать. Он – мужик правильный, сметливый. Может, подскажет что. А сестрёнка твоя пусть пока у меня побудет. Да?
- Не знаю, это нужно у матушки спросить. Любит её матушка очень. Как они в разлучении-то будут?
- Ну, если так, то и матушку можно пристроить у меня. Она у тебя с руками и аккуратная, я слыхала.
- И что? Тоже будет с синяками ходить, как Ваша дворня?
- Нет, голубчик, как можно. Она не будет, точно. И Дуняша тоже.
- Не знаю я, тут у них спросить надобно. Ну, ладно, пойду я.
- Иди, иди. С матушкой поговори, а к вечеру сюда будь. Купец Молотилов будет. Подумаем, что делать нам.
Меж тем священник Иоанн внутри себя торжествовал. Как он и предвидел, никто его не потревожил, с разбирательствами не пришёл.
- То-то. Вот я вас как... Подожди, мадам Куприянова, ещё у тебя и состояние отсужу, - думал он, вполне довольный самим собой.
Отец Иоанн считал человеческую природу извращенной, злой, при удобном, а даже и при неудобном случае способной к любому греху:
- Зол человек, зол и лукав. А благочестие – одно притворство, ещё один вид лукавства человеческого. Человек – животное, вот кто. Причём, животное изощрённое, беспощадное. Так что же церемониться-то с ними? Нужно просто быть ловчее и сообразительнее. Кто есть таков – у того и все в руках. Ни на что не решаются только всякие мямли и слабаки. И хотели бы, да силёнок нет.
Если бы Молотилов мог проникнуть в эти мысли отца Иоанна, кроющиеся под ангельской, благочестивой внешностью... Но проникнуть он не мог, имея, однако, ясные предчувствия. А что такое – предчувствие? Ничто почти что в нашем мире. Кто с ним считается? Разве только отмахиваются, особенно если оно худое. А в отношении «ангелочка» оно было явно худое. Вот и сейчас Молотилов ехал к купчихе Куприяновой явно с плохим предчувствием.
- Дай обниму тебя, радость моя! Если бы ты знал, как скверно, что я тебя не послушалась тогда по «ангелочку»-то этому. Да что там тебя, и старчика-то не послушалась, окаянная, - и купчиха Куприянова рассказала своему старинному другу всю историю с попыткой отравления, что произошла накануне.
- А Дунечка эта у меня пристроена жить. Хоть и не помнит ничего, а кружева-то стала плести, будто и памяти не теряла вовсе. Как взялась, так руки и вспомнили. Это лекарь Шмидт рекомендовал, что рукоделье помогает успокоению. Может, память и вернётся. И матушка её тоже будет у меня второй кухаркой. Как ни говори, а и моя вина есть в том, что случилось с бедной девочкой.
- Да какая уж тут твоя вина. Нету никакой вины. Все мы под Богом ходим. Смекаю я, что непросто нам будет этого зм`ея одолеть. Знаешь что, давай-ка мы старчика разыщем. Вот как он благословит, так и будет. Против-то лукавого ум Божий нужен. Спроси-ка ты у своего дворника, не оставил ли ему старчик сведений, куда хотел направиться.
Куприянова тут же послала за дворником, и выяснилось, что старчик собирался паломничать в Кирилло-Белоезерский монастырь, да там и остаться на зиму, потому что ноги у него уже плохи стали зимами-то по России-матушке ходить.
- Едем! - решительно сказала Куприянова, велев запрягать экипаж.
- Матушка, помилуй, куда в ночь-то!
- Ничего, и по ночам люди ездят. У меня в возке штука для горячих угольёв есть и шубы, и фонари прикреплены. Метелей не было, не заплутаем. А к утру и будем в монастыре, должны успеть до службы. Дело тут срочное, безотлагательное. Запускать нельзя, потому как змей этот ещё чего-нибудь удумает.
- Будь твоя воля! Ладно. Едем, - Молотилов согласился ещё и потому, что чувствовал себя в долгу перед старчиком за счастливое предсказание и хотел отблагодарить его какими-нибудь подарками.
- Только за гостинцами для старчика ко мне заедем. Да и молчунью свою предупрежу, что буду завтра к вечеру.
- Нечего и думать. Гостинчиков он твоих не возьмёт, денег тем паче. Знаю, хочешь отблагодарить. Есть у меня подарок, который возьмёт, - и купчиха удалилась в спальню, через малое время она возвратилась в гостиную, держа на рушнике старинную икону в золотом окладе, украшенном каменьями. Это была Казанская икона Божией Матери.
- Э-э-э... милая, в золоте и каменьях подавно не возьмёт.
- Это точно, - и купчиха послала горничную за Михеичем, да приказала послать кого из дворни предупредить супругу Мотовилова о его некотором отсутствии.
Михеич пришел быстро, сообразительно принеся некоторый инструмент, от горничной узнав, что дело касается иконы. Трижды перекрестившись на образ, он бережно освободил икону от оклада, и всем предстал немного потемневший, но всё ещё сохранивший яркость красок образ Божией Матери.
- Эх, умели раньше писать-то, - вздохнул Молотилов, известный как поборник старины, священно перед ней преклонявшийся.
- Умели, голубчик, умели. Эй, собери-ка ты нам в дорогу всего, и на обратный путь тоже, да проверь всё в возке-то, - последнее относилось к горничной девке, которая и без этого уже обо всём распорядилась.
В кухне накладывали корзины провизии, чтобы поставить их в дорожный ящик, к обогревательному ящику уже раздували уголья. В людскую из возка принесли две большие медвежьи дохи и закинули их на лежанку, чтобы согрелись, туда же положили две пары валенок.
- Телятинки отварной заверни, хлеба свежего в холстину, да булок положи тоже. Самовар походный не забудь, пусть в дороге чайком согреются. Да антоновки свежей пихни, пусть зубки поточат, - командовала кухарка, и все на кухне сновали, стремясь положить всего подобротнее и повкуснее.
Конечно, купчиху они боялись, но и любили. Хоть и прикладывала она к ним руку, но никогда зазря или по развлечению, всегда была какая-нибудь да вина. А Молотилова просто любили, как мудрого и доброго барина.
Когда Фёдор подходил к дому купчихи, ему навстречу попался возок. Потом дворня сказала ему, что барыня и барин изволили уехать в Кирилло-Белоезерский монастырь к старчику за благословением, а ему велено покамест вести себя тихо и никаких решительных шагов не делать. Пусть, мол, пока сестру да мать бережёт до их приезда. А завтра ввечеру уже хотят и быть, так пусть он их здесь дожидается.
Дорога до монастыря заняла у паломников всю ночь, с одной остановкой на постоялом дворе, где они согрелись чаем и горячей похлёбкой, заправили угольницу новыми углями, да уж потом сытые спали себе в медвежьих дохах до самого монастыря. Лошади у купчихи были справные, уход за ними должный, а кучер умел и расторопен.
К монастырю приехали затемно. Рассвет ещё не занялся. Декабрь в этих пределах тёмен и колюч. На их счастье служба ещё не началась, и кучер, расспросив подробно о старчике, доложил, что есть такой и что даже их сейчас же и примет.
Купчиха и Молотилов резво вывалились из возка не без помощи кучера и, бережно взяв завёрнутую в вышитое полотенце икону, направились к главным воротам, а оттуда – к монашеским кельям, куда их проводил молоденький инок. По дороге купчиха принялась инока расспрашивать, кто таков, как звать да откуда. И очень за короткий срок узнала, что звать его Петром, что был он седьмым ребёнком в бедной семье и что отдали его в монастырь, потому что столько ртов не прокормить, а тут в тепле, да и при хлебе. Научен тут грамоте и занимается перепиской книг. На всё это монашек отвечал сдержанно, но почтительно, потупив глаза долу и семеня в подряснике и валенках по свежему снежку.
- А красота у вас тут какая! - восхитился Молотилов, едва успевая хромать за купчихой, кучером и иноком.
- Вестимо, красота. Как без неё. Тут Богородица-то указала преподобным отцам нашим Ферапонту и Кириллу место монастыря.
Очень скоро они оказались в келейном корпусе перед низкой дверкой.
- Молитвами святых отец наших, Боже наш, помилуй нас,- произнес монашек традиционную монастырскую молитву вместо стука.
- Аминь, - отозвался старческий голос за дверью, и купчиха и Молотилов вошли в тесную келейку, а сопровождавшие их удалились, каждый по своим делам: монашек – готовиться к службе, а кучер – обиходить лошадей: покормить, напоить да обрядить к обратному пути.
- Благословите, батюшка! - Куприянова протянула старчику икону.
- Казанская…
- Так и есть, батюшка.
- Приму. Ну, здравствуй, матушка, - старчик, перекрестившись, принял икону из рук купчихи, бережно развернул, снова перекрестился и приложился и только потом поставил на подоконник. Потом, обернувшись к гостям, сказал:
- Садиться не предлагаю, потому разговор будет короток. Зм`ею вашему чтобы никакого вреда не наносить, ничего нигде не говорить. Выполните – Господь поможет. Не выполните – накликаете новых бед.
- Да как же, батюшка, ведь такой злодей... - запричитала купчиха.
- Опять?! - грозно сказал старчик.
- Виновата, виновата, - пошла на попятную купчиха.
- А благодарность Господь увидел в твоём сердце. Это – самое важное и есть, - сказал старец, обратившись к Молотилову.
И в этот момент огромная радость наполнила сердце Молотилова. - Вот тебе и Божий ответ, - благостно улыбнулся старчик.
- Как же так, ничего не делать? - возмущалась купчиха на обратном пути.
- Да ты, матушка, уж наделала делов. Снова хочешь? Хоть сейчас-то послушай, что божий человек тебе сказал. Уж не знаю, как Господь управит, но как-нибудь да управит, - вразумлял Молотилов свою непонятливую товарку.
Обратный путь был лёгок и против обыкновения как будто даже короче. Ровно к ужину и успели.
Продолжение следует