«Сто тридцатый ЗИЛок, громыхая карданом, к элеватору вёз яровое зерно…»
Совсем недавно написанное неизменно вызывает гамму трогательного и вовсе не сентиментального…
Отец
– болельщик с довоенной поры, спартаковец. Братья Старостины, Нетто...
Я –
только что перешедший в шестой класс и выбравший объектом пристрастия непримиримого соперника, чьи ворота оберегает Яшин, а справа наш Гарринча – Игорь Численко.
Он –
не имеющий музыкального образования, мне, переигравшему сотни гамм, исписавшему не одну нотную тетрадь, помогает отстроить шестиструнку так, что пацаны с уважением просят проверить их, видавшие виды, но с бантами, оклеенные ГДэРровскими сводками гитары, думая что...?
Я –
встречаю летние каникулы опять футболом до изнеможения, а на кону… первое в жизни расставание с ним. Уборочная страда. Он – шофёром раздолбанного ЗИЛа, с которым командирован ж/д платформой в калмыцкие степи. Проводы. Слёзы. Обещания вызвать к себе, как только… Не помогает.
Отец –
не обманул. Еду туда же поездом. Крёстная – сопровождающая. Вроде, невредная, любит загорать, /там жара!/ мечтает приехать с шоколадными ладонями. Дура!
«Матерился водитель, и звоном кандальным отзывалось нутро поршневое…»
Я –
в состоянии восторга «вожу» пшеницу в раскалённой кабине, а вечером…
Шоферская братия –
после трудов праведных гужуется на бережку прудочка глубиной до подмышки, вылавливая бреднем увесистого карпа. Ведро, паяльная лампа, полчаса – уха! Вкус незабываем. С лёгким ароматом бензина. Рук не отмыть. Да и надо ли?
– Цепью, в карно гоните. И на мель, на мель!
Вода кипит. Улов знатный. Этих на сковородку. Костёр, искусный матерок… Жизнь. А, говорят, у механика ружьище?! Но тот безлошадный, технарь. Вот бы?
Я –
Пап, давай, выберем денёк и на Маныч… с ним?
Завтра же и едем. Я в кузове, поближе к прикладу. Слева на свежей стерне стайка степных куропаток. Начало азарта. Пли! Пыль столбом. Ещё раз… Мимо! Уже весело. А это кто? Местный хорс, по-нашему – лисёнок.
– Щас я его! – опрометчиво кичится механик. Но… Попасть из кузова, ох, как непросто. Машину трясёт, бросает. Не унимается. Справа какие-то лужицы. – Да задел, цепанул, – ревёт он же, – глянь, к воде кондыляет! – Давай, Михалыч, жми!
Отец –
тоже охваченный жаждой погони, крутит баранку. Всё ближе и… четыре колеса разом проваливаются в солончаки. Апофеоз! Грязи – чернее не видел. Дух специфический! А зверёк потрусил по мелководью, наверное, посмеиваясь над нами? Вытягивали тремя машинами. Но… всем ещё веселее! Отметили освобождение.
Озеро –
Маныч-гудило. Дно, как асфальт, в мелких трещинах. Вхожу. Двадцать метров от… всё по щиколотку… Сто… Окунуться не удаётся, хотя уже по коленку. А на горизонте – лебеди. Там-то уже точно глубина?
Отец –
Пора на базу! В степи сто дорог, а ночи тут… – дальше – образное, как у негра в… – Хорошо, что ещё сумели отмыться.
Я –
уже в кабине, привалившись к окошку. К вечеру прохладнее. На днях показывали в клубе «Судьбу человека», тоже про шофёра, но сначала... Война! И я представляю, как… вновь
«Было жарко, а может, и не было вовсе, и мальчишке приснился грохочущий ад? – Чуть левее, до верного, лишь бы добросить... шепчет рядом, сжимая вязанку гранат, на отца, как две капли похожий, с которым неразлучны с учебки, границы... И сам перебежкой навстречу армаде моторов, и размашисто, ближе к белёсым крестам...
На ухабе тряхнуло...
И юнкерсы, воя, накрывают, кромешно... Ну, где же ты, «Ил»? Обещали с полудня прикрытие боя, запоздали... Пшеница из кузова в пыль. Аккуратно сапёрной, до зёрнышка – скоро весовая и сына тревожнее сон… Привалился к окошку, немыслимо дорог и, конечно, не знает, что я – это он…»
Отец –
Просыпайся, приехали.
Калмыцкий хотон погружён во тьму. От машины до входа бредём на ощупь, то и дело натыкаясь на препятствия. Мы – слепы? Если бы не звёзды! Нигде такого скопища не видывал. И, кажется, протяни руку – достанешь...
А наутро опять: Башанта – Яшалта. Ток-весовая-элеватор. Каникулы. Здорово! Но... До чего же противны грязно-загорелые ладони! А без них ничего бы не было. Или было бы, но по-другому и не в тот приснопамятный год.